Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

Он понимал сложности, возникшие на его пути, и должен был довести свои соображения до центра. Но из-за провала имевшихся адресов и явок связь с руководством партии была утрачена. Среди объявлений, помещенных на страницах «Рабочей газеты», он отыскал информацию, касавшуюся непосредственно его. Он сразу написал письмо. «В редакцию «Рабочей газеты» от Кобы (Ивановича), – пишет он. – Из №4 «Рабочей газеты узнал, что Вами послано Кобе письмо, ответа на которое требуют от него. Заявляю, что никакого письма от Вас не получал, старые адреса провалены, новых у меня нет, и я лишен возможности переписываться с Вами.

О чем Вы могли писать? Быть может, не лишне будет, если заранее заявлю, что хочу работать, но работать буду лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет – я в этом уверен – слишком малопроизводительна. Было бы хорошо предварительно побеседовать о плане работы и т.п. с кем-либо из ваших, ну хотя бы из русской части ЦК. Более того, это, по-моему, необходимо, если, конечно, русская часть ЦК функционирует. Словом, я готов – остальное Ваше дело. Может быть, я сузил вопрос и забежал вперед... Тогда повторите Ваше письмо. Жду ответа. Коба. P.S. Вы, конечно, догадались, что я уже свободен».

Конечно, летом 1911 года среди влиятельных работников партии Иосиф Джугашвили являл собой незаурядную фигуру. К этому времени он приобрел безусловный авторитет не только в пределах Кавказа. В партии его знали, с его мнением считались, на него ссылались в полемике. Об этом свидетельствует письмо ссыльного Моисея Лашевича. Родившийся в Одессе, бывший служащий отделения Лионского кредита, сын еврейского купца, М.М. Лашевич в 1925 году займет посты заместителя наркома по военным и морским делам и заместителя РВС СССР. То есть станет одним из ближайших сподвижников Троцкого.

Но 17 августа 1911 года, направляя из Яренска в Париж письмо, в котором подчеркивается усиление влияния меньшевиков среди яренских ссыльных, Лашевич жалуется: «Затем один из них списывается с Кобой, он сейчас в Вологде, и тот пишет, что «ставить своей целью работы лаять на ликвидаторов и впередовцев он не может и над такими людьми, которые лают, он только может издеваться». Сам Коба так пишет. Чего же больше, и они (меньшевики. – К.Р.) торжествуют».

Напомним, это был момент в социал-демократическом движении, когда фракции, маневрируя и отстаивая свои интересы, практически пребывали в войне. Похоже, что Иосиф Джугашвили был чуть ли не единственным в партии, у кого сразу хватило широты взглядов, чтобы понять вредность этой конфронтации. Скажем иначе: считая бесплодную полемику несерьезным занятием, он не хотел участвовать в словесных дрязгах. Он ищет живого, продуктивного дела, в котором мог бы использовать приобретенный опыт революционной работы.

Иосиф Джугашвили не «забежал вперед». Упорство, с которым он и другие «бакинцы» отстаивали свои взгляды, подействовало на руководство партии. Еще 28 мая – 4 июня в Париже прошло совещание ЦК РСДРП, на нем «планировалось рассмотреть вопрос о созыве Пленума ЦК и подготовке общепартийной конференции».

Но, поскольку Заграничное Бюро ЦК возражало против созыва Пленума, большевики приняли решение о недоверии ему и 1/14 июня образовали Российскую организационную комиссию (РОК) по созыву VI Общепартийной конференции. Фактически РОК стала новым ядром партии. В состав комитета входили «бакинец» Г.К. Орджоникидзе и член тифлисской организации Е.Д. Стасова. Иосифа Джугашвили ЦК планировал включить или в большевистский центр, или в Оргкомитет по созыву конференции.

Ее намечалось провести в конце сентября или начале октября в Кракове. Орджоникидзе и Шварцман объехали ряд городов, получив согласие организаций на участие в конференции. Первое заседание РОК состоялось 29 сентября в Баку. Комитет требовал от организаций: «всемерно содействовать возрождению нашей партии, немедленно выбирать делегатов на партийную конференцию, возрождать социал-демократию на местах».

Немногочисленные документы, сохранившиеся с той поры, свидетельствуют, что власти не теряли Иосифа Джугашвили из поля зрения. О том, что летом 1911 года на него было решено возложить обязанности разъездного агента ЦК РСДРП, Департамент полиции был информирован сразу.

Уже 18 августа в агентурном сообщении из Тулы указывалось: «В Вологде в настоящее время проживает отбывающий или уже отбывший срок административной высылки серьезный эсдек, носящий партийный псевдоним Коба. Этому Кобе удалось через тульскую публику списаться с заграничным партийным центром, и он в настоящее время получил предложение взять на себя выполнение функций агента ЦК. Коба на предложение согласился и ждет лишь присылки необходимых средств».

20 августа, начальник вологодского управления полковник ГЖУ М. Конисский сообщил в Московское охранное отделение, что Коба – это Джугашвили, которого «по его выезде будет сопровождать наблюдение». Но, будучи достаточно осведомленным о конспираторском мастерстве Кобы, на следующий день, 21 августа, Конисский предусмотрительно предложил своему коллеге из Московского охранного отделения П. Заварзину:

«Принимая во внимание, что Джугашвили очень осторожен и вследствие этого легко может быть потерян и в любое время снова может перейти на нелегальное положение, являлось бы лучшим производство обыска и ареста его ныне же в Вологде, ввиду чего и прошу сообщить, (не) имеется ли в вашем распоряжении таких данных о Джугашвили, которые могли бы быть предъявлены к нему по возбуждению о нем дела, и не имеется ли препятствий с вашей стороны к обыску теперь же у этого лица».

То есть, опасаясь упустить деятельного и опасного революционера, полковник предлагал сразу начать против него очередное расследование и в целях «профилактики» вновь «загнать» его в административную ссылку. Однако Московское охранное отделение обладало более творческим мышлением и большим опытом борьбы с подпольем. «Обыск Джугашвили недопустим, – немедленно телеграфировал Заварзин, – в случае отлучки сопровождайте наблюдением, одновременно телеграфируйте мне о времени и направлении поездки». Логика начальника московской охранки очевидна – через наблюдение за «серьезным эсдеком», руководителем высокого партийного ранга, он намеревался проследить связи ЦК РСДРП в России.

Такой план действительно был конструктивным, но его осуществление не принесло результата. Опытный конспиратор, Коба переиграл жандармов. Он спутал карты охранки. Уйдя от слежки наружного наблюдения, он отправился в Петербург для встречи с Орджоникидзе. Вера Швейцер пишет: «После объезда нелегальных организаций в начале августа в Питер приехал Серго Орджоникидзе и здесь встретился с товарищем Сталиным. Серго передал ему директиву от Ленина и рассказал о положении дел, сообщил, что Ленин вызывает Сталина приехать за границу для обсуждения внутрипартийных дел. От Серго Сталин узнал, что он для усиления большевистского влияния введен в состав Заграничной организационной комиссии (ЗОК) по созыву партийной конференции».

Из Петербурга Иосиф Джугашвили тоже исчез по-английски – не попрощавшись. Д. Постоловский писал Н.К. Крупской: «Тов. Коба приезжал сюда. Но не знаем, куда девался. Предполагаем, что арестован». Нет, он не был арестован. Получив столь необходимую информацию и директиву от Ленина, он не был намерен рисковать. Сейчас, когда планы ближайшего будущего определились, он предельно осторожен. Он решил не искушать судьбу; не

стал ставить в зависимость от случайности свои намерения и подвергать себя опасности ареста за самовольную отлучку из Вологды.

Он начинает готовиться к путешествию в Берлин, но возможность осуществления предстоявшего ему предприятия была осложнена многими обстоятельствами. Главными проблемами были получение надежных документов и денег на поездку. Но для этого нужно восстановить утерянные связи, а это в его положении было далеко не просто.

Практически ему не на кого опереться. Круг людей, с которыми он общается в провинциальной Вологде, ограничен. Наиболее близкие, почти приятельские отношения у Иосифа сложились с Петром Чижиковым, переселившимся сюда после окончания срока ссылки из Тотьмы. Напомним, что с луганским рабочим Петром Алексеевичем Чижиковым он познакомился еще в ноябре 1909 года, в Бутырской тюрьме, при следовании в первую вологодскую ссылку.

Но с чего-то нужно было начинать. Посвященный в его планы молодой рабочий весьма ответственно отнесся к возможности оказать содействие товарищу по партии. Конечно, «рядового» революционера вдохновляла причастность к серьезному делу, связанному с намерениями одного из руководителей партии. Он сам предложил Иосифу свой паспорт и предпринял шаги по изысканию денег на предстоящее «путешествие».

Правда, последнее не принесло реальных результатов. Более того, о действиях Чижикова сразу стало известно жандармам Дело в том, что в письме к некоему А.С. Романову Петр обратился «с просьбой помочь ему деньгами для переезда в Тулу». Чижиков не знал, что Романов был провокатором и значился в жандармских документах под кличкой Георгий.

Романов отреагировал на просьбу соответственно своему положению сексота. Хотя он выслал просителю «6 рублей и посоветовал обратиться за более серьезной помощью к бывшему студенту Московского университета» К.А. Паниеву, но одновременно с этим о письме Чижикова провокатор донес жандармам. И 24 августа начальник Вологодского Губернского жандармского управления передал эту информацию в Тульское ГЖУ.

Кстати, ссыльный Константин Паниев, к которому провокатор посоветовал Чижикову обратиться за поддержкой, был уроженцем Гори, и жандармы, даже невольно, могли сложить два и два,

сделав определенные выводы. Трудно сказать, к какому заключению пришли полицейские аналитики.

Но нельзя не обратить внимания, что упоминание Тулы содержится не только в жандармском сообщении. Большевик Иван Голубев, на квартире которого в Сольвычегодске проходили собрания социал-демократов, пишет в это же время Иосифу Джугашвили: «Я был уверен, что ты гуляешь где-нибудь по другим улицам Вот получил вчера из Т(улы) от приятеля письмо, из которого узнаю, что ты не сдвинулся с места, так же по-старому коптишь в полуссыльном положении. Печально дела обстоят, когда так.

Где искать причину в задержке? В причинах, не зависящих от них, или в нашем бестолковом «правительстве» (руководстве партии. – К. Р.). Судить не берусь, да и толку от этого не будет никакого. Приятелю головоломку задал, полагая, что дело зависит от них, но они оправдываются – говорят, что они тут ни при чем и что, наоборот, они приложили к ускорению все от них зависящее, но... Два парня сложились и послали на паях. Ну что тебе эти 6 руб. Так что же ты намерен предпринимать теперь? Неужели ждать. Ведь с ума можно сойти от безделья». Нет, он не намеревался сходить с ума.

В конце лета 1911 года вологодские агенты наружного наблюдения созерцали почти идиллическую картину. По центральной улице города не спеша прогуливались средних лет с худощавым лицом и чуть прищуренными ироничными глазами мужчина и молоденькая смешливая барышня в красивом платье, заботливо отделанном рюшечками и воланами.

Разглядывая прохожих, мужчина что-то тихо говорил девушке, и на его шутливые реплики она отвечала очаровательным, звонким смехом, чуть откидывая назад увенчанную модной шляпкой голову. Было очевидно, что прогуливающаяся пара никуда не спешила. Собеседники проводили время «в Александровском или в Детском садах, сидя в летние дни где-нибудь на скамеечке в тени».

Барышней, которой местные агенты наружного наблюдения сразу галантно присвоили почти не казенную кличку Нарядная, была Пелагея Георгиевна Онуфриева. Дочь состоятельного крестьянина селения Усть-Ерга училась в Тотемской гимназии. В Вологду Поля приехала 23 августа к своему жениху Петру Чижикову, с которым познакомилась в Тотьме, где тот отбывал ссылку. Но ее спутником на прогулках был не жених, а ссыльный Джугашвили.

Нет, Иосиф не собирался конкурировать с Петром Алексеевичем на предмет покорения сердца юной гимназистки. П.Г. Онуфриева в 1944 году вспоминала: «Он постоянно заходил к нам на квартиру... Мы подолгу разговаривали о литературе, искусстве, книжных новинках». Но не «просвещение» и не праздное времяпрепровождение составляло смысл их откровенно броских прогулок. Цель была более прагматична.

Ожидая денег на поездку за границу, Иосиф стремился усыпить бдительность шпиков охранки. Беззаботные прогулки служили своеобразной ширмой. Демонстрацией того, что его ближайшие намерения не распространяются дальше флирта с красивой молодой спутницей. Всем своим поведением он старался пресечь даже малейшие подозрения о наличии у него иных планов. Разве можно бежать из города, в котором есть такие прелестные барышни? От таких барышень в бега не ударяются...

Но в кармане его сюртука уже лежал паспорт Чижикова. Впрочем, прогулки продолжались недолго. Конечно, таинственный «политический» произвел на юную гимназистку интригующее впечатление. Перед предстоявшим отъездом Иосифа Джугашвили она подарила ему «на счастье» свой крестик вместе с цепочкой и попросила на память фотографию.

Из вполне понятных соображений фотографироваться он не пожелал и преподнес юной гимназистке – тоже «на счастье» – книгу П.С. Когана «Очерки западноевропейской литературы». С шутливой надписью: «Умной, скверной Поле от чудака Иосифа». Но пока вологодские агенты наружного наблюдения писали отчеты о прогулках Кавказца с Нарядной, в России произошли немаловажные события.

Дмитрий Богров не был революционером. Мордка – таким ласковым именем его звали родители – был неплохим коммивояжером галантерейной фабрики, распространяющим подтяжки «люкс». В Киеве он считался «хохмачом», вращавшимся в среде эсеров и анархистов. Среди евреев Киева отец Богрова слыл не последним человеком. Только один его дом на Бибиковском бульваре стоил четыреста тысяч рублей, не говоря о поместье Потоки под Кременчугом. Но Мордка любил кураж. С его помощью жандармы обнаружили подпольные лаборатории взрывчатых веществ и произвели массовые аресты в Киеве, Воронеже и Борисоглебске.

Богров-младший окончил университет. И когда летом 1910 года он выехал в столицу, в Департамент полиции полетела телеграмма от начальника жандармского управления Киева Кулябяки: «К вам выехал секретный сотрудник по анархистам Аленский». В Петербурге вице-директор Департамента полиции Белецкий стал платить Богрову по 150 рублей в месяц, договорившись, что он проникнет в ряды столичных эсеров. В письмах друзьям Мордка писал: «В Петербурге положение адвоката-еврея благоприятнее, нежели в Киеве или даже в Москве».

Еще с весны киевляне знали, что осенью к ним нагрянут «гости» для открытия памятника Александру II и святой Ольге. Летом в город прибыли чиновники МВД, жандармы и агенты со всей России. Все подозрительные из Киева были выселены, а подвалы и чердаки обшаривались охранкой. Стены домов облепили листовки, запрещавшие обывателям «выбегать навстречу царскому экипажу, бросать цветы и подавать прошения».

Столыпин с женой прибыл в Киев 27 августа, поздно ночью. В тот же день из Петербурга вышел литерный экспресс с царской семьей; на пути его следования – на тысячи верст вдоль железной дороги встали солдаты, стрелявшие во всякого, кто появлялся у рельсов. 29 августа семью Романовых, прибывшую в Киев, встречал Столыпин. Но в суматохе на него не обратили особого внимания, и он ехал за царским кортежем на нанятых дрожках.

И все-таки в Киеве Столыпина «заметили». Постановку оперы «Сказка о царе Салтане» объявили заранее. 1 сентября в первых рядах партера киевского городского театра расположились знать, министры и генералы. В девять часов царскую ложу занял Николай II с женой. Грянула увертюра – веселая, яркая музыка, и занавес раздвинулся...

В антракте, опершись на барьер оркестровой ямы, Столыпин беседовал с Сухомлиновым Подошедший попрощаться с премьером Коковцов пошел к выходу, когда раздались два сухих, негромких выстрела. Одна пуля попала в руку – другая в печень диктатора. В театре началась паника. Жандармский полковник вырвал стрелявшего, молодого человека в пенсне, из орущей толпы; жандармы выгоняли публику из зала.

«Жиды убили Столыпина...» – пошел слух по России. В ночь на 2 сентября, в страхе перед ожидаемым погромом, из Киева началось массовое бегство евреев. Поезда не успевали вывозить их вместе со скарбом. Спустя шесть лет Коковцов вспоминал: «Полки прибыли в начале восьмого утра, и погрома не было. Станция Киев и площадь перед вокзалом представляли собой сплошное море голов, возов подушек и перин». К утру в городе не было ни одного еврея.

Допрос и обыск стрелявшего в Столыпина Богрова начался еще в буфете киевского театра. По обнаруженным в его записной книжке записям в городе произвели свыше 150 арестов – тюрьму забили врачами, адвокатами, певичками, артистами, проститутками и прачками. Но билет № 406 в 18-м ряду Богров получил от полковника Кулябяки; поэтому пошли разговоры, что Богров провокатор – агент охранки.

Было ли киевское жандармское управление причастно к убийству Столыпина? Об этом нет единого мнения, но то, что оно вскормило Богрова, несомненно. Столыпин умирал 4 сентября в клинике Маковского, когда Николай II, не отложив намеченной поездки, на расцвеченном огнями пароходе отправился в Чернигов.

Премьер-министр скончался 5 сентября. Царь отказался участвовать в похоронах Столыпина, а царица даже не подошла к его гробу. Следствие по делу Богрова торопливо свернули; к 8 сентября приговор утвердил казнь через повешение. Богрова казнили утром 11 сентября в одном из фортов Киевской крепости. В тот же день из Киева царь отправился на отдых в Ливадию.

Так разворачивались события, когда Иосиф Джугашвили приступил к реализации своего плана поездки в Берлин. Он выехал из Вологды на следующий день после смерти Столыпина, и его отъезд сразу был зафиксирован. В дневнике наружного наблюдения охранной службы, написанном почти летописным слогом, отмечалось:

«Наблюдая 6 сентября на станции Вологда за отходящими пассажирскими поездами, (установлено, что) в 3 часа 45 минут пополудни пришел на вокзальную площадь Кавказец, имея при себе два места багажа: небольшой чемодан и узел, по-видимому, постель, и сел в вагон 3-го класса отходящего в 4 часа 15 минут поезда № 3 в г. Петербург, где оставил багаж, вышел обратно из вагона, и тут же пришел к нему Кузнец, а перед отходом поезда перешел со своим багажом в другой вагон, а Кузнец ушел перед отходом поезда из вокзала, попрощавшись с Кавказцем, и поезд отправился, сел Кавказец после третьего звонка, следуя в пути, два раза проходил Кавказец вагоны. На станции Чебсара Кавказец из вагона во время стоянки поезда вышел с неизвестным человеком».

Возможно, о вышедшем на станции Чебсара незнакомце шла речь в письме из Вологды от М. Лашевича, которое через месяц, во время обыска 4 октября в Вельске было обнаружено у ссыльного Пинхуса Заславского. В нем были фразы: «Здесь был «Филя» (Возможно, это был Филипп Голощекин: настоящее имя Шая Ицович-Исакович. – К.Р.). Забрал Кобу и уехал».

Распрощавшись с провожавшим его товарищем, Иосиф Джугашвили вернулся в поезд лишь после третьего звонка, но он напрасно несколько раз менял в пути вагоны. Пока, монотонно отсчитывая стыки рельсов на пути в Петербург, состав двигался на запад, обгоняя его, в столицу промчалась телеграмма. «Поездом третьим, – сообщал в ней ротмистр Попель, – выехал Джугашвили под наблюдением филера Ильчукова. Прошу встретить. Подробности почтой».

К перрону Николаевского вокзала поезд прибыл в 8.40 утра. 7 сентября столица Российской империи встретила Кобу хмурым небом, моросящим дождем и уже ждавшими его на вокзале филерами Петербургского охранного отделения. Он сумел избавиться от слежки. Оставив вещи в камере хранения, он отправился по адресу Аллилуева. Не застав его, он проходил весь день под дождем К вечеру, уставший и промокший, в надежде встретить другого своего земляка, он снова вышел на Невский.

Толпа на проспекте редела, гасли огни в окнах магазинов, реже мчались лихачи, и когда он в третий или в четвертый раз поднялся к Фонтанке, его взгляд выхватил на тротуаре одного из прохожих. Его расчет оправдался. Возвращавшийся из типографии Сила Тодрия был ошеломлен неожиданной встречей. Он предупредил, что в городе очень опасно; после убийства Столыпина вся полиция на ногах, ворота и подъезды запирают... Придется будить дворника, показывать паспорт. Хозяева в квартире боятся всего подозрительного.

Решив, что Иосифу лучше остановиться в меблированных комнатах, они отправились на вокзал за вещами, и это стало ошибкой. Здесь потерявшие Кобу утром филеры снова взяли его под наблюдение. В гостиницу «Россия», расположенную на Гончарной улице, земляки прибыли уже с «хвостом».

Убийство Столыпина насторожило не только полицию. «В номерах» их встретили прямым вопросом «А вы случайно не из евреев будете?» «Нет, – возразил Тодрия, – я грузин, а мой товарищ русский, только что из провинции». Но такое объяснение выглядело подозрительным: приезжий с паспортом Петра Чижикова явно не вписывался в образ типичного русского человека.

Как свидетельствуют документы, на следующий день, 8 сентября, при выходе из номерных комнат, в 9.15 утра И. Джугашвили снова оказался под наблюдением. Упустив его при приезде, филеры не повторили ошибки. Пожалуй, это был единственный день, в который можно проследить последовательность его передвижения по столице. Теперь с отменной тщательностью Джугашвили сопровождали два агента, и каждый его шаг на петербургских улицах «отпечатывался» на желтых листах жандармских сводок.

В дневнике наружного наблюдения отмечено, что от гостиницы он проследовал на Невский проспект в дом 106, где в квартире 34 проживал Сильвестр Тодрия и приехавший 5 сентября из Батума Иоганн Герасимович Жожиашвили. Пробыв в этой квартире около двух часов, в 11.30 он отправился в дом 134, здесь же, на Невском, и вошел в подъезд с квартирами 9, 10 и 11.

Здесь он тоже провел около двух часов. Но позже охранка так и не смогла установить истинную причину посещения им этого дома, принадлежавшего купцу 1-й гильдии – совладельцу банкирского дома «Г. Вавельберг» – еврею Берсону. В квартирах «нехорошего» подъезда, кроме дочери каменец-подольского купца Суры Готесман, проживали Абель и Моисей Левинсоны с сестрой и аптекарский помощник Берсона Лейзер.

Из дома на Невском, отмечали агенты охранки, он вышел в 13.30 и в сопровождении неизвестного, проживающего в доме 106, отправился на Пушкинскую улицу. Там, в столовой дома 8 его ждал мужчина, с которым он приехал из Вологды. Через 15 минут, около 14.20, Джугашвили с неизвестным ушли, а «Вологодский» остался. Дойдя до Литейного проспекта, они сели в трамвай и поехали на Сампсоньевский проспект, 16, где находился дежурный пункт «Общества 1886 года».

Действительно, здесь с весны 1911 года работал СЛ. Аллилуев, а «неизвестным», сопровождавшим Иосифа Джугашвили, был Сильвестр Тодрия. Они приехали на квартиру Аллилуева в 14.20. Дочь Сергея Аллилуева Александра вспоминала, что, открыв дверь и бурно выразив свою радость по поводу появления Силы Тодрия, она смолкла, увидев за его спиной постороннего. «В черном пальто, в мягкой шляпе, незнакомец был очень худощав. Когда он вошел в переднюю, я рассмотрела бледное лицо, внимательные карие глаза под густыми, остро изогнутыми бровями».

Хозяина квартиры дома не было, но, вскоре появившись, он тревожно сообщил, что обнаружил возле дома слежку. Из открытого окна, выходившего на Саратовскую улицу, разглядели двоих «в котелках». Проверить подозрения послали детей. Старшая дочь

Александра первая спустилась во двор. Одного человека она заметила у арки ворот, второго увидела на улице, там, куда выходили окна квартиры.

Пришлось ждать вечера. Гости ушли в 17.30, когда уже стемнело. По дороге удалось избавиться от «хвоста». Монтер Забелин повел Джугашвили и Тодрия в дачное место – Лесное. В глухой и темной аллее шпики не решились продолжать слежку и были вынуждены отстать.

Как это ни выглядит парадоксально, но в действительности сохранилось мало свидетельств подробностей жизни Сталина; и не только в предоктябрьский период. Эти несколько дней его пребывания в Петербурге примечательны еще и тем, что они позволяют проследить события как глазами непосредственного очевидца, так и записями жандармских агентов.

В документах охранки зафиксировано: Джугашвили «снова был потерян и взят в наблюдение только в 23.15, когда вернулся в гостиницу». Последняя запись этого дня отмечала, что через некоторое время он вышел с Невским к памятнику Александру III и пробыл здесь до 00.45, после чего возвратился в гостиницу.

Еще днем Петербургское охранное отделение сделало запрос в Вологду: «Телеграфируйте. В случае выезда Джугашвили, кроме Вологды, имеется ли препятствие к аресту». Ответ последовал незамедлительно: «Прошу не подвергать аресту, везде сопровождать наблюдением Подробности почтой. Ротмистр Попель». Казалось бы, цели специалистов сыска определились: проследить связи «важного эсдека». И все-таки Иосиф Джугашвили был арестован. Рано утром в его гостиничный номер нагрянула полиция.

Что же произошло? Кто сорвал жандармскую операцию? Как часто бывает, и намерения революционера, и планы жандармов неожиданно расстроила почти нелепая случайность. Все определил номерной гостиницы «Россия». Обратив внимание на «нерусскую нарркность» владельца паспорта Чижикова и заподозрив в приезжем опасного еврея, он сообщил о подозрительном постояльце в участок.

Иосиф Джугашвили еще спал, когда раздался настойчивый стук: в дверь. Полиция появилась в гостинице 9 сентября в 7.50 утра. Вопреки намерениям охранки он был арестован и доставлен в Александро-Невскую полицейскую часть.

«При обыске, – отмечается в полицейских документах, – у него обнаружили географическую карту, письмо на русском языке и две фотокарточки – одна группа и одна маленькая, одно лицо». В другом документе указано, что у арестованного был изъят «паспорт на имя крестьянина Орловской губернии Петра Чижикова и записная книжка со сборником фраз на немецком языке, в коих может встречаться надобность при поездке по железной дороге в Берлине, и отдельных немецких слов (глаголов)».

Бдительность номерного и исполнительность полиции спутали изощренные планы высоких чинов из карательных ведомств. Конечно, это был очевидный прокол, и, сообщая в этот же день о случившемся коллегам из Московского охранного отделения и Вологодского ГЖУ, начальник петербургской охранки не стал вдаваться в детали. Он лишь сухо информировал: «Джугашвили проживает нелегально. Сегодня арестован. № 883».

Хотя при аресте у него обнаружили чужой паспорт, но более ничего существенного власти не могли предъявить в обвинение бывшему ссыльному, и у него не могло быть оснований для волнения. Действительно, кроме обрывочной информации тульских и вологодских сексотов, предположений и догадок, охранка вновь не располагала реальными уликами в отношении важного революционера. Поэтому в Петербургском охранном отделении не спешили с его допросом

К следователю его вызвали лишь 13-го числа. В этот же день была заполнена регистрационная карта и сделаны фотографии арестованного. Это была обычная следственная рутина, и на запрос вице-директора Департамента полиции Виссарионова, от 17 сентября, о деле Джугашвили, – последовал стандартный ответ. Проведение переписки «на предмет исследования степени его политической благонадежности» передается начальнику Петербургского ГЖУ. Охранке нечем было блеснуть в глазах всесильного полицейского начальника.

Возбужденная 7 октября в столичном жандармском управлении «переписка» была поручена полковнику Александру Соболеву. Не располагая уликами и вещественными доказательствами, полковник начал следствие с проверки основных фактов биографии подследственного. 10-го числа он сделал запрос в Департамент полиции, но справка была подготовлена только через десять дней.

Чтобы ухватить хоть какую-то нить, в ГЖУ пытались перевести записки на грузинском и немецком языках в записной книжке и «сложенной пополам четвертушке» бумаги, изъятых у арестованного при обыске. Но на просьбу о помощи в переводе из Департамента полиции поступил отказ. Там не хотели заниматься безнадежным делом; ничего не принес следствию и последовавший 12 ноября новый допрос Джугашвили.

Через три дня после допроса, даже не получив достаточных сведений о прошлом обвиняемого, А.Ф. Соболев прекратил переписку. Казалось бы, ее результаты, не давшие следствию реальных улик, должны были закончиться для подследственного благоприятно. Но на деле все обернулось иначе.

Не терзаясь сомнениями и не испытывая нужды в обосновании своего решения, полковник предложил выслать Джугашвили «в пределы Восточной Сибири под гласный надзор полиции сроком на пять лет». В тот же день, 17 ноября, начальник Петербургского ГЖУ генерал-майор Митрофан Клыков, согласившись с предлагаемой мерой, подписал это постановление, отправив материалы переписки градоначальнику.

Итак, человека, лишь три неполных месяца, 88 дней, назад освобожденного из-под гласного надзора полиции, снова предлагалось отправить в ссылку.

За что? Какими свидетельствами ею неблагонадежности располагало следствие, кроме отчетов филеров о его «романтических» прогулках с барышней по Вологде? Какие правонарушения могло поставить в вину Джугашвили столичное жандармское управление, чтобы предлагать ему максимальный срок наказания?

Отбыв сольвычегодскую ссылку, формально Иосиф Джугашвили мог проживать везде, кроме Кавказского края, что было ему «воспрещено» постановлением генерала от инфантерии Шатилова И если посмотреть даже не глазами так называемых правозащитников, а с элементарной юридической точки зрения, то как бакинский начальник охранного отделения Мартынов, так и петербургский глава жандармского ведомства, требовавшие для него высшей меры ссылки, проявляли кровожадность.

Даже если карательные органы имели косвенную информацию в отношении повышения партийного статуса Иосифа Джугашвили, доказательств, что он приступил к исполнению партийных обязанностей, в руках охранных органов не было. С точки зрения закона – он еще не совершил «противоправных» действий.

И все-таки жандармы знали что делали... Основная идея репрессивного сценария ясна. При отсутствии уличающих фактов и признаний подследственного охранные службы полагались на служебную логику. Неукротимый Коба опасен для существовавшего режима – и его революционной деятельности следовало воспрепятствовать. И существовавший порядок позволял это сделать «заочно», без права обвиняемого на защиту.