Текст книги "Сыщик-убийца"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Оливия была так же умна, как и хороша. Она с большим удовольствием решила приобрести расположение Анри. Тот, хотя и защищенный любовью к Изабелле де Лилье, находил удовольствие в разговоре с хорошенькой соседкой и отвечал ей с обычной любезностью светских людей, которая не обязывает ни к чему.

Мистрисс Дик-Торн не переставала наблюдать за молодыми людьми.

Впечатление, произведенное на Анри Оливией, не ускользнуло от нее и казалось ей хорошим предзнаменованием.

После обеда Анри отвел Оливию в зал и подошел к Этьену Лорио.

– Как ты находишь дочь мистрисс Дик-Торн? – спросил последний.

– Прелестной во всех отношениях.

– Значит, она тебе нравится?

– Очень, и я полагаю, что ее будущий муж будет одним из счастливейших людей.

– Уж не завидуешь ли ты этому счастью? – улыбаясь, спросил Этьен.

– Нет, потому что мой выбор сделан – я люблю Изабеллу и женюсь на ней. Только моя любовь не делает меня несправедливым, и, следовательно, я тем более беспристрастно могу хвалить эту девушку.

– Итак, по твоему мнению, мистрисс Дик-Торн легко найдет мужа для своей дочери?

– Да, я так думаю.

– К несчастью, у меня есть причины предполагать, что наша хозяйка не имеет состояния и рассчитывает на красоту дочери.

– Она имеет полное право рассчитывать на нее. Что бы ты ни говорил, но бескорыстие еще существует в наше время, пожалуй, как исключение, но все-таки существует, и Оливия слишком хороша, чтобы не быть любимой. Ее синие глаза стоят миллионов. Будь я свободен, я стал бы добиваться ее руки.

– Кто знает, может быть, мистрисс Дик-Торн подумала о тебе?

Анри с удивлением поглядел на друга.

– Обо мне?

– Конечно.

– Для чего же?

– Для того, чтобы сделать из тебя мужа.

– Ты говоришь серьезно?

– Конечно!

– Ты, вероятно, ошибаешься.

– Не думаю. Она посадила тебя за столом по правую руку Оливии.

– Что же это доказывает? Ты сидел по левую, ближе к сердцу.

– Да, но я убежден, что мистрисс Дик-Торн не думает взять себе в зятья скромного, неизвестного доктора. Она метит гораздо выше. И до тех пор, пока у меня не будет доказательств противного, я буду уверен, что она метит в тебя и не без основания говорит себе, что из Оливии вышла бы прелестная маркиза.

– Уж не поручила ли она тебе расспросить меня по этому поводу?

– Конечно, нет. А если бы поручила, то я с первых слов положил бы конец подобной попытке.

– Благодарю, я люблю Изабеллу, и ничто не заставит меня отказаться от нее. Теперь, друг мой, скажи, принес ли результаты наш последний разговор по поводу одной мнимой измены, которая делала тебя таким несчастным? Надеюсь, что да, так как ты стал гораздо веселее.

– О! Я влюблен больше, чем когда-либо.

– Ты получил доказательства несправедливости твоих подозрений?

– Да, – прошептал доктор не без некоторого смущения.

– Ты видел Рене Мулена?

– Да, видел.

– Я не ошибался? Не правда ли, таинственное посещение Бертой Королевской площади имело вполне дозволенную причину?

– Да. Ты угадал: это семейная тайна.

– Я был убежден! Рене Мулен – честный человек. Откровенность и благородство отражаются на его лице.

Разговор двух друзей был прерван первыми звуками оркестра. Почти все съехались, и начинались танцы.

– Господин маркиз, – сказала мистрисс Дик-Торн Анри, – не хотите ли открыть бал с Оливией?

Анри любезно поклонился.

В то время как он предлагал девушке руку, взгляд его встретился с глазами доктора.

«Неужели он угадал? – думал молодой адвокат. – Неужели мистрисс Дик-Торн рассчитывает на меня как на будущего зятя?»

Клодия осталась с Этьеном.

– Доктор, – сказала она, слегка тронув его за плечо, – что вы думаете об этой парочке?

– О какой парочке вы говорите? – спросил Этьен с самым наивным видом.

– О маркизе де Латур-Водье и моей дочери.

– Оба они несравненны по красоте и изяществу.

– Не правда ли, кажется, будто природа создала их друг для друга?

– Природа – великая артистка и не могла сделать лучше.

– Я очень рада, что вы так думаете.

– Так решил бы всякий, у кого есть глаза, чтобы видеть.

Клодия улыбнулась.

«Я не ошибся», – подумал Этьен.

– Кто может предвидеть будущее, – продолжала мистрисс Дик-Торн, – может быть, этим молодым людям суждено идти вместе по жизненному пути?

– Каким образом?

– Кадриль соединяет их на несколько минут, брак соединит навсегда.

– О! Тогда весь свет завидовал бы моему другу, – поспешно сказал Этьен. – Но эта прелестная мечта едва ли может осуществиться.

– Вы думаете?

– Вам, без сомнения, известно, что Анри – жених Изабеллы де Лилье?

Клодия снова улыбнулась.

– Я это знаю.

Этьен поглядел на нее с непритворным удивлением.

– Этот предполагаемый брак, – продолжала мистрисс Дик-Торн, – известен всему высшему свету; но всякий брак, пока он не заключен, может еще расстроиться.

– Но Анри любит невесту.

Бывшая куртизанка презрительно улыбнулась:

– Разве можно быть убежденным, что любишь? Сердце можно взять обратно, когда захочешь.

– Вы ошибаетесь.

– Это случается каждый день. Жизнь полна странных случайностей. Вы это увидите, доктор.

И мистрисс Дик-Торн пошла навстречу вошедшей в залу новой гостье.

«Странная женщина, – подумал Этьен. – Что в ней изменилось – не знаю, но я не узнаю ее больше. Присутствие Рене Мулена в этом доме под вымышленным именем заставляет меня предполагать какую-то тайну в ее жизни. И Рене сказал, чтобы я ничему не удивлялся – следовательно, я могу ждать всего».

За кадрилью последовал вальс.

Анри, отлично вальсировавший, был снова кавалером Оливии, и все зрители любовались молодой парой.

– Прелестно, прелестно! – повторяли все, стараясь говорить настолько громко, чтобы быть услышанными Кло-дией.

Последняя после вальса фамильярно взяла под руку Анри, который отвел Оливию на место.

– Как я сожалею, – сказала она, – что герцог де Латур-Водье не принял мое приглашение.

– Разве вы приглашали моего отца? – с удивлением спросил адвокат.

– Конечно! И так как герцог – мой старый знакомый, я рассчитывала на него.

– Он был бы очень счастлив приехать, не сомневайтесь в этом.

– А что же ему помешало?

– Весьма серьезная причина.

– Какая?

– Отсутствие.

– Отсутствие? – повторила мистрисс Дик-Торн, очевидно удивленная. – Ваш отец оставил Париж сегодня утром?

– Нет, не сегодня утром, а уже несколько недель назад.

– Это невозможно!

– Почему?

– Потому…

Клодия хотела сказать: «Потому что я видела его несколько часов назад», но прикусила язык, вдруг поняв, что мнимое отсутствие Жоржа, которым обманут его собственный сын, скрывает тайну, которую она имела интерес выяснить.

– Потому что, – продолжала она, – мне говорили, будто видели его сегодня утром, выходящим из дома.

Анри покачал головой:

– Тот, кто говорил, ошибся. Мой отец путешествует.

– Где?

– Думаю, что в Италии.

– Вы думаете? Значит, не уверены?

– Не совсем.

– Это загадка, разгадку которой я желала бы знать.

– Нет ничего проще. Отец уехал в Италию, но, не имея особенных причин ехать туда, а не в другое место, мог изменить цель своего путешествия.

– Вы не имеете о нем никаких известий?

– Никаких.

– Не пишете ему?

– Нет, потому что не знаю, куда адресовать письма.

– Следовательно, ему не пересылают корреспонденцию?

– Нет, все письма складывают в его рабочем кабинете. По возвращении он найдет ваше приглашение вместе со множеством других.

– Это очень странно, – сказала Клодия. – Ваш отец – большой оригинал.

– Он, без сомнения, нуждается в отдыхе.

Несколько мгновений Клодия молчала.

«Жорж, по всей вероятности, тайно приходит ночью в свой дом, чтобы читать письма, – подумала она. – Доказательство – то, что он получил мое. Но что за причина такой таинственности?… Я должна узнать… Он просил у меня срока до завтра под предлогом свидания с сыном, а сын считает его вдали от Парижа, – следовательно, он его не увидит. Неужели он думал обмануть меня?».

– Отсутствие вашего отца должно доставлять вам много хлопот? – спросила она наконец.

– О! Нисколько!

– Разве он не поручил вам управлять своими делами?

– Нет, я ровно ничем не занимаюсь: у моего отца есть поверенный.

– Которого зовут, кажется, Фредерик Берар?

– Нет, Марсель Риго.

– Он живет на улице По-де-Фер-Сен-Марсель?

– Нет, Марсель Риго живет в нашем доме, на улице Святого Доминика.

– Да, я перепутала. Фредерик Берар – поверенный в делах совеем другой особы.

Клодия не сомневалась больше и была убеждена, что сам герцог скрывается под именем Фредерика Берара.

«Я предчувствую опасность, – думала она, – но я буду настороже».

«К чему все эти вопросы? – спрашивал себя Анри. – Какое дело мистрисс Дик-Торн до путешествия моего отца и до имени его управляющего? По всей вероятности, это простое женское любопытство».

Узнав то, что хотела, Клодия оставила молодого адвоката, который подошел к Этьену, и оба отправились курить.

Рене наблюдал за всем, не переставая думать о той минуте, которую ожидал с таким нетерпением.

Один из лакеев получил приказание дать ему знать сейчас же, как только придут его спрашивать.

Рене рассчитывал, что Берта, выехав в половине одиннадцатого, приедет не позже одиннадцати.

Ровно в полночь артисты из театра Gymnase должны были начать двадцатиминутный водевиль, а за ним следовали живые картины. Поэтому Рене имел достаточно времени, после прибытия Берты и Жана Жеди, установить декорации.

Когда пробило одиннадцать, Рене не мог преодолеть волнения: он поминутно выходил в переднюю, наблюдая за лестницей и вздрагивая при каждом звонке.

Наконец лакей подошел к нему:

– Господин Лоран, пришел парикмахер – прикажете его пустить?

– Да, я подожду его на площадке черной лестницы.

Жан Жеди не замедлил появиться.

Он был совершенно неузнаваем. На нем были черные панталоны, купленные в Тампле, немного поношенные, но еще очень чистые, сюртук такого же цвета и зеленый атласный галстук.

В левой руке он нес картонку с париками, перевязанную розовой лентой.

– Господин Лоран, – сказал он, обращаясь к Рене, – я к вашим услугам. Вы приказали мне быть аккуратным, и я явился минута в минуту.

– Отлично, – сказал Рене. – Франсуа, идите на ваш пост, я с минуты на минуту жду одну артистку, вы прямо проведете ее сюда.

– Слушаю, господин Лоран.

Механик, оставшись вдвоем с Жаном Жеди, продолжал:

– По окончании сцены вам стоит только открыть вот эту дверь, которая как раз за задней кулисой маленького театра. Выйдя на площадку, вы спуститесь по лестнице, а со двора выйдете на улицу.

– Отлично. Где же мы встретимся?

– Завтра утром в обычный час и на обычном месте.

– Значит, ты не уйдешь еще отсюда?

– Конечно, нет. Я хочу остаться здесь еще несколько дней, чтобы наблюдать, что произойдет.

– Но если мистрисс Дик-Торн станет тебя расспрашивать?

– Я отвечу ей так, что рассею все ее подозрения.

– Понимаю.

– Разумеется, – продолжал Рене, – вы исчезнете только вследствие тревоги; если же не произойдет ничего сверхъестественного, то вы подождете меня в той комнате, куда я вас отведу. Там будут одеваться настоящие актеры; наши костюмы в соседней комнате.

– Тревога непременно будет, – сказал Жан.

– Почему вы думаете?

– У меня есть доказательства, что я не ошибаюсь. И это еще не все: у меня есть сведения о ее сообщнике, заплатившем за убийство доктора из Брюнуа.

– Вы нашли его? – поспешно спросил Рене.

– Да.

– Это герцог де Латур-Водье?

– Не знаю, но ты можешь узнать.

– Я? – с изумлением повторил механик.

– Да.

– Странно, каким образом?

– Он был здесь больше часа.

– Здесь! В доме?!

– Да.

– Действительно, во время моего отсутствия здесь был посетитель, который желал видеть мистрисс Дик-Торн. Барыня никого не принимала, тогда он велел ей передать, что приехал из Брюнуа, сказав, что, услышав это, барыня непременно его примет.

– И что же?

– Он не ошибся.

– Без сомнения, он – сообщник.

– Но также несомненно и то, что вы напрасно подозревали герцога де Латур-Водье.

– Почему?

– Это не он.

– Так, значит, ты знаешь имя посетителя?

– Да, его зовут Фредерик Берар.

– Наконец-то, – прошептал старый вор. – Я даром пожертвовал золотой, но теперь не жалею о нем.

И Жан Жеди рассказал, как путешествовал на рессорах фиакра, узнав Фредерика Берара.

– Здесь недурно, – продолжал он, оглядываясь вокруг, – и, право, не мешало бы нам забрать банковские билеты!

– Я уже говорил вам, что не нужно воровства. Займитесь костюмами, – вот ключи от чемодана. Я же пойду дожидаться мадемуазель Берту, которая что-то запаздывает.

Жан пожал плечами, глядя ему вслед.

– Ты слишком деликатен, друг мой, – проговорил он. – Я не знаю ничего, кроме моего ремесла. Я взял с собой все, что нужно, и после комедии надеюсь добраться до сокровища. Он боится, что на нас будут жалобы, – какие глупости! Если мистрисс Дик-Торн та женщина, то я оставлю у нее в ящике квитанцию, которая заставит ее десять раз подумать, прежде чем жаловаться.

Затем, открыв чемодан, Жан Жеди начал готовить костюмы.

Была полночь.

Звуки оркестра смолкли. Гости мистрисс Дик-Торн заполнили буфет. Рене Мулен, удивленный и обеспокоенный необъяснимым отсутствием Берты, поминутно бегал из столовой, где его присутствие было необходимо, на парадную лестницу, куда звало его нетерпение.

Вдруг лакей Франсуа поспешно подбежал к нему.

«Наконец-то», – прошептал про себя Рене.

– Эта дама приехала? – спросил он вслух.

– Нет, господин Лоран, но с вами хочет поговорить какой-то кучер.

– Кучер?

– Да. Как кажется, вы его наняли и заплатили заранее.

– Сейчас иду.

Рене поспешно выбежал на улицу.

Сан-Суси ждал его у подъезда.

– Попросите выйти молодую даму, которую вы привезли, – сказал механик.

– Молодую даму?

– Да, конечно.

– Но я ее не привез.

Рене побледнел.

– Как! – вскричал он. – Вы не привезли ее?

– Нет.

– Почему же?

– По той причине, что она должна быть здесь уже давно. Когда я приехал за нею, мне сказали, что она уже уехала.

Беспокойство Рене превратилось в страх.

– Уехала? Это невозможно!

– Однако это так.

– Но ведь она должна была ждать, когда за ней приедут?

– За нею и приехали.

– Кто же?

– Какой-то фиакр. Кучер пошел предупредить барышню и увез ее. Вы должны это знать, так как он приезжал от вашего имени!

– Я не посылал никого, кроме вас.

– Однако другой кучер сказал, что приехал по поручению господина Рене Мулена. Иначе привратница не впустила бы его.

– И вы ехали полтора часа, чтобы привезти мне это известие, так как теперь больше полуночи?

– Я поехал сейчас же, но по дороге у меня упала лошадь и сломала оглоблю. Прошло много времени, пока я все привел в порядок.

Рене был в страшном волнении. Произошедшее казалось ему непонятным. Никто в мире не мог знать его плана. Его считали уехавшим из Парижа. Поэтому он не мог допустить, чтобы кто-нибудь мог воспользоваться его именем, чтобы завлечь Берту в западню.

По всей вероятности, тут была какая-нибудь ошибка, недоразумение. Если Берта действительно выходила, то, по всей вероятности, она опять вернулась и ждала.

– Послушайте, – сказал он, – можете ли вы в час с четвертью доехать отсюда на улицу Нотр-Дам-де-Шан и вернуться обратно? Я дам вам сто франков.

– Это возможно! Если лошадь издохнет – тем лучше – она не моя!

– Возвращайтесь же туда, откуда приехали, спросите снова мадемуазель Берту Монетье и привезите ее сюда.

– Я еду. Готовьте сто франков.

Сан-Суси вскочил на козлы и наградил лошадь таким дождем ударов кнута, что она пустилась в галоп.

«Если она приедет, то еще успеет вовремя, – думал Рене, возвращаясь наверх. – Но что за странное происшествие? Единственно возможное объяснение, – это то, что Берта вдруг испугалась своей роли и велела привратнице рассказать эту глупую историю о первом кучере. О! Женщины! Когда нервы вмешиваются в дело, все погибло!»

Артисты Gymnase приехали в костюмах, гости уселись, и музыка заиграла перед поднятием занавеса.

Рене воспользовался относительно свободным временем и стоял у окна, выходящего на улицу.

Немного ранее половины второго фиакр, запряженный взмыленной лошадью, остановился перед дверями дома.

Механик поспешно сбежал по лестнице.

– Ну, что? – спросил он кучера.

– Ваша дама не возвращалась.

– Может ли это быть?

– Я разбудил привратницу, и Бог знает, каких трудов мне это стоило. Я дал ей сто су из моего кармана, поднялся вместе с нею в квартиру барышни. Мы звонили, стучали – но никто не отвечал.

– Значит, случилось несчастье.

– О! Это невозможно! Вероятно, молодая дама была приглашена в другое место и не могла приехать сюда.

Рене ничего не ответил на эту бессмыслицу.

– Вот ваши деньги, – сказал он, давая билет в сто франков и монету в сто су.

Затем медленно поднялся по лестнице, шатаясь, как пьяный. Теперь он уже не думал больше, что Берта испугалась, он понял, что она попала в ловушку, подозревал преступление, и мрачное предчувствие наполняло его душу.

– Ну, что же, – прошептал он наконец. – Я исполню свою роль, а одна из горничных заменит Берту.

В эту минуту послышались аплодисменты, доказывавшие, что занавес опустился.

По окончании водевиля должен был последовать длинный антракт, чтобы дать время приготовить живые картины.

Рене отправил бывшего фигуранта из театра Амбипо к Жану Жеди, а сам отправился в людскую.

– Мадемуазель Ирма, – сказал он хорошенькой горничной Оливии, – окажите мне услугу.

– Отчего же нет, господин Лоран, – ответила субретка, бросая на метрдотеля красноречивый взгляд. – В чем дело?

– Замените одну артистку, которая не приехала в последнюю минуту.

– С удовольствием, господин Лоран. Но я играю комедии только в жизни.

– Я говорю не о комедии, а о живых картинах. Вам не надо говорить.

– Зато показывать надо много, – смеясь, сказала Ирма. – Я знаю эти живые картины, они очень хороши, но имеют недостаток в юбках. И хотя я довольно хорошо сложена и совсем не жеманница, но хочу подумать, прежде чем явиться в костюме Евы перед гостями барыни.

– Барыня не позволила бы явиться в таком костюме в свою залу. Личность, о которой я говорю, будет одета мужчиной, и сверх платья на нее наденут каррик кучера. Воплощенная невинность не могла бы оскорбиться от такой роли.

– Это мне нравится.

– Вы соглашаетесь?

– О! Да.

– Вам надо одеться. Идемте со мной.

Рене отвел Ирму в маленькую комнатку, где одевался Жан Жеди и бывший фигурант.

Старый вор был уже загримирован и заканчивал гримировать своего спутника, игравшего роль доктора из Брюнуа.

– А мадемуазель Берта? – спросил Жан.

– Она не могла приехать. Но вот эта особа заменит ее.

Мужчины уступили место субретке, которая, получив наставления Рене, не теряя ни минуты, стала переодеваться, тогда как мнимый Лоран отправился в соседнюю комнату.

В то время живые картины были в большой моде. Они были прежде всего поставлены в театре Porte Saint Martin труппой прелестной мадам Келлер, которой весь Париж восхищался в роли Ариадны, сидящей на пантере и одетой в одно только шелковое трико телесного цвета.

Артисты, нанятые Рене Муленом, зарабатывали много денег, давая каждый вечер представления и на публичных сценах, и в частных домах. Перед самым поднятием занавеса, перед каждой картиной, директор труппы выходил, раскланивался со зрителями и говорил:

«Дуэль Пьеро», «Порыв ветра», «Суд Париса», «После сражения» и т. д. и т. д.

Антракты были очень коротки.

Как только представление было закончено, труппа, которую ожидали в другом месте, поспешила оставить дом на улице Берлин.

Но оставалось показать еще последнюю картину.

Рене, как только опустили занавес, отправил лакея к дирижеру оркестра с просьбой сыграть похоронный марш, и, как только раздались первые аккорды, Жан Жеди расставил своих актеров около декорации, представлявшей мост, плохо освещенный масляными фонарями, сомнительный свет которых падал на неподвижный фиакр.

Представление убийства доктора Леруа было вполне верно и отличалось ужасным реализмом. Никто не мог бы узнать отлично загримированных лиц актеров этой ужасной сцены.

– Кончено, – сказал старый вор, поднимая нож над бывшим фигурантом Амбигю, игравшим роль доктора.

– Поднимайте занавес, – сказал механик.

Занавес сейчас же поднялся, открыв мрачный пейзаж.

В то же время громкий голос, голос Рене, покрывая звуки музыки, произнес:

– Преступление на мосту Нельи.

Мистрисс Дик-Торн побледнела, как мертвая, зрачки ее испуганно расширились, и, не сознавая, что делает, она хотела встать, но ноги отказались ей служить. Она тихо застонала, упала в кресло и потеряла сознание.

Занавес тотчас же опустили.

Все гости в волнении бросились к Клодии. Никто не мог понять истинной причины этого обморока.

Оливия с отчаянием ломала руки, покрывая поцелуями холодные щеки матери.

Один Этьен Лорио сохранял полное спокойствие. Он спросил воды, дал понюхать Клодии флакон с солями и отвечал испуганным гостям, что это не что иное, как простой обморок, причина которого – сильная жара.

Ухаживая за мистрисс Дик-Торн, Этьен Лорио думал о Рене Мулене. Он припоминал слова, произнесенные им у Берты: «Не удивляйтесь ничему, как бы ни удивительно показалось вам то, что произойдет на ваших глазах». Неужели тайна Рене и Берты имела какое-нибудь отношение к обмороку мистрисс Дик-Торн?

Присутствие Рене Мулена в доме под вымышленным именем вполне позволяло допустить такое предположение.

Обморок произошел как раз в ту минуту, когда в зале раздалась фраза «Преступление на мосту Нельи». Не было сомнения, что эти слова вызвали странный испуг, причиной которого, по всей вероятности, был мрачный вид декорации, вызвавшей какое-нибудь ужасное воспоминание.

Что это могло быть за воспоминание и что было преступного в прошлом мистрисс Дик-Торн?

Этьен напрасно задавал себе эти загадки, не имея возможности ответить на них.

Дверь залы отворилась, и появился Рене Мулен. Его грим и костюм исчезли. Он снова превратился в с головы до ног безукоризненного метрдотеля.

– Ах! Господин доктор! – вскричал он. – Что я слышал, барыне сделалось дурно во время живых картин?

Этьен в ту же минуту узнал громкий голос, произнесший фразу «Преступление на мосту Нельи». Он вздрогнул и пристально взглянул на Рене.

Последний ответил едва заметным знаком, чтобы он молчал.

– Надеюсь, это не опасно?

– О! Совершенные пустяки. Успокойте гостей, господин Лоран. Скажите, что не пройдет четверти часа, как мистрисс Дик-Торн снова выйдет к ним здоровее чем когда-либо.

ГЛАВА 21

Жан Жеди и Рене во все время картины не сводили глаз с мистрисс Дик-Торн, они видели, как она побледнела, задрожала и, наконец, упала в обморок.

– Теперь мы знаем, чего нам держаться, – прошептал Рене на ухо Жану Жеди. – Моя идея была недурна, и успех превосходит наши надежды. Вы знаете лестницу, по которой можно выйти во двор, уходите – и до завтра.

– До завтра, – повторил старый вор. – Я иду.

Рене поспешно отправился переодеваться. Бывший фигурант Амбипо и мадемуазель Ирма делали то же.

Что касается Жана Жеди, то у него была своя идея.

Уверенность, что хозяйка дома – его отравительница, еще больше подстегнула его. Поэтому, вместо того чтобы раздеться, он поглядел через отверстие в занавесе, что происходит в зале, и увидел, что все гости толпятся вокруг Клодии, упавшей в обморок. Бесполезно прибавлять, что это происшествие вызвало гостей из всех остальных комнат.

«Они все заняты, – подумал Жан, – это великолепно, да к тому же я ничем не рискую. Если бы меня по несчастью схватили, то мне надо сказать только одно слово на ухо хозяйке, чтобы меня сейчас же выпустили. Идем!»

И старый вор отправился в маленькую гостиную по хорошо известной ему дороге.

Из залы доносился шум голосов, но в комнате было совершенно пусто. Надо было действовать скорее.

Жан Жеди вынул из кармана стальное долото и, подсунув его под замок, налег на него изо всей силы.

Послышался глухой треск, замок уступил, ящик выдвинулся, и Жан Жеди увидел бумажник, набитый банковскими билетами, в тайном отделении которого заключалось, кроме того, завещание Сигизмунда и расписка Кортичелли.

Раскрыв бумажник, Жан Жеди лихорадочно осмотрел драгоценные бумаги.

– Наконец-то! – прошептал он, пряча бумажник на груди. – Теперь надо только устроить так, чтобы помешать англичанке послать полицию по моим следам. Это будет нетрудно.

Вынув из своих бездонных карманов карандаш, он написал на клочке белой бумаги следующие строки:

«Расписка дана из Нельи в получение первого задатка за дело в ночь на 24 сентября 1837 года. Жан Жеди».

Он положил листок на место бумажника и снова задвинул ящик. Затем поспешно оставил комнату, а через несколько секунд – и дом, не будучи никем замечен.

– Ну, теперь я могу немного угостить себя, – сказал он, выйдя на улицу, – а затем посмотрю, что там такое.

В это время мистрисс Дик-Торн, придя в себя, с удивлением й страхом оглядывалась вокруг.

Глубокое молчание царствовало в комнате, в которую ее перенесли из залы. Рядом были только Оливия, доктор Этьен Лорио и Рене Мулен.

В первое мгновение Клодия как будто начала бредить.

– Велите замолчать музыке, – глухо сказала она. – Опустите занавес… Погасите огни… Прогоните это проклятое видение.

Оливия горько заплакала.

Рене с трудом скрывал свою радость.

– Придите в себя, сударыня, – сказал Этьен. – Вам было дурно, но теперь вы оправились и можете успокоить гостей.

Слова молодого человека быстро вернули Клодию к действительности, – она вдруг успокоилась. В то же время воспоминание о происшедшем ясно возвратилось к ней; она вздрогнула, поняв, насколько опасно было ее положение и какие комментарии мог вызвать ее странный обморок.

Всякий другой на ее месте опустил бы руки, но Клодия была женщина энергичная. Силой своей железной воли она заставила свое лицо принять спокойное выражение. Слабая улыбка мелькнула на ее губах, и она почти спокойным тоном спросила Этьена:

– Но что случилось, доктор? Мне кажется, что я чего-то испугалась и потеряла сознание, но я не помню хорошенько, – объясните, в чем дело?

Племянник Пьера Лорио был совершенно обманут этим наружным спокойствием, но Рене знал, в чем дело.

– Нет ничего проще. Последняя живая картина была действительно слишком мрачна. Картина убийства взволновала вас, испуг вызвал обморок. Это часто бывает в театрах в слишком чувствительных сценах.

– Да, действительно, – смеясь, сказала Клодия. – Теперь я припоминаю, эта картина произвела на меня ужасное впечатление. Но моя слабость должна была показаться смешной?

– Нисколько, никто не в состоянии бороться с обмороком.

– Во всяком случае, он очень извинителен. Эта картина поразила меня, потому что напомнила одно происшествие…

– А!… – почти против воли прошептал Рене.

– Да, – продолжала мистрисс Дик-Торн, – однажды ночью в то время, когда моя Оливия еще не родилась, на меня и моего мужа напали на одном лондонском мосту. Мы возвращались с бала, у меня хотели украсть бриллианты. Кучер был заодно с ворами, и без вмешательства, почти чудесного, шедших мимо полисменов, мы, по всей вероятности, были бы убиты и брошены в Темзу.

– В таком случае, это вполне объясняет сегодняшний обморок, – сказала Этьен.

– Могу ли я, доктор, выйти к гостям?

– О, да; только выпейте сначала стакан холодной воды.

– Я сейчас подам, – сказал Рене, поспешно выходя.

– Дорогая мама, – сказала Оливия, обнимая мать, – тебе надо немного поправить прическу. Хочешь, я пошлю к тебе горничную?

– Не надо, милочка. Я сама поправлю волосы. Выйди к гостям вместе с доктором, скажи, что я совсем оправилась и буду через пять минут.

Оливия успокоила всех улыбкой. Дирижер оркестра подал знак, и бал, прерванный на мгновение, возобновился с новым оживлением.

– Что случилось? – спросил Анри, подходя к Этьену.

– Обморок, ты ведь сам знаешь.

– Да, но по какому поводу?

– По поводу одного лондонского воспоминания, вызванного неудачной картиной. Мистрисс Дик-Торн немного нервна и слишком впечатлительна, – вот и все.

Оставшись одна, Клодия встала и, поправляя перед зеркалом свои роскошные черные волосы, старалась принудить себя хладнокровно всмотреться в свое положение, проникнуть в окружающую ее тайну.

«Что значит все произошедшее? – спрашивала она себя. – Кто приказал поставить эту ужасную картину в моем доме? Кто мог восстановить сцену во всей ее ужасной истине?… Только двое, кроме меня, знали все подробности: Жан Жеди и герцог Жорж. Жан Жеди умер, остается герцог. Но какой интерес мог он иметь, вызывая скандал, более опасный для него, чем для меня? Может быть, это простой случай? Может быть, есть какая-нибудь картина, представляющая преступление на мосту Нельи? Это возможно, но довольно невероятно».

Клодия думала обо всем этом, когда вошел Рене и почтительно подал ей стакан воды.

– Лоран, – сказала она, – мне надо попросить у вас некоторые объяснения.

– По поводу чего?

– По поводу представленных здесь живых картин или, лучше сказать, по поводу последней.

– Той, которая произвела на барыню такое тяжелое впечатление?… Если бы только я мог предвидеть, что она может напомнить… Но я считал ее совершенно безобидной.

– Кто исполнял роли в этой картине?

– Артисты, которые представляли предыдущие.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно, я видел, как они раздевались.

– Директор труппы еще здесь?

– Нет, он уехал вместе с труппой, чтобы дать представление в предместье Сен-Жермен. Я должен завтра отправить к нему декорации. Будут еще какие-нибудь приказания?

– Нет.

Рене поклонился и хотел выйти.

– Еще одно слово, – продолжала мистрисс Дик-Торн.

– К вашим услугам.

– Мне надо заплатить завтра или, лучше сказать, сегодня по довольно большим счетам, я не хочу, чтобы вы отсылали поставщиков. Сколько вам нужно по приблизительным подсчетам?

– Около тысячи золотых.

– Как только гости оставят дом, придите ко мне… я вам дам три тысячи франков.

– Слушаюсь.

Рене Мулен снова поклонился и вышел.

Клодия, еще немного бледная, но с улыбкой на губах, вышла в зал, где ее встретила настоящая овация.

Праздник продолжался еще долго. Затем, после котильона, гости мистрисс Дик-Торн разъехались, и в четыре часа не осталось никого.

– Пойдите сюда, – сказала тогда Клодия метрдотелю.

Рене последовал за ней и переступил порог комнаты, в которой стояло бюро черного дерева.

Клодия вынула из кармана связку ключей, выбрала один и вложила в замок. Ключ не повернулся. Клодия сделала быстрое движение и выдернула ящик.

«Это странно, – подумала она. – Однако я уверена, что заперла его на ключ».

Сунув руку в ящик, она вскрикнула от удивления и испуга.

– Что случилось? – с беспокойством спросил Рене.

– Сюда кто-то входил! – вскричала Клодия. – Меня обокрали!

– Вас обокрали? Это не невозможно. В этой комнате все время были гости, и она отделяется от залы простой портьерой.

– Повторяю, меня обокрали. Замок сломан, смотрите! У меня украли бумажник с важными бумагами и более ста тысяч франков.

– Это, положительно, непонятно. Уверены ли вы, что не положили бумажник в другое место?