Текст книги "Сыщик-убийца"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

– Я был бы очень счастлив, если бы удалось на деле доказать вам мою благодарность.

– Этот случай, может быть, представится, и я не сомневаюсь, что вы докажете вашу благодарность не на одних словах, Тефер. Поэтому я, более чем когда-либо, хочу быть вам полезным.

– Не знаю, как благодарить вас, герцог, – сказал инспектор, а про себя подумал: «Нет сомнения, что эта любезность имеет серьезные причины. Он чего-то хочет от меня».

Действительно, герцог де Латур-Водье нуждался в Тефере, но не желал прямо приступить к делу, поэтому продолжал:

– Вы по-прежнему занимаетесь политическими делами?

– Да, герцог. •

– В таком случае вы знаете про те заговоры против установленного порядка, которые замышляются за границей, по большей части в Италии, тогда как Лондон служит заговорщикам сборным пунктом перед отправкой в Париж?

– Да, герцог, я знаю про эти таинственные дела и глубоко сожалею, что Англия служит убежищем преступникам. Нам известно, что в настоящее время по другую сторону Ла-Манша готовится заговор, но до сих пор все сведения еще очень неопределенны. Мы не смогли напасть на след и не можем никого арестовать.

– Но, кажется, недавно были обнаружены бомбы, доставленные из Лондона?

– Да, герцог, в меблированных комнатах.

– Значит, их обладатель отказался говорить?

– Нет. Когда пришли его арестовать, он исчез, и его не смогли найти.

– Тефер, – сказал герцог, помолчав немного, – я полагаю, что в префектуре были бы вам очень благодарны, если бы вы арестовали одного из агентов, приехавших из Лондона?

Глаза Тефера засверкали.

– О! Герцог, за подобный приз я мог бы всего просить и всего добиться…

Почти тотчас же он добавил тоном глубочайшего огорчения:

– К несчастью, я не могу надеяться на что-нибудь подобное и только оплакиваю свое бессилие!

– Ну, я могу облегчить вашу задачу…

– Вы, герцог?

– Да, я. Я видел одного из этих таинственных, неуловимых агентов… Я видел его так же близко, как вижу вас.

– А могу я вас спросить, где произошла эта встреча?

– В Париже, этот человек находится здесь уже несколько дней.

– Вы знаете, где он живет?

– Нет. Но вы можете узнать его адрес.

– Да, конечно, если вы опишете мне его наружность и скажете его имя.

– Имени я не знаю, но наружность описать могу. И могу даже сделать больше: я укажу вам день и место, где можно будет произвести арест.

– День и место?…

– Да, в будущий четверг на кладбище Монпарнас. Там я встретил эту подозрительную личность, и туда он придет, чтобы уговориться с одной женщиной, связной французских заговорщиков.

– Вы знаете, кто эта женщина?

– Нет. И поймите, что ее не следует, по крайней мере в настоящее время, впутывать в это дело… позднее мы увидим… Главное, надо арестовать человека, партия которого угрожает главе государства. Когда вы его арестуете, я хочу первым узнать об этом. Вы понимаете? Первым… И присутствовать при обыске…

Полицейский с почтительным видом слушал своего могущественного собеседника и уже несколько мгновений как понял причину, заставившую герцога действовать, но хотел убедиться, что не ошибается.

– По всей вероятности, этот человек ваш враг?

– Тефер, – торжественно сказал сенатор, – вы говорите, не подумав. Каким образом может этот человек быть моим врагом, когда я не знаю даже его имени? Он враг императора, и это оправдывает всякие меры против него.

– Я понял, герцог. И мне так же, как и вам, его арест кажется необходимым. Но надо, чтобы он не показался неосновательным. Убеждены ли вы, что у него найдутся компрометирующие бумаги… указание на заговор?

– В этом я убежден. Обыск, при котором я буду свидетелем, даст важные результаты, – даю вам слово. Они будут настолько же полезны вам, как и интересам государства… Но надо, чтобы до времени об этом не знали в суде.

– Но для того чтобы его арестовать, мне необходимо получить ордер, – заметил полицейский.

– Как! – воскликнул герцог. – Я думал, что у вас есть ордера на аресты, в которые вы можете вписать какое угодно имя?!

– Эти случаи очень редки. Но я могу достать, так как пользуюсь известным доверием. Но для того, чтобы вписать в него имя, нужно его знать.

– Оставьте место пустым, – имя впишете позднее, после ареста.

– Но это незаконно!

– Не все ли равно? Вы поступите действительно незаконно, но с самым похвальным намерением.

– Но, герцог, я рискую скомпрометировать себя…

– Не беспокойтесь, я беру на себя ответственность за ваш поступок. Этот человек должен быть арестован! Понимаете? Должен!

– В таком случае, все будет сделано. Я жду ваших приказаний.

– В будущий четверг между восемью и девятью часами он должен явиться на кладбище Монпарнас. Я буду там, вы также должны быть там с восьми часов…

– Один?

– Вы думаете, что можете арестовать его один?

– Нет, если он будет сопротивляться… Мне кажется, лучше взять с собой двух агентов.

– Людей верных?

– Да, верных и скромных. Они повинуются без разговоров, не стараются понимать, и молчание составляет одну из их обязанностей.

– В таком случае, возьмите этих агентов, если вы отвечаете за них.

– Как за самого себя. Где прикажете вас ждать?

– Около решетки кладбища. Когда этот человек выйдет, я пойду за ним и укажу вам на него. Остальное – ваше дело.

– А дальше?

– Вы покажете мне жилище обвиняемого.

– Эх, господин герцог, он, по всей вероятности, не будет так наивен, чтобы дать свой адрес, в особенности, если у него хранятся какие-нибудь компрометирующие бумаги.

– Верно. На что же решиться?

– Мне кажется, было бы благоразумнее последовать за ним осторожно и арестовать его дома.

– Да, может быть… Мы решим это на кладбище. Но вы не начнете действовать, не получив моих последних инструкций.

– Слушаюсь, герцог. Но вот в чем дело: если обвиняемый живет в меблированных комнатах – что очень вероятно, – то обыск невозможно сделать тайно. Нас спросят, куда мы идем, кто мы такие и по какому праву действуем.

– Вы обыщете обвиняемого, возьмете ключ от комнаты и, в случае надобности, покажете вашу карточку полицейского инспектора, которая дает вам тем более обширные права, чем более они неопределенны.

– Мне кажется, что надо было бы предварительно произвести маленький обыск, о котором не упоминалось бы в протоколе, затем мы дадим возможность полицейскому комиссару и следователю исполнить их дело. Это кажется мне благоразумнее.

– Вы отлично поняли меня! – вскричал герцог. – Я никогда в жизни не встречал более умного и ловкого человека!

Он открыл один из ящиков письменного стола и продолжал:

– Дело потребует от вас некоторых издержек. Вот вам на первый случай. Но это только задаток.

Де Латур-Водье подал ему две тысячи франков.

Последний попробовал отказаться.

– Вы меня огорчите, если не примете, друг мой. И не забывайте, что в том случае, если ваше желание сделать мне приятное повлечет за собой неприятные для вас последствия, вы найдете во мне покровительство, поддержку… И, в случае необходимости, щедрое вознаграждение.

– Я знаю, что могу рассчитывать на ваше расположение, герцог…

– В таком случае, возьмите деньги.

Тефер опустил в карман жилета деньги с видимым удовольствием.

– Вы не имеете приказать мне ничего более? – спросил он.

– Нет, ничего. Будьте в четверг в восемь часов у решетки кладбища.

– Не беспокойтесь!

– Итак, до четверга.

Тефер почтительно поклонился и вышел.

– Ну! – прошептал Жорж. – Если друг семейства Леруа имеет у себя компрометирующие меня бумаги, то они скоро будут у меня. Во всяком случае, следователь и комиссар, обыск которых последует за моим, не уйдут с пустыми руками: я беру это на себя, и незнакомец, приехавший из Лондона, уличенный в том, что принимает участие в заговоре, никогда не будет для меня опасен.

Это происходило вечером в субботу, следовательно, за пять дней до того четверга, когда Рене Мулен должен был ждать Анжелу Леруа на могиле ее мужа. Но терпение не было главной добродетелью Рене Мулена, поэтому, чтобы как-нибудь убить время, он решил заняться приисканием квартиры.

– Это меня рассеет, – говорил он, – не считая того, что жить на квартире гораздо экономнее, чем в гостинице.

Идя по улицам, подняв кверху голову, чтобы читать объявления о сдаче квартир, он мечтал.

«Две комнаты и маленькая кухня – вот все, что мне надо в настоящее время, впоследствии увидим. Теперь же я не имею намерения давать балов».

С раннего утра он поднимался по лестницам, осматривал квартиры и наконец направился в сторону Марэ, так как результаты его поисков были очень неудачны: квартиры были или слишком дороги, или не" нравились ему, и он не мог ни на что решиться.

Чтобы отдохнуть немного, он зашел позавтракать в маленький ресторан на площади Бастилии. Подкрепившись, он пошел по улице Сент-Антуан, по-прежнему продолжая смотреть квартиры.

Рене свернул в маленький переулок, который ведет на Королевскую площадь, и стал искать глазами дом, в котором некогда жил Поль Леруа и он сам.

При виде этого дома сердце его сжалось.

Над входной дверью было наклеено объявление о сдаче маленькой квартиры.

– Вот, – прошептал Рене Мулен, – было бы странно, если бы я нашел здесь то, что мне надо.

Обязанность привратницы исполняла женщина лет сорока, которая в это время заканчивала свой завтрак.

– У вас сдается квартира? – спросил Рене, отворив дверь.

– Квартира, отделанная заново.

– На каком этаже?

– На четвертом.

– А цена?

– Четыреста франков.

– Она теперь свободна?

– Да, с сегодняшнего дня. В ней жили славные люди, которые получили небольшое наследство и две недели назад уехали к себе на родину. Хозяин приказал вычистить потолки и оклеить стены новыми обоями по семьдесят пять сантимов за кусок.

– А сколько комнат в этой квартире?

– Четыре: спальня, столовая, кухня и при ней небольшая комната.

– Можно осмотреть?…

– Да. Только, прежде чем подняться, я должна вам сознаться…

– Сознаться?… – сказал, смеясь, Рене.

– Во-первых, позвольте вас спросить, чем вы занимаетесь?

– Я механик.

– Вы работаете дома?

– Никогда… если я работаю… в эту минуту я отдыхаю.

– А! – перебила привратница. – Я расспрашиваю вас не из любопытства. У нас очень тихо – домохозяин не любит шума.

– Я очень рад этому, так как сам обожаю спокойствие, когда не в мастерской.

– Вы женаты?

– Нет, не имею этого счастья или несчастья.

– Счастья… несчастья! – повторила привратница. – Это зависит от того, какой номер выпал в лотерее.

– Да, это правда, но я еще не выбирал.

– Значит, у вас нет детей?

– Насколько я знаю – нет.

– Я должна предупредить вас, что жильцам вашего пола запрещается принимать у себя особ моего. В этом отношении хозяин очень строг. Если к вам явится какая-нибудь девица, – завтра же вам будет отказано от квартиры.

– Мне все равно, так как у меня самого строгие нравы.

– В самом деле?

– Честное слово.

– Есть у вас собаки, кошки?

– Ни того, ни другого. А разве их нельзя иметь?

– Да, но позволяется держать птиц в клетках, исключая попугаев, потому что они производят много шума.

– Черт возьми! У вас довольно строгие правила!

– Что же делать, – это желание хозяина.

– Но послушайте: у вас есть женатые жильцы?

– Есть, конечно.

– Ну, если за время их проживания у них родятся дети, вы им отказываете от квартиры?

– Да, сударь, непременно.

– Ну, – сказал Рене, громко расхохотавшись, – теперь, когда я знаю все условия, я никогда не женюсь, чтобы не расстаться с вами. Сделайте одолжение, покажите мне квартиру.

Привратница взяла ключи и пошла вперед.

– Я вам покажу дорогу.

Она оглянулась и прибавила:

– Мне кажется, я уже видела вас, сударь, или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, я был на прошлой неделе и спрашивал о семействе, которое жило здесь в прежнее время.

– А! Теперь припоминаю… Что же, вы нашли это семейство?

– Увы! Нет еще!… Но я надеюсь.

В это время они дошли до площадки первого этажа, на которую выходили две двери, медные ручки которых так и сверкали.

– Вы видите, в каком все порядке, – не без гордости сказала привратница. – Весь этот этаж занимает одна старая дама, страшно богатая. Ее фамилия мадам Амадис, – не правда ли, какое странное имя? Вместе с нею живет одна бедная женщина, еще молодая, мадам Эстер, кажется, ее племянница. Надо вам сказать, что мадам Эстер немного сумасшедшая… Но сумасшествие ее самое тихое. У них полдюжины слуг, и они живут здесь уже давно.

Затем, продолжая рассказывать о всех жильцах, привратница дошла наконец до четвертого этажа.

Дверь квартиры была открыта, и они вошли. Прямо располагалась столовая, направо – кухня, налево – маленькая темная комната, а за столовой – спальня.

Рене осмотрел каждую комнату.

– Здесь довольно светло, – сказал он наконец, – квартира мне нравится. В темной комнате я помещу мои платья, из кухни сделаю уборную, так как пока я думаю обедать не дома.

– Значит, вы берете квартиру?

– Да.

– Я должна вас предупредить, что хозяин требует за три месяца вперед.

– Я заплачу.

– У вас есть мебель?

– Нет, так как я приехал из-за границы, но я куплю сегодня же.

– В таком случае, я сейчас напишу вам расписку и отдам ключ от входной двери.

Привратница заперла квартиру и стала спускаться по лестнице.

Когда они вышли на площадку первого этажа, одна из дверей отворилась и появилась сама мадам Амадис в сопровождении молодой дамы и двух горничных.

Рене и привратница остановились, чтобы пропустить группу, очевидно, собиравшуюся спускаться.

Привратница низко поклонилась.

– Как ваше здоровье? – почтительно спросила она.

– Отлично, – ответила мадам Амадис. – Я так здорова, как была в двадцать лет. Правда, мне только семьдесят три года, но у меня хорошее зрение, крепкие ноги и отличный аппетит, и я готова пари держать, что проживу сто лет.

– Ах, сударыня, будем надеяться! – с убеждением сказала привратница. – Бог должен заботиться о таких людях, как вы.

Мадам Амадис с годами еще больше потолстела и поразительно напоминала мячик. Она уже не красила волосы, белизна которых резко контрастировала с красного цвета лицом, испещренным мелкими морщинами, тем не менее она все еще любила вычурные костюмы, отличающиеся большим богатством и, несомненно, дурным вкусом. Несмотря на возраст, она держалась прямо, могла много ходить и ела с аппетитом.

Ее спутницей была Эстер, герцогиня де Латур-Водье.

Эстер, которой было около тридцати девяти лет, казалась еще очень молодой. Сон, в который был погружен ее ум, остановил для нее течение времени. Ни один седой волос не примешивался к ее густым белокурым волосам, обрамлявшим мраморно-бледный лоб. Фигура была по-прежнему прелестна, походка грациозна, и ничто не указывало, что она сумасшедшая, кроме немного бессмысленного выражения больших глаз.

Она остановилась в ту минуту, как остановилась мадам Амадис, и ее голубые глаза устремились на Рене, который с состраданием говорил:

– Эта бедная дама сумасшедшая? Сумасшедшие похожи на детей.

Эстер перестала глядеть на механика, взяла мадам Амадис за руку и кротким голосом спросила:

– Куда мы идем?

– Гулять, моя милая, подышать чистым воздухом, – ответила мадам Амадис.

– В Брюнуа? Не так ли? – продолжала Эстер по-прежнему спокойно.

– Нет, нет, не сегодня. Мы пойдем на Королевскую площадь. Слышите? – прибавила мадам Амадис, обращаясь к привратнице. – Всегда одно и то же. Она раздирает мне сердце. До свидания.

После этого толстая Амадис стала спускаться, держа за руку Эстер, сопровождаемая горничными.

Эти два слова «в Брюнуа» поразили Рене: они напомнили Поля Леруа и старого деревенского доктора, его дядю.

– Что хотела сказать эта бедная дама? – спросил он.

– Кажется, она помешалась после родов. Это было двадцать лет назад. Она не так молода, как можно подумать. Она раньше жила в Брюнуа с мадам Амадис, ее лечил старый доктор, который был убит. Если то, что говорят, правда, то это ужасная история, о которой в то время писали все газеты. Я знаю ее от прислуги, но вы понимаете, что я не расспрашиваю. Я никогда не позволила бы себе ни одного вопроса, хотя мадам Амадис женщина совсем не гордая.

Несколько слов привратницы, объяснившие замечание Эстер, пробудили в уме Рене целый ряд предположений. Этот старый доктор из Брюнуа вполне мог быть доктором Леруа.

«Ну, – подумал механик, – я хорошо сделал, что снял квартиру в этом доме. Кто знает, может быть, я узнаю здесь много интересного».

В это время они дошли до комнаты привратницы. Рене вынул портмоне и сказал, подавая деньги:

– Вот за три месяца вперед. И я прошу вас принять десять франков.

– Конечно, сударь, я принимаю и очень вам благодарна: вы слишком любезны, чтобы вам можно было отказать. Что касается расписки, то, если вам все равно, муж напишет ее вечером, я пишу очень неразборчиво.

– Все равно, возьмите деньги, – я вам верю.

– Будьте уверены, что они в хороших руках. Вот ключи.

Она подала новому жильцу два ключа. Он взял один.

– Оставьте второй у себя, я скоро пришлю мебель, и" вы будьте так добры, посмотрите, как ее поставят.

– Все будет устроено как следует. Я беру это на себя.

– Вот мой паспорт, передайте его вашему хозяину.

– Хорошо, сударь. Вы будете здесь ночевать сегодня?

– Едва ли… Но приду завтра рано утром.

Рене вышел из дома и направился к предместью Сент-Антуан, где хотел купить мебель.

ГЛАВА 9

После покушения на ребенка Сигизмунда, бывшего причиной безумия Эстер, мадам Амадис просила герцога де Латур-Водье поручить ей его молодую жену, на что герцог согласился с большим удовольствием, зная, что, несмотря на смешную наружность и глупость, мадам Амадис имеет доброе сердце и любит Эстер.

Мадам Амадис, обвиняя себя, что во многом была причиной несчастий Эстер, поклялась искупить свою вину материнской нежностью.

Поспешим прибавить, что она сдержала слово, и привязанность ее к Эстер была безгранична. В продолжение двух лет герцог давал всегда более чем достаточную сумму; в течение двух лет знаменитейшие доктора приглашались к молодой больной, но все их усилия были напрасны. Они объявили, что ничего не могут сделать.

– Только время, – прибавляли они, – может быть, сделает то, в чем бессильна наука.

Герцог не смел уже надеяться, когда был убит на дуэли капитаном Кортичелли.

Эта смерть глубоко огорчила мадам Амадис, оплакавшую в Сигизмунде мужа бедной безумной. Что касается большой пенсии, которую она перестала получать, то, надо признаться, о ней она и не думала, так как брала ее только из уважения к герцогу: она имела свое большое состояние. Убийство доктора в Брюнуа и исчезновение ребенка Эстер вслед за смертью герцога привели ее в ужас. Ей казалось, что все эти события были результатом чудовищного заговора. Но она не знала ничего и не имела никакого права вмешиваться в это дело.

Кроме того, она более всего любила личное спокойствие и никому не сообщала о своих предположениях.

В продолжение четырнадцати лет мадам Амадис зимой всегда жила на улице Сен-Луи, а лето проводила в хорошеньком имении в окрестностях Орлеана, так как деревня была очень полезна для Эстер.

Десять лет назад она оставила улицу Сен-Луи, и мрачная история с доктором из Брюнуа казалась ей какой-то сказкой.

В то время, когда мы ее встретили, она только месяц, как вернулась в Париж, но, пользуясь хорошей осенней погодой, каждый день отправлялась с Эстер гулять на Королевскую площадь. Она любила видеть играющих вокруг себя детей и нарочно для них брала с собой гостинцы, которые Эстер раздавала им со слабой улыбкой.

Подышав чистым воздухом, обе женщины возвращались домой. Мадам Амадис, верная своей прежней страсти, прочитывала громадное количество романов, и самые старые казались ей самыми лучшими. Эстер машинально брала какую-нибудь вышивку и протыкала иголкой канву, даже не подбирая цветов.

В то время, как обе женщины садились на скамейку на Королевской площади, Рене Мулен занимался покупками и отправлял их в снятую квартиру.

Все было устроено так скоро, что он смог переехать в тот же вечер. Поэтому, расплатившись в гостинице, он нанял фиакр и отправился домой.

Он лег спать и заснул почти тотчас же. Но его сон много раз прерывался заботами, которые только увеличились от слов Эстер о Брюнуа.

Рано утром он расставил мебель, вынул платье из чемодана, уложил в письменный стол многочисленные бумаги: письма, рисунки, заметки и так далее.

Для бумаг, лежавших в его бумажнике, он отвел особый ящик.

Наконец из маленького отделения бумажника он вынул четырехугольный лист, который, видимо, был сначала смят, а потом разглажен.

– Это священная вещь, – прошептал он, – восстановление доброго имени Поля Леруа!

Рене развернул его: на нем было написано несколько слов женским почерком с многочисленными поправками.

– Да, – говорил он, – я не ошибся, это решительное доказательство невиновности Поля Леруа. Фраза относится к преступлению, совершенному двадцать лет назад, вполне очевидно… Поэтому физически невозможно, чтобы написавшая их не была подстрекательницей или сообщницей преступления.

И он прочел вполголоса:

« Дорогой Жорж!

Вы, без сомнения, будете очень удивлены и, может быть, не особенно довольны, узнав через двадцать лет, что я еще жива, несмотря на то, что вы меня бросили. Я скоро буду в Париже и думаю увидеться с вами. Забыли вы договор, который нас связывает? Я этого не думаю, но все возможно. Если у вас случайно такая плохая память, то мне достаточно нескольких слов, чтобы напомнить вам прошлое: «Площадь Согласия, мост Нельи. ночь 24 сентября 1837 года». Не правда ли, мне не надо вызывать подобные воспоминания, и я уверена, что Клодия, ваша бывшая любовница, всегда будет принята вами, как старый друг…»

– Очевидно, это относится к преступлению на мосту Нельи, – прошептал Рене. – Клодия намекает на убийство доктора Леруа… Она была сообщницей Жоржа, которому пишет. Но почему они убили несчастного старика? Тут есть тайна, которую я разъясню. Это черновик письма, но он дышит истиной. Клодия говорит, что едет в Париж… В настоящее время она должна уже быть здесь, и я употреблю все силы на ее розыски, как только увижусь с вдовой Поля Леруа. Каким образом, – продолжал он, помолчав немного, – могла эта женщина написать обвиняющие ее строки? Каким образом могла она потерять этот черновик в номере гостиницы, где я нашел его?… Я вижу тут руку Провидения, которое через двадцать лет открывает истину. Рано или поздно самый закоренелый преступник выдает себя.

Рене положил бумагу обратно в бумажник, который, в свою очередь, уложил в ящик стола.

Бывшая Клодия Варни, прежде чем приехать в Париж, занялась ликвидацией дел своего покойного мужа.

Она нашла на дом и обстановку покупателя, который сейчас же переселился туда. Вследствие этого мать и дочь должны были некоторое время жить в гостинице недалеко от Темзы. Во время путешествия матери в Париж Оливия оставалась одна. Когда же Клодия вернулась, найдя то, что искала, она занялась в последние минуты своего пребывания в Лондоне составлением плана кампании: она ни на что не решалась, предварительно не обдумав способы действия.

Утром, в тот самый день, когда она должна была отправиться во Францию вместе с дочерью, она решила написать Жоржу де Латур-Водье письмо, чтобы предупредить о своем приезде.

Каждое выражение должно было быть тщательно обдумано.

Она составила черновик и хотела переписать его, изменив несколько слов, как вдруг в уме ее свершился переворот: она изменила намерения.

«К чему писать, – подумала она, – не считая того, что подобная записка сама по себе сильно компрометирует, она может повредить мне, так как герцог будет предупрежден. Лучше застать его врасплох и ловко воспользоваться его смущением… Надо сжечь черновик!»

Клодия хотела зажечь свечу, чтобы уничтожить записку, как вдруг вошла дочь.

– Милая мама, – сказала она, – покупатель нашего дома пришел и хочет с тобой поговорить. Кроме того, пришли носильщики за багажом.

Мистрисс Дик-Торн, вместо того чтобы сжечь письмо, нетерпеливо смяла его и сунула в карман.

Затем она отправилась к покупателю дома и отдавала приказания относительно вещей. Между тем время шло, и Оливия пришла сказать, что надо сейчас же ехать, если они не хотят опоздать на пароход.

Клодия поспешно надела шляпу, накинула шубу и, не думая о письме, вынула из кармана платок. Бумажный шарик выпал и подкатился к камину.

Десять минут спустя мать и дочь были на пароходе.

Когда они вышли в открытое море, Клодия вспомнила про письмо и сунула руку в карман, чтобы разорвать его и бросить в море. Только тогда она заметила, что письма нет. Сначала эта потеря обеспокоила ее, но мало-помалу она успокоилась, думая, что если бы кто-нибудь и вздумал развернуть письмо, – что было почти невероятно, – то таинственные фразы неподписанной записки покажутся всякому непонятными иероглифами.

Час спустя она уже забыла об этом.

Но едва мистрисс Дик-Торн с дочерью оставили гостиницу, как туда явился один француз, требуя номер. Оставался свободным только тот, который занимали Клодия и Оливия, состоявший из отдельных комнат, которые соединялись в случае надобности.

Этим путешественником был Рене Мулен.

Там, отыскивая клочок бумаги, чтобы зажечь сигару, Рене поднял и развернул скомканный листок.

Французские слова машинально обратили на себя его внимание, – он прочел один раз, потом другой и вскрикнул от удивления.

Ему показалось, что он понимает. А подумав, решил, что действительно не ошибается.

Когда Рене уложил бумаги в письменный стол, он открыл маленькую сумку, висевшую через плечо, и вынул тонкую пачку банковских билетов и несколько свертков золота.

Золото он положил в стол, а банковские билеты – в карман.

«Было бы глупо хранить все это здесь, – думал он, – Бог знает, что может случиться. Трех тысяч и нескольких сот франков, которые у меня в золоте, будет достаточно, чтобы прожить по меньшей мере год, если я не стану работать. А для остального я постараюсь найти хорошее применение».

Он поспешно оделся, надел ключ от двери на кольцо, на котором уже было несколько ключей от чемоданов, и отправился к меняле, которому поручил купить бумаги по пять процентов на сто сорок тысяч франков, что составляло почти все его состояние.

Этьен Лорио ошибался, думая, что Абель не доживет до следующего дня.

Абель еще жил, по всей вероятности, благодаря лекарству, прописанному молодым доктором. Ночью с субботы на воскресенье он хорошо спал, и в воскресенье утром Этьен почти удивился, какое действие произвело лекарство, но нисколько не обманывался насчет будущего.

«Я отсрочил роковую минуту, – думал он. – Я подлил несколько капель масла в потухающую лампу, но – увы! – это только отсрочка… отсрочка непродолжительная!»

Тем не менее он прописал еще более сильное средство.

День прошел спокойно, но вечером положение ухудшилось, и Абель чувствовал, что жизнь готова оставить его. Но он боялся и огорчался не за себя, а за мать и сестру.

Утром в понедельник Абель сделал знак мадам Леруа наклониться и сказал ей на ухо:

– Послушай, мама, я от этого не умру, а все-таки это меня утешит… Я хотел бы, чтобы ко мне позвали священника…

Анжела молча наклонила голову в знак согласия.

Священник был позван и, поговорив полчаса с умирающим, удалился, сказав:

– Это ангельская душа, которая скоро поднимется на небо.

Около полудня явился Этьен Лорио и с первого взгляда понял, что уже ничто не в состоянии продлить жизнь Абеля. Тем не менее он прописал новый рецепт, чтобы обмануть мать, но отвел Берту в сторону.

– Если вам понадобится присутствие друга, то дайте мне знать сейчас же – умоляю вас!

Девушка поняла и ответила только молчаливым пожатием.

Вид слез дорогой ему девушки и собственное бессилие приводили Этьена в отчаяние. Он отдал бы полжизни, чтобы спасти Абеля и вызвать улыбку на бледных губах Берты.

Мадам Леруа, как могла, скрывала свое горе, так как она поклялась Абелю беречь силы, чтобы скрыть от Берты ужасную тайну.

К вечеру, по мере того как сгущалась темнота, последние силы умирающего иссякли; он уже видел мать и сестру точно сквозь какой-то туман, который все усиливался. Холодный пот покрывал его тело, он чувствовал, что умирает.

Мать и сестра молча присутствовали при этой агонии, стараясь сдерживать рыдания.

Абель сделал последнее усилие, протянул худые руки к тем, которых так любил и еще слышал, но уже не видел.

– До свидания, дорогая матушка, – прошептал он едва слышно. – До свидания, сестра…

Голова его опустилась на подушки – он был мертв.

С отчаянным криком бросилась госпожа Леруа к сыну, покрывала поцелуями, как бы желая оживить, шепча бессвязные слова.

Берта упала на колени, плакала и молилась.

В течение часа обе женщины были как сумасшедшие, но, когда слезы истощились, в комнате наступило мрачное молчание.

Вдруг мадам Леруа, энергично подавив печаль, вытерла глаза.

– Дорогая Берта, – сказала она,– мы одни на земле. Мы должны быть мужественны. Поцелуй меня…

Мать и дочь упали в объятия друг друга и пробыли так несколько минут.

Мадам Леруа первая освободилась из объятий дочери.

– Дитя мое, – продолжала она почти твердым голосом, – доктор Этьен – наш истинный друг. Последнее время он казался мне братом Абеля. Надо дать ему знать, что все кончено.

– Оставить вас здесь одну!… – с испугом прошептала Берта.

– Почему же нет? Я не одна! Не бойся, возьми фиакр и возвращайся скорее.

Берта, плача и почти потеряв голову, быстро собралась и вышла, едва держась на ногах.

Как только дочь вышла, мать поспешно встала.

– Надо воспользоваться отсутствием Берты, – прошептала она, – и взять нужные бумаги, чтобы заявить в мэрии о смерти.

Она вынула из комода запертую шкатулку, открыла ее ключом, висевшим у нее на шее, вынула оттуда семейные бумаги и, снова заперев шкатулку, поставила ее на прежнее место.

Между тем Берта вышла на улицу как безумная. Не отвечая на вопросы соседей, попадавшихся ей, и даже не слыша этих вопросов, она бросилась в первый проезжавший мимо фиакр и закричала кучеру:

– Улица Кювье, 16!

Это был адрес доктора Этьена Лорио.

Когда экипаж остановился, было уже более девяти часов вечера.

Девушка вышла, приказав кучеру ждать. Поспешно поднялась по лестнице на второй этаж и позвонила.

Дверь сейчас же отворила служанка и уже хотела сказать, что таким образом не звонят в порядочные дома, но девушка не дала ей времени выговорить ни слова.

– Дома ли доктор Лорио? – спросила она дрожащим голосом. – Я хочу его видеть.

Этьен вышел вслед за служанкой и, увидев Берту, бросился к ней.

– Ах! Доктор, доктор! – прошептала она. – Абель…

Больше Берта не могла говорить, так как рыдания душили ее.

Этьен поспешно провел ее к себе в кабинет и заставил сесть. Он понимал, что давно предвиденное несчастье свершилось, и поэтому, стараясь подавить собственное волнение, сказал:

– Я, как мог, готовил вас к этой развязке. Я знаю, как глубоки ваши страдания, и понимаю, как велико горе, – но умоляю вас быть сильной…