Текст книги "Сыщик-убийца"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

Ксавье де Монтепен
СЫЩИК-УБИЙЦА

Часть первая
АБЕЛЬ И БЕРТА

ГЛАВА 1

Пробило десять часов вечера; чудная ночь сменила жаркий сентябрьский день. На траве, недалеко от заставы Ла-Шапель, лежал какой-то человек; поддерживая голову руками, он прислушивался и внимательно следил за дорогой, которая проходит между Северной железной дорогой и дорогой в Сен-Дени.

Незнакомцу могло быть около шестидесяти лет, его густые седые волосы были острижены под гребенку, а длинная седая растрепанная борода придавала дикий вид смуглому лицу, на котором маленькие глазки сверкали, как глаза кошки.

Он был одет в синюю суконную блузу с кожаным поясом и сюртук неопределенного цвета; серая помятая шляпа валялась рядом с ним.

– Черт возьми! – прошептал он. – Жан заставляет себя ждать. Ему бы следовало быть здесь полчаса назад!

Этот незнакомец подозрительной наружности был некогда нотариусом в одном из маленьких городков недалеко от Парижа.

Кроме того, он имел состояние и мог бы, если бы захотел, жениться на богатой наследнице и стать родоначальником честных людей, но любовь к картам, вину и женщинам, соединенная с удивительным талантом подделывать подписи, была причиной его гибели.

Обвиненный и признанный виновным в семистах двадцати подлогах, Рауль Бриссон переселился в Брестский острог, сильно раздосадованный этим приключением, но нимало не исправленный и не раскаивающийся.

Его умение подделывать какой угодно почерк было его гордостью. Он любил рассказывать, как однажды в остроге его выпустили на свободу по приказу, присланному из Парижа из министерства юстиции, по приказу со всеми печатями и подписями, а между тем все было подделано, начиная от подписи и кончая почтовыми штемпелями.

Рауля поймали три дня спустя, когда обнаружилось, жертвой какой мистификации стало начальство острога.

Оставив Брест, он предлагал свой талант всякому, кто хотел заплатить.

Но с наступлением старости руки его начали дрожать, и бывший нотариус опустился до категории воров самого низшего сорта.

Вдруг на дороге послышался шум шагов.

Бывший нотариус стал прислушиваться с удвоенным вниманием.

Шаги приближались, но никого не было видно, так как, без сомнения, шедший держался в тени укреплений. Шум замолк, и через несколько мгновений послышался особенный свист, служащий сигналом ночным бродягам.

Рауль Бриссон ответил таким же свистом, тогда на некотором расстоянии показалась тень и стала взбираться на вал. Новопришедший был человеком самое большее лет сорока пяти, среднего роста и почти невероятной худобы; на нем была рубашка лодочника, висевшая, как на вешалке, а на голых ногах болтались синие суконные панталоны. Костюм отличался чистотой, волосы тщательно причесаны, а лицо, покрытое веснушками, было желто и бледно. Маленькие глаза, глубоко сидевшие, выражали хитрый цинизм. Синяя бархатная фуражка, сдвинутая на затылок, открывала выпуклый лоб, который, по словам френологов, указывает на присутствие большого ума, склонного исключительно ко злу.

Бывший нотариус, узнав при лунном свете того, кого ждал, изменил позу и уселся, скрестив ноги.

– Черт возьми! – сказал он. – Иди скорей. Ты опоздал на полчаса.

– Лучше поздно, чем никогда, – хрипло ответил человек-скелет. – Я мог и не прийти.

– Это почему, что случилось?

– Дело в том, что Филь-ан-Катр не захотел третьего участника. Он уверял, что его и меня вполне достаточно, и мы чуть было не устроились без тебя.

– Вот как! – с беспокойством прошептал Бриссон.

– Ты знаешь, что он имел на это право, – продолжал новопришедший. – Он нашел дело, от него зависит выбрать помощника.

– А теперь?

– Теперь все устроилось, я просил за тебя, и он согласился, хотя и не без труда.

– Отчего он не хотел меня брать?

– Он говорит, что ты стал мокрой курицей: теперь, когда твои руки дрожат, ты ни на что не годишься. Вот что значит старость!

– Что же, что я состарился, а все-таки я стою двух молодых.

– Это также и мое мнение, но Филь-ан-Катр думает иначе. Нельзя же всем нравиться!

– Но что же вы решили?

– Мы найдем Филь-ан-Катра в «Малой бойне» без четверти двенадцать; он там постоянно бывает.

– Он говорил тебе, в чем дело?

– Ни слова.

– Но ты все-таки знаешь?…

– Нет, я знаю только, что дело выгодное и, может быть, придется воспользоваться ножом.

Бывший нотариус вздрогнул.

– Убивать? – прошептал он испуганным голосом.

– Я сказал – может быть, и потом, какое тебе до этого дело?

– Я не люблю крови.

– Я также; даю тебе слово Жана Жеди: я никогда не убил бы никого для удовольствия, но когда надо, то делать нечего. Впрочем, можешь быть спокоен, тебя поставят сторожить, остальное – наше дело. А теперь идем, только по разным дорогам… Не надо, чтобы нас видели вместе слишком часто.

Рауль Бриссон встал и повернул налево, тогда как Жан Жеди пошел направо по улице Ла-Шапель.

«Малая бойня» – один из тех ужасных притонов, которых было много около заставы в то время, когда начинается наш рассказ.

Она помещалась рядом с заставой Ла-Шапель, в подвале одного старого дома, который впоследствии был разрушен, чтобы уступить место скверу. Лестница в двенадцать ступеней вела в это заведение, пользовавшееся очень дурной славой. Полиция постоянно наблюдала за ним. Так как это знали все, то можно было только удивляться, что его посещали люди, боявшиеся полиции, но всем известно, что такие места как-то особенно привлекают преступников.

Жан Жеди по прозвищу Соловей спустился по лестнице, прошел первую залу, освещенную двумя коптившими лампами, и вошел во вторую, освещенную таким же образом, в центре которой стоял грязный бильярд. По стенам размещалось около дюжины столов, занятых мужчинами, большинство которых казались разбойниками, и девушками последней категории, чье безобразие равнялось их цинизму.

Филь-ан-Катр играл на бильярде с молодым мальчиком лет семнадцати с красивым лицом и относительно изящной наружностью. Самому Филь-ан-Катру было лет двадцать пять. Высокий малый с правильным и приятным лицом не производил впечатления разбойника, способного на все, даже на убийство, с улыбкой на устах.

Он был одет, как зажиточный рабочий. Жан Жеди ударил его по плечу.

– А, это ты? – сказал тот. – Где же нотариус?

– Сейчас придет.

– Хорошо, садись и выпей, пока я закончу мою партию.

Жан Жеди сел на скамейку и приказал подать вина, а пять минут спустя Рауль Бриссон, по прозвищу Гусиное перо, в свою очередь вошел в залу как раз в ту минуту, когда Филь-ан-Катр заканчивал партию.

– Идемте, дети мои, – сказал он.

– Куда ты нас ведешь?

– В одно место, где мы можем поговорить по душам, к Биби. Биби – это я… Я пойду вперед, чтобы показать вам дорогу.

Вместо того чтобы войти в первую залу, Филь-ан-Катр направился к маленькой двери в глубине, выходившей в узкий коридор.

– Вы идете за мной? – спросил он, оборачиваясь.

– Конечно.

Действительно, бывший нотариус и Жан Жеди шли за ним по пятам.

– Стоп, – вдруг сказал Филь-ан-Катр. – Мы пришли, я здесь живу… временно…

Он открыл вторую дверь и зажег свечку, которая осветила узкую низкую комнату, куда воздух проникал через отверстие, выходившее на двор в два квадратных метра. Пол был земляной, стены выбелены известью, от сырости покрывшиеся плесенью.

Обстановка состояла из железной кровати, стола, комода и двух стульев. На столе стоял довольно большой чемодан, тщательно закрытый.

– Садитесь, – сказал Филь-ан-Катр, указывая своим гостям на постель, – поговорим…

– Нет ли чего-нибудь выпить? – скромно проговорил нотариус.

– Нет, мой милый, погоди немного, но вот табак: можешь курить.

Жан Жеди набил трубку, Филь-ан-Катр свернул папиросу, а Рауль Бриссон, верный своим старым привычкам, вынул табакерку и с шумом понюхал табаку.

– Итак, – начал Филь-ан-Катр, – дело серьезное, настолько серьезное, что должно принести нам не менее десяти тысяч на человека.

– Десяти тысяч франков? – повторил бывший нотариус, глаза которого засверкали.

– Да, старина! А может быть, и больше; и на эти деньги ты можешь приобрести контору. Это дело очень выгодное.

– Послушай, – перебил Жан Жеди, – об этом мы успеем поговорить, а теперь рассказывай дело.

– Сокровище спрятано на улице Берлин, – ответил Филь-ан-Катр.

– В доме, где несколько жильцов?

– Нет, в маленьком отдельном доме под номером 24.

– Как он расположен?

– Очень уединенно. Направо – строящийся дом, налево – сад, а сзади – пустырь; с этой стороны можно увидеть его через окна нижнего этажа.

– Отлично! – вскричал Жан Жеди. – При помощи алмаза стекольщика и куска воска очень легко сделать отверстие, просунуть в него руку и открыть окно. Я не без успеха применял такой способ и даже помню один день или ночь, когда это не удалось.

– Давно?… – спросил нотариус.

– Ровно двадцать лет назад. В 1837 году.

– О, это старая история.

– Совершенно верно, поэтому не будем говорить о ней и возвратимся к маленькому дому на улице Берлин. Убежден ли ты, что действительно сокровище существует?

– Сам видел…

– Интересно!… Расскажи, как.

– Три дня назад, вечером, я отправился на Северную железную дорогу, надеясь поживиться от какого-нибудь путешественника, но напрасно: кроме полиции в дверях, в зале было еще несколько переодетых сыщиков. Но тут стал подходить поезд из Кале, и я остался, сам не знаю, почему. Приехало очень немного, и все скоро вышли. Я уже хотел уйти, как вдруг увидел двух дам в дорожных костюмах. По всей вероятности, это мать и дочь, но мать была почти так же хороша, как и дочь… Самое большее сорок четыре – сорок пять лет и отлично сохранившаяся. Волосы черные, с синим отливом, а глаза такие, что могли бы зажечь угли.

Что касается молодой девушки, то ей, должно быть, лет семнадцать. Представьте себе маленькую блондинку, свежую, как роза.

У дамы с черными волосами был в руках маленький саквояж из красного сафьяна с серебряной застежкой, который привлек мое внимание. Я подошел к ним, сняв фуражку.

– Прикажете экипаж?

Дама оглядела меня с ног до головы.

– Вы комиссионер? – спросила она с легким английским акцентом.

– К вашим услугам, миледи!

– В таком случае, приведите два экипажа: для меня и для багажа.

– Бегу, миледи!

После таможенного осмотра дама сказала мне:

– Помогите перенести багаж и сядьте на козлы с кучером, чтобы помочь снять чемодан, когда мы приедем.

Я, конечно, исполнил ее приказание.

Саквояж из красного сафьяна продолжал интересовать меня, тем более что дама не выпускала его из рук: доказательство, что в нем – деньги. Прежде чем сесть на козлы, я подошел к дверцам кареты и спросил, точно лакей из богатого дома:

– Куда прикажете ехать, миледи?

– Улица Берлин, 24.

Фиакр покатился, и мы приехали к маленькому дому в три этажа, внутренние ставни которого были заперты.

Я соскочил с козел, чтобы помочь дамам выйти, но черноволосая вышла сама и, вынув ключ из кармана, открыла маленькую калитку. Случай мне показался благоприятным, и я решился сказать:

– Если позволите, миледи, я подержу саквояж: он вам мешает.

И стоило бы ей выпустить его на минуту, – я убежал бы, как заяц, но, к несчастью, она не согласилась.

– Не надо, – сухо ответила она. – Отворите эту дверь.

Я повиновался. Затем экипаж въехал во двор, где багаж был снят, тогда как дама открывала дверь дома.

– Значит, их никто не встречал? – вскричал бывший нотариус.

– Никто.

– Это очень странно.

– Тут ничего нет странного. Напротив, это совсем просто, – возразил Филь-ан-Катр.

Из разговора, который я подслушал между матерью и дочерью, я понял, что мать неделю назад приезжала в Париж, чтобы снять этот дом. Потом вернулась в Лондон за дочерью.

– Откуда ты знаешь, что она приехала из Англии? – спросил Жан Жеди.

– Знаю, так как на багаже было везде написано – «Лондон».

– Она англичанка?

– Должно быть. По надписям на чемодане я узнал, что ее зовут мистрисс Дик-Торн, но она говорит по-французски, как профессор, только с легким акцентом.

– Дик-Торн, – повторил бывший нотариус. – Это шотландская фамилия.

– Английская или шотландская, – все равно.

– Это правда, кончай.

– Конец так же прост, как и начало. Я помог кучеру внести чемоданы на второй этаж, где открыли ставни и я увидел, что обстановка отличная. Дама заплатила кучерам, которые ушли, совершенно довольные.

– А вы, друг мой, сколько я вам должна? – сказала она.

– Сто су, миледи!

– Сейчас. – Она открыла портмоне, но там ничего не осталось. – Не бойтесь, – сказала она, улыбаясь, – я вам сейчас заплачу.

Уверяю вас, что я был очень спокоен.

Тогда она открыла знаменитый саквояж.

– Что же там было? – поспешно спросил Жан Жеди.

– Ах! Дети мои, я чуть не упал в обморок и до сих пор не могу прийти в себя. Она вынула из саквояжа маленькую шкатулку, полную золотых монет различной величины. Там было на четыре или на пять тысяч франков.

– Черт возьми!

– Но это еще ничего!… В то время как она давала мне золотую монету в пять франков, я успел заглянуть в шкатулку и увидел четыре или пять толстых пачек банковских билетов.

– И ты не бросился на них? – вскричал Жан Жеди.

– А дамы-то, ты забыл про них?

– Их надо было оглушить.

– Я подумал об этом, но – нельзя!

– Почему?

– Кучера были еще на дворе и при малейшем крике вернулись бы и скрутили бы меня в один миг.

– Ты прав! Но все равно, деньги будут наши. Ты говоришь, что у них нет прислуги?

– Да, в тот вечер не было, но сегодня уже есть.

– Мужчины?

– Нет, две женщины.

– Ты в этом уверен?

– Совершенно уверен. Я недаром брожу вокруг дома вот уже два дня и наблюдаю за всеми, кто туда входит и выходит. Мать и дочь помещаются на втором этаже; кухарка и горничная – в мансардах над третьим. С этой стороны бояться нечего, мы можем приняться за дело в будущую ночь. Мы встретим всего четырех женщин или, лучше сказать, двух – мать и дочь; нам троим легко справиться с ними, если они будут иметь глупость проснуться во время нашего ночного визита и иметь неделикатность позвать на помощь. Но что вы скажете про дело?

– Оно начинается отлично, – заметил бывший нотариус.

Жан Жеди ничего не ответил, но задумался и опустил голову.

– Что с тобой? – спросил Филь-ан-Катр. – Разве тебя что-нибудь беспокоит?

– Да.

– Что же?

– Я думаю о том, что ты нам рассказал. Надо побольше узнать о них.

– Я за это отвечаю, – сказал Филь-ан-Катр, – или ты не понял? Мы будем иметь дело с одними женщинами.

– Это-то меня и беспокоит! – вскричал Жан Жеди.

– Почему?

– Я никогда не боялся мужчин, но женщины – другое дело.

– Ты их боишься?

– Да, боюсь.

– Почему?

– Двадцать лет назад одна барыня в Нельи проучила меня.

– Дурак!

– Она обманула меня, заставила убить человека и в конце концов меня же отравила.

– Что ты такое рассказываешь? – с удивлением спросил Филь-ан-Катр.

– Чистейшую правду, – ответил Жан Жеди, вздохнув и побледнев от воспоминаний. – Да, одна женщина поймала меня в тот момент, когда я пробрался в разбитое окно. Она была вооружена револьвером, и я не мог защищаться. Вместо того чтобы выдать меня королевскому прокурору, она сделала меня своим сообщником, или, лучше сказать, орудием, и затем не нашла ничего лучшего, как отравить, по всей вероятности, из страха, что я когда-нибудь найду ее и заставлю дорого заплатить за все…

– Ну! Она плохо знала свое дело, – перебил нотариус с громким смехом.

– Как это?

– Конечно! Она отравила тебя двадцать лет назад, а ты до сих пор здоров, как бык.

– Я три месяца был между жизнью и смертью и прихожу в ярость при одной мысли о перенесенных страданиях. Вот почему я боюсь женщин. Я предпочел бы четырех мужчин вместо одной женщины.

Бывший нотариус задумался.

– Эту женщину, – спросил он вдруг, – видел ты ее когда-нибудь снова?

– Никогда, хотя я и искал ее точно так же, как и ее любовника.

– Ты не знал их имен?

Жан Жеди пожал плечами:

– Ты спрашиваешь у меня глупости, старина. Если бы я знал их имена, я был бы теперь богат.

– Однако она жила же где-нибудь?

– В Нельи, в доме, который они сняли на неделю под фантастическим именем. Когда я вышел из госпиталя, их там уже не было и никто в городе не знал, где они, и не мог сообщить о них ничего.

И тем не менее, хотя с тех пор прошло уже двадцать лет, я все еще надеюсь. Только гора с горой не сходится! Конечно, это маловероятно, но я суеверен и мне кажется, что час мщения должен наступить и что он близок… Я не только хочу получить плату за совершенное преступление, но, главное, хочу отомстить за все, что она заставила меня выстрадать. Потребовав от меня убийства старика и ребенка, она хотела убить и меня, чтобы зажать мне рот.

Бывший нотариус вздрогнул.

– Старика? Ребенка?!

– Да, – глухим голосом ответил Жан Жеди. – Ты, вероятно, слышал о так называемом деле на мосту Нельи? Так его называли в газетах того времени.

– Дело на мосту Нельи! – вскричал, вздрогнув, Рауль Бриссон.

– Да, то самое. Я помню его, помню так, как будто это было вчера. Я никогда его не забуду. Один человек был обвинен в том, что убил своего дядю-доктора в окрестностях Парижа.

– В Брюнуа?

– Да, именно в Брюнуа. Я прочитал подробности этого процесса, выйдя из госпиталя на другой день после того, как Поль Леруа, племянник старого доктора, заплатил головой за преступление другого, так как он был невиновен…

– Ты говоришь, что Поль Леруа был невиновен?! – воскликнул бывший нотариус.

– Невиновен, как новорожденный ребенок.

– Ты в этом уверен?

– Конечно, так как я сам принимал участие в деле, за которое его приговорили.

– Ты был с мужчиной и женщиной, не так ли?

– Да, с той самой женщиной, которая отравила меня, дав выпить вина как будто для того, чтобы придать мне мужества в минуту, когда она давала мне нож.

– Опиши мне ее наружность.

– Высокого роста, брюнетка, очень красивая, с роскошными волосами и черными глазами, но с необыкновенно злым выражением лица.

– Волосы черные, почти синие – не так ли?

– Да.

– И дело было двадцать лет назад, в 1837 году в сентябре?

– Да.

– Двадцать четвертого сентября?

– Да, в одиннадцать часов вечера. Я всегда буду это помнить! – прошептал Жан Жеди, становившийся все более и более мрачным.

– Вы взяли мужчину на площади Согласия?

Жан Жеди кивнул.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Откуда ты все это знаешь?

– Знаю, потому что я писал письмо, в котором назначали свидание деревенскому доктору на площади Согласия.

– Но в таком случае, – вскричал Жан Жеди, – ты знаешь обоих, мужчину и женщину?!

– Я никогда не видел мужчину и только один раз видел женщину, когда она пришла заказать письмо, за которое заплатила десять луидоров. Если бы я мог угадать, что она хотела с ним сделать, я спросил бы двадцать.

– Тебе не пришло в голову следовать за нею?

Нотариус покачал головой.

– Во всяком случае, – продолжал Жан Жеди, – ты, по крайней мере, должен знать имя человека, чей почерк и подпись ты подделывал!

– Вместо подписи были только начальные буквы, – ответил нотариус.

– Но ты их не забыл?

– Нет, конечно.

– Говори же!

– Это было «герцог С. де Л. В.».

– Герцог! Черт возьми! Они хотели покончить с ребенком герцога, без сомнения, для того, чтобы получить его состояние.

– Конечно! И ты убил ребенка?

– Нет. Я убил мужчину и хотел утопить ребенка, но вдруг почувствовал сострадание. Что делать, человек не может быть совершенен. Но не в этом дело, вернемся к тому, что меня интересует. Ты знал начальные буквы и не старался угадать имя, которое под ними скрывалось?

– Нет, я искал.

– И что же, нашел что-нибудь?

– Да! При помощи геральдического альманаха я узнал, что эти буквы значили – герцог Сигизмунд де Латур-Водье, и на другой день узнал, что герцог умер…

– Убит?…

– Да, убит на дуэли.

– В таком случае, я ровно ничего не понимаю.

– Ну, а я, как бывший нотариус, все отлично понимаю. Ребенок – сын герцога, а у герцога был брат; ребенок мешал брату получить наследство. Но со смертью герцога и его сына последний из рода де Латур-Водье получил все состояние.

– Так, значит, этот молодец хотел убить меня с помощью своей любовницы?

– Очень может быть, что это не он и не его любовница, а люди, нанятые им.

– А! – прошептал Жан Жеди. – Вот что надо узнать! Можно ли это сделать?

– Конечно, – ответил Филь-ан-Катр, который до сих пор только слушал. – И мне кажется, дети мои, что мы напали на золотую жилу, на настоящие калифорнийские рудники.

– Я давно это знаю, – возразил нотариус, – сокровище существует, но добыть его нелегко.

– Почему?

– Потому что Мы не можем попасть в то общество, в котором вращаются эти люди.

– Ба! Жану Жеди достаточно немного приодеться, и он может попасть под каким-нибудь предлогом к нашему герцогу де Латур-Водье, чтобы постараться убедиться, не тот ли это самый, который жил в Нельи.

– К нему нечего ходить, – возразил Жан Жеди, – достаточно узнать, где он живет. Я встану у дверей и, поверьте, сумею узнать его.

– Эта идея недурна, – заметил Рауль Бриссон. – Раз ты убедишься, что это он, ты отправишься к нему, уже нисколько не стесняясь. Достаточно назвать себя, если он только знает твое имя.

– Да, он его знает и его любовница тоже, так как я рассказал им мою историю. Но мне нужна главным образом она, а не он.

– Когда ты найдешь одного, то сумеешь найти и другую.

– Нотариус, – спросил Филь-ан-Катр, – помнишь ли ты слово в слово содержание письма, которое писал деревенскому доктору?

– Я помню только то, что свидание было назначено на площади Согласия, у моста, вот и все.

– Досадно! Очень досадно!

– Но письмо у меня есть или, по крайней мере, было.

– Было?

– Да, копия. Я люблю порядок и всегда храню копии с бумаг, которые мне поручали подделывать, следовательно, эта у меня, так же, как и другие.

– Что же сталось с твоими бумагами?

– Все пропали.

– Когда?

– Пять лет назад я оставил их в трех чемоданах в залог…

– Кому?

– Хозяину квартиры, за которую не мог заплатить.

– Где эта квартира?

– На улице Реньо, 17.

– А за сколько они оставлены?

– За довольно большую сумму.

– За сколько?

– За пятьсот двадцать пять франков, не считая процентов.

Жан Жеди сделал гримасу.

– Черт возьми! Это немало, – сказал он.

– Во всяком случае, их надо достать, – заметил Филь-ан-Катр.

– Их можно достать, только заплатив.

– А ты знаешь, куда хозяин поставил твои чемоданы?

– Знаю, на четвертом этаже своего дома, в маленькой комнате, которую он держал для провинциальных родственников, приезжающих иногда в Париж.

– Нельзя ли туда забраться?

– Нельзя, эта комната прямо сообщается с его квартирой.

– И эти чемоданы стоят пять лет?

– Да, я встретил Шабуаго – так зовут хозяина дома – два месяца назад, и он сказал, что все ждет меня и что чемоданы стоят на том же месте.

– Мы об этом еще поговорим, – сказал Жан Жеди, – дайте мне подумать, а главное, для начала нужны деньги.

– Э! – вскричал Филь-ан-Катр. – Деньги у нас будут завтра вечером!

– Да! – прошептал Жан Жеди, нахмурив брови. – В доме, где четыре женщины… это мне совсем не нравится.

Филь-ан-Катр пожал плечами.

– Какие глупости, – сказал он, – ты раз наткнулся на ловкую барыню, – это еще не причина, чтобы всякая женщина походила на нее. Отвечай прямо, согласен ты идти с нами или нет?

– Конечно, согласен, я не пропущу случая поправить свои дела, но, признаюсь, иду туда неохотно.

– Будь спокоен, мой милый, мы сумеем с ними справиться.

– А если они проснутся?

– Тем хуже для них, – возразил Филь-ан-Катр.

– Не надо крови! Не надо крови! – пробормотал Рауль Бриссон. – Каторга еще туда-сюда, но эшафот… брр…

– Хорошо, мы постараемся избежать этого, но, во всяком случае, надо взять хорошие ножи. Жан Жеди возьмет с собой алмаз и кусок воска: это его дело. А ты, нотариус, – фальшивые ключи и отмычки: они могут понадобиться. Фонаря не надо, достаточно спичек, так как свечи стоят повсюду.

– А где мы соберемся?

– У заставы Клиши, у Лупиа, – ответил Филь-ан-Катр.

– А, на улице Акаций!

– Да.

– Там опасно.

– Почему?

– Полиция очень часто туда заглядывает, нас могут схватить.

– О! Этого нечего бояться. Мы пробудем там минут пять. Надо же нам где-нибудь собраться!

– В котором часу?

– В одиннадцать.

– А когда отправимся с визитом в дом мистрисс Дик-Торн?

– Между полуночью и часом, – это время самого крепкого сна.

– Итак, до завтра, – сказал, вставая, Жан Жеди.

Филь-ан-Катр пожал руки своим товарищам и выпустил их, но не через общую залу, а через маленькую дверь, выходившую из коридора прямо на бульвар.

– До свидания, – сказал нотариус Жану Жеди, – я иду спать.

– Куда это?

– В Монмартрские каменоломни. У меня нет ни гроша, чтобы заплатить за ночлег.

Жан Жеди порылся в кармане и вынул серебряную монетку.

– Бери, – сказал он, – вот двадцать су. Монмартрские каменоломни – настоящая мышеловка: тебя непременно там арестуют.

– Благодарю, я отдам тебе эти деньги завтра, после операции, а теперь отправлюсь в маленький домик на улице Фландр. Это совсем приличное место.

Двое негодяев простились, и Жан Жеди отправился на улицу Винегрие, где он жил. Идя вдоль канала Сен-Мартен, он думал о том, что узнал от Рауля Бриссона о преступлении на мосту Нельи.

«Терпение, – думал он. – Я ждал двадцать лет, не отчаиваясь, и случай доставил мне сегодня то, чего не могли все мои розыски. Я им воспользуюсь, но подумав и осторожно. Моя тайна должна дать не только мщение, но и богатство… Это дело, которым я хочу воспользоваться один… Бывший нотариус рассказал, что между его бумагами находится копия письма, написанного двадцать лет назад, чтобы завлечь деревенского доктора в западню. Эта бумага мне необходима, и я во что бы то ни стало ее добуду. Когда же она будет у меня, я стану действовать».

Во время этого монолога Жан Жеди дошел до дома. Он сейчас же лег и проспал до утра самым спокойным сном, который дает только спокойная совесть.

ГЛАВА 2

Красивая женщина с черными волосами и глазами, мать прелестной блондинки с голубыми глазами, была французско-итальянского происхождения. Имя Дик-Торн было именем ее мужа, богатого шотландца, жившего в Лондоне. Этот шотландец, потеряв почти все свое состояние в неосторожных предприятиях, не имел силы пережить разорение и умер от горя. Вдова оплакивала его, но главным образом занялась тем, чтобы спасти хоть какие-нибудь остатки состояния от постигшего их крушения. Ее единственной целью и желанием было приехать в Париж.

Молодую девушку, красоту которой Филь-ан-Катр не преувеличивал, звали Оливия.

За две недели до переезда в Париж мистрисс Дик-Торн приезжала туда одна, чтобы снять дом, который был бы роскошно меблирован и находился бы в аристократической части Парижа. Дом на улице Берлин соединял в себе все эти условия, и она сняла его, заплатив за полгода вперед. Затем вернулась в Лондон за дочерью и за вещами. По особой причине она не взяла с собой никого из английской прислуги.

На другой день после приезда красивая вдова наняла горничную и кухарку, но это было сделано только на время, так как она решила поставить свой дом на широкую ногу: завести лошадей, экипажи, кучера и лакея.

Был полдень. Мистрисс Дик-Торн сейчас же после завтрака заперлась в маленькой комнате, которая служила ей будуаром и курительной, так как она курила папиросы.

Сидя перед бюро из черного дерева с инкрустациями из слоновой кости и меди, она приводила в порядок бумаги, вынутые из черного кожаного бумажника. Она доставала их одну за другой и укладывала в один из ящиков. Это было метрическое свидетельство о рождений дочери, свидетельство о кончине мужа, паспорт и счета. Сделав это, она снова взяла бумажник. В одном из его отделений лежало несколько писем и большой конверт, запечатанный тремя печатями с гербом и герцогской короной. На самой верхней части конверта был разрез. Мистрисс Дик-Торн оставила конверт в бумажнике, но вынула из него бумаги и пробежала их.

– Ну, – сказала она вслух с торжествующей улыбкой, – этого более чем достаточно для того, чтобы герцог Жорж де Латур-Водье снова стал, когда я захочу, послушным слугой своей бывшей любовницы и сообщницы Клодии Варни и повиновался бы, как прежде, всем моим желаниям. Если он все забыл – тем хуже для него, так как я все помню.

Красивая вдова встала и начала ходить большими шагами по будуару.

– Вы богаты, господин герцог, – продолжала она, зло улыбаясь, – вы страшно богаты и не менее неблагодарны. Служа вам тогда, я трудилась для себя. Моя преданность была эгоистична, я нисколько вас не любила и получила слишком маленькую часть из наследства вашего брата. Я покорно смирилась с разрывом, которого вы желали!… Вы не слышали обо мне ничего до тех пор, пока мое богатство равнялось вашему, и жили спокойно, по всей вероятности, убежденный, что между нами все кончено, и кончено навсегда…

Мистрисс Дик-Торн мрачно улыбнулась.

– А! Герцог, как вы ошибаетесь! В настоящее время я разорена и мне нужно два состояния: одно – для меня, другое – для моей дочери. Я рассчитываю на вас, чтобы получить их… и хотела бы посмотреть, как вы мне откажете. Я теперь та же, какой вы меня знали двадцать лет назад; годы прошли надо мной, не парализовав моей энергии, не уменьшив моей ловкости! Вы найдете, что Клодия Дик-Торн настоящего времени почти так же хороша, как Клодия Варни 1837 года, бывшая любовница маркиза Жоржа де Латур-Водье, брата и наследника герцога Сигизмунда!

Она положила обратно в бумажник прочитанные ею письма и, открыв стоявший перед нею саквояж, вынула пачку банковских билетов, которые положила в бюро.

– Это все, что у меня есть, – продолжала она. – Восемьдесят тысяч франков! Пустяки! Большую часть я истрачу на то, чтобы поставить свой дом на хорошую ногу. Мне следует действовать скорее и идти прямо к цели, если я не хочу оставаться без гроша… К счастью, мой план составлен, и не пройдет месяца, как я приведу его в исполнение.

Затем она положила бумажник на пачку банковских билетов, задвинула ящик и заперла бюро маленьким ключиком, бывшим на связке, с которой она никогда не расставалась.

В эту минуту тяжелый экипаж остановился на улице, послышался звонок, и две минуты спустя в дверь будуара тихонько постучались.

– Кто там? – спросила вдова.

– Это я, мама, – отвечал свежий голос.

– Войди, милая.

– Не могу, дверь заперта изнутри.

– Да, это правда.

Мистрисс Дик-Торн встала, отворила дверь и поцеловала дочь в лоб.

– Что такое, дитя мое? – спросила она.

– Мама, привезли наши вещи.

– Хорошо, я сейчас приду.

Вдова пошла вслед за дочерью.

Присланные вещи состояли из полдюжины чемоданов и двух длинных плоских ящиков, относительно легких, на которых большими буквами было написано: «Осторожнее!» В этих ящиках были портреты в натуральную величину Ричарда О'Донеля Дик-Торна и Клодии Варни, его жены. Картины были написаны одним из знаменитых английских художников и стоили не менее тысячи фунтов стерлингов. Клодия дорожила ими как произведениями искусства, а своим – как верным изображением ее самой в полном блеске красоты. Кроме того, она хотела выставить напоказ внушительную фигуру покойного мужа, который всю жизнь был типом совершенного джентльмена, и красивой вдове казалось, что это придаст ей вес.