Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)

Сталин иначе относился к местному населению. Очевидцы рассказывали, что однажды он спас девочку, умиравшую от воспаления в горле. Обладая некоторыми познаниями в медицине, он сумел через трубку высосать гной из фурункула, душившего ребенка, рискуя сам погибнуть от инфекции. Это поступок тургеневского Базарова, но не в романе, а в жизни.

Так в чем же причина конфликта? Кто же был инициатором «разъезда» двух ссыльных? Не вдаваясь в подробности, Свердлов так рассказывал отбывавшему ссылку в Туруханском крае питерскому рабочему Иванову про причины своего переселения на другую квартиру: «По прибытии в ссылку я поселился в его (И. Джугашвили. – К. Р.) хижине, но вскоре он не стал со мной разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны, и тогда я стал жить отдельно от него».

Из этого простого, но довольно скользкого объяснения следует, что «не неуживчивость» Иосифа стала причиной переселения Свердлова, а то, что Джугашвили перестал разговаривать с ним, практически объявил своему товарищу бойкот. Но он не просто разочаровался в товарище – тот стал ему безразличен, и он даже не ищет со Свердловым примирения, перестав с ним общаться и разговаривать до конца совместного пребывания в Курейке.

То есть конфликт был не на почве «обслуживания кухни» и даже не на несовместимости национально-культурных традиций и характеров, а на основе чего-то личного, что Джугашвили показалось достойным разрыва отношений. Несомненно, что 36-летний Иосиф и более молодой, 29-летний Яков обладали различным жизненным опытом, несхожими характерами и отличались даже ростом – Яков был ниже.

Но являлся ли незаурядностью сам «товарищ Андрей»? Каким он представлялся своим современникам?

Вячеслав Молотов, дававший меткие оценки многим политическим деятелям в беседах с Феликсом Чуевым, говорил о Свердлове: «Еврей. Ничем особенно не выделявшийся, но очень преданный Ленину... громовой голос, прямо черт знает как из этого маленького человека такой чудовищный голос идет. Иерихонская труба! На собрании как заорет: «То-ва-ри-щи!» Все сразу что такое»? Замолкали. Для Ленина был очень подходящий. Все знали, будет говорить то, что Ленин ему поручил. <...> Пропагандист, но главное – организатор, на больших собраниях – короткое выступление, поддержать дисциплину... Возможно, Ленин очень жалел его и ценил... он хорошо выполнял задания Ленина... Далеко не заглядывал, не проявлял инициативу (курсив мой. – К. Р.), но честный, партийный, преданный человек, чего мало для руководящего деятеля, – Ленин перехвалил Свердлова... Да, чересчур... – молодой все-таки умер, тридцать четыре года прожил. Да и критиковать его не за что».

Казалось бы, все ясно. И все-таки слабости у будущего председателя ВЦИК были. «У Якова Свердлова, – пишет писатель, – после его смерти в сейфе обнаружили 7 заготовленных заграничных паспортов и семь бланков чистых паспортов. И к ним солидное финансовое подкрепление – золотые монеты царской чеканки на сумму 108 525 рублей, 705 золотых изделий с драгоценными камнями.

Заметим еще, что жена Свердлова К.Т. Новгородцева была тайной хранительницей алмазного фонда Политбюро (был спрятан на ее квартире). Он предназначался для того, чтобы «в случае крушения власти обеспечить членам Политбюро средства для жизни и продолжения революционной деятельности». Каких членов Политбюро, я думаю, разъяснять не следует. Сталин и его окружение в их число, конечно же, не входили».

Но в 1913 году ситуация была иной, и ссыльные планировали не гипотетический, а реальный побег. Трудно сказать о настроениях Свердлова, а Сталин даже теперь, когда его положение круто изменилось, не намеревался проводить в Заполярье вторую зиму, но для него все снова упиралось в финансовый вопрос. Обещанной помощи от центра он пока так и не получил.

Никакой. Реально он не получил ничего, кроме неясных обещаний. И, встретившись со Свердловым в Курейке, видимо, уже начал догадываться, что его предприимчивый товарищ присвоил ту часть денег, которая по праву предназначалась ему И, чтобы не строить планы побега на этом источнике, он желает убедиться в этом.

Для этого у него были основания. Еще в ноябре 1913 года на имя Иосифа Джугашвили пришла открытка от Малиновского, в которой тот в иносказательной форме уведомлял о высылке денег. Джугашвили пытается выяснить их судьбу, и 20 марта 1914 года в письме депутату Госдумы пишет: «Товарищ Петровский! Прошу передать (это письмо) Роману (Малиновскому – К.Р.). Побеспокоил Вас потому, что адреса Романа не знаю. Василий... Месяцев пять тому назад я получил от одного товарища из Питера предложение переехать – переселиться в Питер. Он родом грузин, и ты его знаешь. Он писал, что предложение исходит не от него лично и что если (я) согласен переселиться (бежать. – К. Р.), деньги на дорогу будут. Я написал ему ответ еще месяца четыре назад, но от него нет никакого ответа до сих пор. Не можешь ли ты в двух словах разъяснить мне это недоразумение.

Месяца три назад я получил от Кости (Малиновского. – К. Р.) открытку, где он писал: «Брат, пока продам лошадь, запросил 100 рублей». Из этой открытки я ничего не понял и никаких 100 руб. не видел. Да, по другому адресу тов. Андрей (Свердлов. – К. Р.) получил их, но я думаю, что они принадлежат ему, и только ему (курсивы мои. – К. Р.). С тех пор я не получил от Кости ни одного письма.

Не получал также ничего уже четыре месяца от сестры Нади (Крупской. – К. Р.). Короче, целая куча недоразумений. Все это я объяснил бы так: были, очевидно, разговоры о моем переселении (побеге. – К. Р.) на службу в Питер. Но разговоры разговорами и остались, и выбор Кости остановился на другом, на Андрее (Свердлове. – К. Р.), поэтому и послали ему сто... Верно ли я говорю, брат? Очень прошу тебя, друг, дать мне прямой и точный ответ. Очень прошу не отвечать мне молчанием, как ты делал до сих пор. Ты знаешь мой адрес.

Ясный ответ нужен мне не только потому, что многое зависит от него, но и потому, что я люблю ясность, как и ты, надеюсь, во всем любишь ясность. (Письмо) пришли заказным. Привет твоим друзьям. Привет Стефании, поцелуй ребят».

Конечно, у Иосифа Джугашвили были все основания для недовольства. Для него уже, видимо, становилось очевидно, что получивший перевод Свердлов забрал себе и чужую часть суммы, но ясность он должен был внести не только для себя.

Ситуация приобретала уже принципиальную окраску. Он был просто вынужден уведомить центр, что не «протряс» на личные нужды партийные деньги, предназначенные для побега. Правда, из этой переписки не совсем ясно и сейчас: все ли деньги, выделенные ему ЦК, дошли до Туруханска? Похоже, что была и другая сумма, присвоенная, в свою очередь, уже Малиновским.

Впрочем, в любом случае оба «соратника» Иосифа Джугашвили по ЦК выглядят, мягко говоря, непорядочно. Но он напрасно пытался прояснить этот инцидент. Вскоре Малиновскому было уже не до формальных оправданий перед преданным им товарищем по организации. О работе Малиновского в качестве секретного сотрудника Департамента полиции стало известно М. Родзянко. Товарищ (заместитель) министра внутренних дел В.Ф. Джунковский известил об этом председателя Госдумы 22 апреля 1914 года, и 8 мая Малиновский положил на стол М. Родзянко заявление о сложении с себя полномочий депутата. Провокатор выпал из политической колоды.

Таким образом, все произошло до банальности просто, и сопоставим хронологию. Прибыв на новое место, 15 марта ссыльные поселились на одной квартире, и обсудить им было что, а через четыре дня, 20 марта, Джугашвили послал письмо Малиновскому Видимо, на следующий день состоялся его откровенный разговор с «товарищем Андреем», и уже 22-го числа Свердлов жалуется в письме к приятельнице, что его сосед «хороший парень, но слишком большой индивидуалист».

Конечно, беззастенчиво присвоив деньги ЦК, Свердлов практически сорвал планы побега товарища. И последний не мог не попытаться прояснить этот вопрос. Напомним, что когда в 1911 году студент Абрам Иванянц подобным образом распорядился полученной для передачи Джугашвили суммой, то не состоялся его побег из сольвычегодской ссылки. Но инцидент со Свердловым был для Сталина морально неприятен. Разобравшись в ситуации, он перестал разговаривать с соседом, и в конце марта тот был вынужден перебраться на другую квартиру. Они не прожили вместе и месяца.

Позже, 27 мая, в письме Л.И. Бессер Свердлов пишет: «С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся». В конце июня в письме жене он объяснял: «Со своим товарищем мы не сошлись «характером» и почти не видимся». И, словно рефреном, он снова возвращается к этой теме в письме жене от 16 ноября: «Товарищ, с которым мы были там (в Курейке), оказался в личном отношении таким, что мы и не разговаривали, и не виделись».

Впрочем, вскоре, с началом Первой мировой войны, и сам побег потерял всякий смысл. Поэтому в будущем И.В. Сталин не держал обиды на своего «безынициативного» соседа по ссылке – именем ЯМ. Свердлова была названа столица промышленного Урала, и история партии не умаляла заслуг «товарища Андрея». Правда, Иосиф Джугашвили тоже недолго оставался на квартире у Тарасеевых. В связи с намечавшимся «переносом дома на другое место» в начале апреля, перед Пасхой, он перебрался к Петру Салтыкову, где пробыл «лишь 20 дней», а затем – к его родственнику Филиппу.

Но не взаимоотношения с нещепетильным товарищем составили в этот период проблему для И. Джугашвили. Появление в Курейке таинственных «политических», выступавших против самого «Царя», вызвало естественное внимание местных жителей, и курейским старожилам запомнился конфликт ссыльного с надзиравшим за ним стражником. С большими усами и окладистой рыжей бородой, «свирепый и жестокий» Иван Лалетин являл собой законченный тип держиморды.

Впрочем, человек ограниченного мышления, грубый, но рьяно соблюдавший предписания начальства, деревенский жандарм действительно опасался побега ссыльного и «часто ходил проверять Сталина не вовремя»; даже ночью, бесцеремонно «вваливаясь в его комнату без стука». Федор Тарасеев вспоминал, как однажды вечером, когда Лалетин нагло ворвался к ссыльному, тот «в шею выгнал этого мерзавца». И жители видели, как, трусливо размахивая обнаженной шашкой впереди себя, жандарм пятился к Енисею, а «товарищ Сталин шел на него, возбужденный и строгий, со сжатыми кулаками».

Колхозница Мария Давыдова в 1942 году объясняла этот эпизод иначе. «Однажды Иосиф Виссарионович взял у моего брата ружье и хотел сходить на охоту. А охота у нас рядом, тайга начинается под окном. Жандарм Лалетин налетел на Иосифа Виссарионовича, обнажил шашку и хотел его обезорркить. Брать ружье товарищу Сталину не разрешалось. Но товарищ Сталин не отдал ружья жандарму, а возвратил брату. Помню, тогда жандарм порезал Иосифу Виссарионовичу руки». Конфликт между ссыльным и стражником завершился тем, что пристав Кибиров был вынужден заменить стражника.

Но лето 1914-го уже приближалось и к суровому заполярному краю. Мир ждали небывалые потрясения. Не предполагая этого, ссыльный не оставляет своего плана морского «путешествия» в Европу. Он настойчиво штудирует иностранные языки и 20 мая пишет за границу Зиновьеву.

«Дорогой друг. Горячий привет вам и В. Фрею. Сообщаю еще раз, что письмо получил. Получили ли мои письма? Жду от вас книжек Кострова. Еще раз прошу прислать книжки Штрассера, Панекука и К.К. Очень прошу прислать какой-либо (общественный) английский журнал (старый, новый, все равно – для чтения, а то здесь нет ничего английского, и боюсь растерять без упражнения уже приобретенное по части английского языка). Присылку «Правды» почему-то прекратили, – нет ли у вас знакомых, через которых можно было бы добиться ее регулярного получения? А как Бауэр? Не отвечает? Не можете ли прислать адреса Трояновского и Бухарина? Привет Вашей супруге и Н. (Крупской. – К. Р.). Крепко жму руку. Где [Рольд]. Я теперь здоров».

В этот же период в маленьком стане произошло заурядное, однако привлекшее внимание исследователей событие, вызвавшее кривотолки. Когда Джугашвили и Свердлов были доставлены в Курейку, здесь отбывали ссылку несколько уголовников. И еще «примерно в 1913» году у одной из дочерей жительницы стана «родился ребенок, который умер. В1914 г. родился второй ребенок...».

В связи с тем, что беременная была несовершеннолетней, явившийся в стан весной пристав И.И. Кибиров «очистил Курейку от этих сожителей», но в 1956 году история с рождением двух внебрачных детей у молодой женщины из забытого богом поселка стала предметом разбора Хрущева и председателя КГБ Серова. Начиная «антикультовскую» кампанию, Хрущев намеревался использовать этот факт для нравственной дискредитации Сталина, приписав ему их отцовство.

Но даже у нагловатого Никиты, все-таки не понаслышке знакомого с технологией изготовления детей, видимо, хватило ума сообразить, что ни ребенок, умерший в 1913 г., ни родившийся в 1914 году никак не могли иметь отношения к политическому ссыльному. Впрочем, такая попытка «пристроить» к Сталину «детей лейтенанта Шмидта» была не единственной. Одно из таких «отцовств» любители пикантных историй связывают с его первой, сольвычегодской, ссылкой. Но, как и в изложенном случае, комичность ситуации в том, что в анкете некоего Кузакова, намекавшего позже, что он «сын» Сталина, «в графе год рождения стоит 1908 год...», а Иосиф Джугашвили оказался в этой ссылке лишь в конце февраля 1909 года.

Джугашвили не смог реализовать своего плана побега, но о том, что он был реален, свидетельствует сообщение, промелькнувшее летом 1914 года в иностранных газетах. Из него следует, что один из ссыльных, находившихся в Курейке, когда туда прибыл Джугашвили, как раз этим летом бежал в Западную Европу на пароходе норвежской Сибирской компании «Ранга».

Возможно, в связи с выяснением обстоятельств этого побега, в начале июля по распоряжению енисейского губернского управления надзиратель за административными ссыльными в стане Курейка Сергей Хорев доставил «административно-ссыльных Иосифа Джугашвили и Ивана Космыля» в Монастырское. Здесь Джугашвили ждали новости – с 25 июня в Монастырском находился Сурен Спандарян, а 5 июля он получил бандероль с книгами из Петербурга.

Еще накануне вызова Джугашвили к туруханскому приставу «благополучную» Европу потрясло событие, отозвавшееся долгим эхом во всем цивилизованном мире. Утром 28 июня наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд с женой и пышной свитой выехал в Сараево на легковых автомобилях. Здесь на набережной Аппель, протянувшейся вдоль реки с приятным названием Милячка, где кортеж ликующе приветствовали встречавшие, неожиданно раздался взрыв бомбы. Бомба, брошенная откуда-то из середины толпы, начиненная нарубленной свинцовой проволокой и ржавыми гвоздями, громко рванула за колесами заднего автомобиля; в домах посыпались стекла, закричали раненые. Фердинанд не пострадал. Бомбиста схватили, и кортеж двинулся дальше.

В узком переулке улицы Франца Иосифа студент Гаврила Принцип стрелял почти не целясь – эрцгерцога сразила третья пуля.

Однако не эти три негромких выстрела стали прологом нечеловеческой бойни. Примечательно, что еще до покушения в Сараеве, весной 1914 года, военный министр России Сухомлинов в интервью «Биржевым новостям» заявил: «Россия готова, но... готова ли Франция?»

В это лето царила адская жара. Она словно накаляла политические страсти. В отрезке дней, между выстрелами Г. Принципа и началом войны, чаши весов колебались под переменным давлением интересов. Июнь прошел во взаимных обменах визитами послов европейских держав. 23 июля Вена предъявила ультиматум Сербии. Сербское правительство скрепя сердце 25-го числа приняло 9 пунктов ультиматума, кроме десятого, в котором Вена требовала австрийскими штыками навести «порядок» в Сербии. Даже германский кайзер понял логику сербов. Но австрийцы объявили сербам войну, и министр иностранных дел Сазонов заявил: «Австро-сербский конфликт не может оставить Россию безучастной».

Дальше события развивались уже по принципу падающего домино. Когда личным решением Николая II 29 июля Россия объявила частичную мобилизацию, то в тот же день германский посол зачитал Сазонову ноту с требованием прекращения военных приготовлений. Но вместо дипломатической паузы 30 июля телеграфы российской столицы прекратили частные передачи, и по проводам был передан указ о всеобщей мобилизации. 31 июля германский посол Пурталес заявил, что если к 12 часам 1 августа Россия не объявит демобилизацию, то Германия мобилизуется полностью.

Русский царь не уступил. И 1 августа (19 июля по ст. стилю) германский кайзер Вильгельм II объявил войну России. Германская нота заканчивалась словами: «Его величество Кайзер от имени империи принимает вызов». Через день о состоянии войны с Германией заявила Франция, а 4 августа – Англия.

Мир перешагнул роковую черту. В Петербурге на Исаакиевской площади толпа патриотов громила германское посольство. На митингах в Берлине ораторы утверждали, что «железное исполнение долга – ценный продукт высокой германской культуры», а газеты предрекали, что война будет молниеносной...

Переделка мира военными средствами назревала задолго до сараевских выстрелов; война отвечала интересам наиболее влиятельных и обеспеченных кругов российской и мировой элиты, обогащавшихся на военных заказах и стремившихся к новым рынкам для расширения сфер сбыта. Впрочем, войну ждали как «справа», так и «слева». Еще в ноябре 1912 года на Базельском конгрессе II Интернационала утверждалось, что предпосылки социальной революции созрели, и, если война начнется, она «вызовет экономический и политический кризис», который ускорит «падение господства капитала».

Однако, когда война стала реальностью, в Берлине и Петербурге, Вене и Париже, Праге и Лондоне солдат провожали как героев, которые в считанные месяцы принесут на штыках победу своим странам. В России на митингах призывы свергнуть самодержавие сменились взрывом патриотического оптимизма. Национально-патриотические чувства проявляли не только обыватели стран, вступивших в войну. Немецкая газета рабочих «Форвертс» («Вперед») призывала собраться под знамена кайзера, чтобы противостоять «темным и диким силам с Востока»: «Мы, немецкие рабочие, не позволим, чтобы армия русского царя угрожала передовому пролетариату Германии созидать новое счастливое общество! Мы охотно идем на войну с царизмом...»

В августе 1914 года Русская армия мобилизовалась за сорок дней, германская – за семнадцать; уже 2 августа Берлин начал вторжение во Францию и Бельгию. В сентябре началась битва на Марне. Немцы рвались в Париж, и Антанта потребовала от Петербурга ускорения начала боевых действий до завершения мобилизации. Тогда две русские армии вторглись в пределы Пруссии; первой армией командовал Павел Карлович Ренненкампф, второй – Александр Васильевич Самсонов. Австрийцы бежали перед армией Самсонова, но, оторвавшись от тылов, армия завязла среди Мазурских болот и песков. Противник взял Самсонова в полукольцо. Армия сражалась, высекаемая пулеметным огнем и выбиваемая мощью тяжелой германской артиллерии. Первая армия на соединение с ней не пошла. При выходе из окружения Александр Самсонов застрелился, но Париж был спасен.

Август – сентябрь 14-го года на Восточном фронте прошел для России с переменным результатом. Если в операции с целью захвата Восточной Пруссии Северо-Западный фронт потерпел поражение и отступил, то в Галицийской – отбросив австро-венгерские армии в Галиции и Польше за реки Сан и Дунаец – русские войска создали угрозу вторжения в Венгрию и Силезию. На западной стороне фронта германские армии наступали на Париж. На реке Марне они были остановлены англо-французскими войсками. Осенью на стороне германского блока в войну вступила Турция, а в октябре – ноябре произошло первое сражение у Ипра. После неудачной попытки германских командующих ликвидировать ипрский выступ Западный фронт, раздвинувшийся до Северного моря, стал сплошным. Война приобретала тяжелый, затяжной позиционный характер и на Востоке.

Главная квартира русской Ставки находилась в Барановичах. Дядя царя – Николай Николаевич – не был способным полководцем, но и не все определялось талантами военачальников. За сутки войны только в обороне артиллерия пожирала 45 000 снарядов, тогда как все военные заводы давали за день только 13 тысяч; скоро выяснилось, что не хватает винтовок, а для имевшихся – патронов. Часть солдат была без сапог, люди отмораживали ноги; и там, где были перебиты офицеры, началась массовая сдача в плен.

В солдатских бараках сидел почти миллион человек; их не отправляли на фронт из-за отсутствия обмундирования. Ратники ехали на передовую под германские пулеметы с палками, в гражданской одежде, прикрыв ее шинелями.

С началом войны Иосиф Джугашвили оставил мысли о побеге. Бежать было некуда. Он ждал вестей о событиях извне, а они за Полярный круг доходили медленно. Почта прибывала только 8—9 раз в год; за лето в Курейку заходил лишь один пароход. «В 1914 г. в конце сентября, – пишет ВА Швейцер, – когда последняя баржа пришла в Туруханский край... я застала тов. Сталина в селе Монастырском, он гостил здесь у Сурена Спандаряна».

В Курейку он вернулся один; Свердлов получил разрешение остаться в Селиванихе. Предстояла очередная долгая зима, удручавшая своим однообразием и ощущением полной затерянности в этом краю бесконечных просторов и суровых холодов. Где-то далеко за таежными буреломами и горными хребтами остались земля его детства и юности; казалось, что в ином мире пребывала и сама Россия. Теперь это был еще более отдаленный мир. Взбесившийся мир, где над окопами рвалась орудийная шрапнель, где пулеметные очереди косили солдат и офицеров, где инженеры и ученые придумывали все более изощренные средства для массового убийства людей.

На фоне всеобщего безумия проблемы одинокого ссыльного уже совершенно ничего не значили. Он отдавал себе в этом полный отчет. Вторую северную зимовку он встретил уже во всеоружии практического опыта, но теперь, после крушения планов побега, его все больше одолевала ностальгия. Всматриваясь в покрытую снегом равнину, сливающуюся у горизонта с низко нависшим серым небом, он мысленно возвращался на Кавказ, перебирая в воспоминаниях картины природы, запечатленные с детства. Зелень, покрывающая склоны гор, прозрачная свежесть горных ручьев и рек, оживленная суета на узких улочках и базарах южных городов – все это казалось видениями, существовавшими вне реальности.

Резкая метаморфоза его настроений не подлежит сомнению. В письме жене С. Аллилуева 25 ноября 1914 года он пишет: «Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне!

...Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном – не тратиться больше на меня: Вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия – летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, – и я до глупости истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге».

Конечно, минувший год многому научил его. Дом из растрескавшихся бревен, в котором жил Сталин, стоял на возвышенности рядом с широким Енисеем. Зимой его чуть не до крыши заносило снегом. Поселение находилось на месте впадения в Енисей быстрой речки Курейки. На берегу было разбросано несколько деревянных домишек, отстоявших на большом расстоянии друг от друга. Он быстро усвоил навыки и приемы, с помощью которых местные жители добывали рыбу. Рыболовные принадлежности он покупал у приезжавших в стан торговцев, а лесу изготавливал сам. Но было ли это праздной страстью? Развлечением? Вряд ли. Конечно, рыбалка скрашивала одиночество, но она стала и необходимым условием существования.

В феврале 1915 года тайком от стражников в Курейку приехали гости. Как вспоминала Вера Швейцер, она и Сурен Спандарян в «бесконечную полярную ночь», на собаках по Енисею через безлюдные пространства, «под несмолкаемый вой волков» проехали 200 километров.

Хозяин встретил гостей с кавказским гостеприимством Приехавшие не успели снять с себя «полярную одежду», как он на время исчез и вскоре «шел от реки и на плечах нес огромного осетра». «В моей прорубе, – пошутил он, – маленькая рыба не водится». Взору гостей предстала «небольшая квадратная комната», в одном углу которой стоял деревянный топчан, накрытый аккуратно тонким одеялом У противоположной стены располагались охотничьи и рыболовные снасти – сети, оселки, крючки, сделанные им самим. У окна – стол, заваленный газетами, журналами и книгами; на стене – керосиновая лампа, а в середине помещения – небольшая печка-«буржуйка» с металлической трубой, выходившей через сени.

В комнате было тепло. Вторую зиму Иосиф встретил уже без растерянности. За обедом Сурен Спандарян рассказывал новости: о войне, о работе подпольных организаций, о связи с заграницей. «Особенно долго, – вспоминала В. Швейцер, – шел разговор о войне... Когда Сурен рассказывал подробности о суде над думской фракцией (социал-демократов) и о предательстве Каменева, Сталин ответил Сурену: «Этому человеку нельзя доверять – Каменев способен предать революцию»... Шел разговор о Серго Орджоникидзе, который в это время находился в Шлиссельбургской крепости, об Иннокентии Дубровском, утонувшем в Енисее, и о других товарищах».

Чтобы не утерять фактологическую взаимосвязь повествования, поясним, что при встрече Сталина и Спандаряна в Курейке речь шла и о событиях, получивших импульс еще осенью 1914 года. 1 ноября в большевистской прессе был опубликован, написанный Лениным Манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия», призывавший к превращению войны империалистической в войну гражданскую. В этом же месяце в Озерках близ Петрограда состоялась объединенная конференция, принявшая «пораженческое воззвание» к студентам; члены IV Государственной думы, принявшие участие в конференции, были арестованы. Состоявшийся 10 февраля 1915 года судебный процесс за революционную агитацию приговорил депутатов-большевиков к высылке.

В Курейке гости не задержались. «Мы пробыли, – пишет Швейцер, – у Иосифа Виссарионовича двое суток и, забрав его с собой, вернулись в Монастырское... Ехали вверх по Енисею на собачьих нартах. Морозило. Казалось, морозом скован воздух. Трудно дышать. Недалеко над нами вспыхнуло северное сияние, озарившее нам путь... Мы ехали двое суток. Останавливались для того, чтобы погреться, дать отдохнуть собакам, покормить их».

В Монастырском Сталина ожидали две посылки. Одна пришла на адрес Спандаряна, другая – на имя пристава Кибирова; в письме от 27 февраля Сурен писал: «Сейчас Иосиф гостит у меня». После этой встречи с Суреном и Верой, ставшими для Иосифа самыми близкими людьми, возвращение в Курейку воспринималось еще более тягостно.

...В феврале немецкие войска начали наступление на Августов, Вержболово и Сувалки, стремясь взять в «мешок» части 10-й русской армии. Дорогу Гинденбургу преградил корпус генерала Булгакова. Хотя и выбитый без остатка, он позволил 10-й армии выйти из окружения.

Но вскоре события приобрели детективную окраску. На крыше дома Самуила Гольдштейна, тестя полковника Мясоедова, служившего в армейской разведке 10-й армии, офицеры контрразредки нашли антенны, направленные на Германию. Затем было перехвачено письмо полковнику от родственника его жены – Бориса Фрейдберга, в котором последний просил о встрече. Арестовать изменника контрразведке приказал работавший в царской Ставке М.Д. Бонч-Бруевич, будущий генерал-лейтенант Советской Армии. Мясоедов «был пойман на месте преступления», когда на одной из литовских мыз передавал пакет с секретными документами. Сразу же были задержаны другие его родственники и сообщники по службе в Северо-Западном пароходстве. С квартиры полковника контрразведка вывезла «целых три телеги бумаг».

На допросах Мясоедов все отрицал, а когда ему называли богатых еврейских родственников из Германии, связанных с фирмой его тестя, заявлял: «Можно ли верить жидовским россказням?» По приговору трибунала предателя повесили. Затем газеты сообщили, что и «соучастники казненных государственных преступников Мясоедова и Бориса Фрейдберга: Шлиома и Арон Зальцманы, Отто ригерт, Давид Френберг, Роберт Фальк, Матеуш Микулас приговорены судом к смертной казни через повешение».

Слухи о шпионаже в стране усилились, когда «грохнули» пороховые склады в Петербурге; 9 мая взлетел в воздух эшелон с боеприпасами в Гатчине, а третий мощный взрыв произошел на Охтинском заводе. Нащупав «больное место» в причинах военных неудач, лидер правых Хвостов заявил с трибуны Госдумы: «Сами продались и нас продали!» Хвостов нацеливал удар на немецкие банки и промышленные концессии, находившиеся в подчинении у германского капитала – «Сименс и Шуккерт», «Сименс и Гальске», «Всеобщая компания электричества»...

И события не заставили себя ждать. В Москве начался немецкий погром. На улицах рекой лилось вино, со звоном сыпались стекла и в витринах магазинов, принадлежавших евреям с немецкими фамилиями. Были разгромлены 732 фирмы, убыток составил 52 миллиона рублей. На Красной площади «толпа бранила царских особ, требуя пострижения императрицы в монахини, отречения императора, передачи престола Великому князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина... Эти известия вызвали ужас в Царском Селе». Войска применили оружие, и погром был прекращен.

В прессе не разрешали писать о Распутине, зато о нем часто писала царю супруга. А Николай II в письмах жене подробно рассказывал о планах будущих военных операций, не забывая напомнить: «Прошу, любовь моя, не сообщать об этих деталях никому, я написал только тебе». Зачем он ей писал? Императрица не разбиралась в военных делах, зато в них разбирался Распутин. В ноябре 1915 года царица сообщала супругу: «Теперь, чтоб не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего друга, вызванное его ночным сновидением. Он просит тебя начать наступление возле Риги...» В ночной атаке у озера Бабите русские солдатские цепи скосил ураганный огонь пулеметов и шрапнели. После революции в бумагах царицы нашли карту с дислокацией фронтовых соединений, которая готовилась лишь в двух экземплярах – для Николая II и генерала Алексеева. Для чего ей нужна была эта карта? – спрашивает писатель В. Пикуль.

В июле члены фракции думы Бадаев, Муранов, Петровский, Самойлов, Шагов и три «сопроцессника», а также Каменев с началом навигации прибыли в Туруханский край. Сталин вновь отправился в Монастырское. «Вскоре после нашего приезда, – вспоминал Самойлов, – в квартире Петровского и Каменева было устроено собрание находившихся там в ссылке большевиков, на котором были, кроме нас, девяти сопричастников, товарищи Я.М. Свердлов, К.Т. Новгородцева (жена Свердлова. – К. Р.), Спандарян, его жена Вера Лазаревна... приехавший специально на собрание товарищ Сталин... всего около 18 человек».