Текст книги "Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси"

Автор книги: Лев Черепнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 77 страниц)

Наконец, рассматривая Смоленск как свое княжение, Юрий Лугвениевич стремился не допустить захвата его войсками великого князя литовского. И в данном случае он должен был поддерживать национально-освободительное движение смольнян и в то же время готовиться дать ему отпор, ибо это движение являлось одновременно и антифеодальным. Устранение Юрием Лугвениевичем смоленских бояр было актом, удовлетворявшим не только социальные, но и национальные требования черных людей, так как эти бояре принадлежали к числу сторонников литовского господства. Указанный акт был в интересах и Юрия Лугвениевича, ибо он не только поднимал его авторитет в глазах черных людей, но и уменьшал ряды приверженцев великого литовского князя, которому он не хотел уступить Смоленска. В борьбе с литовским великим князем Юрию Лугвениевичу помогали смоленские черные люди, но его политика была направлена к тому, чтобы своевременно ограничить этого союзника в его социальных требованиях.

Из всего вышеизложенного ясно, что призвание Юрия Лугвениевича смоленскими горожанами (не имевшими достаточных сил для того, чтобы самим отстаивать Смоленск) помогло им продержаться в течение известного срока и в то же время создало новые предпосылки для окончательного подавления поднятого ими антифеодального восстания, носившего национально-освободительный характер.

Последний этап в истории смоленского восстания характеризуется наступлением на город вооруженных сил Великого княжества Литовского. В первый раз литовское войско подошло к Смоленску в ноябре 1440 г. В течение двух недель оно опустошало Смоленскую землю. Были разорены посады, выжжены монастыри и церкви, убито и взято в плен множество местных жителей. Но города на этот раз литовские феодалы взять не смогли и были вынуждены отступить («и много зла сотворися и поидоша прочь») [2285]2285
  ПСРЛ, т. XVII, стр. 69, 184, 339.


[Закрыть].

Литовское господство в Смоленске было восстановлено только в 1441 г.

* * *

Если антифеодальное восстание в Литве в 1440 г. было связано с народной освободительной борьбой против господства литовских феодалов, то восстание в Москве в 1445 г. приобрело антиордынскую направленность.

О волнениях в Москве, в 1445 г. ряд летописей рассказывает более или менее одинаково. Поводом к этим волнениям послужили два обстоятельства. Во-первых, 7 июля в бою под Суздалем русское войско потерпело большое поражение от татар, и ряд русских князей, среди них великий московский князь Василий II, был взят в плен. Татарское войско двинулось к Владимиру и Мурому. Ожидался приход татар под Москву. Во-вторых, 14 июля в Москве вспыхнул страшный пожар, уничтоживший Кремль, и это вызвало большое возбуждение народа.

В некоторых летописях (например, в Ермолинской) о московском пожаре сказано глухо: «а Москва град тогда бяше вся погорела, Кремль» [2286]2286
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 152.


[Закрыть]. Но большинство летописей дает более подробное изложение бедствий, им причиненных. Пожар начался ночью и распространился настолько быстро, что сгорели все деревянные здания («яко ни единому древеси на граде остатися»), каменные же церкви и крепостные стены во многих местах рухнули («церькви каменныя распадошася, и стены градныя каменыя падоша в мнозех местех»). Сгорела княжеская казна, погибло в огне большоё количество товара, свезенного владельцами из разных городов в Москву, как наиболее надежный укрепленный пункт, из-за боязни татарского набега. Летописи отмечают гибель во время пожара многих людей, как из числа местного населения, так и пришлых, собравшихся из различных мест, с тем чтобы в Москве выдержать осаду татар: «…от многых бо градов множьство людей бяху тогда ту в осаде». Летописи говорят, что, когда возник пожар, население оказалось как бы в клетке, потому что в Кремле разгорался огонь, а ворота были закрыты, ибо все время угрожало татарское нападение. Число погибших людей летописи определяют глухо («множество», «многое множество»). Об их социальном составе и возрасте также нет подробных данных. Имеются указания лишь в очень общей форме на «священноиноков, и священников, и иноков, и инокинь, мужей, и жен, и детей…» [2287]2287
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 194; т. V, стр. 268; т. VI, стр. 171; т. VIII, стр. 113; т. XI, стр. 65; т. XX, стр. 258; т. XXV, стр. 263.


[Закрыть]

После пожара начался уход населения из Москвы. Летописи сообщают об этом в очень лаконичных выражениях, из которых, однако, видно, что хотели уйти из выгоревшего города и иногородние и местные жители, причем люди зажиточные (очевидно, феодалы, богатые купцы). Так, в Симеоновской, Софийской второй, Воскресенской, Никоновской летописях указано: «могущей бо бежаху (в другом списке: «бежати») оставиша (в другом списке «оставивши») град, бежати хотяху…» [2288]2288
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 195; т. VI, стр. 171; т. VIII, стр. 113; т. XI, стр. 65.


[Закрыть]. Смысл слов «могущей» покинуть Москву можно понимать двояко: 1) те, кто мог сделать это, имея место жительства в каком-либо ином городе; 2) те, кто обладал средствами для выезда. О мотивах ухода ряда жителей из Москвы некоторые соображения высказывает Львовская летопись: «а тут в граде бояхуся татар жити, а князь великий в полону у татар, открепитися им не о ком» [2289]2289
  ПСРЛ, т. XX, стр. 258.


[Закрыть]. Следовательно, Москва после пожара в глазах многих в ее пределах находившихся людей уже не представляла ценности в качестве крепости, способной выдержать осаду, а угроза набега татар оставалась вполне реальной. Взятие в плен татарами великого князя Василия II, казалось, особенно делало Москву беззащитной, обрекало ее участи стать татарской добычей.

Подобные настроения, разговоры и вызванное ими бегство многих лиц из Москвы явились причиной волнений среди рядовой массы городского населения («а граждане в велице тузе и волнении бяху»). Эти рядовые горожане (которых летописи называют «чернь», или «чернь, худые люди»), во-первых, проявили стойкость, не поддаваясь на распространяемые слухи о татарской опасности и о том, что с пленением великого князя участь Москвы, как города, который захватят татарские войска, предопределена. Во-вторых, они стали оказывать активное воздействие на тех, кто уходил из города: задерживали их, избивали и налагали на беглецов оковы («а хотящих из града бежати начаша имати, и бити, и ковати»). Наконец, «чернь» приступила к созидательной работе – к реставрации укреплений, уничтоженных вовсе или сильно поврежденных пожаром («чернь же съвъкупишася начаша врата градния преже делати») [2290]2290
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 195; т. VI, стр. 171; т. VIII, стр. 113; т. XI, стр. 65; т. XX, стр. 258.


[Закрыть].

Картина, представленная летописями, при всей беглости зарисовок достаточно выразительна. В 1445 г. в Москве, очевидно, повторилось примерно то же самое, что там было в 1382 г. Город остался без князя. И в 1382 г., и в 1445 г. москвичи и собравшиеся в Москве многочисленные выходцы из других городов и сельских местностей с тревогой ожидали татарских полчищ. Эта угроза была одинаково реальной в обоих случаях, хотя в 1382 г. Тохтамышу удалось захватить Москву, а в 1445 г. татарское нападение не осуществилось. Обстановка, создавшаяся в Москве и в 1382 г., и в 1445 г., повторяю, была одинаково тревожной. Среди представителей господствующего класса и тогда и теперь обнаружились растерянность, страх перед надвигающимися событиями (ожидаемый подступ к городу татарских военных сил), отсутствие воли к сопротивлению врагу, стремление уйти из Москвы, чтобы избежать опасностей.

И в этой тревожной обстановке, и в 1382 г., и в 1445 г., на передовую арену развертывающихся событий выступает народ, который берет в свои руки руководство ими. Но, чтобы получить власть, он должен был применить силу в отношении тех, кто мешал избранной им линии поведения, – в отношении феодалов, богатой посадской верхушки. На основании летописных данных мы имеем право говорить, что и в 1382 г., и в 1445 г. в Москве имело место антифеодальное движение. Классовый характер выступления московских горожан в 1445 г., по летописи, проявляется даже более отчетливо, чем в 1382 г. В событиях 1382 г. город в целом противопоставляет свою позицию (обороны Москвы) феодалам. В 1445 г. среди самих горожан наблюдается различие позиций. Последовательная линия защиты столицы проводится рядовым торгово-ремесленным населением и посадской беднотой, которые в конце концов заставили подчиниться своим требованиям феодалов и экономически состоятельную часть посада.

В любом антифеодальном движении играют роль организационные вопросы. Так было и в 1382 г., и в 1445 г. В эти два ответственных момента в жизни Москвы основная масса горожан действовала организованно, благодаря чему сумела заставить своих классовых врагов принять участие в подготовке столицы к обороне. Арест в 1445 г. тех, кто этому сопротивлялся, нанесение таким людям побоев, наложение на них оков – все эти мероприятия проводились с общего решения городского населения, которое действовало «съвокупишася», т. е. согласованно. Каковы же были организационные формы антифеодального выступления в Москве в 1445 г.? Конкретно летописи об этом не говорят. По аналогии с событиями 1382 г. можно думать, что в тревожные июльские дни 1445 г. известное значение в сплочении горожан и в проведении в жизнь выдвинутых ими лозунгов о быстром восстановлении общими силами разрушенных городских укреплений получило вече. Вероятно, активно действовали имевшиеся в городе профессиональные объединения: ремесленные и торговые. Во всяком случае без предположения о том, что в июле 1445 г. на сцену выступили какие-то, уже ранее имевшиеся в Москве, корпорации горожан с привычными для них методами организационной деятельности, трудно понять, как в сложнейших условиях, в которые была поставлена столица Московского княжества (пожар, чуть ли не дотла уничтоживший Кремль; со дня на день ожидаемое наступление неприятеля; социальные волнения), народ сумел так быстро направить свои усилия на восстановление крепостных сооружений и возвращение города к обычной (в военной обстановке) жизни.

Результатом выступления «черни», активно применившей в отношении бежавших суровые меры воздействия, в городе восстановилось спокойствие, и все население Москвы приступило к строительным работам: «и тако уставися волнение, но вси обще начаша град крепити, а себе пристрои домовной делати» [2291]2291
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 195.


[Закрыть]. В этой краткой фразе, как бы подытоживающей ход бурных событий, развернувшихся в городе после пожара, все чрезвычайно показательно. Прежде всего была достигнута «общность» интересов московского населения на основе совместной работы по оборонительным сооружениям в целях общенационального дела. Но совершенно понятно, что столь быстрая (если верить летописи) ликвидация социальной розни (доходившей до вооруженной борьбы между «чернью» и боярской и городской знатью), сменившейся сотрудничеством в общенациональных интересах борющихся сторон, могла произойти лишь в результате победы одной стороны, заставившей другую подчиниться своим требованиям. И действительно, победило (пусть ненадолго) антифеодальное восстание «черни», и она заставила представителей феодального лагеря принять свою программу защиты Москвы.

В этой программе бросается в глаза очень существенный момент, который отметили летописи. В первую очередь должна быть произведена реставрация городовых укреплений («начаша врата градния преже делати»), во вторую – будет вестись постройка жилых домов («пристрои домовной готовите»). На передний план, таким образом, выдвинуты общие интересы, а удовлетворение личных потребностей считается важным, но не первоочередным делом.

На основе изучения московских событий 1382 и 1445 гг. напрашивается один важный вывод. Хорошо известно прогрессивное значение великокняжеской власти в средневековой Руси, особенно в период образования Русского централизованного государства. Но, подчеркивая это значение, нельзя забывать о творческой силе народных масс, причем проявляющейся не только в сфере производства материальных благ, в создании культурных ценностей, в борьбе с феодальным гнетом, в национальных движениях, но и в политической жизни. Государственный идеал народа был примитивен и наивен – это идеал монархии с близким и доступным для трудовых масс государем. Но когда эти трудовые массы (я имею в виду прежде всего горожан, ибо большинство сельского населения жило изолированной жизнью, в условиях патриархального быта, будучи оторвано от крупных городских центров) оставались без князя (пусть недолговременно), они не терялись, брали в свои руки власть, довольно верно (с классовой и общенациональной точек зрения) определяли свои ближайшие политические задачи и находили организационные формы и практические средства для их осуществления. Примером этому являются московские события 1382 и 1445 гг., когда «чернь» оказалась более решительной и более дальновидной, чем феодалы. Конечно, Москва – это наиболее крупный политический центр страны, и было бы неправильно наблюдения касательно роли московского городского населения в политической жизни Руси толковать расширительно, распространяя их (без достаточных оснований) на все русские города. Но не следует и недооценивать этих наблюдений и умалять политическое значение средневекового русского города.

Рассматривая городское движение 1445 г., нельзя не остановиться еще на одном моменте, сближающем его с московским движением 1382 г. В обоих случаях в Москве не было князей, но оставались княгини (в 1382 г. – супруга Дмитрия Донского Евдокия Дмитриевна, в 1445 г. – жена Василия II Мария Ярославна и его мать Софья Витовтовна). Конечно, это совпадение явилось случайностью, но не случайным было отношение и в 1382 г., и в 1445 г. к находившимся в осаде княгиням со стороны московских горожан. В 1382 г. они долго не соглашались на отъезд княгини Евдокии из Москвы, требуя, чтобы она оставалась в городе в продолжение всей осады. То же требование было, по-видимому, выдвинуто московским населением перед двумя княгинями в 1445 г. Правда, о судьбе Марии Ярославны и Софьи Витовтовны летописи сообщают разные сведения. По одной версии, они сразу после пожара отправились со своими детьми и с боярами в Ростов: «и якоже погоревшу граду, и княгини великая Софиа и великая княгини Мариа и з детми и з бояры своими идоша к граду Ростову» [2292]2292
  ПСРЛ, т. XVIII, стр. 195; т. VI, стр. 171; т. VIII, стр. 113; т. XI, стр. 65.


[Закрыть]. Другая версия (представленная Львовской летописью) изображает дело так, что княгини перешли из сгоревшего Московского кремля на посад, тут к ним явились «худые люди» из числа московской «черни», обеспокоенные начавшимся разбегом знати из города, и поставили перед ними вплотную вопрос: останутся они в осаде или уйдут из Москвы («…биша челом великой княине Софьи и Марии и прочим, сидети им с ними, или камо хотять и те бежати»?) [2293]2293
  ПСРЛ, т. XX, стр. 258.


[Закрыть]. Этот вопрос в изложении летописца звучит скорее как требование оставаться в Москве. И нет оснований сомневаться в том, что такое требование народом было действительно предъявлено. Мария Ярославна и Софья Витовтовна «с прочими княгинями» (по Львовской летописи) согласились (а правильнее думать, вынуждены были согласиться) не покидать города («обещашеся сидети с ними в осаде», «а града не хотяху оставите»).

Почему «худые люди» настаивали на присутствии великих княгинь в Москве до конца осады? Вероятно, потому, что это, во-первых, должно было приостановить от побега других представителей феодального лагеря, а во-вторых, поднять настроение населения, оставшегося без князя. Авторитет княжеской власти был велик, и присутствие в городе семьи князя (попавшего в плен), которая разделяет с москвичами тяжести осадного времени, не могло не быть воспринято положительно разными разрядами населения. С другой стороны, уход княгинь со всем их окружением из Москвы должен был бы произвести весьма неблагоприятное впечатление.

Более рискованно другое предложение, что «худые люди» хотели задержать в Москве княгинь как заложниц до возвращения великого князя (если он вернется).

Львовская летопись приписывает княгиням Марии Ярославне и Софье Витовтовне инициативу возвращения всех тех, кто хотел покинуть Москву («а бежати хотящих повелеша им възвращати…»), но подобное утверждение опровергается большинством летописей, согласно которым действительным инициатором этого явился народ.

* * *

Значительные волнения произошли в 1445–1446 гг. в Новгороде. О них подробно рассказано в Новгородской четвертой летописи.

В 1445 г., когда русское войско было разбито под Суздалем, когда погорела Москва и произошло антифеодальное восстание московских черных людей, неспокойно было и в Новгороде. Тверские войска воевали в Новгородских волостях. В самом Новгороде был голод. Цены на хлеб поднялись, а скоро он вообще исчез с рынка. Народ дошел до полного истощения. Началась повальная смертность от голода. «И бысть скорбь и туга крестьяном велми, толко слышати плачь и рыдание по оулицам и по торгоу; и мнози от глада падающе оумираху, дети пред родители своими и отци и матери пред детми своими». Те, кто избежал голодной смерти, бежали в Литву и в другие страны, многие за хлеб продавались в рабство купцам («…ис хлеба даяхуся гостем») [2294]2294
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 440.


[Закрыть]. Одной из причин такого тяжелого положения, в котором оказалось новгородское население, являлась феодальная война.

Бояре притесняли народ, грабили население. Усилился судебный произвол. «А в то же время, – читаем в Новгородской четвертой летописи, – не бе в Новегороде правде и праваго суда, и восташа ябедници, изнарядиша четы и обеты и целованиа на неправду, и начаша грабити по селам, и по волостем, и по городу» [2295]2295
  Там же, стр. 440–441.


[Закрыть]. От чтения летописи остается впечатление, что в условиях феодальной войны начался разгул боярства, боярский произвол не знал границ и удержу. И в результате поднялся народ – крестьяне, горожане, добивавшиеся улучшения своего положения. «И бе по волости изъежа велика, и боры частыя, кричь и рыдание, и вопль, и клятва всими людми на старейшины наша и на град наш, зане не бе в нас милости и суда права» [2296]2296
  Там же, стр. 441.


[Закрыть].

В другой своей работе я пытался показать, что усиливавшиеся народные волнения заставили боярское правительство провести в Новгороде судебную реформу. В 1446 г. была переработана Новгородская Судная грамота. В нее были внесены постановления, усиливавшие контроль веча над деятельностью судей [2297]2297
  Л. В. Черепнин, указ. соч., ч. 2, стр. 393–395.


[Закрыть].

В 1446 г. или в начале 1447 г. в Новгороде произошло народное движение, вызванное обесценением монеты в связи с понижением ее веса. Согласно сообщению Новгородской четвертой летописи, «начаша людие денги хоулити серебряныя, дажде и вси новгородци, друг на друга смотря…» Этот летописный текст толкуется различными исследователями по-разному. Наиболее правильным мне представляется толкование Н. Д. Мец, которая считает, что частные денежные мастера, а за ними и обычные жители Новгорода стали портить монету, переливая ее и выпуская неполноценные по весу серебряные деньги [2298]2298
  Н. Д. Мец, Монеты великого княжества Московского середины XV в. Василий II (1425–1462), М., 1955 (рукопись), стр. 185–188.


[Закрыть]. Делалось это, очевидно, потому, что цены на продукты росли, а денег у народа, для того чтобы их приобрести, не хватало. Но обесценение монеты должно было вызвать новый подъем рыночных цен и еще большее обеднение населения. Это привело к народным волнениям, к обострению классовых противоречий между феодалами и богатыми купцами, с одной стороны, и черными людьми – с другой.

Новгородское правительство решило провести денежную реформу. Специально выделенным денежным мастерам было поручено (под контролем посадников, тысяцких, веча) произвести перечеканку, монеты, вернувшись к тому весу, который был принят до ее порчи. С населения, приносившего монету для перечеканки, бралась специальная пошлина. Это привело к новым убыткам для горожан и крестьян, которые при перечеканке неполноценной монеты в полноценную получали денежную сумму меньшей номинальной стоимости по сравнению со сдаваемой на монетный двор, а кроме того, платили особую пошлину государству. Поэтому летописец говорит, что в связи с денежной реформой в Новгороде «бысть крестьяном скорбь велика и оубыток в городе и по волостем». Память о народном бедствии, по словам летописца, не забудется вовеки («да и сие не забвено будет и в последних родех») [2299]2299
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 442–443.


[Закрыть].

В дальнейшем выяснилось, что при перечеканке денег были допущены новые злоупотребления, о которых в Новгородской четвертой летописи сказано следующее: «того же лета новгородци охулиша сребро, рубли старыя и новыя; бе денежникам прибыток, а сребро пределаша на денги, а у денежников поимаша посулы» [2300]2300
  Там же, стр. 443.


[Закрыть]. Н. Д. Мец считает, что в данном случае речь идет о порче металла, из которого выделывалась монета [2301]2301
  Н. Д. Мец, указ. соч., стр. 188–190.


[Закрыть]. Виновниками такой порчи были бояре, под контролем которых работали денежники. Подкупив бояр, денежники получили большую прибыль от перечеканки денег. А народ снова оказался ограбленным. Опять поднялись цены на продукты. Собравшись на вече, народ потребовал ответа за совершенные преступления от посадника Сокиры, а тот в свою очередь решил свалить ответственность на «ливца и весца серебряного» Федора Жеребца. Напоив последнего вином, очевидно, с тем чтобы он давал показания в нужном для посадника направлении, Сокира привел его на вече. Там денежник был подвергнут публичному допросу («…начаша сочити: на кого еси лил рубли?»). Население требовало, чтобы он назвал имена тех, кто вместе с ним обманывал народ или покрывал его злоупотребления. По словам Новгородской четвертой летописи, «ябедники и посулники радовахуся, толко бы на кого выговорили». Федор Жеребец оговорил 18 человек в качестве соучастников своего преступления по порче монеты. Народ казнил их, сбросив с Волховского моста в реку, конфисковал их имущество, как находящееся в их домах, так и спрятанное в церквах. Перепуганные бояре, вместе с Федором замешанные в порче монеты, но пока уцелевшие, стали требовать от него (под угрозой смерти), чтобы он взял вину на себя и других денежников. По-видимому, под воздействием «безправдивых бояр» Федор Жеребец заявил на вече: «на всех есми лил и на вси земли, и весил с своею братьею ливци». Словом, он признал, что порча монеты приняла широкие размеры. Жеребца казнили, поделив в церкви его имущество. Но в Новгороде долго продолжался «мятежь велик». «Тогда бе всь град в сетовании мнози…» [2302]2302
  ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 443–444.


[Закрыть].

В 1443 г. произошли волнения в Можайске, куда пришло много голодных людей из Твери [2303]2303
  ПСРЛ, т. XXIII, стр. 151. Подробнее см. стр. 157–158 настоящей книги.


[Закрыть].