Текст книги "Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси"

Автор книги: Лев Черепнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 77 страниц)

К 50-м годам XV в. относится подчинение московской великокняжеской власти Вятской земли. Летописи дают об этом довольно путаные сведения. Из сопоставления различных летописных текстов вытекает, что было организовано два похода московских войск в Вятскую землю: один – в 1458 г., другой – в 1459 г. Во главе первого похода стояли князья Ряполовские (большинство летописей называют Семена Ивановича Ряполовского, некоторые – Дмитрия и Ивана Ивановичей). Среди других воевод в летописях фигурируют имена князя Ивана Васильевича Горбатого и Григория Михайловича Перфушкова. Поход окончился неудачей, потому что московский воевода Г. М. Перфушков «у вятчан посулы поймал да им норовил». По краткому восклицанию Ермолинской летописи – «и то дал бог, что сами по здорову пришли», – можно сделать вывод, что местное население оказало московской рати сильное сопротивление.

По данным Ермолинской летописи, Г. М. Перфушков был по приказанию великого князя арестован, заключен «в железа» и сослан в Муром. А в Вятскую землю в 1459 г. отправилась новая московская рать (основу которой составлял великокняжеский «двор») во главе с князем И. Ю. Патрикеевым и теми же Ряполовскими. Участвовали в этом походе и устюжане. Сравнительно быстро пали под натиском московского войска Котельнич и Орлов, долго сопротивлялся Хлынов. В конце концов вятчане «добиша челом» великому князю Ивану III «на всей его воли» [2408]2408
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 455, 492; т. V, стр. 272; т. VI, стр. 181, т. VIII, стр. 147–148; т. XII, стр. 112; т. XVIII, стр. 212; т. XX, стр. 263; т. XXIII, стр. 156; т. XXV, стр. 276.


[Закрыть]. Следовательно, сопротивление вятчан было подавлено силой.

§ 2. Падение политической самостоятельности Ярославского и Ростовского княжеств

В исторической литературе существует представление, что в 1463 г. ярославский князь Александр Федорович с сыном Даниилом, «при посредничестве великокняжеского дьяка Алексея Полуектова, уступил свои отчины, вероятно, за соответствующее вознаграждение, великому князю» [2409]2409
  М. К. Любавский, указ. соч., стр. 111.


[Закрыть]. Однако в имеющихся в нашем распоряжении источниках нет данных, которые позволили бы сделать такой вывод. В договорных княжеских грамотах Ярославль начинает упоминаться в составе великого княжения не ранее 1473 г. [2410]2410
  ДДГ, стр. 234, № 70.


[Закрыть]

Мнение о том, что Ярославское княжество было присоединено к княжеству Московскому в 1463 г., основывается на летописных известиях этого года, которые и следует поэтому подвергнуть анализу. При ближайшем рассмотрении того, что говорится в разных летописях под 1463 г. о Ярославле, можно прийти скорее к противоположному выводу. Ярославские князья сделали в 1463 г. попытку несколько поднять политический престиж Ярославского княжества. Осуществлена эта попытка была при помощи архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Христофора в своеобразной форме организации культа местных князей, якобы оказавшихся «чудотворцами». Под 1463 г. в разных летописных сводах содержится рассказ об открытии в Ярославле «мощей» князя Федора Ростиславича смоленского и ярославского и его сыновей Константина и Давыда. Их останки были торжественно перенесены в Спасский собор. Симеоновская и Никоновская летописи говорят об этом в протокольном стиле, заканчивая свое сообщение следующими словами: «и бяху от них многа чюдеса и различная исцелениа приходящим к ним с верою и до сего дне» [2411]2411
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 215; т. XII, стр. 116.


[Закрыть].

Подробный рассказ о перенесении «мощей» Федора Ростиславича в «церковь святого Спаса» содержится в летописях Софийской второй и Львовской. Здесь прежде всего подчеркивается активная роль в этом деле ярославского князя Александра Федоровича, который называется «старейшиной града». Затем под 1467 г. в тех же летописях рассказывается о своеобразной экспертизе «мощей», проведенной ростовским протопопом Константином по распоряжению ростовского архиепископа Трифона. Константин должен был «дозрети… чюдотворцев, како будет в теле ли лежат, како исцеления много сотворяют, не неприязньство ли действуют на прелщение человеком». Из летописного текста ясно, что миссия Константина в Ярославль была вызвана двумя обстоятельствами. Во-первых, появление в Ярославле новых «чудотворцев» подымало его церковный (а следовательно, и политический) престиж по сравнению с Ростовом, а это было нежелательно ростовским церковным властям. Поэтому, прибыв в Ярославль, ростовский протопоп прежде всего потребовал от архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Христофора, чтобы тот воздал ему «честь» как «послу владычню». Во-вторых, ростовский архиепископ, конечно, претендовал на долю тех доходов, которую Спасо-Ярославский монастырь получит с населения, приходящего на поклонение новым «чудотворцам». Константин очень беспокоился, что монастырь «сим чудотворением много богатество приобрете». Своеобразная распря ростовского архиепископа и ярославского архимандрита по вопросу о политическом влиянии и экономическом преобладании закончилась, согласно летописной версии, в пользу последнего. Когда Константин захотел «обнажить» для осмотра тела князей, он якобы потерял способность говорить и двигаться и поправился только после того, как покаялся в своем грехе. Ростовский же архиепископ, узнав о случившемся в Ярославле, также заболел, вынужден был оставить Ростов и «повеле себе везти» в Спасо-Ярославский монастырь, где и прожил до самой смерти [2412]2412
  ПСРЛ, т. VI, стр. 185–186, 187; т. XX, стр. 276–278.


[Закрыть].

Несомненно, что рассмотренный рассказ ставит своей задачей пропаганду роли Ярославля как церковного центра, а под религиозной оболочкой такая пропаганда была направлена к тому, чтобы возвысить Ярославское княжество политически.

Запоздалая для второй половины XV в. (когда шел процесс образования Русского централизованного государства) попытка (исходящая из среды сепаратистски настроенных кругов светских и духовных) выдвинуть на передовую арену политической жизни Ярославское княжество встретила ироническое к себе отношение на страницах Ермолинской летописи. Ирония заключается в том, что, по мысли составителя рассказа, имеющегося в указанном памятнике, культ новых «чудотворцев» привел не к тем последствиям, на которые рассчитывали его организаторы. Искусственное культивирование памяти старых ярославских князей не помогло подъему политического значения князей современных. Они скоро потеряли свои владения, перешедшие к московскому великому князю. Такая мысль выражена в крылатой фразе Ермолинской летописи: «сии бо чюдотворци явишися не на добро всем князем ярославским, – простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь велики противу их отчины подавал им волости и села…» [2413]2413
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 157–158.


[Закрыть]

Приведенный текст интересен с двух точек зрения: 1) с точки зрения своего идейного содержания, отражающего настроения определенной социальной группы; 2) в плане значения его как источника для изучения процесса включения Ярославского княжества в состав Русского централизованного государства.

Что касается первого вопроса, то я уже указывал в главе третьей, что изучаемое место Ермолинской летописи выражает настроения московских горожан, заинтересованных в ликвидации удельной системы, уверенных в победе великокняжеской власти над сепаратистами различных феодальных центров и поэтому воспринимающих потуги последних отсрочить время своего падения как попытку с негодными средствами. Отсюда сатирический оттенок в изображении Ермолинской летописью появления в Ярославле князей-«чудотворцев».

Отвечая на второй поставленный вопрос, следует отметить, что Ермолинская летопись не дает права говорить о переходе владений ярославских князей в руки великого князя московского в 1463 г. Последняя дата фигурирует лишь в связи с рассказом об установлении в Ярославле культа князя Федора Ростиславича с детьми. А потерю ярославскими князьями их вотчин Ермолинская летопись относит явно к более позднему времени. Эта летопись указывает, что в присоединении Ярославского княжества к Московскому большую роль сыграл дьяк великого князя Алексей Полуектов. Но из летописного текста никак нельзя вывести заключения, что передача ярославскими князьями своих владений Ивану III произошла в 1463 г.: «а из старины печаловался о них [ярославских князьях] князю великому старому [т. е. Василию II] Алексей Полуектовичь, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними была» [2414]2414
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 158. В более сокращенной форме текст Ермолинской летописи дан в летописи Новгородской четвертой (ПСРЛ, т. IV, стр. 148).


[Закрыть].

Если коснуться самой формы включения Ярославского княжества в состав формирующегося единого Русского государства, то на основании материала Ермолинской летописи можно заключить, что дело свелось не только к лишению местных князей их власти, но и к замене их земельных владений другими, пожалованными им великим князем. По-видимому, с этих пожалованных вотчин они должны были нести «службу» Ивану III. Их же собственные вотчины переходили к землевладельцам, переселявшимся сюда из московского центра. Подобная земельная перетасовка в Ярославском княжестве, приведшая к внедрению в его пределы московских вотчинников, должна была укрепить там политические позиции великокняжеской власти.

Проводником великокняжеской политики в Ярославской земле явился князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, выступающий в Ермолинской летописи под псевдонимом «Иоанн Агафонович Сущей». Продолжая свой рассказ в плане политической сатиры, Ермолинская летопись называет его «новый чудотворец» и «созиратаи Ярославьской земли». Этим еще раз подчеркивается комизм предпринятой в 1463 г. ярославскими светскими и духовными феодалами попытки создать культ местных «святых» князей-«чудотворцев» и тем самым сохранить политическую независимость Ярославского княжества. «Новый чудотворец», прибывший из Москвы, оказался сильнее местных князей аборигенов, как бы хочет сказать автор.

Самые чудеса «Иоанна Агафоновича Сущего» Ермолинская летопись передает следующим образом: «у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого князя ю; а кто будет сам добр, боарин или сын боярьскои, ин его самого записал, а иных его чюдес множество не мощно исписати, ни исчести…». И далее, допуская несомненное вольнодумие в религиозных вопросах, автор рассматриваемого текста, только что наименовавший ярославского наместника «новым чудотворцем», подчеркивает, что он «во плоти» был настоящий дьявол [2415]2415
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 158. Слово «дьявол» написано тайнописью (по способу «простой литореи») как «цьяшос».


[Закрыть].

Таким образом, и в данном случае Ермолинская летопись видит главное в политических мероприятиях московской великокняжеской власти в пределах Ярославского княжества в отписке вотчин у местных землевладельцев в целях подрыва их политической мощи. Слышится некоторая нотка осуждения действий И. В. Стриги-Оболенского как акта произвола, но эта нотка заглушается другим мотивом, в котором звучит насмешка над неудачными ярославскими князьями.

Как же реально произошло включение Ярославского княжества в состав единого формирующегося Русского централизованного государства? По-видимому, еще при Василии II там стали появляться московские землевладельцы. Одним из них был дьяк Алексей Полуектов, очевидно, являвшийся посредником между Василием II и ярославскими князьями и содействовавший тому, чтобы последние перешли на положение служебных князей в отношении великого князя московского.

После смерти Василия II ярославский князь Александр Федорович вместе с местными боярами и церковными феодалами сделал попытку несколько поднять политическое значение своего княжества. Но эта попытка вызвала ответные действия со стороны правительства Ивана III, постаравшегося укрепить свои позиции в Ярославской земле. В Ярославль был послан московский наместник князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский. Скорее всего это произошло в пределах между 1463 и 1468 гг., так как только в 1462 г. И. В. Оболенский ушел с поста псковского наместника, а в 1468 г. мы его видим на посту воеводы в казанском походе [2416]2416
  «Псковские летописи», вып. 2, стр. 52; ПСРЛ, т. XVIII, стр. 217.


[Закрыть].

И после появления в Ярославле московского наместника там оставался местный князь Александр Федорович, умерший в 1471 г. и похороненный в Спасо-Ярославском монастыре [2417]2417
  ПСРЛ, т. XXIV, стр. 188.


[Закрыть]. Таким образом, до 1471 г. мы наблюдаем в Ярославском княжестве своеобразное двоевластие, с явным, по-видимому, преобладанием роли московского наместника. Деятельность последнего способствовала укреплению в Ярославской земле крепостнических порядков. В этом отношении показателен один документ – грамота Ивана III в Ярославль И. В. Оболенскому с предписанием не разрешать никому «отказывать» крестьян Троице-Сергиева монастыря в неурочное время, кроме установленного в году срока – за неделю до Юрьева дня осеннего и в течение недели после этого праздника. В указанной грамоте Иван III называет Ярославль своей «отчиной» [2418]2418
  АСЭИ, т. I, стр. 245, № 338.


[Закрыть].

После смерти в 1471 г. князя Александра Федоровича Ярославль, очевидно, окончательно подчинился великокняжеской власти и с 1473 г. фигурирует в договорных грамотах великого московского князя в качестве его владения.

Вскоре произошло и включение в состав единого Русского государства Ростовского княжества. Значительная часть его уже принадлежала московским князьям и ранее. Василий II передает в 1461–1462 гг. по своему духовному завещанию «Ростов и со всем, что к нему потягло, и с селы своими» в пожизненное владение своей жене Марии Ярославне. Но частью Ростовского княжества еще владели местные князья. О них в духовной Василия II имеется следующее упоминание: «А князи ростовские то ведали при мне, при великом князи, и ин по тому и деръжат и при моей княгине, а княгини моя оу них в то не вступается» [2419]2419
  ДДГ, стр. 195.


[Закрыть].

В 1474 г., согласно летописным данным, ростовские князья Владимир Андреевич и Иван Иванович продали Ивану III «свою отчину» – «половину Ростова», остававшуюся в их владении. Московский же князь отдал эту куплю во владение своей матери Марии Ярославне, которой, как сказано, часть Ростовского княжества уже была передана по духовной ее мужа [2420]2420
  ПСРЛ, т. XI, стр. 157; т. XXIV, стр. 194.


[Закрыть]. По-видимому, сосредоточение в руках московских князей разрозненных частей Ростовской земли обошлось без каких-либо волнений местного населения.

§ 3. Политические взаимоотношения московской великокняжеской власти и Псковской феодальной республики в конце 50 – начале 60-х годов XV в. Восстание в Пскове в 1462 г.

В 1456 г., во время похода московских войск под предводительством великого князя Василия II на Новгород, псковские военные силы оказали помощь новгородцам в их борьбе с московской ратью. Победу в этой борьбе одержала московская великокняжеская власть. Новгородские архиепископы, посадники, тысяцкие вместе со псковскими посадниками принесли «челобитье» Василию II. С Новгорода была взята в московскую казну большая контрибуция. По московско-новгородскому договору, оформленному в местечке Яжелбицах, политическая самостоятельность Новгородской республики была значительно стеснена.

Что касается псковско-московских отношений с 1456 г., то они характеризуются усилением стремления псковского правительства к независимости от Москвы. В 1456 г. в Псков приехал из Новгорода в качестве князя Александр Васильевич Чарторыйский. Инициатива его приглашения на княжение в Псков исходила от псковских правящих кругов («а по псковскому челобитью»). Новому князю была оказана торжественная встреча: «и приаша его честию», «и выидоша противу его игумены, и попы, и дияконы с честными кресты…», «оустретоша его посадники псковския, и бояря, и вси мужи псковичи прияша его с великою честию» В Троицком соборе была совершена имевшая большой политический смысл церемония утверждения А. В. Чарторыйского на княжении на основе заключения с ним договора от лица псковских выборных властей, А. В. Чарторыйский получал те права, которыми, согласно исконному обычаю, пользовались князья, правившие в Пскове («и даша ему княжю пошлину всю»). Он со своей стороны принес присягу в том, что будет соблюдать старинные постановления Псковской феодальной республики [2421]2421
  «Псковские летописи», вып. 1, стр. 53–54; вып. 2, стр. 49, 141–143.


[Закрыть].

Из рассказа псковских летописей создается впечатление, что призыв в Псков А. В. Чарторыйского и весь ритуал его оформления в качестве псковского князя преследовали определенную цель: реставрировать тот государственный строй времен независимости феодальных республик (Новгородской и Псковской) от московской великокняжеской власти, который в значительной степени был подорван в результате шедшего на Руси процесса образования централизованного государства. Чьим интересам отвечала подобная политическая линия? Прежде всего, конечно, интересам правящих феодальных кругов. Но как можно судить по формулам, употребляемым в летописях при характеристике взаимоотношений А. В. Чарторыйского и Псковской республики («оустретоша его… боляря и вси мужи псковичи…», «…приаша его псковичи…»), действия псковского боярства, совершаемые якобы от лица всего населения Пскова, не вызывали сопротивления со стороны широких масс горожан («мужей»). Возрождение псковской «пошлины», казалось, сулило им какие-то блага.

В княжение А. В. Чарторыйского в Пскове были проведены мероприятия по улучшению городских укреплений. Была надстроена стена в системе кремлевских крепостных сооружений. 1458–1460 годы наполнены военными столкновениями псковичей (при участии новгородцев) с отрядами ливонских немцев и шведов, из которых русские большей частью выходили победителями.

Те же годы отмечены какими-то социальными столкновениями в Пскове, о которых туманно говорят летописные памятники. Они возникли по вопросу о хлебных мерах, употреблявшихся при продаже зерна, взимании оброка и т. д. Псковская первая летопись под 1458 г. глухо указывает, что «псковичи прибавиша зобниць», т. е. увеличили объем единицы измерения сыпучих тел, применяемой при взвешивании зерна, что должно было, естественно, несколько снизить хлебные цены. В столь же лаконичной форме содержится приведенное известие и в Псковской второй летописи. Более развернуто оно изложено в Псковской третьей летописи: «Того же лета прибавиша псковичи зобници и палицю привишили к позобенью при посадниче степеннем Алексее Васильевиче, а старых посадников избив на вечи». Здесь интересно прежде всего упоминание о том, что при посредстве специально устроенной «палицы» можно было контролировать правильность употребления вновь утвержденной меры сыпучих тел. Очевидно, этот контроль должен был осуществляться выборными представителями Псковского посада. Я понимаю разбираемый текст Псковской третьей летописи в том смысле, что как в Новгороде при церкви Иоанна Предтечи на Опоках – патрональном храме купеческой корпорации, объединявшей торговцев воском, имелись контрольные меры веса, так и в Пскове посадские люди взяли под надзор меры, установленные для измерения зерновых товаров, продававшихся на псковском рынке. Реформа мер, произведенная в 1458 г., конечно, отвечала интересам широких слоев населения – крестьян, городских черных людей. Ведь речь шла о ценах на предметы первой необходимости. Но проведению этой реформы оказывали сопротивление «старые посадники» – представители господствующего класса феодалов. Они были заинтересованы в извлечении большей прибыли при продаже хлеба из своих вотчин и поэтому держались за старые единицы измерения. В связи с этим очень важно сообщение Псковской третьей летописи о том, что реформа 1458 г. была проведена после открытого выступления в Пскове народных масс, которые добились устранения «старых посадников» и их казни по вечевому суду. Словом, в рассматриваемом известии можно видеть указание на акт серьезной классовой борьбы.

Нельзя ли думать, что в какой-то связи с этой классовой борьбой находятся и пожары, случившиеся в Пскове в 1458 и 1459 гг.? В первый раз «погоре все Запсковие», причем начался пожар «от Якова от Железова из Мощоной улицы». Таким образом, от пожара пострадал прежде всего дом ремесленника, занимавшегося (как можно судить по фамилии) металлообрабатывающим промыслом. Во второй раз жертвой огня сначала стал двор мясника Феодоса Габолы, затем пожар захватил торг и уничтожил три городских конца. Пострадал и княжеский двор. Весьма вероятно, что описанные пожары не были следствием несчастных случайностей, а явились результатом намеренных поджогов. Пострадало больше всего ремесленное население, выступавшее против боярства и ставшее жертвой классовой мести [2422]2422
  «Псковские летописи», вып. 1, стр. 55–56; вып. 2, стр. 50, 143–144.


[Закрыть].

Выступление ремесленников имело место и в 1456 г. «Мастера», возводившие мост через реку Пскову, получили от псковских властей за свою работу 60 рублей, но остались недовольны этой суммой и подали челобитье псковскому вечу («мастери биша челом на вичи псковичем…»). В результате им доплатили еще 20 рублей [2423]2423
  «Псковские летописи», вып. 1, стр. 54; вып. 2, стр. 49, 143.


[Закрыть]. В данном случае интересно, что спор между ремесленниками и городской администрацией доходит до веча, которое и выносит решение по этому делу. Мы вправе поэтому расценивать обращение мастеров в вечевой суд с заявлением как акт социального конфликта между ними и феодальным правительством Пскова. Этот конфликт разрешается в пользу мастеров, так как на вече их поддерживают более широкие массы горожан.

Активизация городского ремесленного населения заставила псковское боярское правительство сделать некоторые политические выводы. Это произошло в 1460 г. 20 января этого года в Новгород приехал из Москвы великий князь Василий II с сыновьями Юрием и Андреем для разбора ряда политических конфликтов («о всех своих оуправах»), возникших между великокняжеской властью и Новгородской феодальной республикой после Яжелбицкого докончания 1456 г. Когда весть о прибытии Василия II дошла до Пскова, оттуда в Новгород было направлено к нему посольство в составе двух посадников и «бояр изо всех концов». Послы должны были преподнести великому князю «дар» в сумме 50 рублей и «бити челом… о жаловании и о печаловании своея отчины, мужей псковичь добровольных людей…». Целью «челобитья» являлось получение из Москвы военной помощи для борьбы с немецкой и шведской агрессией и утверждение в Пскове князя А. В. Чарторыйского в качестве великокняжеского наместника. Псковские послы обратились к великому князю со словами: «…приобижени есмя от поганых немець водою и землею и головами, и церкви божии пожжени быша на миру и на крестном целовании». Затем послы поставили вопрос о князе А. В. Чарторыйском, «чтобы ему быти от тебе наместником, а во Пскове князем» [2424]2424
  «Псковские летописи», вып. 1, стр. 57–58; вып. 2, стр. 50–51, 145–146.


[Закрыть].

Указанные факты нуждаются в интерпретации с нескольких точек зрения. Во-первых, совершенно ясно, что псковское правительство проявляет инициативу установления союзных отношений с Московским княжеством. Значит, оно заинтересовано в этом. Московско-псковские взаимоотношения, по предложению псковских властей, должны строиться на основе несколько противоречивой формулы: Псков – великокняжеская «отчина» и в то же время псковичи – «добровольные люди». Казалось бы, два составных элемента данной формулы противоречат друг другу. Признание Псковской земли московской «отчиной» означает включение ее в состав Московского княжества в качестве одной из его частей. Наименование псковичей «добровольными людьми» говорит о добровольно-договорных отношениях Псковской республики с московским правительством. Но эта противоречивость отражает сложность самого процесса складывания централизованного государства, на разных этапах которого различные русские земли в разных формах и с неодинаковой степенью подчинения великокняжеской власти включались в его состав.

Псковские послы в 1460 г. понимали под политическим принципом, изложенным в словах «жалование» и «печалование» «своея отчины мужей псковичь добровольных людей», признание со стороны великого князя (по предложению Пскова) своим наместником князя, выбранного псковскими властями и утвержденного в Пскове на вече. При подобном характере московско-псковских отношений сохранялась самостоятельность Псковской республики, однако ее государственный аппарат оказывался под известным контролем московского правительства. Реальное соотношение сил должно было определить степень действенности этого контроля.

Почему псковское боярство, в 1456 г. самостоятельно выбравшее себе князя и при его утверждении в Пскове по старинному ритуалу демонстративно подчеркивавшее, что избрание и смещение князей – это дело псковского веча (правомочного поступать по собственному усмотрению и не нуждающегося в указаниях из Москвы), вдруг изменило свою позицию? Один ответ на этот вопрос напрашивается сам собой. Московское правительство все более стесняло государственную самостоятельность Великого Новгорода. Целью приезда туда в 1460 г. Василия II с сыновьями и, конечно, с военной силой было укрепление там позиций московской великокняжеской власти. За Новгородом могла прийти очередь и Пскова. Ограничение политической независимости Псковской республики московскими властями являлось вопросом времени. При такой ситуации псковскому боярскому правительству казалось более дальновидным самому поставить вопрос о политических отношениях с Московским княжеством.

Вторая причина псковского посольства к Василию II в Великий Новгород указана в псковских летописях. Это – нужда в военной поддержке со стороны московских вооруженных сил в борьбе псковичей с Ливонским орденом и шведскими феодалами.

О третьем мотиве источники не говорят, но о нем можно догадываться. Обострение социальных противоречий, о котором шла речь выше, побуждало господствующий класс к укреплению государственного аппарата. Одним из путей к этому, казалось, было выдвижение князя – вечевого избранника (при сохранении за ним этой роли) одновременно в ранг великокняжеского наместника.

Псковское посольство к московскому великому князю в 1460 г. отражало прежде всего боярские интересы. В то же время такой вопрос, поднятый послами, как потребность в военной помощи со стороны Москвы псковичам против внешних врагов, затрагивал нужды более широких масс населения. А авторитет великокняжеского имени среди горожан и крестьян был достаточно силен, чтобы сделать популярной идею о признании Василием II псковского князя своим представителем в Псковской земле.

Московский великий князь согласился с предложениями псковского правительства. Согласно летописи, он ответил послам: «аз вас, свою отчину, хощу жаловати и боронити от поганых…» В настоящее время московское правительство не могло еще рассчитывать на ограничение самостоятельности Псковской республики в пределах больших, чем те, которые были намечены во время переговоров с псковским посольством. Принятие псковского политического проекта должно было открыть московской великокняжеской власти путь к дальнейшему усилению своего влияния в Пскове. Условием утверждения А. В. Чарторыйского в качестве московского наместника в Псковской земле Василий II поставил принесение им клятвы верности на свое имя и на имя своих сыновей. «А что ми глаголете о князи Александре Черторизком, и о том вас, своих людей, и свою отчину, жалую: отпущу вам князя Александра, аже токо поцелует животворящий крест ко мне, князю великому, и к моим детям, к великим князем, что ему зла на мене и на моих детей не мыслити, ино вам буди князь, а от мене наместник».

Проект о назначении в Псков А. В. Чарторыйского, согласованный между псковским правительством и московской великокняжеской властью, встретил решительное препятствие в лице самого А. В. Чарторыйского. Он отказался категорически от дачи присяги Василию II с детьми. Роль администратора, присланного из Москвы и стесненного в своих действиях, его не устраивала. Он хотел занимать в Пскове положение князя, не зависимого от контроля со стороны московских властей. «И оу слышав князь Александр ответ князя великого, и не восхоте целовати креста ко князю великому и к его детям».

Псковская первая летопись сообщает, что А. В. Чарторыйский произнес на вече довольно яркую речь с выпадами против московской великокняжеской власти и недвусмысленными намеками на то, что московско-псковское соглашение 1460 г. – это начало полного подчинения Псковской республики московскому правительству. «И молвил: не слуга де яз великому князю, и не боуди целование ваше на мне и мое на вас; коли не учнуть псковичи соколом Вороны имать, ино тогда де и мене, Черторииского, воспомянете; и попрощався на вече: яз де вам не князь» [2425]2425
  «Псковские летописи», вып. 1, стр. 58; вып. 2, стр. 50–51, 146.


[Закрыть].

Какие цели преследовал А. В. Чарторыйский в своем обращении к псковскому вечу? Прежде всего, являясь сторонником порядков политической «старины», при которых договорные отношения между правительствами аристократических республик и князьями заключались на вече, он до конца остался верен этим порядкам и на вечевом собрании расторг свое докончание с Псковом. Но, думаю, что дело было не только в соблюдении старинных правовых норм периода феодальной раздробленности. Можно полагать, что речь Чарторыйского (политически достаточно целеустремленная), по его замыслу, должна была завоевать ему сторонников на вече. И тогда обстановка могла бы сложиться так, что ему не пришлось бы ни уезжать из Пскова, ни клясться в верности Василию II. Однако эти предположения А. В. Чарторыйского не оправдались. Правда, судя по летописным сведениям, «псковичи ему много биша челом, чтобы осталъся», но условий, при которых теперь мыслилось возможным его дальнейшее пребывание в Пскове, они не изменили. Этим еще раз подтверждается сделанный выше вывод, что договоренность псковских послов с Василием II в 1460 г. была произведена не только в соответствии с интересами боярства, но получила одобрение и более широких слоев городского населения.

А. В. Чарторыйский покинул Псков и уехал в Литву вместе со своими слугами и зависимыми людьми, число которых достигало весьма внушительной цифры: «а двора его кованой рати боевых людей 300 человек, опричь кошовых». Как только о выезде князя стало известно в Новгороде, Василий II отправил в Псков своего сына Юрия с боярами. После соглашения московского великого князя с псковскими послами это был первый с его стороны шаг на пути дальнейшего усиления своего политического влияния в Пскове. В указанных целях использовался удобный момент, когда Псковская земля осталась без князя и когда вмешательство московских властей в дела Псковской феодальной республики казалось наиболее своевременным и уместным. Однако посещению Пскова князем Юрием был придан характер дипломатического визита. Так же старалось отнестись к нему и псковское правительство, соблюдавшее в отношениях с Юрием все правила дипломатического этикета. Князя Юрия Васильевича с почетом встретили на границе Псковской земли псковские посадники и бояре, в сопровождении которых он явился в город, и там после торжественной церемонии в Троицком соборе псковичи «посадиша его на столе отца своего великого князя Василия Васильевича». Тем самым великий московский князь официально был признан верховным главой Псковского государства. В то же время псковские власти договорились с Юрием Васильевичем об утверждении (от имени его отца Василия II) в Пскове в качестве московского наместника нового, выдвинутого ими, кандидата И. В. Стриги-Оболенского. С согласия Юрия Васильевича состоялся акт возведения И. В. Стриги-Оболенского на княжение в Пскове на. основе традиционного двустороннего соглашения нового князя с Псковской феодальной республикой: он «целова крест ко Пъскову по всей пъсковскои пошлине»; псковичи «даша ему всю княжю пошлину» [2426]2426
  «Псковские летописи», вып. 1, стр. 58–59; вып. 2, стр. 51, 146–147.


[Закрыть].