Текст книги "Сыщик-убийца"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

– Да.

– Что же вы велите делать?

– Днем продолжайте принимать прежнее лекарство.

– А на ночь?

– Я зайду вечером, и мы увидим…

Берта и Анжела украдкой переглянулись. Вечерний визит доктора расстраивал все их планы, и надо было избежать его во что бы то ни стало.

– Вечером, – повторила Берта. – Вы хотите зайти вечером?

– Конечно, если только это не будет вам неприятно.

– Вы хорошо знаете, что нет. Только я должна сегодня снести кое-какие вышивки в один дом, на который давно работаю. Поэтому мне надо уйти вечером. Вы понимаете, не правда ли? Я хотела бы отложить, но это невозможно… Я обещала.

Зловещее предчувствие сжало сердце Этьена.

– Я понимаю очень хорошо, все это естественно, – ответил он слегка дрожащим голосом. – Я стеснил бы вас сегодня… Я приду завтра.

Он поклонился и вышел, не сказав больше ни слова.

Когда дверь за ним затворилась, госпожа Леруа сказала Берте:

– Одну минуту я боялась, что ты выдашь невольно нашу тайну.

– Я следила за собой, мама, но мое смущение бросалось в глаза, и доктор, конечно, угадал, что я лгала.

– Это была ложь необходимая, неизбежная… Она не может тяготить твоей совести.

«Этьен ушел печальный… – думала Берта. – Не совесть моя страдает, а сердце…»

Этот день казался бесконечным для двух несчастных женщин, ожидавших со страхом и нетерпением часа, назначенного Рене Муленом.

Наконец наступил вечер.

Пробило семь часов, потом половину восьмого.

Небо было черным, как чернила, душный, тяжелый воздух предвещал грозу.

Берта оделась и приготовилась идти.

ГЛАВА 16

Тефер из префектуры отправился прямо к герцогу де Латур-Водье.

Нечего и говорить, что он был тотчас же принят.

– Ну! – воскликнул сенатор. – В ожидании вас я был точно на угольях. Что, все хорошо?

– Да, я думаю, господин герцог.

– Арестованный дал свой адрес?

– Да.

– Где же он живет?

– На Королевской площади, дом 24.

– Там не делали еще обыска?

– Нет, он будет завтра утром, в присутствии самого Рене Мулена.

– Значит, надо действовать сегодня же вечером.

– Я тоже так думаю… Поэтому я и поспешил сюда предложить вам мои услуги.

– Я готов идти с вами. Но меня одно только смущает: как мы попадем в его квартиру? Ведь ключа у нас нет.

Тефер улыбнулся:

– Эта беда поправимая. Мы зайдем ко мне, и я захвачу кое-какие инструменты, которые вполне заменят ключи.

– Дом вам знаком?

– Нет, господин герцог.

– Может быть, нас станет расспрашивать привратник?

– Без сомнения… В таком случае, я берусь отвечать. Я знаю, что квартира Мулена на четвертом этаже. Это нам пригодится.

– Сейчас надо идти?

– Да, господин герцог. Часам к девяти я хотел бы быть там.

Герцог взглянул на себя в зеркало.

– Не думаете ли вы, Тефер, – сказал он, – что мне следовало бы переодеться?

– Да, это было бы благоразумнее, но вам нужно выйти из дома в вашем обычном костюме, чтобы не привлечь внимания слуг. Если вы окажете честь зайти ко мне, я предоставлю в ваше распоряжение большой выбор костюмов.

– Вы догадливый человек, Тефер.

– Это мое ремесло. Кроме того, глубокая преданность, которую я к вам чувствую, сделала бы меня и без того изобретательным.

– И я скоро докажу вам, что вы имеете дело не с неблагодарным!… Ну, а что делается на улице Нотр-Дам-де-Шан?

– Мать слабеет с каждым днем и не сегодня завтра умрет.

– Ваши люди еще там?

– Да, но думаю сегодня же прекратить надзор, который становится теперь излишним.

Герцог надел пальто, взял шляпу и сунул в карман маленький револьвер.

– Я готов, – сказал он, – идем.

И пошел было к двери.

Инспектор остановил его:

– Господин герцог, вы помните об одном очень важном обстоятельстве, о котором вы мне говорили? Дело идет о бумагах, которые ясно докажут виновность Мулена…

– У меня с собой все, что нужно.

– Тогда мы можем идти.

Герцог и агент вышли на улицу.

Фиакр Тефера стоял у дома. Агент усадил в него герцога, сам почтительно сел напротив и велел кучеру ехать на улицу Луи Филиппа. Там он снимал квартиру на третьем этаже.

В этом узком и грязном доме не было привратника, что, очень может быть, и побудило Тефера тут поселиться.

У каждого жильца был свой ключ от входной двери. Внизу располагалась лавочка, хозяин которой заменял отчасти привратника и давал справки о жильцах; в квартале ходили упорные слухи, что лавочник был на жалованье у полиции, и вряд ли это было клеветой.

Тефер расплатился с извозчиком и отпустил его.

Потом отворил своим ключом входную дверь и повел герцога вверх по грязной лестнице, освещая дорогу маленьким фонарем, которым он запасся ввиду ночной экспедиции.

Поднявшись на третий этаж, он отворил выкрашенную красной краской дверь и почтительно посторонился, чтобы пропустить вперед знатного гостя.

Квартира Тефера напоминала театральный склад костюмов и аксессуаров или лавку старьевщика в Тампле. Повсюду были развешаны самые разнообразные костюмы: крестьянина, угольщика, комиссионера, лохмотья нищего, ряса священника, мундир и красные панталоны солдата и тому подобное.

На двенадцати подставках было надето столько же париков самых разнообразных форм и оттенков.

Наконец, у окна, на самом свету, стоял туалетный столик, какие встречаются в уборных актрис, весь загроможденный банками белил, румян, черными и синими карандашами, заячьими лапками, кистями, щетками, одним словом, всевозможными инструментами для грима.

Тут Тефер преобразовывал свою особу, когда того требовали обстоятельства.

Герцог огляделся с изумлением и любопытством.

Агент заметил этот взгляд.

– О! Арсенал полон, – сказал он, улыбаясь. – Здесь есть все нужное для переодеваний… Какой костюм угодно вам будет взять, господин герцог?

– Посоветуйте мне…

Инспектор снял с гвоздя бархатные панталоны, шерстяную куртку и фуражку.

– Это платье еще новое, – сказал он. – Вы можете надеть его без отвращения. Я буду иметь честь служить вам камердинером.

– Хорошо, – прошептал Жорж.

В своем новом костюме герцог мог бы смело показаться где угодно, не привлекая внимания: он походил на чистого рабочего.

Тефер также изменил свою внешность, сменив сюртук военного покроя на старомодное пальто, а цилиндр – на круглую плоскую шляпу, что придавало ему вид мастерового с фабрики или негоцианта десятого разбора.

– Ну, – сказал он, – кто нас теперь увидит, завтра не узнает.

С этими словами он вынул из ящика связку ключей и сунул в карман.

– Вы взяли все, что нужно? – спросил Жорж.

– Да, господин герцог. Теперь мы можем идти.

– Вы, кажется, отпустили фиакр…

– Я сделал это нарочно. Королевская площадь недалеко отсюда, и я думаю, что было бы благоразумнее идти пешком.

– Да, это правда.

Сенатор и агент вышли.

Небо было еще чернее, чем раньше. Порывистый западный ветер гнал по улицам целые облака пыли.

Вдали слышались глухие раскаты, возвещавшие приближение урагана.

– Отличная погода для нас, – заметил полицейский. – Я бы хотел, чтобы гроза скорее разразилась. Когда гремит гром, все прячутся по домам и затыкают уши; можно шуметь сколько угодно, не привлекая ничьего внимания.

Жорж кивнул, находя рассуждения своего спутника очень логичными.

Они шли медленно, не желая прийти слишком рано.

Прошло несколько минут.

Ожидаемая гроза приближалась, и прохожие торопились добраться до дома до страшного ливня, который собирался затопить Париж.

По улицам носились столбы пыли. Свет газовых фона-рей меркнул перед блеском молний, раскаты грома заглушали стук колес экипажей.

Герцог де Латур-Водье и Тефер продолжали идти размеренным шагом.

ГЛАВА 17

Госпожа Амадис с годами отказалась от праздников, которые некогда так любила устраивать и которые собирали в ее салон довольно смешанное общество.

Только раз в неделю она принимала небольшой кружок старых друзей, а остальное время посвящала Эстер и чтению романов.

Она любила музыку и по-прежнему постоянно бывала в опере, но уже не демонстрировала свои яркие, бьющие в глаза костюмы и драгоценности, а брала темную ложу бенуара.

Особенно она любила «La Muette de Porticci», напоминавшую ей о трогательной и несчастной любви Сигизмунда де Латур-Водье, герцога и пэра Франции, и несчастной дочери полковника Дерие.

В своем тихом безумии Эстер часто напевала мотивы из творения Обера.

Если она раздражалась, госпожа Амадис легко успокаивала ее, напевая фальшивым голосом арию этой знаменитой оперы. Поэтому вдова поставщика возила Эстер на все ее представления.

Во время спектакля Эстер жила в каком-то экстазе. Она жадно слушала музыку с неизъяснимым волнением и, казалось, переживала счастливые часы исчезнувшего прошлого.

В день допроса Рене Мулена была удушливая жара, и воздух, насыщенный электричеством, предвещал грозу.

Все это имело на Эстер дурное, но и неизбежное влияние.

С утра она была необыкновенно раздражительна. Ее губы шептали несвязные речи, среди которых часто повторялись слова: Сигизмунд… Брюнуа… Сын мой…

Госпожа Амадис не пугалась этого, но ей хотелось бы успокоить необычайное возбуждение Эстер, и, естественно, ей пришла в голову мысль о музыке.

«Вот было бы хорошо, если бы сегодня давали ее любимую оперу! – подумала она. – Это было бы отличным лекарством».

Она взяла газету и взглянула на репертуар. Давали «Роберта-Дьявола».

«Ну, это не годится для Эстер, – подумала почтенная дама. – Монахини, дьявол со своей свитой, кладбище, и меня даже страх разбирает… Да и понятно!»

Госпожа Амадис начала петь самым фальшивым голосом:

 
Roi des enfers, c'est moi gui vous appelle…
C'est, moi…
Moi damne comrae vous…
 

«Нет!… нет!… Это вовсе не весело!… А есть и еще страшнее:

 
Nonnes, m'enctendez vous?
Nonnes, relevez vous!…
 

Брр!… Мороз по коже продирает… Решительно, это не годится, по крайней мере для Эстер. Я пошла бы, если бы бедная крошка была спокойнее. Я обожаю «Роберта-Дьявола»! Ну, да мы увидим вечером. Я велю подавать раньше обедать и поеду в половине восьмого, чтобы поспеть к началу».

С этими словами госпожа Амадис пошла в комнату Эстер и нашла ее занятую перелистыванием какого-то иллюстрированного романа.

Безумная не читала, а только проглядывала гравюры с наивным любопытством ребенка.

Госпожа Амадис подошла и положила руку ей на плечо. Эстер быстро обернулась с раздраженным видом, но тотчас же узнала ее, и губы сложились в улыбку без всякого выражения.

– Ну что, как себя чувствует моя маленькая герцогиня? – спросила старуха.

В разговорах наедине она любила давать Эстер титул, на который та имела полное право: это приятно щекотало ее самолюбие.

Эстер не отвечала ни словом, ни жестом. Она, казалось, не поняла, а на самом деле – даже не слышала.

Все ее внимание, все ее мысли были заняты гравюрой, попавшейся ей на глаза. Все тело бедной безумной конвульсивно вздрагивало.

«Что там такое?» – подумала госпожа Амадис.

– Покажи мне, крошка, – сказала она, – покажи своему другу, что у тебя там.

Эстер, не спуская глаз с гравюры, лепетала несвязные слова. Ее пальцы судорожно сжимались, брови хмурились. Видно было, что в ее мозгу происходила сильная работа. Она, казалось, пыталась что-то припомнить.

– Ах! Боже мой! – вскричала госпожа Амадис, увидев наконец гравюру. – Вот точно нарочно нарисовано! Все как есть! Брр! Мне и теперь даже страшно!

И почтенная матрона задрожала, как Эстер. На гравюре была внутренность спальни.

Около постели в беспорядке лежали на полу опрокинутая колыбель и маленький ребенок. Тут же молодая женщина, полуобнаженная, боролась с человеком со зловещим выражением лица, который старался схватить ребенка. В углу лежала без чувств другая женщина, уже немолодая и толстая.

Это напоминало поразительным образом страшный эпизод, следствием которого было безумие Эстер.

– Плохо дело! – прошептала вдова поставщика. – Эта проклятая картинка ее поразила. Она теперь припоминает, хотя и не знает, наверное, что… Я предвижу припадок! Черт бы побрал эту несчастную книгу!

Она хотела было отнять книгу, но Эстер отстранила ее руку тихо, но твердо.

– Брюнуа… – сказала она глухим, монотонным голосом. – Вы знаете Брюнуа… Вилла… Убийцы… Они идут… Берегитесь… Мое дитя!… Спасите мое дитя!

Она разорвала наконец страницу, бросила книгу на пол и начала метаться по комнате, повторяя без отдыха:

– Брюнуа… Брюнуа… Убийцы…

По временам она останавливалась, глаза ее загорались, и она, казалось, готовилась начать воображаемую борьбу с призраками.

Госпожа Амадис с печалью и беспокойством следила за этой горестной сценой.

– Какое несчастье! – шептала она. – Когда это кончится?

У Эстер давно уже не было такого сильного припадка.

Вдруг безумная остановилась, опустила голову, и на бледных губах ее мелькнула слабая улыбка. Она начала петь так тихо, что госпожа Амадис едва могла расслышать арию из «La Muette de Porticci»:

 
Amis, la matinée est belle,
Sur le rivage assembeons nous…
 

Так началось безумие Эстер, и почти всегда так кончались ее припадки.

Госпожа Амадис вздохнула с облегчением.

«Если бы она могла уснуть теперь часа на два, на три – все было бы отлично, – подумала она. – Она проснулась бы такой же спокойной, как и всегда».

Эстер, как бы угадывая мысли старухи, медленно подошла к дивану и улеглась, продолжая петь, но все глуше и глуше.

Госпожа Амадис успокоилась, велела подавать обед раньше и приготовить экипаж к половине восьмого: ей не хотелось пропустить увертюру «Роберта-Дьявола».

Когда в шесть часов слуга доложил, что обед подан, Эстер все еще лежала на диване и напевала.

Уединение и тишина были предписаны доктором. Госпожа Амадис обняла безумную и пообедала с хорошим аппетитом.

В половине восьмого она садилась в карету, поручив Мариэтте присматривать за Эстер.

– О! Барыня может быть спокойна, – сказала Мариэтта. – Я не буду спускать с нее глаз.

Но когда госпожа Амадис повернулась к ней спиной, она сделала выразительную гримасу и покачала головой с недовольным видом.

Мариэтте было двадцать два года, и она была довольно красивой девушкой. Она часто сопровождала Эстер и вдову, когда они выходили посидеть на скамейке на Королевской площади.

Мариэтта не садилась и охотно гуляла под деревьями, где также прогуливались пожарные из соседних казарм.

Пожарные, эти воины-красавцы, как называет их одна известная песня, кажется, обладают в высшей степени даром соблазнять дочерей Евы. Многие из них заметили Мариэтту и вертелись около нее, но только один затронул ее сердце.

Они разговорились, и так как Мариэтта была честная, девушка, то скоро зашла речь о свадьбе.

Камеристка сияла, но скоро на ее небе показались тучи.

Пожарный, оказалось, не отличался постоянством и скоро начал, видимо, охладевать.

Это затронуло самолюбие Мариэтты, и она назначила неверному свидание, чтобы заставить его объясниться.

Свидание должно было состояться в этот вечер.

Легко понять поэтому, как стеснительна была при таких обстоятельствах необходимость смотреть за Эстер.

«Безюше будет ждать меня под пятой аркой… – думала молодая девушка. – Я должна прийти непременно. Если бы барыня узнала, она была бы недовольна. Но кто ей скажет? Помешанная? Она и не заметит, что меня нет. Привратница?… Можно пройти так, что она не заметит.

Свидание назначено в девять часов… подъезд запирают только в десять, а я вернусь в три четверти десятого.

Неслыханное дело, чтобы барыня вернулась раньше конца спектакля! Стало быть, все пойдет как по маслу».

– Вы можете идти спать или гулять, если вам хочется, – сказала Мариэтта остальным слугам. – Я буду присматривать за помешанной.

В три четверти девятого вторая горничная и кухарка улеглись спать, и Мариэтта осталась одна во всей квартире.

Она заглянула в комнату Эстер и увидела, что та по-прежнему лежит на диване и тихо напевает.

– Отлично! – прошептала она с довольным видом. – Теперь она долго пролежит на одном месте, как полено. Я могу идти без всякого опасения, надо только погасить свечу, а то она, чего доброго, дом подожжет. Петь она может и в потемках.

И Мариэтта, оставив безумную в совершенной темноте, вышла из ее комнаты, заперла за собой дверь и спустилась вниз по лестнице, оставив незапертой дверь в квартиру.

В эту самую минуту разразилась гроза, давно уже собиравшаяся над Парижем. Раскаты грома слышались все ближе и чаще.

Вдруг яркая молния озарила горизонт, и весь дом вздрогнул от страшного удара грома, точно мимо промчалась галопом целая батарея.

Этот шум пробудил безумную от полусна, в который она была погружена. Она вскочила и стала прислушиваться.

Вспышки молнии и оглушительные удары грома быстро следовали один за другим.

Эстер подошла к окну и, прижавшись к стеклу пылающим лбом, с любопытством следила за возрастающей яростью урагана, под порывами которого деревья на площади гнулись и трещали.

ГЛАВА 18

В скромном жилище вдовы Поля Леруа Берта видела, как черные грозовые тучи собирались над городом, но это не могло служить ей препятствием исполнить просьбу Рене Мулена. Вдова казненного следила с нетерпением за движением стрелок на циферблате Шварцвальской кукушки, которые, как ей казалось, шли в этот день чересчур медленно.

Она также чувствовала приближение грозы.

– Милое дитя, – сказала она, – я боюсь, что тебе придется идти под ужасным дождем.

– Я тоже так думаю, но что же из этого? Ведь то, что я должна сделать, никак нельзя откладывать?

– Нет, моя крошка… Надо действовать сегодня вечером: завтра, может быть, будет уже поздно.

Берта взглянула на часы.

– Половина девятого, – прошептала она, – пора идти…

– Ты возьмешь экипаж?

– Да, надо будет, хотя мы и не богаты. Отсюда до Королевской площади слишком далеко, чтобы идти пешком.

– Только не нанимай извозчика у самого дома, а то шпионам, о которых мне говорили, придет, может быть, в голову мысль следить за тобой.

– Будь спокойна, мама… Я буду осторожна.

– Также не останавливайся прямо против дома Рене Мулена.

– Конечно!

Берта надела черную шляпку, накинула на плечи траурную шаль и приколола ее брошкой в виде медальона, в котором был портрет Абеля.

Госпожа Леруа ни за что не хотела оставаться в постели и перебралась в большое кресло.

– Торопись, милая моя, – сказала она Берте. – Ты должна понять, с каким нетерпением я буду ждать тебя. Иди! Бог сохранит тебя! Мужайся!

– Ты сама мужайся, дорогая, – ответила Берта, покрывая поцелуями щеки и лоб матери. – Жди и надейся, я скоро вернусь.

– Ты ничего не забыла? Ключ с тобой?

– Ничего, я все помню.

Берта вышла и осторожно спустилась по лестнице, надеясь пройти незамеченной.

Но это было невозможно: дверь в комнату привратника была открыта по случаю жары, и мнимый брат увидел Берту.

– Куда это вы идете, мадемуазель, в такой час? – спросил он, впрочем, больше для очистки совести.

– В аптеку за лекарством.

– Разве ей все еще не лучше?

– Увы!… Нет!

– Жаль! Очень жаль!

Берта вышла из дома и оглянулась.

Подозрительный комиссионер мирно курил трубку и не обращал никакого внимания на то, что происходило на улице.

Оба агента видели бесполезность своих наблюдений и вели их спустя рукава.

Дойдя до улицы Рено, Берта остановилась на углу, поджидая, не проедет ли мимо фиакр, что избавило бы ее от труда идти к Монпарнасскому вокзалу.

Скоро она увидела два приближавшихся красных фонаря, и через минуту эти фонари, а стало быть, и фиакр, которому они принадлежали, поравнялся с ней.

– Вы свободны? – спросила Берта.

Кучер остановил фиакр и ответил веселым тоном:

– Да и нет… Конечно, у меня нет седоков, но сейчас будет очень скверно на улице, и я хотел бы отвести домой Тромпетту и Риголетту. Они бегали по городу с самого утра.

– О! Отвезите меня, прошу вас! – сказала Берта умоляющим голосом. – Сейчас, как вы говорите, разразится гроза, а мне надо идти далеко… Непременно надо… И теперь уже поздно.

В эту минуту молния осветила лицо Берты.

«Э! Да какая она хорошенькая! – подумал с добродушной улыбкой кучер. – Тут, верно, любовь замешана!»

– Что ж, если вам нужно спешить, – сказал он вслух, – так садитесь. Вот уже двадцать лет, как моя услужливость к дамам известна всему Парижу. Все знают фиакр номер 13! Счастливый номер! Не хочу, чтобы говорили, что из-за меня расстроилось свидание. Куда же мы едем?

– На Королевскую площадь…

– Королевская площадь! – повторил кучер. – Это не очень-то близко! Ну, да все равно приедем. А номер какой?

Берта вспомнила совет матери и ответила:

– Номер 18.

– Ладно!… Ну, безногая, трогай! Домой приедем, двойную порцию овса дам.

И Пьер Лорио наградил лошадей безобидным ударом бича, приглашая их пуститься рысью.

Берта забилась в угол фиакра и погрузилась в печальные размышления.

Они так заняли ее, что она не заметила, как шло время, и невольно вздрогнула, когда карета вдруг останову лась.

– Ну вот мы и приехали! – крикнул ей с козел Пьер Лорио.

Берта вышла.

Начинали уже падать тяжелые капли дождя. Молнии так быстро следовали одна за другой, что было светло, как днем.

«Она положительно красавица! – подумал Пьер. – А уж я знаю в этом толк! Немало народу перевозил я за эти двадцать лет. Честное слово, я не видел ничего лучше!»

– Тридцать су за конец и на чай, сколько вам будет угодно, – заключил вслух дядя Этьена свой краткий монолог.

– Но вы меня ждите…

– Так вы, значит, берете меня по часам?

– По часам.

– Так бы и сказали!… А сколько же времени вы тут пробудете?

– Минут двадцать.

– И после этих двадцати минут мы поедем туда, где вы меня наняли?

– Да.

– Хорошо! Идите же и торопитесь, так как скоро начнется настоящий потоп! Ручаюсь, что через три минуты будет гораздо лучше дома, чем на улице.

Берта поспешно направилась к дому номер 24.

«Держу пари, – подумал Пьер Лорио, – она идет к какому-нибудь красивому молодцу… Вот этому можно позавидовать!…»

С этими мыслями он покрыл своих коней попонами и, надев каррик с тридцатью шестью воротниками, спрятался от дождя под аркой.

И в самое время.

Капли дождя слились в целые потоки, и дождь хлынул как из ведра.

Берта была уже у дома Рене Мулена. Дверь подъезда оказалась приотворенной, и она вошла в проход, ведущий на лестницу и к комнате привратницы.

Проход был освещен, но очень экономно, что показывало, до какой степени мадам Бижю принимала к сердцу интересы хозяина.

Вдруг Берта вздрогнула и остановилась: до нее донеслись взрывы веселого смеха.

Однако она тотчас же успокоилась, убедившись, что смех раздавался из комнаты привратницы. Мадам Бижю принимала своих подруг, и гроза, бушевавшая на улице, нисколько не мешала веселью этих дам.

Берта тихо проскользнула на лестницу и стала подниматься, дрожа от волнения, с сильно бьющимся сердцем, держась за перила, чтобы не упасть.

Поднявшись на четвертый этаж, на что ей понадобилось не менее пяти минут, она достала из кармана ключ, принесенный Эженом, и вложила его в замок, оглядевшись прежде, чтобы убедиться, что никто не идет по лестнице.

В это время буря достигла наибольшей степени напряжения. Черепицы, сорванные ветром, летали по воздуху и с треском разбивались о мостовую. Кое-где обрушились даже водосточные трубы, грозя серьезной опасностью прохожим, к счастью, очень редким.

Деревья Королевской площади трещали под напором урагана, казалось, ежеминутно готовые свалиться, и их листья летели, как стаи испуганных воробьев.

Безумная продолжала по-прежнему стоять у окна. Опираясь лбом о стекло, она смотрела на площадь и печально шептала свою вечную арию.

Вдруг она замолчала. Ее внимание привлекли два человека, стоявшие неподвижно под газовым фонарем.

Эти люди внимательно смотрели на дом и, казалось, не замечали ни грома, ни молнии.

Один был, по-видимому, рабочий, другой – мелкий торговец. Это были Тефер и герцог Жорж де Латур-Водье.

Вдруг яркая молния осветила их лица, и Эстер глухо вскрикнула.

Сенатор и полицейский перешли дорогу, как Берта Леруа несколько минут назад.

Безумная не спускала с них глаз.

Они подошли к дому и исчезли.

Тогда и она отошла от окна и направилась к дверям своей комнаты.

Берта вошла в квартиру Рене Мулена и тихо заперла за собой дверь. Бедная девушка была в очень понятном волнении. Если бы, хотя это и невероятно, ее застали ночью одну в чужой квартире, ее, конечно, обвинили бы в воровстве, и ей не избежать бы ареста. И как смогли бы она оправдаться?…

Собрав все свое мужество, она прогнала эти тревожные мысли, достала взятую с собой свечу и зажгла ее. Оглядев комнату, она не заметила письменного стола.

«Он, должно быть, в спальне», – подумала она, направляясь к одной из боковых стеклянных дверей, находившихся друг против друга. Она открыла левую дверь и очутилась в комнате, в которой Рене прятал свои пустые чемоданы и вешал костюмы на большой вешалке, тщательно закрытой зеленым люстрином.

Берта покачала головой, затворила эту дверь и пошла к другой. Она взялась уже за ручку, как вдруг до нее донесся странный звук: кто-то старался вставить ключ или отмычку в замок входной двери. Берта остановилась в испуге, бледная как смерть.

– Сюда хотят войти… – прошептала она дрожащим голосом. – Я погибла.

Шум продолжался. Наконец Берте показалось, что дверь отворяется. Близость опасности вернула ей если не мужество, то присутствие духа. Она бросилась в комнату, которую только что осмотрела, погасила свечу и, затворив дверь, спряталась за зеленым занавесом вешалки.

Между тем входная дверь тихо отворилась и снова затворилась, потом послышались чьи-то осторожные шаги.

«Кто это может быть? – спрашивала себя девушка. – Это не Рене Мулен: он теперь в тюрьме, да он и не стал бы так прокрадываться. Это, должно быть, воры… Боже мой! Я вся дрожу!»

В соседней комнате послышался чей-то глухой голос:

– Есть у вас фонарь?

– Я всегда беру его с собой, когда приходится работать ночью…

– Так откройте его и посветите.

Комната тотчас же осветилась, и Берта из своего убежища увидела сквозь стеклянную дверь двух человек, один из которых стоял к ней спиной, а другой пытливо оглядывался.

Это был герцог де Латур-Водье.

– Ну, – сказал он, – теперь поищем письменный стол.

– Письменный стол! – прошептала Берта. – Это, значит, воры, или, может быть, они хотят завладеть письмом, за которым я пришла сюда!

Она поспешно опустила занавес и затаила дыхание.

Тефер отворил дверь в комнату, где она скрывалась.

– Нет, это не здесь, – сказал полицейский, – посмотрим с другой стороны, – и направился к другой двери.

Берта, уверенная теперь, что ее не обнаружат, вышла из-за занавеса и стала наблюдать через стеклянную дверь. Она видела письменный стол, стоявший у противоположной стены, и могла слышать весь разговор герцога с его спутником.

– Вот стол, – сказал полицейский, – тут все должно быть.

– Я сомневаюсь… Смотрите, ключ оставлен в замке.

– Ба! Простая рассеянность!… Забывают же чуть не каждый день в фиакрах пачки банковских билетов… Ну, да мы сейчас увидим.

Сенатор отворил один из ящиков, и Берта увидела, как внутри блеснули столбики золотых монет.

«Они ищут деньги, – подумала она. – Да, это воры. Если бы они меня заметили, я погибла бы. Они убили бы меня, конечно».

В эту минуту она могла бы бежать, но любопытство было сильнее страха, и глаза ее не могли оторваться от двух негодяев.

К величайшему ее изумлению, они даже не взглянули на деньги.

Герцог открывал по очереди ящики и осматривал их содержимое, но без всякого результата. Наконец он открыл правый верхний ящик, и тут на лице его отразилась радость: ему бросилась в глаза надпись на большом пакете «Правосудие!».

Это слово, вырезанное на могиле Монпарнасского кладбища, говорило ясно, что в его руках был наконец предмет его поисков.

– Вот это, должно быть! – прошептал взволнованным голосом герцог де Латур-Водье, ломая печать пакета.

Он вынул клочок бумаги, сильно измятый, и, поднеся его к фонарю, прочел следующее:

« Дорогой Жорж!

Вы, без сомнения, будете очень удивлены и, может быть, не особенно довольны, узнав через двадцать лет, что я еще жива, несмотря на то, что вы меня бросили.

Я скоро буду в Париже и думаю увидеться с вами.

Забыли вы договор, который нас связывает? Я этого не думаю, но все возможно. Если у вас случайно такая плохая память, то мне достаточно несколько слов, чтобы напомнить вам прошлое: «Площадь Согласия, мост Нельи, ночь 24 сентября 1837 года».

Не правда ли, мне не надо вызывать подобные воспоминания, и я уверена, что Клодия, ваша бывшая любовница, всегда будет принята вами, как старый друг…»

– Она! Клодия! – сказал почти вслух сенатор с ужасом. – Она в Париже и грозит… И у этого человека была такая бумага… он знал ее цену или, по крайней мере, угадывал! Если бы случай не помог мне, я был бы скомпрометирован! Я погиб бы! Благодарю вас, – прибавил он, обращаясь к Теферу. – Я никогда не забуду, какую услугу вы мне оказали сегодня вечером.

– Я благословляю судьбу, позволившую мне быть полезным моему покровителю, – ответил Тефер. – Но позвольте мне иметь смелость заметить вам, что время не терпит, а также напомнить о той бумаге, которая, будучи найдена завтра в комнате Рене Мулена, подведет его неминуемо под осуждение.

– Вот она, – сказал герцог, вынимая из своего бумажника лист бумаги, сложенный вчетверо, и вкладывая его в распечатанный им пакет.

Берта видела и слышала все подробности странной сцены.

– Не будет ли неблагоразумно сохранить это? – заметил Тефер, указывая на письмо.

– Конечно… Я его сейчас уничтожу.

Герцог открыл фонарь и поджег письмо.

Видя уничтожение бумаги, таинственная важность которой принимала в ее глазах почти фантастические размеры, Берта готова была лишиться чувств.

Странное, необъяснимое зрелище представилось внезапно ее глазам и вернуло ей исчезающие силы.

Входная дверь, которая была только притворена, но не заперта на ключ, вдруг открылась. На пороге показалась женщина в белом пеньюаре, бледная, с распущенными волосами и дико блуждающими глазами. Незнакомка прошла первую комнату и вошла в спальню, где были два негодяя.

При виде этого явления Жорж де Латур-Водье испустил крик ужаса.

В это время пламя горящей бумаги начало жечь ему пальцы. Не думая больше о письме, он выпустил его из рук, и письмо, упав на пол, погасло, сгорев лишь до половины.

Тефер смотрел на эту сцену с беспокойным видом человека, не понимающего, что происходит.

«Откуда могла взяться эта женщина? – спрашивал он себя. – Это удивительно, как она похожа на помешанную!»

Это и была помешанная! Это была Эстер Дерие, вдова Сигизмунда, пэра Франции, герцога де Латур-Водье!

– Убийца! – крикнула она, подходя к Жоржу.

Тот, бледный от ужаса, отшатнулся и схватил за руку Тефера.

– Пойдемте! Пойдемте скорее! – бормотал он, увлекая его. – Это она! Я ее узнаю!… Нам здесь нечего больше делать… Идемте!

Между тем безумная повторяла с возрастающим волнением:

– Брюнуа!… Да, это он… Это убийца в Брюнуа! Убийца!

Сенатор, а за ним и Тефер поспешно выбежали из комнаты и бросились на лестницу, забыв даже фонарь на столе.

Несколько секунд Эстер простояла неподвижно, как бы окаменев, потом нагнулась и, подобрав с полу остатки письма, машинально скрутила его между пальцами и спрятала на груди, как ребенок, прячущий любимую игрушку.