Текст книги "Сыщик-убийца"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

– По возвращении в Париж я пошлю за ним фургон.

Оставим их заниматься своим делом и попросим читателей в дом на улице Святого Доминика, куда вернулся герцог Жорж.

Многочисленные слуги герцога нашли его постаревшим и изменившимся, но утомление от продолжительного путешествия вполне объясняло впалые глаза, худобу и морщины.

«Отец очень неосторожен, – думал Анри. – В его возрасте надо беречь себя».

В первый день герцог Жорж не выходил из дома и не оставлял кабинета, погруженный в чтение многочисленной корреспонденции, накопившейся в его отсутствие.

На другой день, подумав, что известие о его приезде уже распространилось, он счел нужным сделать несколько визитов.

Естественно, что его стали расспрашивать о путешествии. Он заранее все продумал и отвечал так, что подтвердил всеобщие предположения, что причиной его отъезда было тайное политическое поручение большой важности.

Тефер не подавал признаков жизни, и сенатор был очень рад этому.

«Нет известий, значит, все хорошо», – думал он.

На третий день, перед завтраком, лакей подал ему письмо, почерк заставил его вздрогнуть.

Письмо было от Клодии.

Дрожащей рукой он разорвал конверт.

« Дорогой герцог! Я знаю о вашем возвращении и надеялась, что вы приедете ко мне первой, и, признаюсь, даже рассчитывала на это, но вижу, что ошиблась. Вы меня забываете, чего я не потерплю. Необходимо, чтобы через четыре дня брак Анри был расстроен, а новый, обещанный мне, заключен. Это необходимо. Не забудьте!

 Ваш друг, Клодия».

Цепь, сковывавшая герцога, снова натянулась.

– О, – прошептал он, – почему я не могу уничтожить эту женщину так же, как и других? Я ненавижу ее, но должен повиноваться!

Он сжег письмо. В эту минуту ему доложили, что завтракать подано, и он пошел в столовую, где его ждал Анри.

Герцог решил покончить с этим делом как можно скорее, поэтому решил поговорить с сыном.

Сам Анри дал ему повод заговорить об этом.

– Отец! – сказал он. – Вы, кажется, сделали вчера много визитов?

– Да.

– Позвольте узнать, видели ли вы графа де Лилье?

– Нет.

– Я очень сожалею об этом; граф знает о вашем возвращении, и я боюсь, что он может и даже должен найти подобную небрежность оскорбительной.

– Это не небрежность или, лучше сказать, небрежность, сделанная нарочно.

Молодой человек посмотрел на отца с удивлением и беспокойством.

– Я вас не понимаю. Как, вы нарочно оскорбляете графа, на дочери которого я женюсь?

– Ты еще не женился.

– Конечно, но это не замедлит…

– Кто знает!…

Удивление Анри превратилось в недоумение.

– Вы предполагаете, что этот брак не состоится?! – вскричал он.

– Брак, о котором ты говоришь, никогда не был вполне одобрен мною.

– Что вы говорите, отец!

– Истину.

– Мне кажется, что я сплю.

– Ты нисколько не спишь. Сознаюсь, что я не противился, потому что моя любовь к тебе доходит до слабости, но мне было неприятно, когда ты влюбился в Изабеллу де Лилье.

– Но ведь она прелестна!

– Просто красота молодости.

– Ее отец – ваш друг!

– Допустим, но в дружбе есть много степеней. Дружба, которую мы с графом чувствуем друг к другу, не особенно прочна. Видел ли ты, чтобы мы были согласны хоть в чем-то?

– Конечно, исключая политические вопросы, но это не имеет значения.

– Не имеет значения! Напротив, эти вопросы имеют самое важное значение для меня. Граф – человек благородный, но его суждения до крайности ложны. У него революционный взгляд…

– Вы хотите сказать – либеральный…

– Одно другого стоит. Он хвастается тем, что принадлежит к оппозиции, следовательно, он враг правительства, которое я поддерживаю. Я много думал во время моего путешествия и понял, что союз между двумя семействами, главы которых в день возмущения могут очутиться лицом к лицу в противоположных лагерях – невозможен.

Анри не перебивал отца, но был очень бледен, и дрожание губ доказывало его внутреннее волнение.

– Отец! – отрывисто сказал он. – Должен ли я понять ваши слова так, что вы берете обратно ваше согласие на мой брак с Изабеллой?

– Я никогда не давал его, а если бы дал, то взял бы обратно.

– Вы оскорбляете графа!

– Если он сочтет себя оскорбленным, то может требовать удовлетворения.

– Вы оскорбляете его дочь!

– Тут нет оскорбления, так как дело идет не о ней.

– Но я люблю ее!

Сенатор пожал плечами.

– Вы еще ребенок, – сказал он, – и в ваши годы любовь не может пустить глубоких корней. Вы ее забудете.

– Никогда!

– Вы забудете, потому что это необходимо. Забудете, потому что я этого хочу.

– Вы не имеете права требовать от меня жестокой и несправедливой вещи!

– Жестокой и несправедливой? – повторил старик.

– Да, отец!

Герцог нахмурился. Лицо его приняло суровое выражение.

– Не забудьте, Анри, кем вы были бы без меня и кем стали благодаря мне. Я взял вас из воспитательного дома, чтобы дать знаменитое имя и богатство. Я сделал из вас своего сына и имею над вами права отца; через усыновление мои предки стали вашими. Вы должны заботиться об их чести, которая оставалась незапятнанной в течение веков, и я обязан помешать вам запятнать ее.

– Богу известно, как я благодарен вам за ваши благодеяния! Но как можно допустить, что я опозорю имя ваших предков, женясь на дочери честного человека, которого уважают даже его политические соперники!

– Я не думаю спорить с вами, я приказываю.

– Итак, потому что мнения графа не сходны с вашими, вы хотите разбить мое сердце, заставить отказаться от счастливого будущего?

– Это необходимо, потому что я так хочу, повторяю вам.

– Отец, вы жестоки, безжалостны, но вы высказали вашу волю. Я вам всем обязан и не буду неблагодарным. Я дорого плачу за имя и состояние, но не торгуюсь: я исполню вашу волю!

Герцог Жорж вздохнул свободнее; он не надеялся так легко победить сопротивление своего приемного сына.

– Теперь я вижу тебя таким, каким ты должен быть, – сказал он нежным тоном. – Я благодарен тебе за послушание, на которое и рассчитывал, и не замедлю вознаградить за него. Не думай, что я осуждаю тебя на безбрачие, напротив, я с нетерпением жду наследника нашего имени. Я думаю о твоем браке и нашел тебе жену.

– Жену? – повторил Анри. – Жену мне?

– Да, дитя мое, прелестную девушку.

– Я никогда не женюсь.

– Когда ты узнаешь, о ком я говорю, ты изменишь мнение.

– Я не хочу ничего знать! Не хочу знакомиться с этой девушкой!

– Ты уже знаешь ее и, как кажется, даже ухаживаешь за ней!

Анри не мог угадать, что дело идет об Оливии.

– Это для меня загадка.

– Загадка, которую легко разгадать, – сказал герцог. – Собери свои воспоминания о хорошенькой блондинке, у которой мать еще молода и вдова одного джентльмена, которого я уважал. Понял?

– Нет, отец, я ничего не понимаю. Кто эта девушка?

– Ты шутишь! Четыре дня назад ты был на улице Берлин…

Молодой человек вздрогнул и с ужасом поглядел на отца.

– На улице Берлин? – повторил Анри. – Надеюсь, вы не говорите о мистрисс Дик-Торн и ее дочери? Скажите скорее, что нет.

Сенатор смутился: ужас его сына был слишком очевиден, и герцог вспомнил, что Клодия говорила ему о некоторых вопросах Анри, по меньшей мере странных, по поводу эпизода с живой картиной, и ему пришло в голову, что, может быть, молодой человек подозревает мистрисс Дик-Торн в преступлении на мосту Нельи. Но это казалось невозможным.

Заставив замолчать свое волнение, герцог твердым тоном отвечал:

– Да, я говорю об этих дамах и не понимаю твоего удивления.

Анри вскрикнул от ужаса и отвращения:

– Вы хотите заставить меня жениться на дочери этой женщины?

– Конечно.

– Для нее я должен пожертвовать своей чистой любовью к Изабелле! Нет, это невозможно!

– Ты говоришь, невозможно?

– Вы, значит, не знаете мистрисс Дик-Торн. Не знаете ее прошлого…

Сомнение было невозможно: Анри знал или, по крайней мере, угадывал что-то о ней, и герцог хотел сейчас же убедиться в этом.

– Ты сумасшедший, – сказал он.

– Если бы я был сумасшедшим, отец, то я меньше страдал бы, чем страдаю теперь. Впрочем, мне достаточно сказать несколько слов, и вы сами с ужасом откажетесь от неисполнимого плана.

– Объяснись, пожалуйста, почему имя мистрисс Дик-Торн произвело на тебя такое впечатление.

Герцог был видимо взволнован, но относительно причины этого волнения можно было ошибаться.

Вместо того чтобы ответить, Анри стал спрашивать:

– Вы давно знаете мистрисс Дик-Торн?

– Да, около девятнадцати лет. Я знал ее в Италии молодой девушкой; затем видел в Париже, где она временно жила. Наконец, я встретился с нею в Англии, когда она была замужем за одним богатым джентльменом, которого я уважал в высшей степени.

– Но знаете ли вы, что делала мистрисс Дик-Торн до вашего знакомства с ней?

– Она вела независимую жизнь, которую позволяло ей ее состояние.

– Вы не справлялись о ее прошлом?

– Все говорили, что оно безупречно;

– И все ошибались. Эта женщина с изысканными манерами – презренное существо… преступница.

– Преступница?… – повторил герцог, представляясь удивленным и испуганным.

– Да, сообщница убийц.

– То, что ты говоришь, – безумие.

– Нет, отец. Та, которая теперь называется мистрисс

Дик-Торн, двадцать лет назад приказала убить одного человека на мосту Нельи и сама присутствовала при совершении преступления… Она вооружила руку убийцы и затем пыталась отравить его.

Герцог пожал плечами и недоверчиво засмеялся.

– И правосудие не преследовало ее? – спросил он. – Согласись, что это невероятно.

– Правосудие было введено в заблуждение обманчивой внешностью; из-за ее преступления пострадал невиновный.

– Безумно и невозможно!…

– А между тем это так.

– Попробуй доказать!

– У меня есть доказательство…

Герцог вздрогнул от ужаса.

– Доказательство?… – прошептал он. – У тебя есть доказательство?…

– Да, живое; и я воспользуюсь им, чтобы потребовать от суда восстановления честного имени мученика.

– Но о каком доказательстве ты говоришь?

– У этой женщины были два сообщника: первый, которого она хотела убить, жив и заговорит, когда придет время; другой – еще более подлый – прибавляет к прежнему преступлению новые и тем достигнет того, что будет осужден, тогда как прежнее преступление покрыто сроком давности. Он воображает, что хорошо скрылся, но мы напали на его след, и не сегодня завтра он будет в наших руках… Вы понимаете, что перед такими людьми мистрисс Дик-Торн даже не будет пытаться сохранить свою бесполезную маску. Эта презренная много лет обманывала вас, точно так же, как обманывала меня в течение нескольких дней. К счастью, случай объяснил мне все, а я, в свою очередь, объясняю это вам… Если надо отказаться от Изабеллы, я исполню ваше желание, но вы не будете говорить мне больше ни об этой женщине, ни о ее дочери!…

В эту минуту кто-то постучался в дверь.

– Войдите, – едва слышным голосом сказал герцог.

В комнату вошел лакей.

– Господин доктор Лорио желает видеть маркиза. Как кажется, дело очень важно.

– Проводите доктора ко мне в кабинет, – сказал Анри, – я сейчас приду туда.

Лакей вышел.

Герцог де Латур-Водье, мрачный и взволнованный, опустился в кресло. Он должен был внушать сострадание всякому, кто не знал причины его волнения.

– Я вижу, что сообщенное мною известие сильно поразило вас, отец, – сказал молодой человек. – Я понимаю ваше печальное изумление, но вы должны были знать все, чтобы сторониться этого дома на улице Берлин.

Сенатор молча наклонил голову, а Анри вышел, чтобы идти к доктору.

Оставшись один, герцог вдруг оживился, он встал и в волнении начал ходить по комнате.

– Как он узнал все это и чего стоят его доказательства?… Жан Жеди, которого он считает живым, умер. Рене Мулен не может ничего доказать. Эстер Дерие – неизлечима и навсегда разлучена со светом… Он считает, что напал на след неизвестного сообщника, но он ошибается: моего следа не существует… Как думает он защитить имя Поля Леруа и кто поручил ему это дело? Мать умерла, сын также, Берта умерла, кто же имеет право в настоящее время требовать пересмотра процесса?… Я не вижу никого, какой-то хаос окружает меня!… Неужели Анри станет обвинять меня, своего приемного отца и благодетеля? Какие пустяки!… Если бы он когда-нибудь узнал, что герцог де Латур-Водье был сообщником Клодии Варни, то он замолчал бы и замял дело. С этой стороны мне нечего бояться… Но Тефер должен знать, что происходит…

Герцог позвонил и приказал запрягать лошадей.

Между тем Анри вошел в кабинет, где его ждал Этьен Лорио.

– Я знаю, почему ты пришел. Приезд моего отца принудил меня отложить следствие, которое мы должны произвести вместе, прежде чем подать жалобу императорскому прокурору.

– Особенно спешить нет надобности, – возразил доктор. – Время не потеряно даром: все те, кого ты должен расспрашивать, благодаря Богу, в состоянии отвечать.

– Что Жан Жеди?

– Он почти вне опасности.

– А Эстер Дерие?

– Выздоровела.

– С улицы Берлин нет ничего нового?

– Ничего, мистрисс Дик-Торн не подозревает громового удара, который поразит ее.

– Значит, все к лучшему. Я буду ждать тебя сегодня вечером в кафе «Ротонда» в Пале-Рояле. Ты придешь вместе с Рене Муленом, и мы отправимся на улицу Ребеваль.

– Хорошо. А теперь позволь мне поблагодарить тебя…

– Благодарить!… Я, право, не понимаю, за что?

– Я узнал наконец, что получил место ординатора в Шарантоне по твоей просьбе, и от всей души благодарю тебя за это.

– Я полагаю, что, в случае надобности, ты сделал бы то же самое для меня…

– Да, конечно.

– Поэтому ты видишь, что тут нет ничего неестественного, и не будем больше говорить об этом.

– Пожалуй, но я не забуду… Я видел префекта полиции и получил от него позволение взять Эстер Дерие к себе. Угадай, куда я ее отвез?

– К себе?

– Нет, к Берте.

– На Университетскую улицу?… – с удивлением воскликнул Анри.

– Да, в твой павильон, где через несколько часов ты можешь получить от нее ответы на те вопросы, которые я задам ей в твоем присутствии.

– Ты уже знаешь что-нибудь из ее истории?

– Нет, так как до сих пор я держал ее в состоянии дремоты.

– Путь, по которому нам надо следовать, уже начертан, – сказал Анри. – Я уже привел в порядок показания мадемуазель Берты и Рене Мулена, и мне надо немного времени, чтобы прибавить к ним показания Жана Жеди и Эстер Дерие, если, как ты полагаешь, они могут быть нам полезны. Тогда, не теряя ни минуты, я отправлю мою записку и жалобы императорскому прокурору, который очень расположен ко мне. Дело будет рассмотрено очень скоро, виновники преступлений, совершенных над Жаном Жеди и мадемуазель Леруа, будут арестованы, признаны судом виновными и приговорены. Мы воспользуемся этим новым следствием для того, чтоб потребовать пересмотра старого процесса, необходимого для восстановления честного имени Пьера Леруа. И нет сомнения, мы добьемся успеха.

Этьен с жаром пожал руку друга.

– Итак, до вечера, дорогой Анри, – сказал он. – Еще раз благодарю тебя. – И доктор отправился на Университетскую улицу, к своим больным.

Берте было гораздо лучше, и она сидела у изголовья Эстер, которая все еще находилась в дремоте, мешавшей ей собраться с мыслями.

Доктор сообщил Берте о разговоре с Анри де Латур-Водье и о том, что было решено сделать в тот вечер.

– О! Друг мой! – сказала Берта умоляющим тоном. – Не правда ли, я достаточно сильна, чтобы сопровождать вас на улицу Ребеваль?

– Подумали ли вы о том, что говорите? – вскричал молодой человек почти с ужасом.

– Подумала, и мне очень хочется привести это в исполнение.

– Рассказ Жана Жеди разбудит в вас мрачные воспоминания, которые могут быть для вас вредны.

– Не бойтесь! Чтобы осмелиться верить в восстановление честного имени моего отца, я должна собственными ушами слышать признание Жана. Доставьте мне эту радость! Я прошу у вас ее во имя моего отца, во имя Абеля, который вас любил!…

– Пусть будет по-вашему! Я знаю, что, напрасно соглашаюсь, но не могу отказать. Вы пойдете с нами сегодня вечером, но сначала должны выпить лекарство, которое приготовит Франсуаза: оно удвоит ваши силы.

Он прописал рецепт и, еще раз обещав Берте приехать за нею в семь часов, отправился к Рене Мулену.

ГЛАВА 22

Агент Леблонд, которому поручили следить за Тефером, отлично знал хитрость этого человека, но и сам был довольно ловок и только искал случая доказать свои способности. Случай представился, и он с жаром ухватился за него.

Вернувшись из префектуры домой, он снова вышел в костюме продавца старого платья с отлично загримированным лицом, так что лучший друг не узнал бы его.

Леблонд знал адрес Тефера и решил бродить вокруг его -дома. Зная, что в доме нет привратника, он хотел прежде всего сделать обыск у своего бывшего начальника, который много раз дурно обращался с ним и к которому он чувствовал сильное нерасположение.

Он ничем не рисковал, пробираясь в квартиру Тефера, так как если бы даже его случайно застали, то не могли бы обвинить в воровстве, потому что ему нетрудно было доказать, что он действует в интересах порученного ему дела. Вследствие этого, он отправился на улицу Пон-Луи-Филипп, громко крича:

– Платья!… Платья! Старые платья продать!…

Пройдя два-три раза перед воротами, он, наконец, заметил выходящего Тефера.

Полицейский, одетый в свой обычный костюм, спокойным шагом двинулся по направлению к набережной.

Леблонд шел за ним в течение четверти часа, затем поспешно вернулся назад, вошел в дом и поднялся по лестнице. Он сам часто приносил Теферу донесения и, не колеблясь, остановился перед дверью на третьем этаже.

Тут он прислушался и, успокоившись царствовавшей вокруг тишиной, вынул из кармана кусок воска и хотел снять слепок с замка, как вдруг неожиданный шум заставил его вздрогнуть: он услышал скрип ступеней внизу.

– Кто-то идет? – прошептал он. – Меня могут застать!… Может быть, посетитель войдет в квартиру ниже… Впрочем, мы это сейчас увидим.

Леблонд наклонился и, к величайшему своему удивлению, увидел внизу хорошо одетого человека.

– Черт возьми! Какой франт! – прошептал он. – К кому может идти этот господин?

Не желая быть застигнутым врасплох, агент поспешно поднялся на четвертый этаж, стараясь не шуметь.

Посетитель продолжал подниматься. На третьем этаже он остановился на том же месте, на котором только что стоял агент, и позвонил.

Наклонясь вниз через решетку лестницы, Леблонд наблюдал за ним.

«Милорд идет к Теферу, – подумал он. – Странно! Неужели мне с первого раза удастся напасть на какое-нибудь открытие? Это было бы большим счастьем!…»

Прошло несколько мгновений. Герцог де Латур-Водье позвонил во второй раз.

Внутри все было тихо. Тогда он три раза слегка постучал: то же молчание.

Сенатор сделал жест досады и затем, вынув из кармана записную книжку, вырвал листок и написал на нем несколько слов. Затем он наклонился и, сложив бумажку вдвое, сунул ее под дверь Тефера и тотчас спустился, вышел на улицу и сел в экипаж, ожидавший его на углу улицы Святого Антуана.

Леблонд не пропустил ни одной подробности.

«Все хорошо, – подумал он. – Нет сомнения, я узнаю многое».

Он поспешно сбежал по лестнице, вышел из дома, направился на улицу Святого Антуана и, придя в скобяную лавку, купил кусок железной проволоки.

Затем вернулся в дом Тефера, поднялся на третий этаж, согнул купленную им проволоку крючком и, засунув ее между дверью и полом, без малейшего труда вытащил записку. Поспешно положив ее в карман, он вышел на улицу, зашел в табачную лавку и, развернув, прочел следующие строки: «Я вас буду ждать в доме на улице Сент-Этьен, в Батиньоле. Предупредите на улице Берлин. Оттуда тоже должны приехать. Дело большой важности».

– А! – прошептал агент, физиономия которого сияла. – Это свидание по всем правилам. «Предупредите на улице Берлин»… Дело усложняется. Подписи нет. Но не все ли равно? Мы скоро узнаем того, кто написал эти четыре строчки. Скорее в префектуру.

Когда Леблонд пришел в префектуру, начальник полиции только что приехал из Баньоле.

– Есть новости? – спросил он агента, которого едва узнал в его костюме.

– Да.

– Что-нибудь важное?

– Полагаю, да, впрочем, вы сами увидите.

Леблонд подал ему найденную под дверью записку.

– Где вы нашли это? – вскричал патрон, прочитав.

– У Тефера.

– При каких обстоятельствах?

Агент рассказал.

– Хорошая новость! – сказал начальник. – Очевидно, мы нашли ключ к загадке.

– Что теперь прикажете делать?

– Вернитесь к Теферу, положите записку туда, откуда взяли, и приходите сюда. Я уведомлю префекта, императорского прокурора и дам приказания.

– Слушаюсь.

И мнимый торговец старым платьем поспешно вернулся на улицу Пон-Луи-Филипп.

В то время как все описанное нами происходило в префектуре, напротив воспитательного дома остановился фиакр.

Сойдя с козел, кучер поручил комиссионеру смотреть за лошадью.

Это был Пьер Лорио, вернувшийся из своего маленького путешествия в провинцию.

Сторож остановил его вопросом, что ему надо.

– Мне нужна справка.

Сторож указал ему бюро справок.

Старший чиновник был маленьким старичком, который в течение тридцати лет сидел на одном и том же кожаном стуле. Он принял Пьера с добродушной любезностью.

– Я хотел бы узнать, что стало с ребенком, доставленным сюда, – сказал Пьер.

– Когда?

– О! Это было давно: ночью 24 сентября 1837 года.

– Зачем вам эта справка?

– Просто мне нужно знать…

Чиновник улыбнулся:

– Я хорошо понимаю, что вы имеете желание знать. Но мне нужно знать причину этого желания. Вы родственник или знаете его семью?

– Хорошо. Я вам все объясню. Вот в чем дело: это я принес ребенка и, вследствие случая, имею повод думать, что могу найти его родителей…

– Одним словом, вы желаете знать, жив ли ребенок?

– Прежде это, а затем, где можно его найти, если мы действительно отыщем его семью.

– Хорошо, представьте вашу просьбу на гербовой бумаге, точно указав день и час сдачи ребенка, и, кроме того, прибавьте еще какое-нибудь указание, которое сделало бы невозможной ошибку.

– Но, сударь, все это очень сложно, а вам было бы так легко ответить мне сейчас же – стоит только посмотреть в книгу.

– Эти формальности необходимы, – ответил старик.

– Видите ли, дело в том, что мне нужно скорее знать… Не можете ли вы обойтись без формальностей?

Чиновник улыбнулся.

– О! Это невозможно! Таковы наши правила, но чтобы сделать вам приятное, я дам вам лист гербовой бумаги и под вашу диктовку сам напишу просьбу, которую отнесу к директору, который выразит на нее свое согласие, и тогда я отвечу вам точно так же бумагой. Эта официальная бумага будет иметь для вас большую важность.

– Когда могу я ее получить?

– В шесть часов, после закрытия бюро.

– Черт возьми! В шесть часов я занят! Не можете ли вы прислать ее мне с комиссионером? Я оставлю деньги.

– Конечно!

– Благодарю вас. Идите за бумагой и пишите.

Под диктовку чиновник написал следующее:

« Я, Пьер Лорио, кучер и содержатель фиакров, живущий в Париже на улице Удино, 9, сим утверждаю, что ночью 24 сентября 1837 года, в два часа ночи, я отдал в воспитательный дом ребенка мужского пола, которому казалось около двух лет; к платью ребенка я пришпилил бумажку с номером 13. Он был найден мною за час до того под воротами одного дома на Елисейских полях. Желая знать, что с ним сталось, я имею честь просить администрацию дома ответить на следующие вопросы:

Во-первых, под каким именем был записан ребенок? Во-вторых, жив он или умер? И в-третьих, если жив, то где находится и чем занимается?

Я заявляю, что имею причины предполагать, что могу найти его родителей».

– Это все, что надо, – сказал чиновник, – подпишите, и все будет кончено.

Пьер Лорио подписал свое имя с большим росчерком, поблагодарил и ушел.

– Сегодня вечером, – прошептал он, – я узнаю, что сталось с ребенком.

В тот же самый вечер, в девять часов, Анри де Латур-Водье, в сопровождении доктора и Рене, должен был отправиться к Жану Жеди.

Старый вор сильно изменился. Но он жил, несмотря на ужасную рану, которая должна была быть смертельной.

Этьен употребил все свои знания, чтобы облегчить состояние больного и дать ему возможность отвечать на вопросы адвоката и подписать заявление.

Сиделка, приведенная доктором, исполняла свои обязанности с аккуратностью и безупречным усердием. Она сама делала перевязки, и ее ловкость указывала на большой навык.

Жан Жеди сидел в кресле перед камином, в котором горел яркий огонь. Мадам Урсула – так звали сиделку – готовила бульон.

– Итак, – спросил раненый слабым голосом, – вы думаете, что я выздоровлю?

– Я убеждена в этом, господин Жан.

– Может быть, вы говорите так, чтобы успокоить меня?

– Нет, даю вам честное слово; доктор отвечает за вас.

– Да?

– У вас хорошее здоровье.

– И удар ножом был тоже недурен.

– Но он, без сомнения, не затронул никаких важных органов, и через несколько дней вы будете ходить.

Жан Жеди с сомнением покачал головой.

– Вы мне не верите?

– Мне кажется, что доктор ошибается: со мной покончено.

– Вы можете только повредить себе, думая так. А между тем вы хотите жить.

Глаза старого вора сверкнули.

– О! Да! Я хочу жить!… – глухим голосом прошептал он. – Жить, хоть столько, чтобы заплатить мой долг тем, которые два раза хотели убить меня.

Мадам Урсула не слышала его.

– Нужнее всего вам в настоящее время деревенский воздух. Через два месяца вы поправитесь.

Бледное лицо больного оживилось.

«Если я поправлюсь, – думал он, – я уеду туда, в мой домик в Гавре, и буду жить спокойно, забыв то зло, которое сделал!»

– Вот и ваш бульон, – продолжала мадам Урсула. – Но нужно было бы красного вина, которое вам велел пить доктор, а у меня нет больше денег.

– Они у вас будут, только для этого нужно пойти во двор.

– Во двор?… – с удивлением повторила сиделка.

– Да. На заднем дворе, на грядке, вы увидите куст лилий. Возьмите лопату, которая стоит у домовой стены, начните рыть яму у куста лилий и найдете там четырехугольную жестяную шкатулку, которую принесете мне. Это моя касса, я там прячу деньги.

– Вот идея! – вскричала мадам Урсула. – Если бы вы умерли, не сказав ничего, вашим наследникам ничего бы не досталось!

– У меня нет наследников.

– Хорошо, я иду за вашей шкатулкой.

Сиделка вышла.

Оставшись один, Жан Жеди опустил голову на грудь и задумался.

«Правда, – думал он, – если бы я умер, то в один прекрасный день какой-нибудь дурак нашел бы это. При одной мысли меня разбирает досада. Если я умру, кому все достанется? Правительству. И деньги, и домик оно возьмет себе!… Но нет, я знаю, что сделаю…»

Вошедшая сиделка прервала его монолог: она несла в руках металлическую шкатулку.

– Вот ваша шкатулка, – сказала она, смеясь. – Она не тяжела. Если в ней золото, то, должно быть, немного.

Жан Жеди, не отвечая ни слова, открыл шкатулку не без труда, так как шарнир начинал ржаветь.

Сиделка, с любопытством следившая за ним, воскликнула от удивления:

– Банковские билеты!… Боже мой! Да это целое богатство!

– Да, но я не буду зарывать его. Вот вам билет в тысячу франков, разменяйте его, затем положите деньги в эту шкатулку, а шкатулку в комод.

– Хорошо, господин Жан, я куплю красного вина.

– Хорошо, купите мне также лист гербовой бумаги.

– Вы хотите написать завещание?

– Может быть.

– И вы правы, так как от этого не умрешь. Я ухожу и запру вас на ключ.

– Да, заприте хорошенько. Если я умру, – продолжал раненый, когда сиделка вышла, – то, по крайней мере, мне хочется исправить, хоть отчасти, сделанное мною зло.

Сиделка вернулась через полчаса, принеся провизию, вино и гербовую бумагу.

– Я положу бумагу на комод, – сказала она, – вы можете взять ее, когда захотите.

Жан Жеди выпил бульон и немного вина, затем спросил, который час.

Сиделка посмотрела на часы, стоявшие на камине.

– Скоро девять. Вам пора ложиться спать. Вы очень утомились.

– Нет, напротив. К тому же доктор, может быть, придет сегодня вечером.

– Он ничего не сказал.

– Все равно, мне кажется, что он придет, и я хочу подождать его.

– Как хотите. Я приготовлю себе постель.

В эту минуту послышался тихий стук.

Старый вор стал прислушиваться.

– С улицы стучат, – сказал он. – Я слышу.

– Кто может прийти так поздно?

– Вероятно, доктор. Идите скорее.

Сиделка поспешила открыть дверь.

Действительно, это был Этьен Лорио в сопровождении Берты, Анри де Латур-Водье и Рене Мулена.

Увидев столько народа, сиделка вскрикнула от удивления, но Этьен остановил ее.

– Как здоровье нашего больного? – спросил он.

– Все лучше и лучше, – ответила мадам Урсула.

– Он, вероятно, лег спать?

– Нет, он сидит у огня. Он ждал вас сегодня вечером.

– Идемте к нему.

Жан Жеди слышал разговор и с нетерпением поглядывал на дверь.

Этьен появился на пороге. Глаза раненого весело засверкали, но лицо его сейчас же омрачилось, когда он увидел за доктором Анри де Латур-Водье, которого сразу не узнал, и Берту Леруа, с трудом двигавшуюся, опираясь на руку Рене.

Присутствие Берты заставило его вздрогнуть, он хотел встать, но Этьен жестом остановил его.

Берта, встретившись лицом к лицу с убийцей доктора из Брюнуа, почувствовала, что сердце ее сжалось, и ее маленькая ручка невольно задрожала в руке Рене.

Жан Жеди заметил это. Он протянул к ней руки, губы его зашевелились, он опустился с кресла на колени в умоляющей позе, и слезы полились у него из глаз.

– О! Простите меня… Простите!… – прошептал он хриплым голосом.

Эти слезы раскаяния глубоко взволновали всех. Сама Берта чувствовала, что гнев и ненависть растаяли, как снег под лучами солнца.

Этьен хотел поднять Жана, волнение которого могло повредить ему, но старый вор оттолкнул его.

– Нет! Нет, доктор! – сказал он, рыдая. – Я должен быть на коленях. Дайте мне испросить прощение у той, которую мое преступление сделало сиротой. Да, – продолжал он, обращаясь к Берте, – я причина всех ваших страданий… Ваш отец умер на эшафоте, оставив своему семейству обесчещенное имя, тогда как моя голова должна была пасть, а не его… Я чудовище, и это знаю!… Но я чувствую, что умираю, и, ввиду приближающейся смерти, умоляю вас о сострадании, которого я недостоин, о прощении, которого я не заслужил…

Задыхаясь, уничтоженная ужасным воспоминанием, которое вызвал Жан Жеди, Берта была не в состоянии отвечать.

– Мадемуазель Леруа, – сказал Этьен, – не может забыть горечи позора, в который вы ввергли ее семью, но она может простить человека, который, подкупленный негодяями, был причиной всего этого зла, если тот человек поможет ей восстановить честное имя невиновного.

– Я поклялся обвинить себя и обвиню, – ответил Жан Жеди. – Я готов сознаться во всем и подписать признание… Правосудие должно восторжествовать.

– И оно восторжествует!… – вскричал Анри, выходя вперед.

– А! Господин де Латур-Водье! – прошептал Жан Жеди, которого Этьен заставил встать с колен. – Я очень доволен, что это дело берете на себя вы. Оно в хороших руках. Вы пришли допрашивать меня, не правда ли?… Я все скажу и то же самое покажу и в день суда, если Бог дозволит мне прожить до тех пор… Прежде чем оставить этот мир, я, по крайней мере, отомщу за невиновного и заслужу прощение. Не правда ли, мадемуазель?