Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 49 страниц)

Батумские события стали причиной резкого и стремительного поворота судьбы Иосифа Джугашвили. Круг поисков властями организаторов волнений рабочих продолжал сужаться. В документе жандармского управления отмечено, что Джугашвили «является главным руководителем беспорядков, произведенных батумскими рабочими... Руководя делом, Джугашвили держал себя в стороне, и поэтому не все рабочие знали о нем, с рабочими постоянно соприкасался Канделаки, известный в рабочей среде за «помощника учителя».

Над организаторами выступления батумских пролетариев уже почти обжигающе веяли «вихри враждебные».

Поздним вечером 5 апреля 1902 года, около 22 часов, на квартире Д. Дарахвелидзе в Лиман-Мелье завершилось собрание батумских рабочих. Участники встречи разошлись, теряясь в темноте наступавшей ночи. В комнате остались лишь хозяин квартиры, его жильцы Джугашвили и Канделаки и пришедший к ним гимназист Вано Рамишвили. Жандармы нагрянули неожиданно. Тяжело стуча сапогами и задевая дверной косяк ножнами сабель, они ввалились в комнату, еще не проветрившуюся после ухода большого числа пребывавших здесь людей. Обилие окурков в стоящей на столе пепельнице свидетельствовало о том, что каратели опоздали.

Неудача в захвате всех участников нелегального собрания была настолько очевидной, что блюстители порядка не стали утруждать себя тщательным обыском. «При аресте товарища Сталина, – вспоминал Илья Михайлович Дарахвелидзе, – полиция не заметила чемодана с его рукописями, листовками и книгами, которые остались в квартире». Правда, добычей жандармов стал чемодан, оставленный в квартире наборщиком Георгием Годзиевым, но в нем ничего предосудительного не оказалось.

Задержанных доставили в полицейский участок. На следующий день И. Дарахвелидзе и В. Рамишвили отпустили, а Джугашвили и Канделаки были допрошены помощником начальника Кутаисского жандармского управления по Батумской области ротмистром Георгием Джакели.

Арестованные полностью отклонили обвинения в участии в забастовке на заводе Ротшильда и причастности к событиям 9 марта. Отвечая на вопросы ротмистра, Иосиф Джугашвили показал, что вместе с Геуром Акоповым сразу после празднования столетия присоединения Грузии к России (т. е. после 20 сентября 1901 г.) он уехал из Тифлиса в Баку, а оттуда – в Гори, где находился до середины марта 1902 года.

Но следователь и не ожидал признания. В сущности, оно его мало интересовало; он мог не спешить с выводами. Тяжеловесная машина политического сыска по расследованию обстоятельств забастовки на заводе Ротшильда была уже запущена, и ротмистр сразу включил подозреваемых в «переписку», в списке которой уже числилось восемь человек.

Исполняя служебный ритуал, 8 апреля Г. Джакели направил в Тифлисское ГЖУ письмо. В нем он известил об аресте И. Джугашвили и просил сообщить, «не был ли замечен названный Джугашвили в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Одновременно предлагалось «допросить как его мать Екатерину Глаховну, так его дядю Георгия Глаховича Геладзе».

Конечно, Иосиф не рассчитывал на легковерие следователя, но, убедившись в отсутствии у властей серьезных улик, он не мог не попытаться организовать себе алиби. Медлить было нельзя, и он предпринял попытку через Иллариона Дарахвелидзе – хозяина квартиры, на которой был арестован, обеспечить благоприятные для него свидетельские показания.

Для этого следовало повернуть дело так, чтобы Дарахвелидзе известил его мать и школьного товарища о том, чтобы в случае допроса полицией они показали, будто бы с лета по середину марта он находился в Гори. Это могло бы подтвердить его версию о непричастности к волнениям в Батуме. Однако на этот раз удача переметнулась на сторону его противников. Передать нужную информацию ему не удалось.

Более того, о его намерении сразу же стало известно тюремщикам. Все развивалось в точном соответствии с правилами построения романтического сюжета, когда обстоятельства приобретают интригующий оборот, в котором положение главного героя усугубляет неблагоприятный случай.

Правда, оплошность была допущена не им самим, но это не меняло дела. И начальник Кутаисского ГЖУ поспешил донести в Департамент полиции, что «8 сего апреля арестантом Батумской тюрьмы Замбахидзе были выброшены в тюремный двор к посетителям две записки на грузинском языке, адресованные на имя Иллариона».

Первая из них следующего содержания: «Адрес в городе Гори, Окопская церковь, около церкви приходская школа, и увидите учителя той школы Сосо Иремашвили, этому человеку скажите, что Сосо Джугашвили арестован и просит сейчас же известить его мать для того, чтобы, когда жандармы спросят: «Когда твой сын выехал из Гори?», сказала: «Целое лето и зиму до 15 марта был здесь, в Гори». То же покажут сам Сосо Иремашвили и мой дядя с женою».

Вторая записка гласила: «Илларион, если посланный в Тифлис человек возвратился, то скажи, чтобы привез Георгия Елисабедова и вместе с ним повел (направил) бы дело». Записки эти при сличении почерков с почерком Джугашвили писаны им, Джугашвили».

Удачливый ротмистр Джакели уже предвосхищал начальствующее одобрение. На следующий день он информировал Тифлисское жандармское управление о том, что ему удалось установить руководящую роль Джугашвили в батумских событиях. Однако коллеги не спешили с ответом. В это время в Тифлисском ГЖУ настойчиво «раскручивали» дело «О социал-демократическом кружке интеллигентов», которым занимался ротмистр В. Рунич. В составленном им списке отмечается: «Джугашвили Иосиф – подлежит привлечению обвиняемым (по) подозрению по ст. 318 и по всей, вероятно, 252. Находится в сношениях с большинством обвиняемых по дознанию... Установление деятельности не закончено».

Между тем 4 мая истек месячный срок содержания арестованных под стражей, и Кутаисское ГЖУ обратилось в Департамент полиции с просьбой о продлении их «ареста до окончания переписки». На основании ответа из Петербурга жандармское управление возбудило дознание по обвинению И. Джугашвили и К. Канделаки «в преступлении, предусмотренном 2 ч. 251 ст. Уложения о наказаниях», включавшем «призыв к возбуждению и неповиновению против верховной власти».

С начала следствия Иосиф Джугашвили находился в одиночной камере. Грубый деревянный топчан перед зарешеченным окном. Толстая тяжелая дверь с задвигавшимся окошком. Через него стражник наблюдал за арестованным, монотонно шагавшим в замкнутом пространстве, ограниченном каменными стенами. Затянувшийся период безделья подавлял однообразием, и любая возможность смены обстановки казалась благодеянием. Следствие приближалось к завершению, когда Иосифа Джугашвили «с помощью врача Элиава поместили в тюремную больницу». Правда, такая «роскошь» была непродолжительной, и вскоре он снова очутился в одиночной камере 5.

Дознание о причастности Иосифа Джугашвили к батумским событиям, начавшееся 11 мая, закончилось 31 июля 1902 года. Собранные следствием материалы не содержали убедительных аргументов для суда. И, передавая завершенное дело председателю Тифлисской судебной палаты, Кутаисское жандармское управление указало на отсутствие «оснований к дальнейшему содержанию под стражей обвиняемых Иосифа Джугашвили и Константина Канделаки». Для узников забрезжила надежда, что их арест может завершиться освобождением под надзор полиции.

Однако царская Фемида не намеревалась выпускать Джугашвили из своих цепких когтей. Прокурор судебной палаты известил управление, что освобождение «с отдачей под надзор полиции» может касаться лишь Канделаки. Он указал, что Джугашвили проходит обвиняемым по делу «о тифлисском социал-демократическом кружке рабочей партии». Правда, в его решении существовал и положительный момент.

Одновременно он вынес заключение: «Что же касается проявления преступной деятельности Джугашвили в г. Батуме, то хотя в этом отношении в произведенном помощником начальника Кутаисского ГЖУ по Батумскому округу дознании имеются некоторые указания на то, что Иосиф Джугашвили был причастен к рабочему движению, возбуждал рабочие беспорядки, устраивал сходки и разбрасывал противоправительственные воззвания, – но все эти указания лишь вероятны и допустимы; никаких же точных и определенных фактов по сему предмету дознанием не установлено, и указание на участие Джугашвили на сходках и на распространение им по г. Батуму революционных воззваний основывается единственно на предположениях, слухах или возбуждающих сомнение в достоверности подслушанных отрывочных разговорах (курсив мой. – К.Р.). При таком положении дела характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме подлежит считать невыясненным».

Такой исход дела не был для арестованного случайным подарком судьбы и уж тем более не объяснялся недобросовестностью следствия. Свое «везение» Иосиф Джугашвили подготавливал сам. Осуществляя конспиративную деятельность, он всегда проявлял осторожность и предусмотрительность, не теряя головы в самых критических ситуациях. Л.Б. Красин отмечал, что Сталину были присущи «дьявольская смекалка и хитрость, помноженная на осторожность». Он никогда не совершал опрометчивых и необдуманных шагов и поступков.

В середине сентября Канделаки вышел из тюрьмы, но для Иосифа Джугашвили ничто не изменилось. Тюремное заточение, в котором он находился уже почти три месяца, продолжалось. Когда 20 февраля 1902 года Тифлисское жандармское управление начало расследование («переписку») по делу «О тифлисском кружке РСДРП и образованном им центральном комитете», то список подозреваемых включал 79 фамилий.

21 июня ротмистр Засыпкин представил полковнику Е. Дебилю рапорт по итогам расследования со списком обвиняемых. В тот же день было принято постановление о привлечении к делу Иосифа Джугашвили. Основанием послужили показания жандармских агентов Сергея Кравченко и некоего Кишешьянца (Кешиньяна).

Уже на следующий день помощнику начальника Кутаисского ГЖУ С. Шабельскому было предложено допросить Джугашвили по новому обвинению. Допрос оказался безрезультатным И 30 июля полковник Дебиль информировал Департамент полиции, что «сего 8 июля согласно отдельного требования моего в г. Батуме был допрошен обвиняемый Иосиф Виссарионов Джугашвили, давший полное отрицание своей вины». Допрошенный 4 августа вторично Иосиф Джугашвили «снова не признал себя виновным».

Расследование по делу «О тайном кружке Российской социал-демократической рабочей партии в г. Тифлисе» было завершено 23 августа. К этому времени под арестом оставались лишь 7 человек: Калистрат Гогуа, Иосиф Джугашвили, Севериан Джугели, Георгий Караджев, Аркел Окуашвили, Васо Цабадзе, Захарий Чодри-швили. 29 августа начальник жандармского управления Е. Дебиль направил дело (№ 4602) товарищу (заместителю) прокурора Тифлисской судебной палаты Е. Хлодовскому.

Еще через полтора месяца, 12 октября, тот подписал заключение по результатам дознания, содержащее рекомендации о мерах наказания обвиняемых. Для Иосифа Джугашвили предлагалась высылка на два года в Сибирь. 15 октября Тифлисская судебная палата направила материалы следствия для утверждения главноначальствующему на Кавказе князю Голицыну.

Пересылая 31 октября документы дознания «о тифлисском социал-демократическом кружке рабочей партии» министру юстиции, в сопроводительном письме князь указывал: «Я не встречаю препятствий к разрешению означенного дознания согласно с заключением прокурора палаты». Однако до окончательного вынесения решения в столице прошло еще более полугода.

Царское правосудие осуществлялось медленно. Иосиф Джугашвили находился в тюрьме уже более семи месяцев, и, конечно, медлительность течения времени угнетала его. Однако узник не бездействовал. Он зорко следил за тем, что происходило в социал-демократической среде за тюремными стенами. Поддерживая связь с товарищами, он получал от них информацию, писал листовки и заочно участвовал во фракционных дискуссиях. Его активное и деятельное влияние на события, на состояние умов создало впечатление, будто бы он находится на воле, не только в среде социал-демократов.

В этот период ситуация приобрела почти комический характер. Его деятельная энергичность была столь впечатляюща, что даже сам начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров пребывал в твердой убежденности, что Иосиф Джугашвили находится на свободе «под особым надзором полиции».

И в начале 1903 года в своих докладах в Департамент полиции ротмистр регулярно сообщает о нем как главе Батумского социал-демократического комитета, инициативно участвующего в работе и активно борющегося со «старыми социалистами». В машине режима произошел какой-то сбой. Как лицо, находящееся на свободе «под особым надзором полиции», он числится даже в самом Департаменте полиции.

Это выглядит почти парадоксально. Кульминацией такого заблуждения стало то, что, когда в апреле 1903 года Тифлисское розыскное отделение переименовали в «охранное отделение» и город Батум был включен в сферу его ведения, ротмистр Лавров направил грозное предписание «обыскать и арестовать И.В. Джугашвили». Такое распоряжение развеселило подполковника С. Шабельского, который 28 апреля информировано уведомил коллегу, что «Иосиф Джугашвили уже год как содержится в тюрьме (ныне Кутаисской)».

Действительно, накануне он покинул Батумский замок. Причиной стала организованная им 17 апреля «демонстрация» протеста заключенных «против экзарха Грузии, пожелавшего осмотреть Батумскую гимназию и места заключения». При появлении главы Грузинской церкви Алексия в тюрьме узники царских застенков устроили обструкцию, вызвавшую скандал. Это заставило тюремное начальство поспешно освободиться от строптивого подопечного, и 19 апреля его отправили в Кутаисскую тюрьму.

Среди других российских узилищ Кутаисская тюрьма имела репутацию суровой. По прибытии Джугашвили поместили в «первый секрет» Большой тюрьмы. Этот двадцатичетырехлетний молодой человек с бородой и длинными, зачесанными назад волосами вызывал чувство уважения у заключенных, но не потому, что он выглядел старше своего возраста. Даже отпетые уголовники, руководствующиеся своими неписаными законами, ощущали его волевое и моральное превосходство. Он ни перед кем не заискивает, и его решительная, смелая манера поведения, его выдержанность заставляли их признать в нем лидера, опирающегося не на физическую, а на моральную силу, на неукротимость человеческого духа, закономерно возвышающие его над другими людьми.

Один из меньшевиков-эмигрантов позже отмечал: «Мы прожили вместе в Кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии».

Но время шло, и Министерство юстиции сделало заключение по делу о Тифлисском социал-демократическом комитете рабочей партии. Направив его 7 марта в Министерство внутренних дел, оно поддержало рекомендацию Тифлисской судебной палаты о его разрешении в административном порядке, то есть без суда. Но предложило ужесточить меру наказания обвиняемых. Срок ссылки Иосифа Джугашвили предлагалось увеличить с двух лет до трех. Департамент полиции тоже счел карательные меры слишком либеральными, он настаивал «выслать обвиняемых в Сибирь на срок до 6 лет».

Правда, это уже совсем драконовское предложение не получило поддержки курировавшего Департамент полиции товарища министра внутренних дел. Он согласился с предложением юстиции, и 9 июля доклад Министерства юстиции был представлен Николаю II.

Царь утвердил предложенные меры без проявления к «бунтовщикам» либерализма и милосердного смягчения наказания. Теперь-то «лед тронулся». Уже на следующий день утвержденное решение было направлено в Канцелярию главноначальствующего гражданской частью на Кавказе. Тифлисский губернатор получил высочайшее повеление 25 июля.

Проявляя отменное верноподданническое рвение, он наложил на поступившем документе не терпящую отлагательства резолюцию:

«Секретный стол. Сейчас же: а) поехать в губернское жандармское управление, узнать адреса и проверить приставам, сегодня же задержать и направить в Метехинский замок; б) заготовить документы сегодня же». В прилагаемом списке, включавшем 28 человек, И.В. Джугашвили значился под номером «одиннадцать».

Однако исполнить распоряжение «сегодня же» подчиненным губернатора не удалось. Неожиданно выяснилось, что в губернском жандармском управлении не знали, где находится Иосиф Джугашвили. Не знал этого и тифлисский полицмейстер: «Место нахождения Иосифа Джугашвили и Аркела Окуашвили еще не обнаружено», – констатировал он в письме, отправленном в тот же день губернатору.

В высоком кабинете прогремел гром. Получив сообщение Тифлисского ГЖУ об отсутствии сведений о местопребывании Джугашвили, губернатор вновь обратился с запросом к тифлисскому полицмейстеру. И 8 августа тот переадресовал его заведующему Метехским тюремным замком: «Предлагаю Вам немедленно донести, содержится ли в заведуемом Вами замке политический арестант

Иосиф Джугашвили, и в утвердительном смысле, когда освобожден, по чьему распоряжению и в чье ведение передан».

Но усердный скрип чиновничьих перьев результата не принес Ответ из тюремного замка пришел 10 августа. В нем указывалось, что «здесь И.В. Джугашвили не содержался и не содержится». Поиски Иосифа Джугашвили, порученные в Тифлисе участковым приставам, тоже ничего не дали. Полицейская машина самодержавия снова сделала сбой. 29 августа полицмейстер уже сам обратился к начальнику ГЖУ с просьбой сообщить, «куда выбыли по освобождении из-под стражи политические арестованные (список) и Иосиф Джугашвили, состоящие под особым надзором полиции, и где теперь находятся». На запрос полиции поступила информация: «Джугашвили в городе Батуме».

Возбуждение приблизилось к апогею. Уже почти панически осознав бесплодность поисков исчезнувшего «политического преступника», губернатор доложил об этом князю Голицыну. Теперь князь был вынужден 13 августа обратиться в Министерство юстиции с просьбой «сообщить выписку» из дознания по делу социал-демократического кружка «о местонахождении обвиняемых». Но и это обращение не прояснило ситуации и не ускорило выполнение «высочайшего повеления».

Что же произошло? Куда девался царский узник? Бежал? Да ничего не случилось – причиной паники стала обычная российская безалаберность. Дело заключалось в том, что, хотя Иосиф Джугашвили уже четыре месяца находился в Кутаисской тюрьме, в Главном тюремном управлении (ГТУ) он числился среди заключенных в Батуме.

Поэтому 17 августа ГТУ отправило военному губернатору Батумской области письмо с просьбой «сделать распоряжение о высылке упомянутого Джугашвили, содержащегося в Батумском тюремном замке, в ведение иркутского военного губернатора через Новороссийск, Ростов, Царицын и Самару с очередной арестантской партией». Но когда, руководствуясь поступившим письмом, Батумский губернатор 29 августа дал указание полицмейстеру о высылке И. Джугашвили в Иркутск «с очередной арестантской партией», оказалось, что в Батумской тюрьме названного заключенного нет!

Ситуация приобретала абсурдный характер. В поиски арестованного включалось все больше и больше высоких чинов. Заведующий Батумским замком 4 сентября уведомил, что Джугашвили был отправлен в Кутаисскую тюрьму еще 19 апреля. Сразу же по получении ответа полицмейстер информировал об этом своего губернатора, и тот 9 сентября обратился к кутаисскому губернатору с просьбой «о высылке Джугашвили в Сибирь».

Эта почти трагикомическая история, по сути напоминающая сюжет, родившийся под блестящим пером Александра Дюма, об узнике, затерявшемся в казематах замка острова Иф, свидетельствует не столько о родстве беспредела тюремных порядков, сколько о вопиющей бюрократической расхлябанности чиновников, обслуживающих всесилие царского режима.

И пока, сбившись с ног, главноначальствующий на Кавказе князь Г. Голицын, три губернатора и три полицмейстера – для «исполнения высочайшего повеления» – полтора месяца разыскивали затерявшегося в царских застенках российского узника, он сам напомнил о себе.

28 июля 1903 года в Кутаисской тюрьме вспыхнул бунт заключенных. Эта акция протеста приобрела громкую известность. Причиной волнений стало плохое содержание арестованных и грубость тюремной охраны. «Сталин, – пишет свидетель этих событий, – предъявил тюремной администрации следующие требования: устроить нары в тюрьме (заключенные спали на цементном полу), предоставлять баню два раза в месяц, не обращаться грубо с заключенными, прекратить издевательства тюремной стражи и т.д. Вслед за предъявлением этих требований заключенные стали наносить гулкие удары в тюремные ворота».

Эти удары, звучавшие как грозный набат, всполошили весь Кутаис. Тюрьму окружил полк солдат, на место событий спешно приехали губернатор, прокурор, полицейские чины... Вызванный «к начальству» организатор выступления стоял на своем, и требования заключенных были удовлетворены. Он снова учил товарищей силе солидарности. Однако администрация мелочно отомстила организаторам протеста: «После этой забастовки всех политических согнали вместе сначала в пятую камеру, а затем в третью камеру нижнего этажа. Это была самая скверная камера».

Но хотя местонахождение Иосифа Джугашвили наконец-то было установлено, он продолжал оставаться в Кутаисе еще месяц. Новая задержка была вызвана тем, что карательная машина режима собирала по Грузии очередной «каторжный этап», и только вечером 8 октября группу отправили в Батум.

Константин Канделаки, который 23 августа снова был арестован, вспоминал: «Ночью открылась дверь нашей камеры, и в нее вошли несколько человек со своими вещами. Среди вошедших оказался т. Сосо, Илико Копалейшвили, Севериан Хвичия и несколько человек из Гурии и Имеретии». По свидетельству Канделаки, в Батуме он «тоже организовал бунт заключенных, после которого требования были удовлетворены, а И.В. Джугашвили отправлен в ссылку».

Этап отправляли товарно-пассажирским пароходом на Новороссийск. Оттуда он должен был направиться к Ростову-на-Дону, а затем – через Самару и Челябинск – на Иркутск. Уже в Ростове ссыльные почувствовали холод русской зимы, затем начался снег. Белое покрывало тянулось от горизонта до горизонта, а ветер бросал в зарешеченное окно арестантского вагона колючую снежную крупу. В Сибири уже свирепствовали морозы – температура упала до 30 градусов. «Из Ростова, – вспоминал Л. Джанелидзе, – на имя Коция Канделаки мы получили телеграмму от товарища Сосо. Он просил выслать денег. Мы послали деньги без промедления».

В Иркутске его уже ждали. Еще 28 августа в канцелярии военного генерал-губернатора было открыто дело о ссыльном И.В. Джугашвили, all сентября губернатор известил об этом Иркутское охранное отделение и балаганского уездного исправника. Сразу по прибытии ссыльного отправили в город Балаганск. А оттуда – в Новую Уду, находившуюся в семидесяти верстах от Балаганска и в ста двадцати от ближайшей станции Тыреть Сибирской железной дороги. Селение затерялось в глухой тайге на знаменитом Жига-ловском тракте, по которому этапом сквозь таежные сопки, переправляясь через реки и болота, проводили ссыльных. Зимой до железной дороги молено было добраться по санному пути.

Новая Уда состояла из двух половин; в верхней части располагались огромный острог, огороженный высоким частоколом, две купеческие лавки, деревянная церковь и пять кабаков. В лучших домах проживала местная «знать» – купцы, торговцы. В нижней части, называемой Заболотье, на вытянутом мысочке, окруженном с трех сторон болотами, стояло с десяток изб, где жили крестьяне-бедняки. Здесь, в беднейшей части села, у крестьянки Марфы Литвинцевой, в убогой покосившейся избе на краю болота и поселился Иосиф Джугашвили. Он занял одну из двух маленьких комнат, с великолепным видом – на снег.

Это была сибирская глушь. И знакомство с тремя проживавшими в Новой Уде евреями-ссыльными не обещало для него приятного общения и окрашивания однообразности предстоявшей захолустной жизни. Ссыльные, регулярно ходившие отмечаться в волостном правлении, жили мелкими заботами деревенского быта и старыми воспоминаниями о прошлом, как об ином, надолго утраченном и далеком мире. В этом уединившемся среди лесов и болот селении ему предстояло провести три долгих года.

Конечно, такое будущее не могло его устраивать. Едва переведя дыхание и еще не успев освоиться с местными условиями, он сразу же предпринял побег. До станции его подрядился довезти крестьянин-чалдон. То была своеобразная импровизация, действие, вызванное скорее нетерпением, чем осмыслением, и он чуть не поплатился за свою поспешность. Он осознал это, когда укачиваемый мерной трусцой лошадей почувствовал, что замерзает в санях, скользящих по плохо проторенной дороге, тянущейся среди белого безмолвия погруженного в зимнюю спячку леса. Тонкая кавказская бурка не сохраняла тепло, от дыхания на усах и бороде настывали сосульки, и от встречного ветра мерзли лицо и пальцы. К вечеру мороз усилился; в Балаганск он приехал обледеневшим и обморозившимся. Ехать дальше было безумием.

«Ночью зимой 1903 г., – вспоминал бывший ссыльный Абрам Гусинский, – в трескучий мороз, больше 30 градусов по Реомюру... стук в дверь. «Кто?» ...К моему удивлению, я услышал в ответ хорошо знакомый голос: «Отопри, Абрам, это я, Сосо». Вошел озябший, обледеневший Сосо. Для сибирской зимы он был одет весьма легкомысленно: бурка, легкая папаха и щеголеватый кавказский башлык. Особенно бросалось в глаза несоответствие с суровым холодом его легкой кавказской шапки на сафьяновой подкладке и белого башлыка (этот самый башлык, понравившийся моей жене и маленькой дочке, т. Сталин по кавказскому обычаю подарил им). Несколько дней отдыхал и отогревался т. Сталин, пока был подготовлен надежный ямщик для дальнейшего пути к станции железной дороги не то Черемхово, не то Тыреть – километров 80 от Балаганска».

Видимо, другим человеком, причастным к этому побегу, оказалась Мария Беркова, отбывавшая в это время ссылку в селении Малышевка, расположенном рядом с Балаганском, на другой стороне Ангары. Она свидетельствовала, что, проходя однажды по улице, встретила знакомого, попросившего ее укрыть бежавшего ссыльного. Незнакомец провел у нее более суток, а на следующий день его перевезли на другой берег Ангары и отправили из Балаганска к железнодорожной станции Зима; Марию поразило, что в разгар сибирских морозов он был «не в валенках, а в ботинках с галошами».

Однако в этих свидетельствах есть несовпадение с воспоминаниями СЛ. Аллилуева. Он утверждал, что Сталин, сделав «первую попытку бежать в средних числах ноября 1903 г., прибыл из Новой Уды в Балаганск с отмороженными ушами и носом, потому что в это время стояли лютые морозы, одет он был по-кавказски. Поэтому бежать дальше не смог и вернулся в Новую Уду». То есть первая попытка побега оказалась неудачной.

Конечно, его план был несовершенен, и его непродуманность объяснялась не только горячностью и остротой желания обрести свободу после долгого пребывания в застенках, но и неопытностью. Сибирь была не похожа на землю его детства и юности; и правительство не случайно сделало ее местом «захоронения» своих противников. Непредвиденная задержка означала, что он упустил драгоценное время и это грозило арестом в дальнейшем пути. Поэтому беглец вернулся в Новую Уду. Вернувшись, Иосиф Джугашвили, видимо, поселился в доме Митрофана Кунгурова.

Неудача не разочаровала и не «образумила» его. Иосиф не только пересматривает план побега, он имеет желание и волю к действию. Наступило 5 января 1904 года. На следующий день праздновалось Крещение, и это обещало, что его исчезновение не будет обнаружено сразу. Но жизнь с ходу отмела такую «фору». Отсутствие ссыльного было замечено немедленно, и беглецу предстояла игра на равных условиях с его преследователями.

Уже утром 6 января уездному исправнику в Балаганск было сообщено о его побеге. А днем в 12.10 в жандармское управление Иркутска полетела телеграмма исправника Киренского: «Ново-удинское волостное правление донесло, что административный Иосиф Джугашвили 5 января бежал. Приметы: 24 лет, 38 вершков, рябой, глаза карие, волосы голове, бороде – черные, движение левой руки ограничено. Розыску приняты меры. Телеграфировано Красноярскому начальнику железнодорожной полиции». На следующий день Иркутское жандармское управление информировало о его побеге Департамент полиции.

У властей не могло быть сомнения, что поимка беглеца не составит труда. Однако предпринятые поиски результатов не дали. Беглеца не удалось обнаружить ни сразу после исчезновения, ни схватить позже. Он затерялся среди кажущихся бесконечными холодных российских верст. Сбившись с ног, агенты полиции напрасно обшаривали вагоны поездов, уходящих в глубь России. И 5 марта 1904 года начальник Иркутского ГЖУ полковник Левицкий подписал розыскную ведомость, а через неполный месяц, 1 мая, его фамилия была включена в розыскной циркуляр полицейского Департамента.

Версию Аллилуева о двойном побеге подтверждает еще один документ. В 1947 году М. Кунгуров писал на имя Генералиссимуса Советского Союза: «В 1903 г., когда Вы были в ссылке, село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, то в то время жили у меня на квартире. В 1904 году я увез Вас лично в село Жарково по направлению (к) станции Тырет(ь) Сибирской железной дороги, а когда стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в г. Балаганск. За неправильное показание меня посадили в каталажку и дали мне наказание – 10 ударов, лишили меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на ст. Зима...»

Вероятно, это и способствовало успешности побега. А также то, что, добравшись до железной дороги, Иосиф Джугашвили выехал не на запад, как предполагали его преследователи, а на восток – в Иркутск. В «столице Сибири» он остановился на квартире «Колотова, раздобыл документы и только после этого пустился в обратный путь на Кавказ».

Но пока «по высочайшему повелению» Иосиф Джугашвили совершал одиссею в замерзшую зимнюю Сибирь, на Кавказе произошли серьезные изменения. Многие из его товарищей оказались в царских застенках или выехали за пределы региона Школьный друг Иосифа Миха Давиташвили перебрался в заграничный Лейпциг. Большие аресты политических состоялись в Тифлисе с 5 по 20 января. Н.К. Крупская сообщала в письме Л. Книпович: «На Кавказе взято около 150 человек». Среди немногих знакомых, которых Иосиф застал в Тифлисе, был Миха Бочоридзе. В эти же дни он встретился и с рабочим С.Я. Аллилуевым, значительно позднее, в 1918 году ставшим его тестем.