Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

Школа располагалась в доме Согоровых, где братья Даспарян снимали для этой цели комнату. Как и Дешевая библиотека в Тифлисе, «школа» была организована в середине 90-х годов для просвещения передовых рабочих, интересующихся социальными проблемами. Преподававшие здесь интеллигенты имели связи с радикально настроенными социалистами в Тифлисе.

Но, как и там, это была лишь просветительская работа Правда, летом 1901 года в Батум приезжал и Влас Мегладзе, пытавшийся сформировать нелегальную профессиональную организацию, но его экспромт не имел серьезного продолжения. Подъему революционных настроений способствовало появление в Батуме социал-демократов, высланных за участие в железнодорожной стачке рабочих. К. Калантаров и К. Канделаки были в их числе.

Работавший на заводе Ротшильда Константин Канделаки организовал рабочий кружок – «маленький союз», имевший свою кассу. Эта небольшая группа сыграла роль в составлении жалобы рабочих на администрацию, направленной на имя главноначальствующего на Кавказе. Об организации социал-демократического кружка, в который вошли «фельдшер городской больницы Чучуа, слркивший в городской управе гуриец, наборщик типографии Таварткеладзе – Силевестр Тодрия, литейщик Пасека, Константин Канделаки и человек пять его товарищей», вскоре стало известно властям.

Лежащий на берегу Черного моря и находящийся в непосредственной близости от турецкой границы Батум был стратегическим пунктом на юге России. А после строительства железной дороги, связавшей его с Баку, он стал перевалочной базой для транспортировки каспийской нефти в Европу, через Черное и Средиземное моря. Заводы Манташева, братьев Нобель и французских Ротшильдов обеспечивали этот вид экспорта, притянув к своим машинам и производствам крепнущий класс пролетариев. Слияние труда и капитала рождало неизбежные противоречия.

В Батуме Иосиф Джугашвили получил реальную возможность проявить на практике свои способности организатора На первых порах молодая революционно настроенная батумская интеллигенция, сделавшая дом Согоровых своеобразной резиденцией, встретила его доброжелательно и оказала ему поддержку. Но Иосиф

приехал в этот тихий приморский город не для игры в модную «революционность». Он всегда был человеком дела.

Сразу по прибытии он стал искать непосредственных контактов на пролетарских окраинах. Рабочие Батума жили в грязных заболоченных предместьях с разбросанными беспорядочно хижинами, к которым в эти дождливые декабрьские дни приходилось добираться, проваливаясь по колено в размякшую почву. В ближайшее воскресенье Джугашвили встретился с рабочими завода Ротшильда. Первое собрание состоялось на Барцхане в комнате Порфирия Куридзе.

На собравшихся рабочих приезжий произвел сильное впечатление. Этот среднего роста молодой человек с короткими усами и худощавым лицом, покрытым едва заметными оспинками, с непослушными пышными волосами, зачесанными назад, с живыми карими глазами, пристально всматривающимися в собеседника из-под крутых вздернутых бровей; не делающий резких движений и постоянно сдержанный, обладал завораживающей способностью привлечь к себе внимание и считаться с его позицией.

Изложенная Иосифом Джугашвили программа предусматривала активизацию действий. Он сразу сказал, что группа мала, и предложил каждому участнику встречи «привести еще хотя бы по одному» новому человеку. Уже на первой встрече было решено организовать забастовочный фонд для помощи особо нуждавшимся рабочим. «Кассиром» организации был избран будущий депутат российской Государственной думы К. Канделаки.

Приезжий говорил негромко, но сказанное им сразу становилось убедительным и почти не подлежащим возражению; это воодушевляло и располагало рабочих. Его сдержанные манеры свидетельствовали о твердой уверенности в обдуманности предложений и мнения. Политическая линия тифлисского «эмиссара» была предельно ясна – Батум необходимо приобщить к революции. Иными словами, это означало создание активно действующей организации, способной поднять рабочих на открытые выступления. Для Иосифа Джугашвили революционная борьба была прежде всего действием, и претворить законы революции в действие могла только боевая организация. На осуществление такой тактики лидеры местной интеллигенции Рамишвили и Чехидзе были не способны, и появление в Батуме Джугашвили резко изменило городскую атмосферу.

Иосиф Джугашвили быстро расширял круг единомышленников. Уже вскоре он знакомится и с рабочими завода Манташева. Этому контакту содействовал Доментий Вадачкория, в комнате которого состоялось «первое рабочее собрание». Однако приезжий проявил предусмотрительную осторожность. Попросив пригласить на встречу семерых рабочих, за день до назначенного собрания он произвел своеобразные смотрины. Стоя у окна, Джугашвили наблюдал, как хозяин прогуливался по переулку с каждым из предполагаемых участников совещания. Одного из них он попросил не приглашать.

Он умел разбираться в людях. Исаак Дойчер в своей работе о Сталине отмечает: «Он обладал исключительным, почти интуитивным проникновением в психологию... человека». Правда, Дойчер называет этих людей «отсталыми». Но Дойчер откровенно крапит карты, поэтому можно позволить легкую иронию, что, видимо, «отвергнутый» рабочий показался ему слишком «отсталым».

Но Сталин действительно всегда был великолепным психологом. Впоследствии он без труда сумел вникнуть в психологию Рузвельта, Черчилля и Трумэна, ведя с ними успешные переговоры. И когда двое последних пытались «напугать» его сообщением об испытании атомной бомбы, по сдержанности его реакции они опрометчиво решили, что тот «даже не понял», о чем идет речь. А он в тот же день дал поручение – ускорить работу по атомной программе в СССР.

Осторожность, строгие меры конспирации уже стали составной частью поведения Иосифа Джугашвили, не однажды помогая ему выходить из сложных и опасных ситуаций. Они – следствие образа его жизни, ставшие необходимой нормой. Впрочем, могло ли быть иначе? Любое неосмотрительное знакомство, каждый необдуманный шаг могли ввергнуть его на годы в бездействие, в продолжительное заточение в царских казематах.

Работу в Батуме ему пришлось начать с нуля, с обычных шагов по кропотливой вербовке новых активных членов организации. В назначенный час, когда приглашенные рабочие уже собрались в комнате Вадачкория, вместе с Канделаки появился неизвестный – «это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длинном пальто, в мягкой черной шляпе...».

Фамилии незнакомца никто не знал. Разговор он начал словами: «Товарищи, я прислан к вам тифлисскими рабочими...» Да, ему приходилось начинать с самого насущного и простого: убедить рабочих в необходимости перемен, и он рассказывал о борьбе в другихгородах Кавказа, поясняя, что пришла пора сменить кружковую пропаганду книгами на агитацию действиями.

Вскоре круг его единомышленников определился. Наиболее близкие отношения у Иосифа Джугашвили в Батуме сложились с Капитоном Голадзе, Дмитрием Джибути и Никитой Чичуа. Он часто бывал в доме Ломджария. Однако ему требовались деньги и для личных нужд, и перед новым годом через рабочего Мкуриани он устроился на склад досок завода Ротшильда; его оклад составлял 1 руб. 20 коп. в день.

Безусловно, те небольшие группы, которые ему удалось создать на первых порах, не могли стать мощным импульсом для возникновения волнений в городе с его появлением. Но они стали катализатором роста самосознания и связующей основой для сплочения рабочих, способствуя их солидаризации в борьбе против произвола «хозяев», трансформируя стихийные протесты в организованное противостояние. Под его воздействием рабочие Батума почувствовали себя реальной силой.

О его влиянии на развитие Батумской организации РСДРП свидетельствует доклад начальника Кутаисского ГЖУ, который, даже спустя четыре года, в 1906 году «обличающе» писал, что Иосиф Джугашвили сумел завершить формирование социал-демократической организации, «будучи поддержан прежними членами этой партии, не проявившими открытой деятельности после вышеуказанного ареста в 1898 г.»

Но это будет позже, а первоначально для дальнейших действий молодого революционера в Батуме большое значение имело знакомство с семьей Ломджария, состоявшей из братьев Порфирия и Сильвестра и их сестры Веры. Они были детьми крестьянина, еще в 1841 году участвовавшего в народном восстании в Гурии. Сильвестр уже арестовывался за причастность к бунту, и, перебравшись после освобождения в Батум, он устроился на завод Ротшильда рабочим, а позже стал приказчиком.

Все определилось уже с первого посещения дома Ломджария. Иосиф и дети гурийского крестьянина сразу нашли общий язык. Вечером 31 декабря 1901 года на квартире Ломджария, расположенной на глухой окраине города, собралось свыше двадцати пяти человек. Эта своеобразная «тайная вечеря» революционно настроенной городской молодежи проводилась под видом встречи Нового года, традиционно празднуемого в Гурии как «каланда».

Тамадой национального застолья был Миха Табуния, но воодушевленно говорили многие; речи и призывы собравшихся были дерзки и опасны. Неровный свет керосиновых ламп отбрасывал колеблющиеся тени на стены комнаты; все были возбуждены и веселы. Они еще не подозревали о надвигавшихся событиях, которые всколыхнут не только их тихий южный город, но и отзовутся на всем Кавказе как смелый пример борьбы рабочих за свои права.

Иосиф Джугашвили выступил несколько раз. Он говорил об организации подпольной работы, стачек и демонстраций, о методах борьбы... Когда в комнату стал проникать утренний свет, он позволил себе лирический экспромт: «Вот уже и рассвет... Скоро встанет солнце... Так же светло нам будет, товарищи, в будущем, когда мы добьемся победы. Солнце будет светить для нас!»

Конечно, ни он сам, ни присутствовавшая молодежь даже не могли представить, как далека была эта победа, сколько крови и жертв потребует она на свой алтарь и как пренебрежительно неосторожно распорядятся ее плодами потомки, почти в одночасье утратившие в конце столетия социальные ценности революции, как легкомысленные наследники, бездумно промотавшие богатство отцов.

1902 год вошел в летопись революционной России Батумским волнением. И, как часто бывает, последовавшим событиям предшествовал в общем-то незначительный случай. Вскоре после Нового года, 3 января, видимо, по пьяной небрежности загорелся склад досок завода Ротшильда Рабочие дружно приняли участие в тушении пожара, но за спасение хозяйского добра «начальство» наградило премией только бригадиров и мастеров. Очевидная несправедливость вызвала ропот возмущения. Мастера одергивали «смутьянов», но это лишь накаляло обстановку, обостряемую агитацией пропагандистов.

Требования рабочих были изложены И. Джугашвили. Они включали не только «оплату за участие в тушении пожара», но и отмену работы в воскресные дни, кстати, запрещенной законом. Депутация представителей рабочих, в состав которой вошел и Джугашвили, посетила недавно назначенного нового директора, французского гражданина Франца Гьюна. Возможно, национальный либерализм директора обусловил то, что протест сразу получил удовлетворение. Гьюн распорядился выдать по два рубля участникам тушения пожара и признал законным требование о праве рабочих на выходной день.

Конечно, это был незначительный эпизод в батумском периоде жизни Джугашвили, но он принес ему определенное признание и в какой-то мере способствовал осуществлению его дальнейших планов. Маленькая победа подняла боевой дух пролетариев. Но «просвещение» рабочих делом требовало укрепления уроков словом.

Уже в середине января 1902 года Иосиф обратился к тифлисским товарищам с просьбой о предоставлении ему нелегальной литературы. «Было решено послать Сосо одну из четырех брошюр каждого образца», и когда 23 января в кассу комитета поступило 14 рублей 5 копеек, затребованную литературу передали Джугашвили. Эта, казалось бы, незначительная деталь – расписка об уплате денег за пропагандистскую литературу – позже сыграет серьезную роль в его судьбе как свидетельство, уличающее его в противоправительственной деятельности.

Еще до получения нелегальной литературы он пригласил в Батум наборщика Георгия Годзиева, предложив ему быть переводчиком в организации, создаваемой на заводе, где работало много армян. Возбуждение справедливого недовольства народа не замедлило проявить себя. Уже 11 января батумский полицмейстер с тревогой сообщил губернатору о «до сих пор небывалом беспокойственном поведении рабочих завода Манташева».

Иосиф Джугашвили действовал и словом и делом. Он знал, что волнует массы, и у него не было проблем, чтобы найти убедительные слова. И живительная правда слова проливалась на благодатную почву, в которой уже вызревали «гроздья гнева». 31 января рабочие предприятия прекратили работу. Они выставили требования о введении воскресного отдыха, запрещении ночных работ и «вежливом обращении со стороны администрации». Последнее требование было для властей совершенно новым явлением.

Как любой человек, Иосиф имел свои «слабости», и его очевидным пристрастием стала организация публицистической партийной пропаганды. Впрочем, его вера в значимость печатного слова проистекала не только из собственных привязанностей и интересов. Иного способа воспитания массового политического самосознания и классового мировоззрения – кроме как «глаголом жечь сердца людей» – в начале того века просто не существовало.

Решая вопрос об организации в Батуме подпольной типографии, он выехал на два дня в Тифлис, где через комитет познакомился с сыном редактора армянского журнала «Нор дар» Суреном Спандаряном, который помог обеспечить революционеров шрифтом и типографскими принадлежностями. Это знакомство перерастет в крепкую дружбу и прервется лишь со смертью Сурена, вызванной обострением болезни при отбывании ссылки в Туруханском крае.

Забастовка рабочих на заводе Манташева продолжалась. 10 февраля, «не добившись ничего репрессиями, – вспоминал Д. Вадачкория, – администрация изъявила желание вступить с нами в переговоры». В их ходе были выдвинуты дополнительные требования: оплатить забастовочные дни, увеличить на 30 процентов заработную плату, вернуть штрафные деньги. Как и на заводе Ротшильда, новый директор согласился на выполнение условий бастующих.

Это была еще одна победа рабочих Батума. На следующий день помощник Кутаисского ГЖУ по Батумскому округу спешно доложил: «18 сего февраля рабочие завода Манташева в полном составе во всех отделениях завода с 6 ч. утра стали на работу, и забастовка с этого числа считается оконченной», «на других заводах тоже все спокойно».

Появление социал-демократической партии, заявившей о солидаризации сил пролетариата, ускоряло ветры классовых страстей. Они будоражили атмосферу России. На февраль социал-демократы наметили проведение массовых выступлений против самодержавия. Но пока Иосиф Джугашвили успешно руководил в Батуме забастовкой, в Тифлисе произошли события иного рода. Стремясь не допустить в городе возникновения волнений, тифлисская жандармерия нанесла опережающий удар по местному комитету РСДРП.

Казалось бы, собравшись 15 февраля на совещание в доме Захара Чодришвили накануне намечаемой акции протеста, Тифлисский комитет принял все необходимые меры предосторожности. Как указывалось в жандармском отчете, «ввиду густой цепи наблюдавших рабочих, занявших все улицы, ведущие в ту часть Нахаловки, где происходило совещание», провести унтер-офицеров было невозможно.

Однако операция по захвату комитетчиков прошла успешно. В докладе ГЖУ сообщалось: «По уходе с него (заседания) двух лиц, не подлежащих задержанию и обнаружению, каковой уход последовал уже после выхода двух членов-интеллигентов, ротмистр В.Н. Лавров, окружив дом филерами... вошел в комнату совещания, где оказались следующие лица: упомянутый выше Калистрат Гогуа и три постоянных члена комитета: рабочие Георгий Чехидзе, Захар Чодришвили, Аркел Окуашвили».

Разгром организации был впечатляющим. В руках властей оказались все части «нового типографского станка», отчеты партийной кассы за декабрь 1901 г. с печатью «ЦК РСДРП», нелегальная литература и записная книжка с балансом «расхода» ее экземпляров.

В ночь на 16 февраля жандармы арестовали еще 13 человек, а на следующий день прошли новые аресты. Разгром Тифлисской организации привел к большим конфликтам в самой революционной среде, вызвав недоверие, подозрения и взаимные обвинения, но он стал и уроком. Несомненно, что активная антимонархическая деятельность требовала особых мер предосторожности, и это обусловило, для выявления провокаторов, необходимость организации партийной «контрразведки».

Общественные законы аналогичны физическим – всякое действие вызывает противодействие. И 18 декабря 1902 года ротмистр Лавров будет жаловаться в Департамент полиции, что в числе трудностей, возникших в работе слркбы сыска, – «существование среди наблюдаемых своего розыска и наблюдения. Самым вредным агентом такого наблюдения ранее был замечен привлеченный в начале нынешнего года к дознанию Михаил Гурешидзе».

С целью выявления филеров и секретных агентов, объектом наблюдения партийной разведки станет и само здание Тифлисского отделения розыска. В этом же сообщении Лавров пишет: «Затем появился без определенных занятий почти неграмотный дворянин Дмитрий Пурцеладзе, в настоящее время в Тифлисе также существует какая-то невыясненная личность, ежедневно прогуливающаяся с очевидной целью наблюдения на углу Михайловской и Кироч-киной улиц. В Баку роль наблюдательного агента несет рабочий Роджен Гогичилидзе».

Ротмистр не подозревал, что массовые аресты вызвали в недрах организации даже появление плана расправы над ним самим. Правда, до этого дело не дошло. Вскоре подпольщики установили личность внедренного в их ряды провокатора. Агентом охранки в Тифлисе оказался рабочий, кандидат в члены комитета РСДРП Сергей Старостенко.

Напомним, что, упоминая своего агента в отчетах и указывая на причины его присутствия на тайных встречах, руководители ГЖУ вносили в рапорты откровенно смягчающие «оговорки» и замечания. «Попавший случайно на сходку» в духан Мелани; «зазванный Скоробогатько» в дом на Елизаветинской улице; «пришедший из любопытства Сергей Старостенко». Даже в официальных отчетах жандармские чиновники, очевидно, защищали репутацию благонадежности своего агента. «Любопытство» Старостенко дорого обойдется подпольщикам; и позже, стремясь осуществить возмездие в отношении провокатора, Георгий Лелашвили попытается «зарубить его топором». Однако это будет запоздалая мера.

Арест в середине февраля членов Тифлисского комитета РСДРП обескровил организацию. Угроза ареста нависла и над Иосифом Джугашвили. Квартира, в которой он проживал в Батуме вместе с Канделаки в период забастовки на заводе Манташева, стала своеобразным штабом. Сюда стекалась вся информация, здесь обсуждалась тактика действий и принимались решения. Канделаки вспоминал, что сразу после окончания стачки «Сосо перебрался в дом армянина на нынешней улице Цхакая, № 100, а я перешел в городок в дом С. Ломджария».

Однако и дом Сильвестра Ломджария вскоре привлек внимание полиции. Проявляя навязчивую «опеку», пристав Чхикваидзе начал частые посещения подозрительного дома, и один из его визитов совпал с проведением собрания, в котором участвовал Иосиф Джугашвили. Только сообразительность хозяина дома, отвлекшего внимание полицейских, спасла участников встречи от ареста и позволила разойтись незаметно.

О разгроме Тифлисской организации Иосиф Джугашвили узнал уже после завершения забастовки. В конце февраля он выехал на несколько дней в Тифлис «за типографским станком и шрифтом». Его отъезд совпал с конфликтом на заводе Ротшильда, который, как снежный ком, повлек за собой цепь новых событий, потрясших не только тихий город.

Уже с момента зарождения капитализма его хронической болезнью являлось неуемное стремление к получению сверхприбылей. Но поскольку удержание высоких цен вызывает спад потребления, то это неизбежно влечет за собой сокращение производства и, как следствие, бесчеловечный бич рыночной цивилизации – безработицу. Так было сто лет назад, так есть и будет до конца существования этого общественно-экономического уклада.

Экономический кризис, охвативший Россию с начала 1900 года, тяжело отозвался в нефтяной промышленности. Он вызвал ликвидацию 45 % скважин. Резкое снижение добычи нефти бумерангом ударило и по положению рабочих в Батуме.

«Вечером 26 февраля, – сообщал 16 марта 1902 г. в Департамент полиции главноначальствующий гражданской частью на Кавказе князь Григорий Голицын, – управляющий заводом Ротшильда в Батуме вывесил объявление о том, что через 14 дней, т.е. 12 марта, будут подлежать увольнению за сокращением работ 389 рабочих (из общего числа 900). На другой день 27 февраля все рабочие завода, узнав о таком распоряжении, прекратили работы и разошлись».

Распоряжение хозяев предприятия вызвало ответную реакцию рабочих и партийного актива. «27 февраля, – вспоминал П. Куридзе, – мы решили объявить забастовку во всех цехах. К тов. Сосо мы немедленно послали человека, но он оказался в отъезде в Тифлисе... На следующий день приехал тов. Сосо, тотчас же созвал нас на совещание в доме Ломджария» и «составил план требований».

Забастовка, направленная на недопущение массового увольнения, стала организованной, но невольно для властей она приобрела почти международную окраску. Остановившееся предприятие принадлежало иностранным концессионерам, поэтому стачка и протест рабочих привлекли непосредственное внимание высших лиц, управлявших регионом. Власти поспешили «принять меры», но они не дали желаемых результатов.

Князь Голицын сообщал в Петербург: «Попытки со стороны фабричного инспектора и местной администрации собрать рабочих для выслушивания их заявления на 28 февраля, 1 и 2 марта были безуспешными. Утром 2 марта в Батум прибыл кутаисский военный губернатор, которому удалось собрать 3 марта около 400 рабочих».

Но прибывший на место событий военный губернатор генерал-майор Смагин не намеревался расшаркиваться перед «чернью»; его приказы по усмирению «бунтовщиков» были категорично крутыми и не оставляли места для либерализма. Информируя Департамент полиции, он сообщил:

«2 марта я приехал вместе с начальником жандармского управления и ознакомился с положением дела. Вновь предложил собраться рабочим, на 3-е марта удалось собрать около 400 (человек), выслушав заявления, нашел их незаконными, почему предложил на сегодня встать на работу, что ими не исполнено. За отсутствием значительного числа рабочих, 900 человек, сделано распоряжение (по) выяснению и аресту вначале наиболее виновных, <...> затем будут проведены аресты остальных для высылки на родину с воспрепятствованием возвращения в Батум».

Меры были драконовскими. Считая свою миссию завершенной, вечером 7 марта генерал-майор отбыл в Тифлис, а в ночь с 7 на 8-е в соответствии с распоряжением Смагина полиция схватила 30 наиболее активных участников забастовки. Узнав об арестах, в полдень 8 марта более 350 рабочих явились к управлению с требованием или выпустить арестованных, или взять под стражу всех. Но получивший соответствующие инструкции помощник военного губернатора полковник Михаил Дрягин тоже не стал «церемониться» с пролетариями – «при помощи роты солдат местного гарнизона к 7 часам вечера он поместил всю толпу в пересыльном пункте».

Власть деспотично демонстрировала силу, и ситуация обострялась с каждым часом. Ночью состоялось совещание комитета. Организаторы забастовки приняли единодушное решение: товарищей на произвол властей не бросать, требовать освобождения арестованных. Однако власти были настороже, и собравшуюся утром 9 марта у пересыльной тюрьмы толпу, в которой были жены и дети арестованных, – на этот раз встретили солдаты. Атмосфера в городе накалялась. К полудню у здания пересыльных казарм под красными флагами невооруженных рабочих собралось уже около трех тысяч. Возмущенные бесцеремонным насилием властей, собравшиеся решили освободить товарищей силой. Демонстранты не верили, что солдаты будут стрелять, но когда, взломав двери, арестованные вырвались на волю, царский полковник дал команду открыть огонь.

Расколов воздух, многоголосый шум толпы заглушил дружный винтовочный залп ощетинившейся штыками цепи солдат в белых гимнастерках. Толпа безоружных людей замерла, а затем отхлынула и, извергая крики проклятий, стала отступать. Солдаты стреляли боевыми патронами. Стреляли в упор. На опустевшей площади, в расплывающихся кровавых лужах осталось четырнадцать убитых – жертвы самодержавного правосудия. Еще 54 человека было ранено. Одетый в рабочую блузу, Иосиф Джугашвили находился в рядах манифестантов. С началом кровавой расправы он вывел из толпы и доставил на квартиру раненого Георгия Каланадзе.

В России снова пролилась кровь. В начале века это было второе кровопролитие такого масштаба. За год до батумских событий царские солдаты расстреляли рабочих Обуховского завода в Питере. При возникновении беспорядков царский режим не обременял себя милосердием, и расстрел батумских рабочих болью отозвался в сердцах пролетарской России бессильным горьким стоном.

Потрясенный случившимся, город замер. Все стало иным. Но репрессии лишь множили поднимавшиеся в народных массах гнев и возмущение; расстрел демонстрантов не остановил забастовки. Сразу после «цивилизованного» убийства рабочих Миха Ормоцад-зе перенес в дом Мате Русадзе, где в квартире Ивана Шапатава жил Иосиф Джугашвили, части типографского оборудования. В ночь с 9-го на 10-е была набрана и отпечатана первая листовка, посвященная кровавым событиям; уже утром она появилась в городе. 12 марта, в день похорон жертв кровавой расправы, отпечатали еще одну прокламацию. Правда, когда рабочий Георгий Мадебладзе заметил слежку за домом, деятельность типографии пришлось приостановить.

Опасения подпольщиков не были преувеличенными. Через некоторое время пристав Чхикваидзе с двумя городовыми явился ночью в квартиру Шапатава. Только мгновенная решительность Деспины Шапатава спасла Иосифа Джугашвили от ареста, а типографию от захвата. Жена хозяина квартиры проявила почти эпическое мужество: преградив приставу дорогу, она встала в дверях с «дубиной в руках».

Пристально глядя в глаза служителя закона, тихо, но решительно она заявила: «Дети спят, твое появление и шум могут их разбудить и испугать». Ошеломленный нескрываемым гневом женщины, но еще более демонстрируемым ею убедительным «доводом», Чхикваидзе принужденно захихикал и ушел. В ту же ночь Ясон Джарнава перевез на фаэтоне печатный станок с принадлежностями к Сильвестру Ломджария, а позже их укрыли в часовне на кладбище Соук-Су.

Спрятав типографское оборудование, Иосиф Джугашвили и Константин Канделаки 24 марта уехали в Тифлис. Они вернулись на следующий день с Георгием Годзиевым, который привез армянский шрифт. 28 марта полиция обнаружила в городе новые листовки, но опасность провала усиливалась, и типографию было решено перепрятать. Ее перевезли в селение Махмудия, расположенное в семи верстах от Батума, в дом крестьянина-абхазца – названого отца Сильвестра Ломджария. 29 марта И. Джугашвили вместе с К. Канделаки были уже в Кобулети, где провели собрание, на котором присутствовало около 20 человек. Было принято решение об организации социал-демократического кружка.

События в тихом Батуме получили широкий отклик в стране; о расправе над рабочими писала «Искра». Деятельность Джугашвили в Батуме оказалась эффективной, но непродолжительной. Хотя за пять месяцев своего пребывания в городе он сумел оказаться не только в эпицентре всех акций протеста, но и направить их в русло ярко выраженного классового противостояния рабочих с самодержавием, он обрел много противников в среде социал-демократической интеллигенции.

Их раздражала его решительность и организаторская воля, но еще более их напугала активизация открытых массовых выступлений рабочих. Это угрожало их личному положению. Из уважаемых в городской среде болтающих «революционеров» они невольно превращались в соучастников открытого бунта, что могло отозваться для местных лидеров не только арестами, но и тюрьмой.

На свое размежевание с Джугашвили его противники из местных «тихих» социал-демократов сами указывали жандармам. Начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров в докладе Департаменту полиции 29 января 1903 года, назвав ряд лиц, причастных к социал-демократическому движению, «от которых получил информацию», подчеркивал.

«Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, деспотизм Джугашвили многих наконец возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил состоящий под особым надзором Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить все недоразумения».

Через некоторое время В. Лавров дополнил характеристику обстоятельств этих разногласий: «Имею честь донести Вашему превосходительству, что во главе Батумского комитета социал-демократической партии состоят: находящийся под особым надзором полиции врач Александр Шатилов, находящийся под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, известный под кличкой (полицейской. – К. Р.) Чопур (Рябой), и некий грузин из окрестностей Казбека по кличке Мохеве. Раскол, начавшийся было в означенном комитете, о чем упоминалось в моем донесении от 29 минувшего января за № 60, произошел вследствие пререкания между так называемыми старыми социалистами, представителем коих является в Батуме Александр Шатилов (в Тифлисе его поддерживали Семен и Прокопий Джугели), и «новыми», упомянутыми выше Иосифом Джугашвили и Мохеве».

Ирония этого доноса об идеологической борьбе в социал-демократической среде состоит в том, что возмутитель спокойствия к этому времени находился не «под надзором полиции». В отличие от остававшихся на свободе своих оппонентов он пребывал в царских застенках. Противники Джугашвили уже «сдали» его в руки властей.

Начавшиеся разногласия не были особенностью только батумских социалистов. Впоследствии они трансформируются в идейный раскол, который войдет в историю как борьба между пролетарской, большевистской, и социал-демократической, меньшевистской, тактикой либеральной интеллигенции. Джугашвили не скрывал своего враждебного отношения к зарождавшемуся меньшевизму.

Обучая рабочих марксизму, он исходил из глубокого понимания сути и целей нового пролетарского учения. Смысл которого заключался не только в осознании рабочими своего положения, а в объединении их усилий для классовой борьбы. В повышении ее активности и наступательности, хотя, конечно, это неизбежно было сопряжено с неминуемыми жертвами.