Текст книги "Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси"

Автор книги: Лев Черепнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 77 страниц)

В течение 1406–1408 гг. продолжалась московско-литовская война, которая, однако, не сопровождалась решительными действиями ни с одной стороны. Два раза противники сходились (в 1406 г. – на реке Плаве, притоке Упы; в 1407 г. – у города Вязьмы) и расходились, заключив перемирие. Третья встреча войск Витовта и Василия I в 1408 г. у реки Угры окончилась заключением мирного договора. В 1407 г. Витовт оформил мир с Новгородом, в 1409 г. – с Псковом.

Безрезультатному для Витовта финалу московско-литовской войны 1406–1408 гг. в значительной мере содействовали такие факторы, как военная помощь, оказанная Руси татарами, и переход на сторону Василия I ряда русских и литовских князей Великого княжества Литовского, боявшихся усиления власти Витовта, а также недовольных национальной и религиозной политикой польского правительства после Кревской унии. В 1406 г. «отъехал» на Русь из Литвы князь Александр Иванович Ольшанский, получивший от Василия I в кормление Переяславль. В 1408 г. в Москву прибыли из Литовской земли князь Свидригайло Ольгердович и большое число других князей и бояр. Василий I передал им в держание Владимир «с всеми волостьми, и с пошлинами, и с селы, и с хлебы», Переяславль, Юрьев-Польский, Волоколамск, Ржеву, половину Коломны [2152]2152
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 154–158; т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 399, 404–406; т. VI, стр. 132, 133, 135–136; т. VIII, стр. 78, 81–85; т. XI, стр. 193, 194, 197, 198, 202–205; т. XVI, стр. 151, 155–158; т. XX, стр. 222–223, 225.


[Закрыть]. Таким образом, во время войны 1406–1408 гг. отчетливо выявилось, что население ряда русских земель Великого княжества Литовского стремится к установлению связей с Северо-Восточной Русью.

Серьезной причиной, заставившей Витовта заключить мир с Василием I, было то обстоятельство, что надвигалась война Литвы с Орденом. В 1409 г. началось широкое восстание против Ордена в Жемайтии. Опираясь на массовое народно-освободительное движение, Витовт включился в войну, начавшуюся между Орденом и Польшей. В знаменитой Грюнвальдской битве 1410 г. соединенные польско-литовские войска с участием чешских и русских (смоленских) полков нанесли крупный удар немецким рыцарям. Грюнвальдская битва явилась важнейшим событием в борьбе народов Восточной Европы против наступления немецких захватчиков.

Выше уже говорилось, что в борьбе с Литвой великий московский князь опирался на поддержку татар и поэтому возобновил сношения с Ордой. В 1405 г. в Москву приходил ордынский посол [2153]2153
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 281.


[Закрыть], а в 1406 г. во время московско-литовского столкновения на реке Плаве к Василию I явилась рать, посланная ханом Шадибеком. Между тем это было время политических успехов ногайского хана Едигея, сделавшегося фактическим правителем в Золотой орде. Смена золотоордынских ханов в значительной мере зависела от воли Едигея. А. Н. Насонов достаточно убедительно доказал, что в отношении Руси Едигей продолжал политику Тохтамыша, стремясь поддерживать сепаратизм отдельных княжеств Северо-Восточной Руси [2154]2154
  А. Н. Насонов, Монголы и Русь, стр. 140–143.


[Закрыть]. Едигей покровительствовал великому тверскому князю Ивану Михайловичу. Неудачей окончилась попытка холмского князя Юрия Всеволодовича, поддерживаемого московским правительством, добиться в 1407 г. в Орде ярлыка на тверское великое княжение. Ставленник Едигея Булат-бей выдал ярлык князю Ивану Михайловичу. Юрия поддержал свергнутый Булат-беем хан Шадибек. Вместе с послом последнего Юрий прибыл в Москву. Оттуда посол Шадибека отправился в Тверь известить князя Ивана Михайловича, что «царь дал Юрию Кашин и десять волостей Тверскых». Но тверской князь отказался подчиниться этому распоряжению.

Аналогичная политика проводилась Едигеем в Рязанской земле. В 1408 г. побывал в Орде пронский князь Иван Владимирович. Получив от Булат-бея военный отряд, он напал на рязанского великого князя Федора Ольговича (союзника Василия I) и занял Переяславль-Рязанский [2155]2155
  ПСРЛ, т. XV, стр. 473–474, 480–481.


[Закрыть]. Но, очевидно, на длительную поддержку Орды Иван Владимирович рассчитывать не мог и поэтому вскоре примирился с Федором Ольговичем, уступив ему его «отчину» [2156]2156
  См. также «Очерки истории СССР…» IX–XV вв.», ч. 2, стр. 245–246, 539–540.


[Закрыть].

Разжигая сепаратистские настроения русских князей, Едигей готовился к походу на Москву, который и осуществил в 1408 г.

§ 9. Нашествие на Русь татарских войск под предводительством Едигея

В начале XV в. в результате феодальных войн среди ордынских князей, как указывалось выше, фактическим правителем сделался ногайский хан Едигей, хотя номинально власть принадлежала хану Булат-бею (Булату), сыну Темир-Кутлуга. Поздней осенью 1408 г. Едигей предпринял внезапный поход на Русь [2157]2157
  Б. Д. Греков, А. Ю. Якубовский, указ. соч., стр. 374–405.


[Закрыть].

Летописная повесть о нашествии на Русь в 1408 г. Едигея дошла до нас в нескольких вариантах [2158]2158
  Разбор этой повести см. Д. С. Лихачев, Русские летописи и их культурно-историческое значение, стр. 297, 305. См. также М. Д. Приселков, История русского летописания XI–XV вв., стр. 115.


[Закрыть]. Наиболее ранний (и наиболее краткий) из них сохранился, по-видимому, в Ермолинской, Львовской, Софийской второй летописях, к которым близок и текст Типографской летописи.

Из этого варианта повести узнаем, что Едигей двинулся в пределы Русской земли по приказу хана Булата в сопровождении четырех царевичей и многих ордынских князей. Цель похода не указана, но, как видно из ярлыка Едигея (разбираемого ниже), речь шла о восстановлении над Русью владычества Орды, к тому времени уже сильно поколебленного.

Узнав о приближении татар, великий московский князь Василий I отправился в Кострому [2159]2159
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 142–143; т. XX, стр. 225–226; т. VI, стр. 136–137; т. XXIV, стр. 174.


[Закрыть]. О причинах отъезда в рассматриваемых летописях не говорится. Симеоновская летопись указывает, что отъезд московского князя объясняется тем, что он, ввиду быстрого наступления татарских военных сил, не успел собрать войско: «Василей же не успе ни мало дружины събрати».

В Москве руководить ее обороной остались, по назначению великого князя, дядя Василия I – серпуховский князь Владимир Андреевич, великокняжеские братья Андрей и Петр Дмитриевичи, князь Иван Юрьевич (между отдельными летописями при перечне лиц, оставленных в столице, имеются небольшие расхождения), а «с ними же много множество народа». Судя по другим летописям, наряду с москвичами в столице в это время было много пришлого населения, убежавшего от татар и нашедшего убежище за крепкими московскими стенами («от многых бо град и стран збегошася твердости ради градные») [2160]2160
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 158; т. VIII, стр. 83.


[Закрыть]. Готовясь к обороне города, московское население само выжгло посад («посад же весь пожгоша сами»).

1 декабря (по Софийской второй летописи – 26 ноября, по Тверскому сборнику – 30 ноября [2161]2161
  ПСРЛ, т. XV, стр. 483.


[Закрыть]) 1408 г. Едигей подошел к Москве и стал в селе Коломенском. В то же время войска, которые он разослал в разные места («и разпусти по всей земли вой»), сожгли Переяславль, захватили Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец, а судя по Софийской летописи, еще Юрьев и Верею. 30 тысяч «изборныя рати» Едигей отправил в погоню за великим московским князем, но этот отряд вернулся, не захватив его.

Согласно данным Симеоновской летописи и Рогожского летописца, можно думать, что в то время, когда к Москве подходил Едигей, там происходило нечто, напоминающее события 1382 г.: бегство состоятельных людей – феодалов или горожан («И смятесяград ужасным смятением, и людие начаша зело бежати, небрегуще ни о имении, ни о ином ни о чем же…»), назревание социальных конфликтов, перераставших в классовую борьбу («и начаша злая бывати в человецех, и хищници грабяче явишася»). Однако восстания, подобного тому, которое было в 1382 г., не произошло.

Не приступая к Москве, Едигей решил остаться на зимовку в Коломенском и принудить город к сдаче («к Москве ни сам приступи, ни посла, но хотя зимовати, вся человеки взяти ю»). Симеоновская летопись и Рогожский летописец указывают, что москвичи оказывали активное сопротивление врагу. Они укрепили город и встречали татар стрельбой («полкы поганых… не смеяху…близ града стати, пристроя ради граднаго и стреляниа с града…»). Очевидно, захват города не представлялся делом столь легким. Согласно данным ряда летописей, Едигей рассчитывал на военную помощь тверского великого князя Ивана Михайловича – противника Василия I и послал ему приказ немедленно явиться («…часа того быти на Москву…») с пушками, тюфяками и самострелами. Тверской князь занял неопределенную позицию. Не желая ссориться ни с Едигеем, ни с Василием I («не хотя изменити великому князю, а Едигея бе не разгневати»), он двинулся с татарскими посланцами в сопровождении небольшого войска к Москве, но затем отправил это войско обратно и сам вернулся из Клина домой.

Под Москвой Едигей пробыл недолго. Скоро к нему явились послы («скоропосольницы») из Орды и сообщили о происходящих там смутах. «Некий царевичь», воспользовавшись уходом большого количества татарских вооруженных сил в Русь, выступил против хана Булата и чуть не захватил его. Хану удалось спастись лишь потому, что проводники повели царевича по неправильному пути (за что он их перебил), да и бывшая в то время мгла помешала обнаружить местопребывание Булата («и сътвори ему спону проводьникы его, привед его на торг, а не на царя, его же и пересечи повеле; бе же и мъгляно тогда велми, но мало самого царя не захвати»). По данным летописи, испуганный Булат желал вернуть в Орду вооруженные силы, отвлеченные походом на Русь, и потому потребовал немедленного прибытия Едигея. Тот повиновался. Что им руководило: желание ли сохранить на золотоордынском престоле хана, при котором он занимал положение временщика, или же стремление, воспользовавшись междоусобиями в Орде, помочь свержению Булата и занять его место, – сказать трудно. Во всяком случае Едигей торопился с отходом от Москвы. Но он не хотел уходить, не поживившись за счет русского населения, и потребовал «окупа» с Москвы. Согласно версии Ермолинской и других летописей, горожане, находившиеся в осаде, не знали о тех обстоятельствах в Орде, которые требовали спешного ухода туда Едигея, и согласились на уплату «окупа» в сумме 3 тысяч рублей. Симеоновская летопись стремится поднять роль московских горожан в переговорах с Едигеем и утверждает, что они диктовали условия мира: «…якоже восхотеша гражане, тако смирися с ними окаанный Едигеи…»

После этого началось отступление татар. Сначала Едигей отправил военный отряд с захваченными пленниками («преже воя отпусти со множеством полона»), а 20 декабря (через три недели после прихода под Москву) двинулся сам с основными военными силами.

Летописи отмечают, что нашествие Едигея принесло много зла Русской земле («а зла много учинися всему хрестьянству…»). Там, где побывали татары, они все сметали на своем пути («вся бо земля пленена бысть»). Население понесло громадные потери («и убыток велик бысть везде»). Те из русских людей, кто не попал в плен, бежали, бросая свое имущество, достававшееся захватчикам («иде же не были, но все мещуще бегаху, а то все хищници взимаху»). Количество русских пленных, взятых татарами, было столь велико, что (по данным Типографской летописи), уходя из Руси, каждый татарин уводил с собой до 40 человек русских.

Надо думать, что разбираемый вариант летописного рассказа о нашествии Едигея был составлен вскоре после самого события. Об этом свидетельствуют точность и деловитость изложения, отсутствие излишней стилизации и литературных длиннот.

На основании картины, нарисованной в разбираемых летописях, можно сделать небезынтересные выводы о русско-ордынских отношениях начала XV в., особенно если сравнить некоторые существенные моменты осады Москвы Едигеем, с одной стороны, и наступления на этот город Тохтамыша четверть века тому назад – с другой. Несомненно, Орда в начале XV в. была еще сильна. Разорение, причиненное Руси Едигеем, по своим губительным последствиям, вероятно, заставило русских людей вспомнить времена Тохтамыша. Сейчас, как и тогда, татарские войска прорвались в самый центр страны, подошли к Москве. И, однако, за эти четверть столетия Русь все же окрепла. Тохтамышу удалось ворваться в Москву и учинить там погром. Едигей на быстрый штурм города уже не решается. Он хочет заставить жителей сдаться измором, готовясь к длительной зимней осаде столицы Московского княжества.

В 1382 г. татарским захватчикам было легче использовать в своих интересах рознь между русскими князьями как следствие политической раздробленности, чем в 1408 г. Тогда взятию Москвы Тохтамышем очень помогли враждебные Дмитрию Донскому князья рязанский и нижегородско-суздальские. Сейчас расчет Едигея на вражду между князьями Василием Дмитриевичем московским к Иваном Михайловичем тверским не удался. Это не значит, что теперь уже была ликвидирована политическая раздробленность или было достигнуто единство действий между русскими князьями. И раздробленность еще не была преодолена, и политические распри между князьями продолжались, а может быть, еще более обострились. Дело было совсем не в этом, а в ином.

Во-первых, слишком сильно давали себя чувствовать губительные последствия татарских набегов, и поэтому борьба с ордынской опасностью все более начинала восприниматься как общенациональное дело, важное для всех княжеств, независимо от взаимоотношений между ними. Враждовавшим между собой правителям отдельных княжеств приходилось в данном случае действовать под давлением народных масс, требовавших единодушного отпора захватчикам.

Во-вторых, политика Орды была слишком скомпрометирована в глазах самих русских князей. Помощь ордынским правителям часто слишком дорого обходилась для тех, кто ее оказывал. Олег рязанский указал Тохтамышу, шедшему к Москве, броды на Оке, а тот на обратном пути разорил Рязанское княжество. Нижегородско-суздальские князья помогли Тохтамышу обмануть москвичей и заставить их пустить в город татарское войско, а через десять с небольшим лет Тохтамыш выдал ярлык на Нижегородско-Суздальское княжество Василию I. Методы, к которым прибегали татаро-монгольские ханы, стараясь поссорить между собой русских князей под видом поддержки одних против других, уже не могли никого обмануть. Доверие к тем предложениям, с которыми обращались ханы к правителям отдельных русских земель, было утеряно. И поэтому Иван Михайлович, князь тверской, конечно, желавший ослабления Московского княжества, предпочел тем не менее не связываться с Едигеем.

В-третьих, наконец, нельзя не учитывать такого важного фактора в развитии русско-татарских отношений, как политическое усиление Московского княжества. Оно было сильнее во времена Едигея, чем в годы Тохтамыша. Это обстоятельство следует принять во внимание, рассматривая комплекс условий, позволивших Москве в 1408 г. избежать той участи, которая ее постигла в 1382 г.

Если с 1382 по 1408 г. изменилась Русь, то произошли за это время изменения и в Орде. Но развитие здесь и там шло в разных направлениях. В русских землях происходил процесс политического объединения, в Золотоордынском ханстве наблюдался постепенный упадок центральной власти, усиливались смуты. Орда уже не могла надолго выбрасывать на Русь крупные военные силы, которые поглощались во время внутренних междоусобий среди татарской феодальной знати. Как раз в тот момент, когда Едигей готовился к длительной осаде Москвы, весть из Орды заставила его подняться и быстро уйти туда.

Московские правители извлекли уроки из событий 1382 г. Правда, московский великий князь и в 1408 г. (так же как в 1382 г.) не проявил инициативы и энергии в деле обороны города и уехал в Кострому. Но в Москве он оставил других князей, которые и должны были взять на себя организацию ее защиты. Очевидно, активные действия народных масс в 1382 г., принявшие характер национально-освободительного движения, испугали представителей господствующего класса и заставили их в 1408 г. не упускать из своих рук власти в Москве.

Может быть, в силу определенной политической тенденции, присущей представителям феодального лагеря, в летописном рассказе о нашествии Едигея не показана деятельность народа. О нем говорится только в связи с понесенными им бедствиями. Летописи по большей части молчат о том сопротивлении, которое народ оказывал захватчику. А раз Едигей, несмотря на то что в его распоряжении была большая военная сила, отказался от мысли быстро завладеть Москвой, раз он послал в Тверь за самострелами, тюфяками и пушками, значит, русский народ сопротивлялся и притом весьма упорно. Но летописи на этот раз (в противоположность повестям о нашествии Тохтамыша) нарочито подчеркивают руководство обороной со стороны князей и молчат о народе.

Повесть особого типа о нашествии на Русь Едигея сохранилась в составе Тверского сборника [2162]2162
  ПСРЛ, т. XV, стр. 482–484.


[Закрыть]. Отличие данной повести от только что рассмотренной заключается главным образом в том, что она очень мало внимания уделяет осаде татарами Москвы, а преимущественно говорит об их действиях в других областях Руси. Это нельзя объяснить неосведомленностью автора повести относительно московских событий. Нет, он, очевидно, обладал какими-то источниками, по которым мог судить о том, что происходило в пределах Москвы. Так, например, он приводит список бояр (отсутствующий в других летописях), находившихся в Москве, когда к ней подступил Едигей с татарскими воинами. Очевидно, недостаточный интерес повести к московским происшествиям следует объяснять не тем, что ее автор мало знал о них, а тем, что круг его интересов выходил за пределы Московского княжества. Для автора данного варианта повести наступление Едигея на Москву представляет собой лишь один эпизод в длинной цепи бед, которыми сопровождалось для русского народа татарское нашествие на Русь в 1408 г. В повести подчеркнуто, что вступление на Русскую землю полчищ, приведенных Едигеем, – это общерусское бедствие («се же зло сътворися грех ради наших над людми рускыми и над народом христианскым»), а борьба с захватчиками является общенациональным делом. Руководствуясь этой точкой зрения, повесть уделяет наступлению на Москву ордынских военных сил столько же места, сколько их нападениям на другие русские города.

Как будто, на первый взгляд, все это свидетельствует о широте политического кругозора автора, борца за общерусские интересы. Но это только на первый взгляд. В действительности же скорее можно говорить о его известном провинциализме, о неумении выделить главное в цепи наблюдаемых явлений, дать им глубокую политическую оценку, об отсутствии у него правильной исторической перспективы. В силу всех этих причин осталась неосвещенной роль Москвы во время нашествия Едигея, о которой в повести рассказывается как об одном из пострадавших русских городов, а не как об общерусском политическом центре.

Если учитывать, что разбираемая повесть дошла до нас через тверской летописный свод, то можно думать, что она составлена где-то в пределах Тверского княжества. Поэтому ее автор, выступая, по его словам, защитником интересов всей Руси, воспринимает эти интересы через узкую призму, отражающую взгляды местных, тверских феодалов. Чувствуется в повести и прямая неприязнь к Московскому княжеству, выразившаяся, например, в том, что осталось совсем не упомянутым имя московского великого князя Василия Дмитриевича. Не случайно, по-видимому, пропущено в повести указание на обращение Едигея за военной помощью к великому князю тверскому Ивану Михайловичу. Надо думать, автору не было приятно предавать гласности двойственную позицию, занятую его князем, не желавшим портить отношений ни с Едигеем, ни с Василием I и поэтому лавировавшим и избегавшим прямолинейных действий.

Известная узость политического кругозора автора изучаемой повести сказалась и в том, что нашествие Едигея на Русь, а затем отступление от Москвы он рассматривает вне связи с международными отношениями, с внутренним положением Орды. Он не воспроизводит имеющийся в Ермолинской и других летописях эпизод с нападеним «некоего царевича» на ордынского хана Булата, который вызвал после этого к себе Едигея, а просто говорит, что господь избавил «град Москву… от иноплеменних» и потому Едигей, простояв три недели под городом, пошел прочь.

Но рассказ Тверского сборника ценен тем, что дает довольно детальную картину пути Едигея и рассредоточения по русским землям других татарских отрядов, действовавших одновременно с ним. Двигаясь к Москве, войска Едигея разорили Рязанскую землю, подожгли Коломну и взяли с ее жителей «окуп». Подойдя к Москве, Едигей распустил в разные места военные отряды, и они ринулись к Можайску, Звенигороду (эти города не фигурируют в Ермолинской и других летописях), Переяславлю, Ростову. Подробно описаны грабительские действия других татарских отрядов под Нижним Новгородом и Городцом (Городком). В этих действиях принимала участие мордва и «болгарская сила». Городец и Нижний Новгород бесчинствующие завоеватели подожгли, местные жители оттуда «побегоша кто куде», татары же «всеми путми гонишася вслед их, секуще люди акы траву». От Городца татарские полчища поднялись вверх по Волге, «воюючи обе стране» и намереваясь продвинуться к Костроме и Вологде. Но в Белгородце они получили приказ от Едигея «увернутися в Орду». Повернув обратно к Городцу и Нижнему Новгороду, татары повоевали урочища Уяды и Березово поле, «секучи остатка людей…» Население скрывалось в лесах, но грабители настигали его и там и избивали («и многа люди по лесом иссекоша»). Перейдя на Суру, завоеватели сожгли Курмыш и Сару Великую, сравняв с землей остатки последнего города («а град весь сожгоша, и место града того разориша…»).

Особое внимание в Тверском сборнике при описании бесчинств, учиненных ордынскими военными отрядами, обращено на уничтожение монастырей и церквей («…окаянии сироядци…монастыри и святыа церкви все то огневи предаша…»). Имеются также данные о резне стариков и малолетних и уводе в плен трудоспособной молодежи («а люди старыа и суща младенци иссекоша, а молодиа в полон поведоша»).

Так огнем и мечом прошлись завоеватели, оставив позади себя пылающие города и села, землю, усеянную трупами, немногих уцелевших мирных жителей, скитавшихся по лесам. Об этом ярко и образно рассказал автор повести, имеющейся в составе Тверского сборника. Если его анализ событий 1408 г. страдает известной односторонностью, то его конкретные зарисовки запоминаются и во многом говорят сами за себя, оставляя впечатление страшного погрома, произведенного Ордой.

В противоположность Тверскому сборнику повесть о разорении Русской земли во время похода Едигея, включенная в Симеоновскую летопись и Рогожский летописец [2163]2163
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 155–159; т. XV, вып. 1, стр. 177–186.


[Закрыть], интересна попыткой глубоко осмыслить в свете международной обстановки того времени все, что обрушилось на русских людей в 1408 г. Эта повесть отличается острой публицистичностью, эмоциональностью и обличительным тоном в отношении русских князей и прежде всего московского великого князя Василия Дмитриевича. Его политика представляется автору неправильной, хотя он относится с уважением к княжескому сану, является поборником сильной княжеской власти и действия князя, которым не сочувствует, объясняет влиянием неопытных советников. Осуждение Василия I (суровое по существу, но облеченное в корректную форму назидания не слушаться плохих советов) производится, на мой взгляд, с позиций той части феодалов, которая выдвигала перед Русью задачи внешней политики по возможности мирной, но предусмотрительной, отвечающей общенациональным интересам, сводящейся к мероприятиям, обеспечивающим целость русских земель от татарских нападений и поползновений Литвы и не допускающей в этом отношении компромиссов, сделок с ордынскими ханами и польско-литовскими панами. Подобная политика, согласно взглядам автора повести, связана с потребностями объединения Руси. Но это политическое единство мыслится в несколько консервативной форме союза русских княжеств под главенством великого князя владимирского.

В указанной повести о нашествии Едигея, которая помещена в Симеоновской летописи и Рогожском летописце, дается прежде всего анализ политики Золотой орды в отношении Руси и высказываются некоторые соображения о внешнеполитическом курсе, которого должны в свою очередь держаться русские князья, имея дело с ордынскими ханами. Интересно и то, что в повести разбираются и оцениваются различные взгляды на желательный характер русско-ордынских взаимоотношений, высказывавшиеся разными группами русских феодалов.

В повести настойчиво проводится мысль о том, что, как показал опыт истории, нельзя доверять мирным предложениям татаро-монгольских ханов. Они не бывают искренни: «…изначала безаконии измаилтяне лукавен мир счиниша с русскими князми нашими…» Оказывая русским князьям почести, преподнося им дары, уверяя их в своем намерении поддерживать с ними постоянный мир, ордынские правители тем самым пытаются замаскировать свои враждебные Руси замыслы. «Никогда же бо истинну глаголють к Христианом», но «лестно и злоковарно честьми окладають князей наших и дары украшають, и тем злохитрьство свое потаають, и мир глубок обещавають имети с князми нашими…»

В качестве одного из методов политики Золотой орды повесть отмечает стремление посеять рознь среди русских князей, ослабить этим Русь и усилиться за ее счет. «…И таковым пронырьством ближняа от любве разлучають, и усобную рать межи нас съставляють, и в той разности нашей сами в тайне покрадають нас…»

Автор повести подчеркивает, что укрепление политического могущества Руси особенно побуждало Орду к враждебным действиям против нее. Поэтому, внешне сохраняя с русскими князьями мирные отношения, татаро-монгольские правители готовились при удобном случае нанести ей удар в спину. «…Завистию поджигаеми бывахуть, не трпяхуть зрети исполнениа земля Русскиа и благовременьства христианьска, многажды покушашеся приити разорите таковыа красоты величества и славу отторгнута христоименитых людей, того ради с князми нашими лукавен мир съставиша».

На основе анализа методов ордынской политики автор рассматриваемой повести делает вывод: русским князьям, имея дело с татаро-монгольскими ханами, необходимо быть особенно осторожными и бдительными. Враг готов использовать любой промах, например ненужную доверчивость, и, улучив наиболее подходящий момент, причинить вред Руси. «Безаконии бо агаряне волчески всегда подкрадают нас, злохитрено мируют с нами, да неколи князи наши, надеющися целыя любви от них, бестражии будуть, да они губительно время обретше, место злаго желанна получать».

Нельзя, мне кажется, не отметить, что в изучаемой повести о нашествии Едигея мы находим довольно вдумчивый и верный разбор русско-ордынских отношений. Он основан на обобщении большого исторического опыта и содержит ряд практических советов русским князьям, как поступать, чтобы не быть застигнутыми врасплох татарами. Рассуждения автора исходят из мысли о том, что Орда еще сильна, что не следует недооценивать ее опасности для Руси, что надо быть все время на страже. В то же время автор чувствует возрастающую силу Руси, и именно боязнью этого роста объясняет все те коварные замыслы и хитрости, на которые идут ордынские правители, чтобы помешать дальнейшему усилению русских земель. Русским князьям надо быть не только воинами, защищающими свое отечество в открытом бою, но и дипломатами, достаточно умными, чтобы не доверять врагу, и достаточно тонкими, чтобы разгадать его намерения и не дать им осуществиться.

С точки зрения высказанных им положений о методах ордынской политики и дипломатии, автор разбираемой повести подходит к оценке нашествия Едигея. Последний в своих сношениях с великим московским князем Василием I применял испытанный прием ордынских ханов – «злохитреную любовь», т. е., питая к московскому князю вражду, внешне воздавал ему все почести, обменивался с ним послами, соблюдал все правила дипломатического этикета и как будто поддерживал с Русью прочный мир. «…И честью высокою обложи его и дары многыми почиташе и, и под всеми еще сими и сына его собе именоваше любимаго, и некая много обещавая ему, и бывающая от Василиа послы с честию отпущаше, и мир глубоко злохитро поставляше к Васильеви».

Взаимоотношения Орды и Руси выступают в этом описании не в форме взаимоотношений государства-завоевателя к государству побежденному, а в форме союзно-договорных связей между двумя самостоятельными политическими образованиями, главенствующую роль среди которых, правда, занимает еще Орда (отсюда квалификация Едигеем Василия I как «сына»). Очевидно, к подобной международной системе стремилась Русь после Куликовской битвы, и этот политический идеал временами, казалось, был близок к осуществлению. Автор изучаемой повести о походе Едигея предупреждает русских князей, что нельзя принимать за чистую монету уверения со стороны татарских ханов в том, что они желают поддерживать такого рода систему русско-ордынских отношений. Нашествие Едигея – это серьезное предупреждение правителям русских земель, своеобразный урок бдительности.

Ордынский вопрос автор разбираемого варианта повести о Едигее решает в связи с вопросом литовским. Он останавливается на осложнениях, которые были у Василия I с литовским великим князем Витовтом в первом десятилетии XV в., и указывает, что этими осложнениями пытался воспользоваться Едигей для того, чтобы столкнуть между собой Русь и Литву («поостри их») и обескровить обе страны. Обещая военную помощь Василию I и в то же время уверяя в своем дружелюбии Витовта, Едигей рассчитывал, что из войны друг с другом оба выйдут истощенными, а если дело до войны и не дойдет, то уже подготовка к ней дорого обойдется и русскому и литовскому народам. «И тако съплетаа», Едигей «вражду положи межи има (Василием I и Витовтом), сетно помышляа, да они рать счинивше, воя си погубять, аще ли не ключится брань межи има, да поне збираючися и воюючися и разно расходячеся, всяко трудни будуть».

Московского великого князя Василия I автор рассматриваемой повести упрекает в том, что он, поддавшись увещаниям части своих советников, принял военную помощь от Едигея и тем самым вступил в плохую игру. Автор повести подвергает анализу ряд конкретных эпизодов русско-литовской войны второй половины первого десятилетия XV в. (военные действия на реках Плаве, Угре) и приходит к выводу, что Русь могла бы избежать многих осложнений с Литвой, если бы Василий I меньше слушался Едигея, действовавшего путем интриг («тацеми свадами»). Разницу между внешнеполитическим курсом Руси и Орды повесть видит в том, что первая стремится к миру («…яко Русь не желателни суть на кровопролитье, но суть миролюбци, ожидающе правды…»), вторая – к разжиганию войны («окаанный Едигей» – это «ратолюбець»). Орда своей политикой, доверчиво принятой Василием I за благожелательную к Руси, ввергла русский народ в войну.

Автор приводит две точки зрения на русско-ордынские отношения: «старых» бояр (сторонником которых он является) и бояр «юных» (которых он осуждает). «Старци» предупреждали Василия, что, поддаваясь влиянию своих «юных» советников, он действует неблагоразумно. В качестве одного из аргументов при этом для них служил пример древнерусских князей, приводивших в русские земли во время своих междоусобий половцев, которые причинили много зла русскому народу. «Добра ли се будеть дума юных наших бояр, иже приведоша половець на помощь? Не сихь ради преже Киеву и Чернигову беды прилучишася, иже имеюще брань межи собою, подимающе половци на помощь, наважаху брат на брата…?»