Текст книги "Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси"

Автор книги: Лев Черепнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 77 страниц)

Летописи расходятся в своих сообщениях относительно судьбы во время всех этих событий митрополита Киприана. По этому поводу сохранились три версии. Согласно первой из них (Новгородская первая летопись), митрополит уехал (одновременно с великим князем) в Тверь [1958]1958
  НПЛ, стр. 378.


[Закрыть]. Вторая версия (Устюжского летописного свода) говорит о бегстве митрополита из Москвы (уже после того, как там произошло восстание) в Волоколамск [1959]1959
  УЛС, стр. 61.


[Закрыть]. Наконец, по сведениям большинства летописей, Киприан оставался в Москве некоторое время после того, как власть перешла к вечу, но затем ему удалось добиться у горожан позволения уйти из города.

По-видимому, последняя версия является наиболее правдоподобной. Весьма вероятно также, что Устюжский летописный свод, рассказывая о побеге митрополита во время московского «мятежа», имел в виду не бегство в буквальном смысле слова, а уход, хотя формально и легализованный, но вызванный страхом перед опасностями, и социальной (антифеодальное движение), и внешней (татарское наступление).

Ермолинская летопись глухо говорит, что после ряда просьб народ наконец согласился выпустить из города митрополита и его сторонников, очевидно, вместе с ним настаивавших на сдаче Москвы, но имущество их было удержано. «Потом же едва народи умолени быша, выпустиша из града митрополита, прочих с ним ограбивше, а единако с ним мятяху» [1960]1960
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.


[Закрыть]. За словами «едва народи умолени быша» скрывается не совсем для нас ясная картина длительных переговоров церковных и светских феодалов с горожанами. Несомненно, что именно последние диктуют первым условия. Что их заставило пойти на какие-то уступки митрополиту с его кликой? Уважение к его сану, известный пиетет к представителям феодальной знати, сознание, что присутствие митрополита в городе все равно бесполезно для дела обороны, а может быть, даже и повредит ему (ибо влияние митрополита в народе сильно, а настроение его таково, что защитить Москву невозможно)? Трудно сказать, какие соображения руководили горожанами. Но ясно, что хозяином города в данный момент является народ и от него зависит судьба тех, кто находится в Москве.

Имеются сведения о том, что после отъезда в Кострому Дмитрия Донского в Москве осталась его супруга, разделившая судьбу митрополита Киприана: вместе с ним она некоторое время была задержана, а затем одновременно с ним отпущена. Об этом сообщает Тверской сборник, в котором московские волнения описаны очень лаконично. Здесь в нескольких словах рассказано о вечевом собрании в Москве («людие сташа вечем»), об отобрании горожанами имущества у митрополита Киприана и жены великого московского князя, а затем о данном им разрешении покинуть город («людие сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбиша и одва вон из города пустиша») [1961]1961
  ПСРЛ, т. XV, стр. 441.


[Закрыть].

Не верить этому сообщению нет оснований. Тем более характерно, что о судьбе великой московской княгини нет сведений в некоторых московских сводах, очевидно, считавших политически не особенно уместным поднимать об этом вопрос (ведь княгиня была оставлена в городе уехавшим оттуда Дмитрием Донским). В Устюжском летописном своде, надо думать опять-таки из политических соображений, дело излагается так, как будто с княгиней ничего не случилось, она якобы своевременно уехала со своим мужем и с детьми в Кострому [1962]1962
  УЛС, стр. 61.


[Закрыть].

В отдельных летописях (Симеоновской, Рогожском летописце) рассказ о волнениях в Москве вообще выпущен. Если этот пропуск восходит к тверскому летописанию, то в нем можно видеть результат политической цензуры. В глазах тверских князей события 1382 г. имели много общего с тверским восстанием 1327 г. В обоих случаях народ сам, без своих князей, и даже в известной мере вопреки князьям, поднялся против татаро-монгольских захватчиков. Эта аналогия не могла быть особенно приятной для феодалов. И если летописцы, действовавшие по заказу тверских князей, много потрудились над тем, чтобы извратить настоящий, общенародный, характер движения в Твери в 1327 г. (выдав его за движение, возникшее по княжескому почину), то те же летописцы, повидимому, выбросили из описания событий в Москве в 1382 г. наиболее волнующие строки о деятельности народа до прибытия в город литовского князя Остея.

В летописях Типографской, Новгородской четвертой, Воскресенской рассказ Ермолинской летописи получил дальнейшую литературную обработку и известную переработку с точки зрения его идейного содержания. Я уже говорил, что в данных летописных текстах начало московских волнений связывается с тем, что в Москве Не было «пастыря» – великого князя и из-за этого «возмятоша бо ся гражане» [1963]1963
  ПСРЛ, т. XXIV, стр. 150; т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 328; т. VIII, стр. 43, т. XXV, стр. 207.


[Закрыть]. Движение горожан расценивается летописями как большое зло, как такое отрицательное явление социальной жизни, которое может исправить только княжеская власть (из дальнейшего будет видно, что летописец положительно расценивает приезд в Москву литовского князя Остея). «Граду же единаче в мятежи смоущающеся аки морю мутящюся в бури велице, и ни откудоу же оутешениа обретающе, нъ паче болших и поущьших зол ожидаахоу» [1964]1964
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 328.


[Закрыть], – читаем в указанных летописях.

Если в Типографской летописи еще сохранились некоторые проявления идеологии горожан, чувствующиеся в Ермолинской летописи, то в целом рассказу о волнениях в Москве в 1382 г. здесь придан характер, отвечающий взглядам на них феодалов. Выступление горожан осуждается. В Новгородской четвертой и Воскресенской летописях феодальный аспект в оценке событий 1382 г. окончательно торжествует. «Мятежниками» и «крамольниками» здесь называются уже не феодалы, бежавшие из города, а горожане, созвавшие вече и постановившие их задерживать: «и въсташа вечем народи мятежници недобрии человеци, людие крамолници…» [1965]1965
  Там же, стр. 329; т. VIII, стр. 43. М. Н. Тихомиров, Древняя Москва, стр. 195–196.


[Закрыть]

Из подробностей фактического характера в Типографской, Новгородской четвертой, Воскресенской летописях интересно указание на то, что во время паники, поднятой феодалами, не только началось их бегство из Москвы, но многие, напротив, стремились укрыться за крепкими московскими стенами и спрятать в городе свое имущество («овии с рухлядию в град вмещающеся») [1966]1966
  ПСРЛ, т. XXIV, стр. 150; т. IV, ч 1, вып. 2, стр. 329; т. VIII, стр. 43.


[Закрыть].

Особенно резкими словами обличает участников московского восстания Никоновская летопись. Она тенденциозно освещает события, указывая, что «возсташа злии человеци и друг на друга и сотвориша разбой и грабежь велий» [1967]1967
  ПСРЛ, т. XI, стр. 72–73.


[Закрыть]. Волнующиеся горожане обвиняются в том, что они оскорбляли великую княгиню («и великую княгиню Евдокею преобидеша»). Митрополит же Киприан наделяется положительными чертами и выступает в изображении летописца человеком, якобы старавшимся восстановить в городе спокойствие и порядок. «Киприан же митрополит всея Русии возпрещаше им» [1968]1968
  Там же.


[Закрыть].

Никоновская летопись вряд ли может представить интерес в качестве дополнительного (к более ранним сводам) источника, из которого можно извлечь какие-либо новые факты относительно того, что произошло в Москве в 1382 г. Ее значение в другом. Во-первых, совершенно очевидно, что на оценку московских событий накануне прихода Тохтамыша в какой-то мере перенесено отрицательное отношение составителя Никоновского свода, жившего свыше полутораста лет после них, к антифеодальным восстаниям середины XVI в. Во-вторых, ясно, что представители феодального лагеря, описывавшие с таким раздражением московские волнения 1382 г., прекрасно понимали, какую опасность они представляли для господствующего класса. А это понимание лишний раз доказывает антифеодальную классовую сущность изучаемого городского московского восстания.

Скоро после его начала в Москву явился один из находившихся на Руси литовских князей, внук Ольгерда – Остей. К приходу последнего различные летописи относятся по-разному. Некоторые из них (Ермолинская, Симеоновская, Рогожский летописец) видят в Остее прежде всего военачальника, сумевшего возглавить оборону: «…и той окрепи град и затворися в нем со множеством народа» [1969]1969
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.


[Закрыть]; «…а в городе Москве тогда затворился князь Остей, внук Олгердов, с множеством народа…» [1970]1970
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, стр. 144.


[Закрыть]Ряд летописных сводов (особенно более поздних) подчеркивает другую сторону дела: появление в Москве Остея не только обеспечило военное руководство горожанами, оказавшимися в осаде; он, кроме того, сумел подавить восстание («и той окрепи народы, и мятеж градный устави, и затворися с ними в граде, и седе с множеством народа, сущего в осаде») [1971]1971
  ПСРЛ, т. XXIV, стр. 150–151; т. IV, ч. 2, вып. 1, стр. 329; т. VIII, стр. 43; т. XI, стр. 13.


[Закрыть]. Такие своды, как Тверской сборник, Устюжский летописный свод, говорят о деятельности Остея глухо и лаконично: «окрепи люди, затворися в граде»; «и укрепи люди и затворись в городе Москве» [1972]1972
  ПСРЛ, т. XV, стр. 441; УЛС, стр. 62.


[Закрыть]. Выражение «окрепи (или «укрепи») люди» можно понимать двояко: в смысле или военном (укрепил, сделал готовыми к сопротивлению), или социальном (добился прекращения среди населения противоречий, розни).

Учитывая обстановку, которая сложилась в то время в Москве, вернее всего предположить, что Остей был призван туда вечем в качестве военачальника. Его прибытие имело положительное значение для подготовки москвичей к обороне города. В дальнейшем летописцы, отражавшие идеологию феодалов, придали деятельности Остея социально-политический оттенок, изобразив его усмирителем московского населения.

Некоторые летописи касаются вопроса о социальном составе людей, оставшихся в Москве в то время, когда на нее наступал Тохтамыш. Симеоновская летопись и Рогожский летописец при этом на первое место ставят горожан («гражан»), затем указывают на скопление за городскими стенами значительного количества окрестного сельского населения («…елико бежиан с волостей збежалося») и беженцев из более отдаленных местностей («и елико от инех збежалося»); на третье место поставлены духовенство и монахи («…игумени, и прозвитери, и чернци…») [1973]1973
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, вып. 1, стр. 144.


[Закрыть]Отмечается большое число бедноты («и нищии и убозии»). Совсем не упоминаются бояре и вообще представители феодального класса. Словом, явно подчеркивается преобладание среди москвичей демократических элементов. Наряду с населением мужского пола в городе, по летописным данным, было много женщин и детей («и всяк возраст: мужей, и жены, и дети, и младенци»).

Несколько иную социальную картину рисуют летописи Новгородская четвертая, Воскресенская, Никоновская. Они опускают при перечислении различных разрядов населения, собравшегося в Москве, «убогих людей», но зато называют бояр, верхушку горожан («сурожан», «суконников»,) а затем – «прочих купцов» [1974]1974
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 329; т. VIII, стр. 43–44; т XI, стр. 73–74.


[Закрыть]. Конечно, нет никаких оснований отрицать то, что не все представители господствующего класса разбежались из Москвы. Надо думать, что там оставалось достаточно и бояр, и лиц, принадлежащих к другим привилегированным слоям населения. Однако бросается в глаза явная тенденция некоторых летописных сводов несколько «облагородить» защитников Москвы, снизив роль в ее обороне широких масс рядовых горожан и окрестного крестьянства.

Войска Тохтамыша, перейдя Оку, взяли Серпухов (причем город был сожжен) и приближались к Москве, уничтожая все на своем пути («волости и села жгучи и воюючи, а род христианский секучи и убиваючи, а иныя люди в полон емлючи») [1975]1975
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, вып. 1, стр. 144


[Закрыть]. 23 августа первые татарские отряды подошли к Москве. Они прежде всего постарались установить, здесь ли находится великий князь Дмитрий Иванович, а затем осмотрели подступы к городу и городские укрепления («и поеха около города, обзирающе и расмотряющи пристоупы, и рвы, и врата, и забралы, и стрелницы…») [1976]1976
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 330.


[Закрыть]

На другой день утром к Москве подошел сам Тохтамыш «со всею силою». Город был окружен татарами со всех сторон («и приступиша со все стороны»). На защитников города сплошным дождевым потоком посыпались стрелы, выпускаемые татарскими воинами («бяху же стрелы их яко дождь умножены») [1977]1977
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.


[Закрыть].

Летописи по-разному описывают ход осады, которая продолжалась три дня. Рогожский летописец и Симеоновская летопись вообще опускают события этих трех дней, может быть, потому же, почему они выпустили и какое-либо упоминание о волнениях в Москве: чтобы не подчеркивать лишний раз инициативу народных масс, а, напротив, показать организующую роль княжеской власти. И действительно, в изображении обороны Москвы этими летописями ее главным героем выступает князь Остей. Пока хану не удалось его обмануть, город держался [1978]1978
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, вып. 1, стр. 144.


[Закрыть].

В Ермолинской летописи, напротив, показано мужество защитников города. Это еще раз свидетельствует о том, что в ней в какой-то мере отразилась идеология горожан. Москвичи стреляли в захватчиков, забрасывали их камнями («а гражане противу их стреляху и камением шибаху»). Но татары сбили горожан с крепостных стен и (поскольку стены были сравнительно низкими) приставили к ним лестницы, пытаясь таким путем проникнуть в город. Тогда москвичи стали обливать захватчиков кипятком («и възвариша воду в котлех, льяху нань»). Летопись отмечает также применение защитниками Москвы огнестрельного оружия: «тюфяков» и «пушек». На страницах Ермолинской летописи запечатлено имя одного из героев московской обороны, суконника Адама, который, находясь на стене у Фроловских ворот, выпустил стрелу и поразил насмерть какого-то видного ордынского князя, приближенного Тохтамыша [1979]1979
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.


[Закрыть].

Факты народного героизма сохранены и в ряде сводов, которым присуща тенденция снизить роль народных масс в событиях 1382 г. (летописи Типографская, Новгородская четвертая, Воскресенская, Никоновская). Литературно и политически некоторые картины русско-татарской борьбы приобрели в этих летописях даже большую рельефность и убедительность. Так, например, эпизод убийства суконником Адамом ордынского князя, описанный весьма красочно («напряг стрелу самострельную, юже испусти не напрасно, ею же оуязвив сердце его гневливое и вскоре смерть емоу нанесе»), приобретает известное символическое значение: это удар по всей татарской силе («се же бысть велика язва всем татаром») [1980]1980
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, стр. 332; т. VIII, стр. 44–45; т. XI, стр. 74–75; т. XXIV, стр. 152.


[Закрыть].

Но в то же время в указанных летописных сводах сделана попытка скомпрометировать народные массы, вынесшие на своих плечах всю тяжесть недолгодневной обороны Москвы, которая скоро была взята татарами и подверглась страшному разорению. Летописи противопоставляют «добрых» и «недобрых» людей, вкладывая в эти эпитеты не моральное, а социальное содержание. «Добрии» (благородные) люди во время подступа татар к Москве молились богу и готовились к смерти, а «недобрии» (простой народ) выносили из погребов своих господ запасы меда в дорогих сосудах и напивались пьяными. Похваляясь, что за городскими укреплениями им не страшны татары («селик тверд град имуще, еже суть стены каменны и врата железна, не трьпять бо ти долго стояти под городом нашим»), они забирались на крепостные стены и в пьяном виде, едва держась на ногах («пьяни соуще, шатахоуся»), ругались и дразнили татарских воинов [1981]1981
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, стр. 330; т. VIII, стр. 44; т. XI, стр. 73–74; т. XXIV, стр. 151.


[Закрыть]. И только тогда, когда к городу подошли все татарские полчища во главе с Тохтамышем, самонадеянные и беспечные москвичи ощутили страх.

Если и нельзя, конечно, отрицать того, что при скоплении в Москве массы народа разного возраста, социального положения и занятий, могли иметь место и разгромы боярских погребов, и случаи пьянства и нарушения военной дисциплины, то в целом вся нарисованная выше картина является нарочито тенденциозной. Ее цель – представить массу рядового населения Москвы самонадеянной и разнузданной толпой, неспособной к серьезному отпору врагу. Тем самым оправдывалось поведение феодалов, понимавших якобы всю бессмысленность защиты города при помощи таких людей и поэтому заблаговременно покинувших Москву. Но верность и типичность летописных зарисовок сцен пьяного разгула и вызывающего и безрассудного поведения москвичей перед лицом хорошо вооруженного врага убедительно опровергаются другими, сохраненными летописями, картинами мужества, самоотверженности и боевого умения, проявленных горожанами.

Определенная тенденция, пронизывающая изучаемые своды, заключается также в подчеркивании того, что военная выучка и боевой опыт татар были несравненно выше, чем гражданского населения Москвы. Татары были прекрасными наездниками и искусными стрелками, умеющими во время верховой езды метко целиться и пускать стрелы в разные стороны: «одоляхоу бо тотарьскиа стрелы паче же, нежели гражданьскиа, бехоу бо оу них стрелци горазднии вельми: ови от них стояще стреляхоу, а друзии скоро рищоуще, изучени суще, а инии на кони борзо гоняще, на обе руце и пакы напред и назад скорополоучно без прогреха стреляюще» [1982]1982
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 44; т. XI, стр. 74–75; т. XXIV, стр. 151.


[Закрыть]. Для подобного сопоставления боевых навыков татар и московских горожан в пользу первых, очевидно, было известное основание. И поэтому понятно, что сопротивление москвичей татарскому натиску было сопряжено для них с большими трудностями.

В очень коротком рассказе Тверского сборника первая встреча москвичей с татарами изображена в стиле политической карикатуры: «и начаша пианици ругатися… они же [татары] на град саблями махаху» [1983]1983
  ПСРЛ, т. XV, стр. 441.


[Закрыть].

Москва была взята войсками Тохтамыша на четвертый день после начала ее осады, 26 августа. Овладеть городом Тохтамышу удалось обманом. По рассказу Симеоновской летописи и Рогожского летописца, хан обманным путем вызвал из города князя Остея, якобы для переговоров о мире, и, как только князь показался из городских ворот, тут же убил его: «царь же… оболга Остея лживыми речами и миром лживым, и вызва его из града и уби его пред спы («враты») града…» Затем татарским воинам был отдан приказ обступить со всех сторон город, подставить к крепостным стенам лестницы, забраться по ним и овладеть всеми укреплениями. Так была захвачена Москва: «и по лествицам възлезшем на город на заборолы, и тако взяша град…» [1984]1984
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, вып. 1, стр. 144.


[Закрыть]

Думается, что разбираемая летописная версия изображает дело слишком упрощенно. Если ей поверить, то выходит, что препятствием для татар являлся один Остей. Стоило его устранить, и легко было осуществлено то, чего не могли достигнуть раньше: проникнуть через крепостные стены в город. Теперь татары уже не испугались ни стрел, ни камней, ни кипятка, которыми встречали их москвичи и которые раньше наводили на них страх. Не остановили их ни тюфяки, ни пушки. Подобная трактовка событий не случайна для данных летописных сводов. По идее, в них заложенной, защиту Москвы обеспечивал князь, в силу чего в этих сводах и выпущено описание сопротивления врагу, оказанного горожанами.

Конечно, неожиданная гибель военачальника не могла не вызвать растерянности среди москвичей и не сказаться на их обороноспособности. Население было в основном гражданское (хотя горожане обычно и владели оружием) и, попав в военные условия, нуждалось в руководстве. Татары могли постараться использовать естественную в данных условиях неуверенность и слабость московских жителей, оставшихся без князя, и быстрым внезапным натиском завладеть городом. Надо принять также во внимание и то, что ведь Остей отправился в татарский стан для переговоров, и жители Москвы, не зная, что татары прибегли к уловке, не ожидали, что на них тут же последует нападение врага. Но, если даже учесть все вышеизложенное, нельзя отрешиться от впечатления о нарочитости версии Симеоновской летописи и Рогожского летописца.

Более правдоподобен, на наш взгляд, рассказ Ермолинской летописи. Он отличается от рассказа Симеоновской летописи и Рогожского летописца в ряде моментов. Во-первых, по Ермолинской летописи, обман татарами князя сопровождался обманом ими же русского народа. Для того чтобы Остей согласился выйти к ордынским князьям, надо было добиться согласия на это со стороны горожан, которое могло быть выражено, очевидно, лишь в форме вечевого приговора. И это вполне понятно. Верховной властью в городе в данный момент было вече. Оно пригласило князя, который ему подчинялся, перед ним отвечал. Сопровождать его к хану должна была депутация горожан.

Второе, что подчеркивает Ермолинская летопись, – это то, что уговорить жителей Москвы выйти из города вместе с князем оказалось не так легко. Они проявили естественное недоверие. Чтобы рассеять его, ордынцы прибегли к посредничеству пришедших под Москву с Тохтамышем нижегородско-суздальских князей Василия и Семена Дмитриевичей, которые под присягой подтвердили москвичам, что им нечего бояться. Таким образом, нижегородско-суздальские князья пригодились хану. Совершая предательство, они, очевидно, рассчитывали, что оно будет вознаграждено.

Третье, что обращает на себя внимание в рассказе Ермолинской летописи, это – характер ханского требования, предъявленного москвичам. В летописной передаче оно звучит так: «Вас, людей своих, хощет жаловати царь, неповинни бо есте, не достоини смерти, а ополчился есть на великого князя, а от вас ничего же иного требуеть, но токмо изыдете в стретение его со князем вашим, с легкими дары, хощеть бо град сеи видети, и вам всем дает мир и любовь» [1985]1985
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128.


[Закрыть]. Что, собственно говоря, значит эта декларация? Что подразумевают слова хана о его желании видеть Москву? Конечно, не всегда правомерно искать скрытый смысл в каждом летописном выражении. Рискованно излишне усложнять правосознание людей того времени. Наивно также думать, что, ведя вооруженную борьбу друг с другом, татары и русские уже тут же заготовили четкие формулы их будущих политических взаимоотношений. И тем не менее историк обязан раскрыть хотя бы общий смысл тех правовых и политических понятий, которыми оперировали обе стороны (и татары, и русские), хотя бы эти понятия и не выливались в отточенные и законченные параграфы юридических трактатов. Несомненно, хан, даруя (на словах) населению Москвы жизнь и снимая угрозу разорения города, требовал от москвичей покорности и признания своей зависимости от Орды. Речь шла о возвращении к порядкам, бывшим до Куликовской битвы. Определенный политический смысл должен был иметь акт признания главенства на Руси хана у стен Москвы – города, ставшего центром объединения русских земель, претендовавшего на роль столицы будущего единого государства, города, откуда в 1380 г. двинулись полки, нанесшие Орде решительный удар на Дону. В то же время, требуя лишь «легких даров», Тохтамыш предлагал горожанам почетные условия сдачи.

В словах Тохтамыша, что он считает виновным перед ним одного Дмитрия Донского, но не народ, чувствуется желание поссорить население Московского княжества с его князем. Можно ли думать, что этот мотив в ханской декларации произвел известное впечатление на москвичей? Рассуждая абстрактно, это, конечно, возможно. Ведь князь покинул (по каким причинам, это особый вопрос) Москву, оставил в трудных условиях горожан. Почему бы им со своей стороны не возложить всю ответственность перед Ордой на Дмитрия Донского? Однако подобные настроения трудно допустить, учитывая авторитет в народе великокняжеской власти. Очевидно, психология горожан, вынужденных согласиться на условия, предложенные Тохтамышем, была примерно такая: они не вдавались в существо претензий хана к их князю, считая, что нужно сохранить город, а князь по возвращении сам сумеет дать ответ Орде.

В Типографской, Новгородской четвертой, Воскресенской, Никоновской летописях слиты и несколько расширены приведенные выше рассказы 1) Ермолинской и 2) Симеоновской и Рогожской летописей. Принципиально нового материала здесь не содержится.

Весьма своеобразно передает речь татарских парламентеров, обращенную к московскому населению, Тверской сборник: «пришел царь своего холопа показнити Дмитриа, а ныне убегль, а царь вам повествует: аз не пришел улуса своего истер яти, – но соблюсти…» [1986]1986
  ПСРЛ, т. XV, стр. 442.


[Закрыть]. Такие термины, как «улус» (повторенный в Никоновской летописи [1987]1987
  ПСРЛ, т. XV, стр. 75–76.


[Закрыть]), придают этой речи оттенок близости к терминологии и понятиям татаро-монгольских ханов. Выражение «беглый холоп» применительно к московскому князю (которое должно было презрительно звучать в устах хана) воспроизводится тверским летописанием, чтобы подчеркнуть, что Дмитрий Донской, претендовавший на великокняжеский титул и политическое преобладание над всеми русскими князьями, в действительности – ордынский ставленник. В этом проявилось враждебное отношение к московским князьям летописца, выражавшего идеологию тверской великокняжеской власти.

Москвичи, ставшие жертвой обмана и со стороны ордынских, и со стороны русских (нижегородско-суздальских) князей, отправили большую депутацию к Тохтамышу. Ермолинская летопись не говорит подробно, кем были эти представители по своему социальному составу. Она только указывает, что впереди шли князь и «лучшие люди», за ними духовенство («чин священничьскы»). Другие летописи рассказывают, что из Москвы навстречу хану вышли люди разного социального положения. По Типографской летописи, это были «…анхимандриты, игумени и попове с кресты, а по них бояре, болшие люди (очевидно, верхушка горожан), и потом весь народ града Москвы». Новгородская четвертая летопись так рисует шествие к хану: «отвориша врата граднаа, и выидоша с дари многими к царю, такоже архимандритове, и игумены, и попове с кресты, а по них бояре, болшии моужи, и потом и черный люди» [1988]1988
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 128; т. XXIV, стр. 152; т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 333.


[Закрыть]. Выше уже отмечалась тенденция ряда сводов (в том числе и этого) подчеркнуть роль боярства в Москве в дни осады и несколько затушевать демократический характер ее населения в это время. Подобная тенденция выступает и при сравнении только что приведенных текстов Новгородской и Ермолинской летописей.

Анализ всех летописных данных позволяет, мне кажется, высказать предположение, что представителей московских жителей, которые должны были встретиться с Тохтамышем, выделило вече. Их численность была достаточно велика. В их состав входили и бояре, и зажиточные слои горожан, но большое место занимали среди них черные люди.

Татары поступили с москвичами очень коварно. После того, как те открыли ворота и вышли из города, они сначала убили Остея; затем стали избивать всех других участников шествия к Тохтамышу; наконец, ринулись через ворота а также по лестницам через стены в город и устроили там полный погром. Люди прятались в церквах, но татары извлекали их оттуда и уничтожали. Были разграблены церкви, захвачена княжеская казна, расхищено имущество бояр, гостей-сурожан, суконников, московских купцов и людей, которые «со многих земль сбеглися» [1989]1989
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 129.


[Закрыть].

Во время татарского погрома погибло большое количество книг, снесенных для сохранности в соборные церкви со всего города, а также привезенных «из загородиа» и «ис сел». Это книжное богатство было так велико, что сложенное в церквах, заполнило их целиком, вплоть до сводов («до стропа») [1990]1990
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 132; т. XV, вып. 1, стр. 145.


[Закрыть]. Характернейший факт! Он говорит о многом. И о высокой культуре древней Руси, и о том, что во время панического бегства из Москвы ряда бояр многие любители книг (очевидно, ремесленники-писцы; представители духовенства, в том, числе сельского; купцы; возможно, некоторая часть феодальной знати) думали о спасении книг. А раз их свозили в Москву, значит, велика была воля к ее обороне.

Говоря о погибших в Москве во время бесчинств разнузданных татарских воинов, летописцы подчеркивают, что среди них было много простых людей («простьцов») разного возраста, от стариков до младенцев («от унаго и до старца») [1991]1991
  Там же.


[Закрыть]. Те, кто уцелел от меча, утонули в море крови или были задавлены грудами трупов («а инии истопоша, а инии в трупьи и в крови издушишася») [1992]1992
  ПСРЛ, т. XV, стр. 442.


[Закрыть].

Наконец, в городе начался пожар. Версии о его происхождении разные. Одна из них (Тверской сборник) приписывает поджог Москвы русскому населению («а гражане сами град зажгоша»). Объяснить такой акт (если он действительно имел место) можно нежеланием отдать столицу, где были сосредоточены большие ценности, на разграбление врагу. Но большинство летописей считает поджигателями Москвы татар. По-видимому, так оно и было. Разграбив город, воспользовавшись всеми богатствами, в нем собранными, захватчики решили его уничтожить совсем, чтобы нанести тем самым большой ущерб русским. Это была и месть за Куликово поле и желание подорвать силу Московского княжества, уже выступавшего во главе процесса объединения русских земель и возглавившего борьбу Руси с татаро-монгольским игом.

Летопись приводит цифры потерь, понесенных московским населением во время погрома Тохтамыша. Дмитрий Донской по возвращении в Москву нашел там бесчисленное количество трупов. Он потребовал, чтобы они были преданы погребению («и повелеша телеса мертвых погребати»), уплачивая тем, кто хоронил мертвых, по рублю за погребение 80 человек. Всего же на это дело было израсходовано по одним сведениям 150 рублей, по другим 300 рублей [1993]1993
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 129.


[Закрыть]. Если считать реальными приведенные цифры, то, следовательно, погибших было или около 12 тысяч или около 24 тысяч человек [1994]1994
  УЛС, стр. 62.


[Закрыть].

В ряде летописей высказывается большая печаль по поводу разорения Москвы Тохтамышем и его полчищами. Сравнивается прошлое и настоящее Москвы. Грустной картине сожженного города противопоставляется Москва, какой она была до захвата ее татарскими войсками, – многолюдный, богатый город. «Бяше бо дотоле видети град Москва велик и чюден, и много людей в немь, кипяше богатьством и славою, превзыде же вся грады в Рустей земли честию многою…; в се же время изменися доброта его, и отъиде слава его и всея чести в едином часе изменися, егда взят бысть и пожжен; не видети иного ничего же, развее дым и земля, и трупиа мертвых многых лежаща, церкви святыя запалены быша и падошася, а каменыя стоаше выгореша внутре и огоревша вне; … ни единого же бо видети ходяща по пожару людии» [1995]1995
  ПСРЛ, т. VIII, стр 46–47.


[Закрыть].

Страшному разорению со стороны татарских полчищ подверглись и другие русские города: Владимир-на-Клязьме, Переяславль, Звенигород, Юрьев, Можайск. Под Волоколамском один татарский отряд встретился с русскими вооруженными силами во главе с князем Владимиром Андреевичем серпуховским и потерпел довольно сильное поражение. Те из татар, которые уцелели во время этой схватки, соединились с основными частями Тохтамыша. Затем началось отступление татар от Москвы. Несмотря на весь урон, который они нанесли русскому народу, они чувствовали себя неуверенно в центре русских земель. Ожидали, что в скором времени Дмитрий Донской и Владимир Андреевич двинутся на них со свежими силами.

Захватив Коломну, войска Тохтамыша, переправились вблизи этого города через Оку и двинулись в Орду через Рязанскую землю. Не посчитавшись с рязанским князем Олегом Ивановичем, когда-то помогшим Тохтамышу найти удобную переправу через Оку по дороге в Москву, татары на обратном пути разорили Рязанскую землю, перебили и забрали в плен множество людей.

Поход Тохтамыша на Русскую землю принес ей много бед. Но во время этого похода обнаружилась и возросшая сила Руси, как результат большого экономического подъема, как следствие развития городов и повышения активности горожан.