Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц)

Болезнь затянулась. Он долго метался в горячечном тифозном бреду, и только через восемнадцать дней, 20 февраля, его снова вернули в тюремную камеру. Он еще не успел окрепнуть после тяжелой болезни, когда забравший его этап двинулся по железной дороге на Котлас. От Котласа санный путь шел по адски промерзшему за зиму, толстому льду реки Вычегды. На место ссылки он прибыл в ночь на 27 февраля 1909 года.

Затерявшийся в глуши лесов уездный Сольвычегодск был затрапезным захолустьем России. Он находился в 27 километрах от Котласа на высоком берегу реки Вычегды, впадающей в Северную Двину. Дальше на север река несла свои воды до Двинской губы холодного Белого моря. Отдаленный от железной дороги городок насчитывал сотни три домишек и дюжину церквей, но на тысячу семьсот жителей здесь порой скапливалось до пятисот ссыльных.

Местную достопримечательность составляло двухэтажное, с колоннадой здание постройки XVIII века, в котором разместились присутственные места, казначейство, почта и канцелярия уездного исправника Цивилева. Еще одной достопримечательностью являлась тюрьма. Конечно, Иосиф Джугашвили не намеревался задерживаться в этих местах надолго. Его первая сольвычегодская ссылка продолжалась 116 дней и обычно не привлекает внимания историков. Они не проявили особого интереса к этому периоду биографии вождя.

И напрасно. Эта ссылка для Иосифа Сталина стала знаменательной. Одним из первых, кто узнал о его появлении в Сольвычегодске, был ссыльный Сергей Шкарпеткин. Узнав, что ночью прибыл очередной этап ссыльных, уже утром он сообщил Т.П. Суховой, что «среди них приехал товарищ из Баку – Осип Коба – профессионал, большой работник». Вскоре Татьяна Петровна, которая была выслана сюда из Москвы, увидела и самого Кобу. «Он был, – вспоминала она, – в высоких сапогах, в черном драповом до колен пальто, в черной сатиновой рубашке и высокой мерлушковой шапке. Белый башлык, по-кавказски прикрепленный на плечах, концами опускался на спину».

Прибыв в этот заброшенный и суровый край, овеваемый студеными ветрами Северного Ледовитого океана, он сразу стал готовиться к побегу и написал несколько писем. Весной 1909 года проживавший к этому времени в Петербурге С.Л. Аллилуев получил письмо, в котором Иосиф Джугашвили просил сообщить точный адрес квартиры и место его работы.

Еще одно письмо, связанное с его планами, 1 мая пришло из Тифлиса в Киев, на имя студента университета Степана Такуева. Его автор, подписавшийся коротко «Владик», – видимо, под этим именем скрывался Владимир Тер-Меркулов, – сообщал: «Сосо (Коба) пишет из ссылки и просит денег на обратное путешествие». Однако ответа на это обращение не последовало. Студент Киевского университета Степан Такуев, член партии «Дашнакцутюн», которому была переадресована просьба Иосифа, в начале мая был арестован за хранение нелегальной литературы, а позже приговорен к полутора годам заключения. А письмо попало в руки полиции.

Тем временем лето пришло и в северное захолустье, где ликует и висит тучами кровососущий гнус; где на многие версты леса и топкие болота, клюква и морошка, где оторванные от больших городов ссыльные, изнывая от вынужденного безделья, с нетерпением ловили не частые, медленно доходившие сюда новости.

Одной из особенностей политических ссылок являлось то, что сразу по прибытии на место поселения ссыльные давали расписку о том, что они ознакомлены с «Правилами отбывания гласного надзора полиции». В соответствии с этим сводом полицейских норм ссыльным Сольвычегодска воспрещалось: появляться после десяти часов на улице, выходить в городской сад, появляться на пристани, заводить знакомства с населением, появляться на любительских спектаклях. Им даже «воспрещалось собираться вместе – больше, чем пятерым».

Таковы были полицейские правила, но, конечно, они нарушались. Несмотря на категорические запреты, ссыльные встречались и иногда даже устраивали своеобразные собрания, напоминавшие маевки или пикники. И необходимость в них определялась не столько потребностью агитации, сколько желанием разнообразия.

Стремлением к человеческому и духовному общению, скрашивающему монотонность и серость отуплявшего быта.

Одно из таких собраний, на котором присутствовал Иосиф Джугашвили, и об этом сразу стало известно властям, прошло 25 мая; второе состоялось летом Полицейский надзиратель Колотов доносил своему начальству, что в ночь на 12 июля им была застигнута за городом, у разложенного на берегу Вычегды костра большая группа ссыльных, более 15 человек. В числе лиц, попавших в полицейский протокол, были названы «Антон Богатырев, Петр Дементьев, Иосиф Джугашвили, Сергей Курочкин, Варвара Полуботок, Исаак Свердлов, Минард Соликвенко, Сергей Шкарпеткин, а также освобожденные от надзора полиции Попов и Петровская».

Этот фискальный документ представляет ценность в том плане, что позволяет судить о круге лиц, с которыми общался Иосиф Джугашвили в Сольвычегодске. Наиболее теплые, дружеские отношения у него сложились с уже упомянутым Сергеем Шкарпеткиным и Антоном Богатыревым. Но в этом казенном перечне «политических» особого внимания заслуживает имя 24-летней С.Л. Петровской.

Стефания Леандровна Петровская родилась в Одессе. Она происходила из семьи потомственного дворянина Леандра Леандровича Петровского, католика, служившего в земской управе. Семья Петровских жила в Одессе в собственном доме на Степовой улице. Стефания рано потеряла мать и воспитывалась мачехой Натальей Васильевной. Окончив в 1902 году Первую Мариинскую гимназию, она поступила на Высшие женские курсы. В сентябре 1906 г. с берегов Черного моря она переехала в Москву, где через некоторое время была арестована Правда, за отсутствием улик 16 декабря ее освободили, но уже в начале 1907 года снова привлекли к переписке (следствию) о политической благонадежности при Московском губернском жандармском управлении.

На этот раз уличавшие ее факты обнаружились, и летом Стефанию выслали на два года в Вологодскую губернию. Ссылка молодой одесситки началась в Тотьме, а 4 января 1908 года вологодский губернатор перевел ее в Сольвычегодск. Здесь позже она вступила в гражданский брак с Павлом Трибулевым, но это была скорее дань моде эмансипации, чем истинное увлечение. Спонтанный «союз» так же естественно распался, как и возник.

Внезапный «порыв души» увлек Стефанию к другому чувству. Историки не придали особого значения этому факту, а он был многозначащим. Более того, знакомство молодой дворянки из католической семьи с появившимся в Сольвычегодске революционером с Кавказа практически стало символичным штрихом мировой истории. И, забегая вперед, подчеркнем, что, отбыв свой срок ссылки, С.Л. Петровская поехала не в Москву, с которой ее связывало начало политической деятельности, и не к Черному морю, где прошли ее детство и юность, а «в совершенно не знакомый ей Баку».

Живой интерес к сдержанно ироничному, приятному в общении и остроумному революционеру-кавказцу проявили и другие его новые знакомые. Новые товарищи приняли самое непосредственное участие в осуществлении его планов, и поскольку все они были молоды, то подготовка побега приобрела окраску некой театрализованности и эффектной эксцентричности. Деньги были собраны среди ссыльных; их сбором занялись Антон Богатырев и Сергей Шкарпеткин, но в секрет были посвящены многие.

Чтобы у полиции не было оснований для привлечения жертвователей к соучастию в организации побега, собранная сумма была передана Иосифу под видом карточного выигрыша. Накануне побега он сел в клубе играть в карты и «покрыл кон 70 рублей». Ранним утром следующего дня в деревне за городом, на квартире учительницы Мокрецовой, его переодели в крестьянское платье, и хозяйка сама проводила его до берега. Там его уже ждали Шкарпеткин и Богатырев. Пожалуй, сообщники могли шутить, что Кобе не хватает усов и шпаги, чтобы походить на Д'Артаньяна, бежавшего от коварной миледи Винтер.

Побег был запланирован «средь бела дня» не случайно; полицейские стражники проверяли наличие ссыльных по утрам, поэтому отсутствие беглеца могло быть обнаружено только на следующий день. Татьяна Сухова не устояла перед соблазном принять участие в увлекательном приключении. «Сергей и Антон, – вспоминала она, – сообщили мне, что будут провожать его до станции на лодке. Я попросила их взять меня с собой»

В путь отправились вчетвером Дорога была не близкой. Предстояло проплыть 27 верст: сначала по Вычегде, затем по Северной Двине, но лодка легко шла вниз по течению, и к вечеру 24 июня путешественники прибыли в Котлас. Они успели вовремя. Поезд еще стоял на железнодорожных путях.

В 17.44 состав отошел от станции, и каждый новый стук вагонных колес на стыках рельсов все более отдалял Иосифа Джугашвили от места ссылки. Все складывалось удачно и для людей, помогавших ему. Их причастность к побегу ссыльного властями не была обнаружена и, когда проводившие его товарищи к утру благополучно вернулись домой, в 7.52 беглец уже прибыл в Вятку. Здесь он пересел на другой поезд, отправлявшийся в 11 часов 25 минут на Петербург. Дальнейшая дорога заняла около полутора суток. Вечером 26 июля беглец прибыл в столицу России.

Ночь Иосиф провел на вокзале, а утром отправился на квартиру Сергея Аллилуева. Хозяина он дома не застал, не оказалось его и по месту работы. Стараясь не привлекать к себе внимание, уставший и настороженный, он долго бродил по городу. На проспектах и улицах царила деловая сутолока: громыхали трамваи, проносились лихачи, спешили куда-то прохожие. От пахнущих затхлостью каналов тянуло сыростью. Переходя мостки, он смотрел на медленно текущую темную воду, где почти в неподвижности плавали бурые сучья и мусор. Летний серенький питерский день тянулся медленно.

К вечеру, когда город стал тонуть в багровом закате, он снова вышел на Литейный проспект. В салонах столицы уже собирались компании аристократов, работный люд заканчивал свои труды, и никто не обратил внимания на не спеша идущего куда-то человека среднего роста. Возвращавшегося домой Аллилуева он и встретил на одной из улиц Литейной части. Тот не сразу узнал пересекшего ему дорогу прохожего. Лишь вглядевшись, он сообразил, что перед ним, насмешливо улыбаясь, стоял Коба. «Он был бледный, утомленный, – вспоминал С. Аллилуев. – Я понимал: ему надо дать возможность отдохнуть...»

Знакомый, к которому Аллилуев обратился с просьбой укрыть беглеца, дворник Конон Савченко, помогавший при случае большевикам, предложил устроить Иосифа на квартире брата, работавшего завхозом в Кавалергардском полку. Брат Савченко жил во флигеле, заселенном вольнонаемными служащими, и занимал две обособленные комнатки. Дом 22 стоял на углу Захарьевской и Потемкинской улиц, где находились казармы кавалергардов. Место было надежным, к тому же сам хозяин квартиры в это время оказался в больнице, его семейство было в деревне, и в комнатах оставался только молодой паренек, родственник.

Здесь, рядом с Таврическим садом и кавалергардскими казармами, куда то и дело подкатывали пролетки с придворными офицерами, Иосиф Джугашвили прожил около двух недель. Он часто бывал в городе, где встречался с товарищами. Проходя под взглядами казарменных часовых, он деловито придерживал локтем домовую книгу кавалергардских казарм. Основной целью его приезда в Петербург было не только восстановление утраченных связей; он рассчитывал заинтересовать питерцев своим уже продуманным планом организации издания легальной партийной газеты. Для этого ему было необходимо вступить в контакт с партийными работниками, имевшими связи с центром.

Одним из первых, кого он отыскал в Петербурге, стал большевик С. Тодрия. Перебравшийся к этому времени вместе с женой с Кавказа в столицу, земляк Иосифа занимался в организации связями по конспиративным квартирам и нелегальными типографиями. Позже В.Л. Швейцер вспоминала: «Рано утром ко мне на явку (на Высшие женские курсы профессора Раева, Гороховая, 20) забежал Сильвестр Тодрия, он сообщил мне о приезде товарища Сталина-Кобы и передал задание устроить (его) встречу с Полетаевым».

Вера Лазаревна Швейцер, которой Тодрия «передал» Иосифа Джугашвили, осуществляла контакт представителей большевистского ЦК – И.Ф. Дубровинского и В.П. Ногина – с организациями в России и фракцией РСДРП в 3-й Госдуме. В тот же день на квартире члена III Государственной думы Полетаева состоялось совещание. Вопрос был согласован, и Полетаев взялся довести предложения Джугашвили до Ленина. Казалось бы, Иосиф Джугашвили мог быть удовлетворен, но посещение Петербурга оставило у него разочарование.

Оно проистекало от того, что, пока он находился в тюрьме и ссылке, спад революционных настроений в общественной среде перешел в кризис; и в столице он застал полную растерянность социал-демократов. Многие члены руководства находились в царских застенках, районные партийные комитеты бездействовали, некоторые вообще прекратили работу.

Кстати, власти имели полное представление о критическом положении дел в среде революционной оппозиции. Еще в конце 1908 года в аналитической записке Департамента полиции по поводу состояния организаций РСДРП в Петербурге отмечалось: «После общего упадка работы с весны текущего года, когда были арестованы многие члены Центрального и партийных комитетов и многие районные работники, работа в районах почти прекратилась, все лето прошло при крайне пониженном настроении».

Получив заверения в поддержке, Иосиф Джугашвили 7 июля выехал на Кавказ. Он уезжал неудовлетворенным, но если бы ему удалось взглянуть на картину, которую рисовали аналитические полицейские перья, то его впечатление от упадка деятельности партии было бы еще более удручающим. Делая подробный разбор состояния антиправительственной партии, специалисты Департамента полиции отмечали:

«Невский район. Существует районный комитет и исполнительная комиссия, которая собирается очень редко... Петербургский район. С марта месяца, после провала, работы нет совершенно... Городской район. Работы большевиков совершенно нет. Меньшевики, руководящие районом, ведут работу просветительную и занялись проповедью легальной рабочей партии, ведя открытую агитацию против партии и, в частности, против Центрального и партийного комитетов... Московский район. Работа с зимы не налаживается. Связи с ЦК нет. Настроение угнетенное...» Подобным образом характеризовались и другие районы.

Общее заключение полицейского документа: «Работа местной социал-демократической организации крайне ослаблена – нет профессионалов, равно средств, хотя бы немного приличной техники...» Впрочем, спад деятельности РСДРП наблюдался не только в столице. В таком же положении пребывали и другие организации. Более того, кризис, охвативший духовную и политическую атмосферу России, шумно отозвался и в руководящих партийных центрах за границей.

Там в рядах оппозиции откровенно царили разброд и шатание. Еще в январе 1908 года меньшевики Мартов, Дан и Аксельрод, проведя в Женеве конференцию, создали новый заграничный орган, газету «Голос социал-демократа». На его страницах появились призывы к демонтажу партийных органов, включая ЦК, и переходу только к чисто легальной деятельности. Приверженцы этой идеи получили название ликвидаторов.

В среде большевиков появилась обратная точка зрения. Ее сторонники, именовавшиеся отзовистами, требовали сделать все наоборот: отказаться от всех форм легальной работы, отозвать депутатов от РСДРП из Государственной думы и, уйдя в подполье, начать подготовку к новому революционному выступлению. Подобную позицию заняла группа большевиков: Шканцер, Покровский, Алексинский, Луначарский, Лядов, именовавшиеся ультиматистами. Но отзыв депутатов из думы они предусматривали в том случае, если те не заявят о беспрекословном подчинении распоряжениям ЦК.

Под ударами усиливающейся реакции переосмыслению подверглась и сама философия социализма. Один из лидеров ультиматистов Луначарский, написавший работу «Религия и социализм», призвал «сбросить плащ серого материализма» и создать новую религию – «религию труда». К нему присоединились меньшевики, в их числе был автор книги «Богоискательство и богостроительство» Базаров. Эта фракция, получившая кличку богоискателей, опубликовала сборник «Очерки по философии марксизма», выступив за соединение марксизма с эмпириокритицизмом, проповедуемым австрийским физиком Эрнстом Махом и швейцарским философом Рихардом Авенариусом.

Возникшие разногласия не были случайны. Социал-демократическая партия никогда не представляла собой чего-либо единого. Неоднородными были и мотивы, которыми руководствовались люди, вступавшие в ряды социал-демократов. Впрочем, общеизвестно: то, что для одних считается хорошими идеями, – для других представляется безобразными ошибками.

Историк образно пишет, что эти люди – разного жизненного опыта, происхождения, психологии – напоминали пассажиров поезда, идущего в одну сторону, но севших в разные вагоны и имевших «разные представления – на какой станции следует сходить и куда надо идти дальше после выхода на платформу».

В этой атмосфере всеобщего партийного разброда резко активизировал свою деятельность Троцкий. Появившись на авансцене идеологической смуты, как чертик из табакерки, он спешил присвоить себе роль беспристрастного арбитра – центриста, стоящего над фракциями. Начав издавать за границей газету «Правда», он уже видел себя в мундире главного лидера социал-демократии России.

Ленин пытался остановить этот парад оппортунистического разброда в РСДРП; он написал свою знаменитую книгу «Материализм и эмпириокритицизм», в которой резко атаковал Богданова, а заодно и учения австрийца Маха и швейцарца Авенариуса. В июне 1909 года на расширенном совещании редколлегии большевистской газеты «Пролетарий», состоявшемся в Париже, Богданов по инициативе Ленина был исключен из редколлегии.

Конечно, Иосиф Джугашвили не мог пройти мимо разгоревшихся страстей. Обращаясь с письмом к М. Торошелидзе, он одобрил книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», отметив, что «материализм Ильича во многом отличается от материализма

Плеханова, и это Ильич, вопреки требованиям логики (возможно, по соображениям дипломатии), пытается скрыть».

В то же время в отличие от Ленина он указал на положительные стороны философии Маха и Авенариуса, оценив этих философов равными Гегелю и Гольбаху, и пишет, что следует более глубоко изучать суть диалектического материализма. Но в целом Джугашвили откровенно скептически отнесся к спорам, возникшим в среде эмигрантов. В письмах Владимиру Бобринскому и Михе Цхакая он назвал дискуссии, возникшие между Лениным и Богдановым с Луначарским, «бурей в стакане воды».

Нет, он не пренебрегал философией. Спустя много лет, уже став руководителем государства, для «Краткого курса истории ВКП(б)» Сталин напишет отдельную главу. Написанная твердой рукой, она в сжатой и доступной для широких масс форме рассматривает суть диалектических понятий и законов. Он умел сложное объяснять простым языком, доступным для людей разного уровня – от рабочих до профессоров; и его изложение законов диалектики станет классическим пособием, по которому много лет преподаватели философии будут учить студентов.

Но тогда, в годы кризиса революции, Иосиф Джугашвили видел для партии выход из критического положения в иных мерах, чем оторванные от реальных проблем публицистические баталии. Сама жизнь выдвигала для действующего партийного деятеля реальные, отнюдь не умозрительные вопросы, и у него не было времени для занятий праздными упражнениями ума.

Бежав из ссылки, он снова шел по лезвию ножа. О появлении Иосифа Джугашвили на Кавказе сразу стало известно Бакинскому охранному отделению. Уже 12 июля 1909 года секретный сотрудник Фикус¹ сообщил в своем донесении: «Приехавший, скрывшийся из Сибири, сосланный туда из Гори, социал-демократ, известный в организации под кличкой Коба или Сосо, работает в настоящее время в Тифлисе (приметы). Завтра из Балаханов приедет вместе с Роруа, Мачарадзе и Джапаридзе, около 9 часов утра можно будет видеть (их) на Балаханском вокзале».

¹Под кличкой Фикус скрывался секретный сотрудник (сексот) охранного отделения, бывший тифлисский рабочий Николай Степанович Ериков, проживавший в Баку по паспорту Давида Виссарионовича Ба-крадзе, знавший И.В. Джугашвили еще по Тифлису. Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина? Источник: ГАРФ. Ф. 4888. Оп. 5. Д. 599. Л. 13-14.

Это сохранившееся в архивах сообщение имеет пометки: «Будет установлено наружное наблюдение»; «22 июля за № 9804 запрошен горийский уездный начальник, по сообщению коего Сосо и Коба неизвестны...»; «В район. Запросить о результатах установки и приметах»; «Роруа – Чодришвили».

И все-таки, идентифицировав по партийной кличке Чодришвили, охранка не выяснила настоящей фамилии Сосо-Кобы. С 15 июля жандармы организовали слежку за «членом Бакинского комитета» и в служебных сводках он фигурировал под кличкой Молочный. Информация о его появлении поступила и от другого агента. 17 июля осведомитель охранки по кличке Михаил¹ доносил: «В Баку приехал Коба, известный на Кавказе деятель социал-демократической партии. Приехал из Сибири, откуда, вероятно, бежал, так как он был выселен в 1909 г. Он был в областном комитете представителем Бакинской организации и несколько раз ездил на съезды. Здесь он займет центральное положение и сейчас приступит к работе».

На это сообщение шеф жандармского управления наложил резолюцию: «Принять меры к установке (настоящей фамилии. – К Р.), после чего Коба будет взят в постоянное наблюдение». «Запрос в район: установлен ли и какие приняты меры». Правда, начав визуальное наблюдение за появившимся в Баку нелегалом, в августе специалисты сыска пришли к ошибочному выводу: они решили, что под партийной кличкой Коба скрывается Оганез Вартанович Тотомянц.

То, что революционер проживает по фальшивому паспорту, жандармам, видимо, не пришло в голову. Впрочем, получив из Баку сводку агентурных сведений за июль, где отмечалось появление Кобы, Департамент полиции тоже не сверил ее со своей картотекой, где эта партийная кличка была зафиксирована еще в 1904 году. И на запрос в отношении Тотомянца в Баку поступил ответ, что никто под такими именем и фамилией не высылался и, следовательно, не мог бежать из ссылки.

Но дело не в очевидном непрофессионализме. Бакинский политический сыск имел свои проблемы. Исследуя предоктябрьский период биографии вождя, нельзя хотя бы бегло не коснуться темы платных провокаторов, засылаемых охранными службами режима в революционное подполье.

¹Михаил – сексот охранного отделения Михаил Коберидзе, ранее учившийся в Тифлисской семинарии в одном классе с С. Девдориани (цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. Источник: ГИ АГ. Ф. 153.On.1. Д. 3453. Л. 28.); был в вологодской ссылке (там же. Источник: ГААО. Ф. 1323.On.1. Л. 5—6.); по возвращении заведовал в Баку Народным домом (Там же. Источн.: РГАСПИ.Ф. 71. Оп. 15. Д. 1012. Л. 5—6.).

Политическая борьба всегда неизбежно сопряжена с агентурной работой как по ту, так и по другую стороны баррикады. Чтобы не было недоговоренности, подчеркнем, что речь идет не о штатных филерах службы наружного наблюдения, которых в обиходе звали просто «шпиками», а о секретных сотрудниках, внедряемых властями в революционную среду.

Проблемы бакинской охранки состояли в нехватке таких секретных сотрудников. Ротмистр Мартынов, назначенный на должность заведующего охранным пунктом в Баку еще 6 сентября 1908 года, удрученно писал на имя начальника Кавказского районного охранного отделения, что его предшественник, генерал-майор Козинцев, очно передал ему в качестве сотрудников лишь двоих.

Один из них, предоставлявший информацию по анархистам, числился в переписке охранки под псевдонимом Конверт, второй – Георгий давал информацию по эсерам. Причем, отмечал ротмистр, ни тот, ни другой сами «ни в какой революционной организации не состоят и добываемые ими сведения являются совершенно случайными. ...Агентурные сведения были мне переданы лишь по организации анархистов в одной тетради».

Правда, с осени того же года положение стало меняться. Мартынову удалось завербовать Михаила Коберидзе – заведующего Народным домом в Баку, получившего кличку Михаил, который стал давать информацию по РСДРП. В апреле 1909 года сведения охранному отделению по этой организации стал поставлять Быстрый¹ – Александр Москаленко, а в мае – Фикус – Николай Ериков.

Поэтому бежавший из ссылки и вновь приступивший к нелегальной деятельности Иосиф Джугашвили сразу столкнулся с угрожавшей не только партии, но и непосредственно ему самому проблемой провокаторов. Для него ситуация осложнялась еще и тем, что и Фикус – Ериков, и Михаил – Коберидзе, учившийся ранее в семинарии в одном классе с С. Девдориани, знали его в лицо.

¹Быстрый – крестьянин села Михайловское Михайловской волости области Войска Донского – Александр Константинович Москаленко.

К тому же именно в этот период усилилась агентурная работа и в Бакинском губернском жандармском управлении. Если до 1909 года ГЖУ вообще не имело внутренней агентуры, то в августе был завербован сексот по кличке Лом, входивший в меньшевистскую фракцию, а в сентябре появился еще один осведомитель, работавший по партии большевиков, – Эстонец. Под этой кличкой скрывался секретарь Союза нефтепромышленных рабочих Николай Леонтьев.

Но вернемся к линии повествования. Для Иосифа Джугашвили, вернувшегося к активной деятельности после полутора лет пребывания в тюрьме и ссылке, не составляло труда быстро разобраться в политической обстановке России. Спад сил революционного подполья стал реальностью. Революция отступила, народ был разочарован и подавлен, деморализованной оказалась и партия. Социал-демократы в эмиграции спорили даже не о путях продолжения борьбы, а о реальной ее возможности.

Ту же картину застоя он застал и на Кавказе. Уже год не выходила газета, опустела партийная касса, исчез боевой настрой не только рядовых членов организации, но и ее лидеров. Однако человек действия, даже испытав разочарование от обманутых надежд, не падает духом. 5 августа он возобновил выпуск на русском языке газеты «Бакинский пролетарий». Оборвавшаяся накануне его ареста изданием 20 июля 1908-го пятого номера газета вышла сразу с шестого.

Опубликованная в нем его статья «Партийный кризис и наши задачи» стала прямым вызовом руководству РСДРП. Она начиналась с заявления: «Ни для кого не тайна, что партия наша переживает тяжелый кризис. Уход членов из партии, сокращение и слабость организаций, оторванность последних друг от друга, отсутствие объединенной партийной работы – все это говорит о том, что партия больна».

По существу содержания и по направленности изложенных в ней мыслей эта статья была программным документом для партии. В период «разброда и шатаний», всеобщего разочарования в достижимости целей движения он поставил вопрос ребром:

«Вследствие кризиса революции наступил кризис и в партии – организации потеряли прочные связи с массами, партия раздробилась на отдельные организации... Вместо тысяч в организациях остались десятки, в лучшем случае – сотни. Что же касается руководства сотнями тысяч, то об этом не стоит и говорить».

Он отчетливо видел те трудности, с которыми столкнулись социал-демократы в период реакции, и то, что партийные эмигрантские центры, как большевистские, так и меньшевистские, оказались беспомощны в изменившейся ситуации. Он без обиняков отмечает, что, когда партия потеряла связь с массами, в первую очередь из ее рядов побежали «неустойчивые». «Революция отступила... – пишет он, – и партия стала хиреть, открылось бегство интеллигентов из партии, а потом и наиболее колеблющихся рабочих».

В его публикации – аналитически зрелое и ясное понимание насущных проблем. Начавшееся бегство интеллигентов из партии он объясняет не только их разочарованием из-за поражения революции или страхом перед репрессиями. Он указывает на потерю ими преимуществ перед передовыми рабочими, политически и интеллектуально переросшими «своими сложными знаниями скудный умственный багаж интеллигентов пятого года».

Но в своей критике он идет дальше и вину за возникший партийный кризис возлагает на руководство партии. На ее заграничный Центральный комитет, оторванный от российской действительности. Называя его «фиктивным центром», он пишет: «Задача руководства партийной работой... составляет обязанность Центрального комитета. Но она плохо исполняется в настоящее время, результатом чего является почти полная разобщенность местных организаций».

По его мнению, то, что «Петербург не знает, что делается на Кавказе, Кавказ не знает, что делается на Урале», свидетельствует не только об отсутствии объединяющей силы, но и о слабости партии, неспособности ее центральных органов управлять ситуацией. Причину этого он видит в оторванности руководящего центра от России и делает вывод: «Странно было бы думать, что заграничные органы, стоящие вдали от русской действительности, смогут связать воедино работу партии, давно перешедшую стадию кружковщины».

Иосиф Джугашвили вполне решителен и резок в оценке обстановки. Его критика негативного состояния партии аналитически выверена, последовательна и аргументирована. Но она и конструктивна. Заглядывая в будущее, он предлагает изменить всю тактику борьбы. Обосновывая необходимость перехода на новую ступень борьбы, он подчеркивает, что ныне «партия страдает прежде всего оторванностью от масс, ее надо во что бы то ни стало связать с этой массой».

Чтобы «расшевелить массы», «сдвинуть их с проклятой мертвой точки», Иосиф Джугашвили предлагает опереться на «фабричные и заводские партийные комитеты». «Передовые рабочие, – указывает он, – входящие в фабрично-заводские комитеты, – вот те живые люди, которые могли бы сплотить вокруг партии окружающие массы. Необходимо только, чтобы фабрично-заводские комитеты неустанно вмешивались во все дела борьбы рабочих, отстаивали их повседневные интересы и связывали последние с коренными интересами класса пролетариев. Фабрично-заводские комитеты как основные бастионы партии – такова задача».

Обладая тонкой политической интуицией, он понимал, что без опоры на массы, без связи с ними – партия бесплодна. По его мнению, эта связь должна происходить на почве тех вопросов, которые особенно волнуют трудящихся; с учетом чувств, мыслей и чаяний, тревожащих людей в реальных социальных конфликтах. Предлагая «опереться на фабрично-заводские комитеты» и активнее выдвигать на важнейшие посты в партии передовых рабочих, он пишет: