Текст книги "Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси"

Автор книги: Лев Черепнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 77 страниц)

О «московской рати» сохранились сведения и в более поздних докончаниях московских великих князей с удельными XIV–XV вв.: «а московская рать ходить с моимь воеводою, как и переже сего» [1493]1493
  Там же, стр. 39, № 13; стр. 71, № 27.


[Закрыть]; «а московьская рать ходит с моим воеводою, великого князя, как было переже сего» [1494]1494
  Там же, стр. 131, 134, 137, 140, № 45; стр. 171, 174, № 56; стр. 182, 185, № 58.


[Закрыть]. Из этих текстов междукняжеских соглашений явствует, что горожане обладали определенной привилегией и в военном отношении.

В заключение несколько затянувшегося анализа условий княжеских договоров об охране некоторых привилегий московских горожан надо сказать, что общая историческая тенденция процесса образования Русского централизованного государства, как государства крепостнического, не могла не сказаться и на истории городов. Великокняжеская власть в своей политике централизации должна была считаться и считалась с интересами горожан, признавая за ними определенные права и закрепляя их в своих грамотах. Но с образованием централизованного государства крепостническая политика правительства затронула и города. В этом отношении интересно сопоставить договор Дмитрия Донского и Владимира Андреевича 1389 г. с одним документом начала XVI в. В 1502 г. Иван III велел передать великой рязанской княгине Агриппине, чтобы она позаботилась о найме десяти казаков для проводов по Дону члена посольства, приезжавшего в Москву от кафинского султана, – Алакози. При этом московский великий князь запретил посылать из Рязани на Дон служилых и торговых людей. Первые должны исполнять военную службу, вторые – оставаться в городе. «И ты бы, – говорится в наказе, составленном от имени Ивана III, – у Олакозя десяти человеком ослободила нанятись казаком, а не лутчим людем, а лутчих бы еси людей, и середних, и черных торговых на Дон не отпущала ни одного человека, того деля: занеж твоим людем служилым, бояром и детем боярским, и селским людем служилым, быти им всем на моей службе. А тем торговым людем, лутчим и середним и черным, быти им у тобя в городе». Далее в цитируемом документе речь идет о наказании ослушников великокняжеского указа. «А заказала бы еси своим людем лутчим и середним и молодым накрепко, чтобы ныне на Дон не ходили; а ослушается, а пойдет кто без твоего ведома, и ты бы тех людей велела ворочати да их бы еси велела казнити. А уехал будет которой человек на Дон без твоего ведома после заповеди, и которого у человека остались на подворье жона и дети, и ты бы тех велела казнити; а не учнешь ты тех людей казнити, ино их мне велети казнити и продавати» [1495]1495
  Сб. РИО, т. XLI, стр. 413, № 81.


[Закрыть].

Запрещение служилым и посадским людям уходить на Дон вызвано тем, что дело происходило во время войны Русского государства с Великим княжеством Литовским. Надо было крепить оборону. И в то же время видно, что и общая линия московского правительства (независимо от международной обстановки данного конкретного момента) уже иная, чем в конце XIV в. Если в договоре Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем 1389 г. князья договариваются о сохранении привилегиймосковских горожан в области выполнения военной службы, то в наказе 1502 г. речь идет о выполнениирязанскими горожанами их повинностипо городовой обороне.

§ 13. Политическая идеология горожан

Вопрос о политической идеологии горожан XIV–XV вв. очень сложен. Я не буду затрагивать всех сторон данного вопроса. Я коснусь лишь двух моментов этой большой проблемы, именно – отражения в политической идеологии горожан: 1) процесса формирования централизованного государства; 2) процесса складывания русской народности.

Первый момент, как мне представляется, лучше всего может быть раскрыт на материале, характеризующем восприятие горожанами (и прежде всего купечеством) русской действительности через призму того, что они видели в других странах.

Политическое объединение русских земель в XIV–XV вв. и образование Русского централизованного государства сопровождались расширением международных, внешнеполитических и культурных связей Руси. Показателем этого являются, в частности, путешествия русских людей за границу и их записки о своих странствованиях. Подобные записки служат источником для изучения разных вопросов, но одна их сторона привлекает особенное внимание. Это – отношение русских людей к различным явлениям, с которыми они сталкивались на чужбине и которые они оценивали с точки зрения своего интереса к аналогичным или сходным явлениям, имевшим место на их родине. Вовсе не обязательно, чтобы русский путешественник прямо сопоставлял (или противопоставлял) факты и события социально-экономической и политической истории Руси, современником и непосредственным участником которых он являлся, с тем, с чем ему приходилось сталкиваться за границей. Но и самый выбор фактов для записи на страницах «Хожений» и «Странников», и характер их освещения часто указывают, что путешественники невольно фиксировали внимание на тех сторонах жизни иноземцев, из которых они могли что-то почерпнуть для себя. Поэтому так важно приглядеться к описаниям путешествий на Восток и Запад с двух точек зрения: 1) что считают нужным отмечать авторы и 2) как они освещают привлекаемый материал. Многое из того, о чем пишут лица, побывавшие за пределами Руси, рассказывая об экономике, социальных отношениях, внутренней и внешней политике государств, которые они посетили, имеет то или иное, прямое или косвенное, отношение к явлениям, связанным с процессом складывания единого государства на Руси. Отталкиваясь от русской действительности, авторы «Хожений» и «Странников» с точки зрения этой действительности воспринимают и то, что происходило в других странах.

Наиболее интересны записки о путешествиях, авторами которых являются горожане. Новгородский житель (по предположению М. Н. Сперанского, принадлежавший к числу зажиточных торговых людей) Стефан отправился с восемью спутниками в Константинополь «поклонитися святым местом…» Путешествие Стефана относится, по-видимому, к 1348–1349 гг. [1496]1496
  М. Н. Сперанский, Из старинной новгородской литературы XIV века, М.-Л., 1934, стр. 40, 45, 50; И. Сахаров, указ. соч., стр. 49, 51, 54.


[Закрыть]

Что привлекало в первую очередь внимание этого путешественника, попавшего в чужую страну? Будучи человеком религиозным, он прежде всего интересовался теми «святынями», которые в изобилии были сосредоточены в Константийополе, он усердно посещал многочисленные церкви и места, связанные с какими-либо достопримечательными событиями церковной истории. Он охотно и подробно записывал все легенды и предания религиозного происхождения. Но кругозор русского путешественника был много шире, не ограничиваясь интересами церковно-религиозного характера.

Прибыв из такого крупного ремесленно-торгового центра, каким был Новгород, Стефан живо воспринимал все, относящееся к городскому строительству, живописи, архитектуре [1497]1497
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 51, 56; И. Сахаров, указ. соч., стр. 51, 53.


[Закрыть].

Весьма вероятно, что Стефан не прошел мимо достижений каменного строительства, мозаики и иконописи за границей потому, что эти отрасли ремесла и художественной деятельности быстро развивались в XIV в. и на Руси и заграничный опыт мог быть полезен русским мастерам.

Внимание Стефана, как обитателя портового города, привлекает гавань Константинополя с решетчатыми металлическими воротами («ту сут врата городная железна, решедчата, велика велми; теми бо враты море введено внутрь города»). В этой гавани он имел возможность наблюдать военный флот, состоявший из больших 200-весельных и 300-весельных кораблей, стоявших на якоре во время бури: «В тех судех по морю рать ходить; а оже будет ветр, а ини бежат и гонят, а корабль стоит – погодия ждеть» [1498]1498
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 55; И. Сахаров, указ. соч., стр. 53.


[Закрыть].

Из описания путешествия Стефана совершенно очевидно, что он с большой любознательностью изучал все то, что связано с укреплением обороноспособности страны, усилением ее военной мощи. Он побывал в монастыре при церкви св. Дмитрия, находившемся у моря, недалеко от городской стены, и вспомнил и записал предание о том, как «приходил Хозрой царь перскы с ратью к Царюграду» и уже готов был взять город, но (якобы при помощи иконы богородицы) город был спасен: на море началось волнение, и вражеские корабли разбились о городскую стену; только сохранившиеся еще доселе кости неприятелей напоминают о их гибели [1499]1499
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 55–56; И. Сахаров, указ. соч., стр. 53


[Закрыть].

Для того чтобы государство было сильно в военном отношении, необходимо укрепление его политического единства под сильной монархической централизованной властью; очевидно, этой мыслью проникнуты те описания памятников скульптуры, изображающих выдающихся византийских императоров прошлого, которые дает Стефан. К числу этих памятников относится колонна царя Константина: «…Ту же стоить столп правовернаго царя Константина от багряна камени, от Рима привезен, на въерх его крест…» Наряду с колонной Константина Стефан описывает триклиний Юстиниана (на месте существовавшего когда-то дворца Константина), окруженный стенами, превышающими по своим размерам городскую крепость: «Ту же двор нарицается Полата правовернаго царя Констянтина; стены его высоки велми, выше городных стен, велик, граду подобен…» [1500]1500
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 53, 55; И. Сахаров, указ. соч., стр. 52–53.


[Закрыть]. В глазах Стефана эти грандиозные стены, возвышающиеся над городом, по-видимому, символизировали могущество и величие монархии Константина. С таким же пафосом говорит Стефан о статуе Юстиниана, поразившей его своими размерами и величественным видом: «ту стоить столп чюден вельми толстотою и высотою и красотою, издалеча смотря видети его, и наверх его седить Иустиниан Великы на коне, велми чюден, аки жив, в доспесе сороцинском…» Стефан не случайно фиксирует свое внимание на всех эмблемах императорского достоинства, вошедших в композицию колосса Юстиниана. В его воображении эти эмблемы, по-видимому, воплощают политический смысл: сильная власть – гроза для всех, кто хочет посягнуть на целость государства, – для инициаторов феодальных смут, для внешних захватчиков («грозно видети его [Юстиниана], а в руце – яблоко злато велико, а вь яблоце крест, а правую руку от себя простре буйно на полъдни, на Сороцыньскую землю, к Иерусалиму») [1501]1501
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 51; И. Сахаров, указ. соч., стр. 51


[Закрыть].

Если верна данная выше интерпретация замечаний Стефана о виденных им памятниках и правильно охарактеризовано его политическое мировоззрение, то можно сделать вывод, что среди новгородского купечества рассматриваемого времени были сторонники политического единства Руси.

В Новгороде, крупном экономическом центре, связанном с Западной Европой, была благоприятная почва для проявления религиозного вольнодумия. И, по-видимому, не случайно, увидев в константинопольском Софийском соборе одну икону, Стефан вспомнил сохраненный церковным преданием легендарный эпизод из истории иконоборческого движения: «поганый иконоборец» поставил лестницу, желая «съдрати» с иконы венец, «святая Феодосиа» опрокинула лестницу и «разби поганина», «и ту святую заклаша рогом козьим» [1502]1502
  Там же.


[Закрыть]. Сам Стефан, по-видимому, был сторонником ортодоксального православия, и с его стороны не видно сочувствия иконоборцам.

Для мировоззрения Стефана характерно представление о полезности установления связей между Русью и другими странами (прежде всего православными). Рассказывая о своей беседе с константинопольским патриархом Исидором, Стефан с удовлетворением отмечает, что он «велми любить Русь». Он специально подчеркивает тот факт, что из Студийского монастыря в Русь посылали «многы кныги». С интересом Стефан относился не только к православным иноземцам, но и к лицам, исповедовавшим другие веры [1503]1503
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 52, 55–56; И. Сахаров, указ. соч., стр. 51, 53.


[Закрыть].

Итак, на основании записок новгородца Стефана можно восстановить облик русского горожанина (по всей вероятности, зажиточного) XIV в. с его обширным кругом интересов: изучающего и вопросы развития в разных странах ремесла, промышленности, торговли, и организацию там военного дела; стремящегося к расширению культурного и политического взаимодействия Руси с другими государствами; на исторических примерах раскрывающего идею о необходимости укрепления военной мощи и политической силы государств; обладавшего в известной мере веротерпимостью.

Наряду с записками Стефана новгородца интересным памятником паломнической литературы является «Хождение» в Константинополь неизвестного автора. М. Н. Сперанский датирует его 20-ми годами XIV столетия и считает возможным приписать его новгородцу Григорию Калике, впоследствии ставшему (уже с именем Василия Калики) новгородским архиепископом [1504]1504
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 106.


[Закрыть]. Рассматриваемое «Хождение» М. Н. Сперанский сравнивает с «Хождением» Стефана новгородца, отмечая, что авторы обоих произведений были людьми, близкими по интересам и мировоззрению. Другими словами, оба названных памятника сохранили нам идеологию горожан, и это независимо от того, являлись ли их авторы людьми светскими или духовными. Провести грань «между отдельными общественными группами духовной и светской в Новгороде нелегко, – пишет М. Н. Сперанский, – занимающийся и общественными делами купец и промышленник, часто входящий в церковное братство своего прихода, и духовное лицо, ведущее торговые дела и играющее роль в политике внутренней и внешней, – типы очень близкие друг другу и в жизни» [1505]1505
  Там же, стр. 124.


[Закрыть]. Если автором разбираемого анонимного «Хождения» был действительно Василий Калика, то для понимания его значения как памятника идеологии городского населения следует вспомнить, что его автор, возможно (по предположению Б. А. Рыбакова), являлся представителем кузьмодемьянского братства новгородских кузнецов [1506]1506
  Б. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, стр. 767–776.


[Закрыть].

Хотя в «Хождении», как и в записках Стефана, преимущественное внимание уделено местам и предметам, связанным с религиозными представлениями, бросается в глаза интерес автора к практическим вопросам городского благоустройства, промышленности, торговли. Он отмечает торг в местности Васильках, корабельную пристань под Васильками, перевоз в Галатах (предместье Константинополя). Подробно описана в «Хождении» разрушенная баня («мовница») с водопроводом, «аспидными» корытами и желобами. Приводя легенду, связанную со строительством Софийского собора, автор реалистически отзывается об организации труда мастеров-ремесленников [1507]1507
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 136, 133, 128.


[Закрыть]. Таким образом, пристальный взор русского горожанина проникает во все стороны торгово-ремесленной жизни Константинополя.

Одна из тем, привлекающих внимание автора «Хождения», – тема о тех бедах, которые принесли Константинополю завоеватели. Так, говорится о разрушениях крестоносцами памятников искусства («…били фрязове, коли владели Царимградом, и… узорочеи много потеряли»). Приводятся чудеса, связанные с наступлением крестоносцев на столицу Византии («…икона плакала, коли фрязове хотели выняти…»). В качестве же эмблемы былой военной мощи города выступает в «Хождении» «столп» с изображением Юстиниана – грозы сарацин. Итак, проблема обороноспособности зримо или незримо, но постоянно направляет мысль автора.

Наконец, автор «Хождения» интересуется и вопросами внутриполитической жизни Константинополя, например организацией там суда. Не случайно описал он статуи «Правосудов» из «черленого мрамора». По преданию, если возникала тяжба о денежных суммах, то стоило тяжущимся вложить в руку «Правосудам» деньги, и те сразу определяли, кому они должны принадлежать. В то время, когда возникло рассматриваемое «Хождение», статуи «Правосудов» стояли разрушенные: «попортили их фрязове: один перебит надвое, другому рукы и ногы перебиты и носа сражено» [1508]1508
  М. Н. Сперанский, указ. соч., стр. 130, 133, 134.


[Закрыть].

Забота о правосудии, о «правде» постоянно проявляется в памятниках городской литературы. Соблюдение «правды» должно было обеспечить купечеству охрану его торговых интересов в обстановке феодальных усобиц и войн, должно было содействовать поддержанию классового «мира» в условиях обострения социальных противоречий между горожанами и феодалами, между верхами городского общества и ремесленной беднотой. Подобной идее, как можно думать, подчинено и приведенное выше описание статуй «Правосудов». И еще одну мысль можно, по-видимому, уловить в этом описании: поверженные и перебитые фигуры – символ упадка правосудия в условиях, когда государство становится объектом нападений иноземных захватчиков и не может себя от них защитить. Внешняя безопасность и внутренняя сила и спокойствие государств – это две стороны одного явления, как бы хочет сказать автор «Хождения». А подобная тема, перенесенная в условия русской действительности, имеет прямое отношение к проблеме единого государства.

В 1465–1466 гг. совершил путешествие («хождение») в Египет и Иерусалим гость Василий. Его происхождение неизвестно, но, поскольку одну из виденных им рек он сравнивает с Окой, предполагают, что он был уроженцем какого-то приокского города [1509]1509
  «Православный Палестинский сборник», т. II, вып. 3, СПб., 1884, стр. 1.


[Закрыть].

Особое внимание гость Василий, как и другие путешественники, о которых шла речь выше, обращал во время своего пути на развитие торговли в тех странах, городах и местечках, где он побывал. Он отмечает «торги великыи» в Енишерах, Канлю-даге, он видел «много торгов» в Аинтабе, Алеппо, Хаме, Каире, Дамаске, Ханке. В Каире, по словам гостя Василия, имелось «на всякой улице по торгу по великому». Автор не только называет торги, но и дает их оценку («а хороши вельми»). Отмечал гость Василий и то, что мешало развитию торговых связей, именно – наличие пограничных застав и мытов: «Град Арменский, день един ходу от Адоная, туто емлют мыт» [1510]1510
  Там же, стр. 1–3, 13.


[Закрыть].

Василия поражали многолюдность и размеры некоторых городов. Он с большим воодушевлением записывает, что в Каире «в иных улицах домов по 15 тысячь, а в иных улицах до 18 тысяч дворов, а улица с улицей не знается, опроче великих людей» [1511]1511
  «Православный Палестинский сборник», т. II, вып. 3, стр. 8.


[Закрыть].

Интересовался гость Василий и вопросами развития ремесла и промышленности. Он рассказывает о виденных им соляных разработках («Град Воргоун… а в нем соль копают, как лед чиста») [1512]1512
  Там же, стр. 21.


[Закрыть].

Много места в своем «Хождении» уделяет гость Василий городскому благоустройству. Особенно его интересует водоснабжение. Так, он отмечает, что около города Амасии протекает «река велика», вода из которой отведена в направлении к городским стенам и распределяется по дворовым участкам: «под стену течет, да во все дворы из тоа реки воды колесы вертят разводена…» Город Токат, указывает автор, «стоит на дву горах каменных, воды под ним разведены по торгом, и по улицам, и по двором, и по баням». Город Хама, пишет гость Василий, также расположен на двух горах, между ними протекает река Оронт, «да колеса по реце той велиа зело, да мелют особь водою, да та вода с колес тех идеть к горе по желобам тем, на обе горы, во все дворы градскыа». Река Оронт является и источником орошения полей и пашен («да та же река введе по селам и пашням…») [1513]1513
  Там же, стр. 2, 4, 6.


[Закрыть].

Перед нами уже третий представитель русского зажиточного торгового населения, попавший за границу. И как двое первых, он так же настойчиво и целеустремленно воспринимает те стороны окружавшей его зарубежной действительности, которые были ему особенно близки (подробности городской торгово-ремесленной жизни).

Гость Василий не упускает случая рассказать о характере городских укреплений в различных странах, очевидно, считая, что и русским людям в целях укрепления обороноспособности своей родины было бы полезно позаимствовать зарубежный опыт. Так, по его словам, город Аинтаб «стоит на ровном месте, гора высока сыпана, да каменем обмурована, да три врата железнаа, да бой из неа ис тощиа стены велик, да изо рва того ис тощова стрелницы великиа» [1514]1514
  Там же, стр. 6.


[Закрыть]. Город Алеппо окружен каменной стеной с одними воротами и рвом; «да пониже градскиа стены изо рва того стрельницы выводныа часты вельми, вкруг всего града, и входы в них потайныа из града…» [1515]1515
  Там же, стр. 4.


[Закрыть]

В Антиохии гость Василий видел большой мост на реке, протекающей через город. Этот мост был укреплен «на многых восходех каменных, а стен у мосту того четыре, аки градския каменныя, а врата среди мосту того железныя, да стрельницы велики, а на них бои многы» [1516]1516
  Там же, стр. 12.


[Закрыть].

Детально перечисляя стрельницы и другие оборонительные сооружения в укрепленных пунктах, гость Василий делал это, вероятно, не для того, чтобы придать занимательность своему рассказу. Он делал это потому, что серьезно подходил к проблеме обороноспособности государств, как условию сохранения ими своей независимости.

Интересны некоторые данные, которые можно почерпнуть из «Хождения» Василия для характеристики идеологии горожан. Посетив различные места, побывав в ряде городов с интернациональным населением, гость Василий отличается известной веротерпимостью. Так, он обращает внимание на то, что в Кавзе находятся «крмюсареи» (караван-сараи), и кто туда «ни приидет от какия веры, всякаго упокоивают, и кормят и поят». Точно так же в Хевроне, по словам гостя Василия, бывает много людей не только «от христиан», но и «от всякаго языка»; все они тут «пьют и ядят». В Иерусалиме гость Василий наблюдал, как совершали службы представители различных вероисповеданий: «в большей церкви вкруг божия града службы греческая, иверская (грузинская), сербская, фряжская (латинская), сирьянская, яковитская, мелфедиская (мелхитская), куфидиская (коптская), несторская (несторианская)». В Египте гость Василий увидел деревья («древеса малы»), из которых вытекает «масло», «и кто возмет то масло, и подает исцеление не токмо христианам, но и всем языком и верам на исцеление» [1517]1517
  «Православный Палестинский сборник», т. II, вып. 3, стр. 2, 7, 8, 10. Об этой стороне идеологии гостя Василия подробно рассказывает А. И. Клибанов в своей работе «У истоков русской гуманистской мысли (Исторические традиции идеи равенства народов и вер)», статья вторая – «Вестник истории мировой культуры», 1958, № 2/8, стр. 45–61.


[Закрыть]. Так гость Василий приближается к идее равноправия народов.

Особый интерес в качестве источника для изучения идеологии горожан в XV в., в период складывания русского централизованного государства, представляет «Хожение» Афанасия Никитина (1466–1472 гг.), побывавшего в Индии.

Как известно, Афанасий Никитин с пристальным вниманием присматривался к различным сторонам экономики посещенных им земель. Но особенный интерес вызывало у него то, что касалось развития торговых связей внутри отдельных стран и между рядом стран. Так, он указывает, что в Индии есть место, где каждый год устраивается базар, на который съезжается вся страна и который продолжается 10 дней («…на год един базар, съеждается вся страна Индейская торговати, да торгуют 10 дней…»). Это, по мнению Афанасия Никитина, лучший торг в Индостанской земле: сюда свозят и здесь можно купить любой товар («во Гондустаньской земли той торг лучший, всякий товар продають, купят») [1518]1518
  «Хожение за три моря Афанасия Никитина», 1461–1472 гг., М.-Л., 1948, стр. 15.


[Закрыть].

Говоря о международных торговых связях, Афанасий Никитин указывает, например, что в Ормуз, который он называет «великим пристанищем», приезжают с товарами люди со всех концов мира: «всего света люди… бывают, и всякы товар… что на всем свете родится, то в Гурмызе, все есть» [1519]1519
  «Хожение за три моря Афанасия Никитина», стр. 20.


[Закрыть].

Афанасий Никитин во время своего путешествия, вероятно, постоянно справлялся о ценах на разные товары. Он отмечает, что в Индии дешевы перец и краска, говорит о дешевизне товаров в Калькутте, Шибаите [1520]1520
  Там же, стр. 14, 21–22.


[Закрыть]и т. д.

Руководствуясь мыслью о важности расширения торговли, Афанасий Никитин с большим удовлетворением описывает ряд городов, бывших торговыми центрами, и при этом оговаривается, что он упоминает далеко не все из них («а то есми городы не все писал, много городов великих»). Афанасию Никитину бросается в глаза, что на пути из Джунира до Кельберга он ежедневно проходил через 3–4 города («промежю тех великых градов много градов»). Он считает нужным упомянуть о подворьях в Индии, в которых останавливаются гости («во Индейской земли гости ся ставят по подворьемь») [1521]1521
  Там же, стр. 12, 14, 13.


[Закрыть].

В то же время Афанасий Никитин высказывается по поводу того, что препятствовало росту торговли: это – большие пошлины на товары и нападения разбойников на торговые караваны. В Ормузе, – говорит он, – таможенная пошлина составляла десять процентов стоимости товаров («тамга же велика, десятое со всего есть») [1522]1522
  Там же, стр. 20.


[Закрыть]. Говоря о возможностях торговли с Индией, Афанасий Никитин видит препятствие к этому в том, что вывоз индийских товаров предполагает уплату значительных пошлин, и в том, что провоз грузов морским путем связан для купцов с риском попасть в руки разбойников («и пошлины много, а разбойников на море много»). Известно, что сам Афанасий и его спутники были ограблены под Астраханью [1523]1523
  Там же, стр. 14 9.


[Закрыть].

Прямые высказывания Афанасия Никитина свидетельствуют о том, что его наблюдения над торговлей в странах и городах, где он побывал, в ряде случаев подчинялись его интересам как представителя русского купечества. Он рассказывает, что, уговаривая его ехать в Индию, какие-то бесерменские купцы обманули его, прельщая обилием имеющихся там товаров, хотя в действительности оказалось, что вывозить в Русь нечего («ано нет ничего на нашу землю»). Побывав в Бедере, Афанасий Никитин записал, что здесь «на Русськую землю товару нет» [1524]1524
  Там же, стр. 14–15.


[Закрыть].

Итак, Афанасий Никитин – купец с широким кругозором, понимающий важность роста внутренней и внешней торговли, международных экономических связей, городов и хорошо улавливающий те препоны, которые этому росту мешают. Поднимает Афанасий Никитин и проблемы социальные.

Говоря о социальных отношениях в Индии, Афанасий Никитин прежде всего хорошо подметил основное противоречие между местными богатыми собственниками и сельской беднотой: «а земля людна велми, а сельскыя люди голы велми, а бояре силны добре и пышны добре…» [1525]1525
  «Хожение за три моря Афанасия Никитина», стр. 16.


[Закрыть]Есть ли здесь элемент осуждения социального неравенства? Вряд ли. Вероятно, как и ряд других представителей торгово-ремесленной верхушки русского городского населения, Афанасий Никитин без социального неравенства не мыслил и общества. И тем не менее бедность основной массы индийских крестьян его, по-видимому, поразила.

По аналогии со структурой русского феодального общества и пользуясь русской терминологией, описывает Афанасий Никитин и иерархические отношения внутри господствующего класса Индии. В его описании фигурируют: «князья» и «княгини», «бояре», «слугы княжыя и боярьскыя» [1526]1526
  Там же, стр. 12.


[Закрыть]. Эти отдельные разряды феодалов отличаются друг от друга своим одеянием и вооружением. Подчиненность одних владетельных «князей», «бояр» и «слуг» другим автор обозначает термином «холопство». В «Хожении» Афанасия Никитина имеется обилие цифровых данных, характеризующих военные силы индийских феодалов (в большинстве своем хорасанцев по происхождению). Так, например, в одном месте «Хожения» читаем: «есть хоросанець Меликтучар (т. е. малик – уттужар, первый везир султана бедерского) боярин, у него рати двесте тысечь, а у Меликхана 100 тысячь, а у Харатхана 20 тысячь» [1527]1527
  Там же, стр. 16.


[Закрыть]. Афанасий Никитин указывает, что в Индии происходят постоянные усобицы и военные столкновения среди местной знати, иногда имеющие характер религиозных войн. Так, упомянутый выше Меликтучар, по словам Афанасия Никитина, в течение 20 лет «бьется с кафары» (с немусульманскими племенами Индии), «то его побиють, то он побиваеть их многажды» [1528]1528
  Там же, стр. 13.


[Закрыть].

Афанасий Никитин понимал вред для населения феодальных усобиц. И, может быть, законно видеть некоторый элемент карикатуры на индийских «князей» и «бояр», постоянно нападавших на владения друг друга, в том, как излагает Афанасий Никитин индийский миф о «князе обезьянском». Обезьяны, говорит Афанасий Никитин, жалуются своему князю, если их кто-либо обидит, тогда «князь обезьянский» посылает на обидчика «свою рать», и обезьяньи войска, «пришед на град, и дворы разволяють и людей побьють» [1529]1529
  Там же, стр. 15–16.


[Закрыть].

В воображении Афанасия Никитина, когда он описывал усобицы индийских вельмож, вероятно, не раз возникала картина феодальных войн, происходивших в условиях политической раздробленности на Руси. И с неподдельным, теплым и глубоким чувством отзываясь о Русской земле как стране, подобной которой нет на свете, автор отмечает «несправедливость» русских бояр. Он слагает молитву о том, чтобы Русская земля «устроилась» и чтобы в ней воцарилась «справедливость» [1530]1530
  «Хожение за три моря Афанасия Никитина», стр. 188–189.


[Закрыть]. Здесь слышится голос русского горожанина, хотевшего видеть Русь объединенной в одно государство с сильной властью, охраняющей мир политический и социальный.

Афанасий Никитин был человеком религиозным. Он с горечью говорит о том, что, будучи на чужбине, «позабыл веры хрестьяньскыя всея и праздников хрестианьскых»; он, находясь вдали от родины, «много плакал по вере по хрестьяньской». Обащаясь с представителями различных вероисповеданий, Афанасий Никитин «христианства не оставил». Но в то же время Афанасий Никитин был чужд религиозной нетерпимости, и ему принадлежат следующие слова, говорящие как бы о равноправии вер: «а правую веру бы ведать, а праваа вера бога единаго знати, имя его призывати на всяком месте чисте чисту» [1531]1531
  Там же, стр. 20, 23–24, 28.


[Закрыть].

Идеология Афанасия Никитина – это идеология передовой части русских горожан, хорошо понимавших отрицательные стороны политической раздробленности и видевших путь к прогрессу в государственном объединении разрозненных русских земель. Эти горожане достаточно отчетливо осознали необходимость развития экономического общения внутри своей страны и за ее пределами. Патриотически настроенные и неумевшие отделить преданности родине от приверженности православной религии, они в то же время уже сбросили с себя путы религиозного фанатизма и стали на путь признания других вероисповеданий, а это должно было содействовать росту связей Руси с другими странами [1532]1532
  О мировоззрении Афанасия Никитина интересные данные содержатся в статье В. П. Адриановой-Перетц «Афанасий Никитин – путешественник – писатель» («Хожение за три моря Афанасия Никитина», стр. 107, 133). См. также А. И. Клибанов, Свободомыслие в Твери в XIV–XV вв. («Вопросы истории религии и атеизма», т. 6, М., 1958, стр. 251–260).


[Закрыть].

Для мировоззрения некоторой части русского купечества характерны известное религиозное вольнодумие, скептицизм в отношении ряда церковных догматов, критика порядков, существовавших в городах. И в этом – прогрессивные антифеодальные моменты идеологии городских верхов. Но такая критика шла по пути реформ церкви, а не нарушения ее устоев.

В этом отношении интерес представляет помещенный в «Житии» Сергия Радонежского рассказ о видном московском госте Дмитрии Ермолине. В названном памятнике говорится, что Дмитрий Ермолин принадлежал к числу представителей крупной зажиточной купеческой фамилии («некий от московских великих купец…», он имел «толикое богатство… паче же благородием сущим и богатем…») [1533]1533
  Н. С. Тихонравов, Древние жития Сергия Радонежского, М., 1892, стр. 158–159.


[Закрыть]. Род Ермолиных был связан с Троице-Сергиевым монастырем. Там были пострижены в монахи отец Дмитрия – Ермола и его сын – Герман. Монахом Троице-Сергиева монастыря при игумене Досифее (1446–1447) стал и сам Дмитрий Ермолин (приняв иноческое имя Дионисий). В монастыре он проявил вольнодумие относительно церковных порядков и на этой почве у него произошел конфликт с монастырскими властями.

М. Н. Тихомиров объясняет причины этого конфликта недовольством со стороны Дмитрия Ермолина монастырской пищей [1534]1534
  М. Н. Тихомиров, Древняя Москва, стр. 109–110; его же, Средневековая Москва в XIV–XV веках, стр. 153.


[Закрыть]. Однако дело было серьезнее. «Житие» обвиняет Дмитрия Ермолина в невыполнении ряда церковных постановлений. Он отрицал необходимость соблюдения монастырского устава («и о уставе монастырском… он ни во что же вменяше»), выступал против тех приношений, которые делались в монастырь людьми различных состояний на помин души («…яже от христолюбивых велмож и простых приносимая милостыня или на молебны и понахиды и божественыя службы посылаемыя в монастырь кормы соборныя и приношения полезна им глаголаше…»). Свои взгляды на ненужность для монастырей «милостыни» и мысли по другим вопросам церковной жизни Дмитрий Ермолин широко распространял за пределами монастыря («начят… ис келия без времени исходити и яж не подобает глаголати») [1535]1535
  Н. С. Тихонравов, указ. соч., стр. 159.


[Закрыть]. А взгляды эти настолько расходились с официальным учением господствующей церкви, что автор «Жития» считал неудобным их излагать («яж за неудобство речии молчанием премину»).