Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц)

Не лучше было и положение крестьянства. Избавившееся в 1861 году от крепостного права, оно продолжало выплачивать помещикам деньги за свое освобождение. По подсчетам, эта выплата должна была продолжиться до 1956 года XX столетия! Тяжелое положение крестьянства усугублялось регулярно возникавшим массовым голодом и смертью крестьян в разных регионах страны. Возможности для прекращения этого голода не предвиделось, поскольку он был связан с регулярными и, периодически повторяющимися через 5—7 лет, засухами и недородами, составлявшими особенность климатических условий России. Один из таких страшных массовых голодов случился в 1891—1892 годах.

Невыносимое положение эксплуатируемых не могло не заставлять их искать выход из кабалы в революции. Основоположники марксизма указывали, что в ходе пролетарской революции сложатся новые формы организации общества без антагонистических классов и государства. Революция была призвана уничтожить общественное состояние, когда незначительная часть населения жила за счет эксплуатации другой, большей части, присваивая результаты ее труда.

Социалистическая теория выражала идеал людей о создании общества равенства со справедливым распределением продуктов общественного производства: «от каждого по способностям – каждому по труду». Эти идеалы всеобщего, справедливого равенства нашли широкий отклик в сознании прогрессивных слоев общества, особенно молодежи.

Эти идеи проникали и за прочные стены Тифлисской семинарии. Позже, в 1906 году, Иосиф Джугашвили напишет: «Будущее общество – общество социалистическое. Это означает прежде всего то, что там не будет никаких классов: ни капиталистов, ни пролетариев, – не будет, стало быть, и эксплуатации. Там будут только коллективно работающие труженики... Вместе с наемным трудом будет уничтожена всякая частная собственность на орудия и средства производства, там не будет ни бедняков пролетариев, ни богачей капиталистов, – там будут только труженики, коллективно владеющие всей землей и ее недрами, всеми лесами, всеми фабриками и заводами, всеми железными дорогами и т.д. Главная цель будущего производства – непосредственное удовлетворение потребностей общества, а не производство товаров для продажи ради увеличения прибыли капиталистов. Здесь не будет места для... борьбы за прибыли. ...Здесь не будет места ни распыленности производства, ни конкуренции, ни кризисам, ни безработице».

Сочинение стихов стало для Иосифа лишь способом внутреннего самовыражения, но он еще не обрел себя. Еще не нашел своего предназначения. И первые два года обучения он дисциплинированно и целеустремленно отдается учебе. Его успехи отмечаются отличными оценками, с которыми он завершает переходные курсы и экзаменационные испытания.

Программа обучения духовного православного учебного заведения имела гуманитарный уклон. Помимо Священного Писания, церковной и библейской истории, богословия, литургики, в нее входили: русская словесность, грузинский, греческий и древние языки, а также математика, физика, гражданская история, логика, психология, дидактика. В числе изучаемых предметов была и «гомилетика», церковно-богословская наука о правилах красноречия в проповедничестве, по существу прививавшая навыки ораторского искусства.

Первые годы обучения Иосиф демонстрирует похвальное прилежание, и, казалось бы, неожиданно, с третьего курса наблюдается резкое снижение его успеваемости и отметок по поведению, а за знание Священного Писания в ведомости появляется даже двойка.

Что превратило отличника, примерного ученика в отстающего? Следствием каких пороков становится пренебрежение изучением наук о Боге? Почему он теряет интерес к учению?

Лето 1896 года взбудоражило умы даже монархически настроенной части населения России. Причиной этого стали события, происшедшие в Москве во время коронации Николая II. В связи с предстоящим торжеством 18 мая на Ходынском поле было объявлено народное гуляние «с дармовым угощением». На месте увеселения было сооружено множество буфетов, бараков «для раздачи узелков с подарками», разлива пива и водки. Начало празднования было назначено на 10 часов утра, но «голь и нищета» двинулись к Ходы некому полю еще с вечера 17 мая. С наступлением ночи ожидавшие стали жечь костры и собираться большими группами на огромной территории, покрытой ямами и оврагами.

Толпа росла, и к полуночи на громадной территории «собралось более полумиллиона человек», спрессовывающихся в плотную массу. Из нее стали раздаваться первые жалобы на тесноту, и «жалобы эти иногда переходили в рев, указывая на то, что в толпе гибнут люди...».

Газеты писали, что пришедший рассвет явил страшную картину: «над людскою массою густым туманом нависал пар, мешавший на близком расстоянии различать отдельные лица; даже в первых рядах люди обливались потом, имея измученный вид; иные стояли с широко раскрытыми, налитыми кровью глазами, у других лица были искажены, как у мертвецов; немолчно неслись предсмертные вопли, атмосфера была настолько насыщена испарениями, что люди задыхались от недостатка воздуха и зловония».

Изредка в массе удавалось поднять над головами потерявших сознание женщин, и «они перекатывались по головам до линии буфетов, где их принимали солдаты». Умершие оставались в сжатой толпе, «народ с ужасом старался отодвинуться от покойников, но это только усиливало давку». Нарушив программу, организаторы праздника решили раздать царские подарки не в одиннадцать, а в 6 часов утра. И тогда под крик «ура, дают!» толпа смяла барьеры и устремилась к местам раздачи «гостинцев», при этом «мертвецы двинулись вместе с живыми...».

Получив вожделенный узелок с куском колбасы, обычной сайкой, горстью пряников и кружку с гербом, люди выбирались из толпы «оборванные, мокрые, с дикими глазами; многие тут же со стоном падали, другие ложились на землю, клали под голову царские гостинцы и умирали... После того как схлынула толпа, на поле, кроме трупов, оказалось множество шапок, шляп, зонтиков, тростей, башмаков...»

Случившееся потрясло всех. Однако коронацию Николая II не отменили. «Ходынкой началось – Ходынкой и кончится!» – этой фразе суждено будет стать исторической. Царь короновался на крови. Пышная коронация, окровавленная ходынской трагедией, не прибавила новому императору популярности в народе.

Вернувшиеся с летних каникул воспитанники семинарии возбужденно обсуждали в своем кругу еще не устаревшие вести из столицы. К этому времени в сознании Сосо уже сложилось собственное и далеко не верноподданническое отношение к власти царизма. Вместе с тем еще в детстве, сначала полуосознанно, затем более осмысленно у него подспудно формировалось убеждение, что высшей целью, достойной устремлений честного человека, является служение униженным и обиженным властями людям, восстановление попранной справедливости.

Исследователи почти традиционно отмечают, что в детстве неизгладимое впечатление на Иосифа произвела романтическая книга Александра Казбеги о «защитнике бедноты и народном мстителе Кобе». Она перекликалась с легендой о Робине Гуде и произведениями об индейцах Фенимора Купера, На страницах романтической повести рисовалась борьба любви и героизма с подлостью и предательством, в которой один из героев произведения, даже выданный односельчанами врагам, остался несломленным.

Герой А. Казбеги был решителен и жесток с врагами, отчаянно смел и благороден. И, став профессиональным революционером, Иосиф почти двадцать лет будет носить нелегальную кличку Коба, что означает «Неукротимый». Конечно, не следует преувеличивать роль литературного героя в жизни будущего революционера, но образ народного мстителя стал для юноши неким символом несгибаемого правдоборства, героического, доведенного до самопожертвования, правдолюбия.

Несомненно, что у каждого человека есть какая-то главная струна, определяющая звучание души и смысл собственного существования. Иосиф нашел его в том, о чем Николай Островский позднее напишет: жить так, чтобы «вся жизнь, все силы были отданы самому дорогому в мире – борьбе за освобождение человечества».

Нельзя умалять ту роль, которую в жизни Сталина сыграла литература. Именно она сделала его убежденным революционером. Она стала и одним из всепоглощающих его увлечений, пронесенным через всю жизнь; можно сказать, что чтение стало для него «неизменной страстью». Еще в Гори, когда его товарищи играли, он проводил отдых за чтением книг. И жизнь в семинарии не только укрепила его страсть, она определила и новые приоритеты. Соученик Иосифа рассказывал: «Тайно на занятиях, на молитве и во время богослужения мы читали свои книги. Библия лежала открытой на столе, а на коленях мы держали Дарвина, Маркса, Плеханова...»

Находясь позже в ссылках, Сталин постоянно жалуется в письмах на недостаток нужной литературы. В одном из писем он пишет «...и чем тут заняться при полном отсутствии или почти полном отсутствии серьезных книг?» Он просит выслать книги. Направленный для отбывания наказания в село Мироедиха, по прибытии он первым делом «конфисковал в свою пользу» оставшуюся бесхозной библиотечку утонувшего ссыльного Дубровинского, чем даже «вызвал недовольство других ссыльных».

Со временем он изобрел свою, почти неповторимую, систему быстрого чтения, при которой его внимание фиксировало прочитанный текст не строчками или абзацами, а целой страницей – по диагонали. Дар точной памяти и быстрота ориентации позволяли ему усваивать значительно больше знаний, чем другим людям. Его постоянно бодрствовавшему уму неизменно требовалась информация.

Биографы оправданно отмечают важное влияние на формирование его мировоззрения «чтения большого количества запрещенной литературы»: «Он куда глубже, – подчеркивает Чарльз Сноу, – чем любой западник, постиг роль писателей в XIX веке как неофициальной оппозиции». Впрочем, к разряду «запрещенной» в семинарии относилась вся литература, не входившая в программу богослужебной и несущая антирелигиозный заряд.

Для знакомства с ней семинаристы даже организовали кружок. Вступить в него Иосифу предложил учившийся на класс старше Сеид Девдориани. Это произошло, когда Сосо в числе некоторых учеников, ввиду слабого здоровья, перевели из общежития на отдельную квартиру. Он согласился на предложение не раздумывая. Теперь сочинение стихов прекратилось. Кружок был нелегальный, и первоначально в нем состояло десять человек.

Чем же занимались молодые «нелегалы»? Какие заповеди нарушали они? Что преследовалось церберами семинарии?

На скамье церковной обители оказывалось под запретом то, что в жизни являлось образцом новейшей литературы и отраслей науки. «В первом и втором классах, – рассказывал Симон Натрошвили, – мы читали главным образом художественную литературу и книги по естествознанию – геологии, биологии, физиологии, физике, химии и т.д. В третьем и четвертом классах (в 1896– 1898 гг.), кроме естествознания, главное внимание обращали на изучение истории культуры и политэкономии».

И все-таки это было тайное общество. Для своих секретных встреч семинаристы сняли комнату на Мамадавидской площади. На свои тайные занятия они собирались после обеда или в воскресные дни. Книги для чтения брали в обществе распространения грамотности, называемом «Дешевой библиотекой», или у «книжника». На чтении книг тифлисского букиниста Захара Чичинадзе выросло целое поколение грузинских социал-демократов. Но то, что первые понятия о пафосе народного восстания они черпали из художественных произведений о Великой французской революции, было естественно для своего времени.

Круг чтения семинаристов был весьма широк. И существует множество свидетельств, указывающих на обстоятельность и разнообразие аспектов этого чтения. Г. Глурджидзе вспоминал: «Иосиф увлекся чтением «посторонних» книг. Вокруг него собирались товарищи. Чтобы лучше разбираться в интересовавших нас вопросах, мы читали «Историю культуры» Липперта, «Войну и мир», «Хозяин и работник», «Крейцерову сонату», «Воскресение» Льва Толстого, а также Писарева, Достоевского, Шекспира, Шиллера и др. Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с ней не расставался даже во время еды».

По сведениям Конквеста, он «ознакомился с Фейербахом, Бок-лем, Спинозой, жизнеописаниями Коперника и Галилея, «Химией» Менделеева». В это время он прочел книги «Происхождение человека» Дарвина и «Древность человека» Чарльза Лайеля. Великолепная память Иосифа позволяла надолго фиксировать прочитанное, и А.С. Аллилуева рассказывала, что, когда в 1917 году Сталин жил в Петрограде в квартире ее отца, он часто декламировал стихи Пушкина, Поэзия Пушкина почиталась в семинарии, отмечает Е. Громов: «В преподавании подчеркивались патриотические державно-государственнические тенденции в его творчестве. Внимание концентрировалось на таких пушкинских произведениях, как «Клеветникам России», «Бородинская годовщина».

Конечно, Иосифа не обошло и увлечение шедеврами общепризнанной мировой классики. Авиаконструктор А.С. Яковлев указывал, что в беседе с ним И.В. Сталин с удовольствием вспоминал приключенческие книги Жюля Верна, Майн Рида, Густава Эмара и других писателей Западной Европы XIX века, которыми зачитывался в детстве, в семинарии. Очевидцы свидетельствовали: в семинарии он читал произведения Шиллера, Теккерея, Эркмана-Шат-риада, Альфонса Доде. «Судя по моим некоторым наблюдениям, – свидетельствовал Громыко, – Сталин был знаком с книгами Шекспира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопассана – и последнего очень хвалил, – а также с произведениями многих других западноевропейских писателей».

Подчеркивая любовь Сталина к литературе, Ч.П. Сноу делает вывод, что у него «были глубокие познания в русской литературе и русской литературной истории... Подозреваю, он чувствовал, как никто на Западе чувствовать не способен, волшебную силу художественной литературы... он был куда более образован в литературном смысле, чем любой из современных ему государственных деятелей. В сравнении с ним Ллойд Джордж и Черчилль – на диво плохо начитанные люди. Как, впрочем, и Рузвельт. ..Личные вкусы Сталина были основательны и серьезны, хотя на то, к чему он стремился в политических целях, его личные вкусы не влияли».

Стивенсон утверждал, что основная цель искусства – помочь человеку забыться, отвлечься от действительности, уйдя в мир воображения, причудливых судеб и захватывающих приключений, но Иосифа литература не сделала праздным эстетом, хотя он и пронес интерес к ней через всю жизнь.

Говоря о Сталине как великом государственнике, Сноу пишет: «До сих пор выглядит несколько фантастичным, что – в дополнение к своим заботам и постам – Сталин возложил на себя обязанности верховного литературного критика Но он на самом деле читал рукописи большинства известных писателей еще до их публикации, частью по соображениям политическим, но, очевидно, и из чистого интереса тоже. Удивительно, где он время находил?»

Пожалуй, весь секрет в том, что он никогда не проводил время праздно; а в юности ради чтения даже отказывал себе в сне, проводя за книгой бессонные ночи. Когда надзиравшие за воспитанниками монахи, потушив в семинарии лампы, удалялись, Иосиф доставал свечку и читал при ее слабом свете. Порой приятели отбирали у ненасытного чтеца книгу и тушили свечу.

Не имея возможности покупать много книг, он прибегнул к простодушной уловке, занимаясь чтением прямо в букинистических магазинах. Он подолгу простаивал у прилавка погруженным в чтение якобы «рассматриваемой» книги». Когда эта уловка была обнаружена и продавцы стали торопить его с выбором, он стал брать книги напрокат, платя по 10 копеек за сутки.

Но и эту меру он довел почти до невозможного совершенства Он уговорил товарищей переписывать книги. «Переписывали сразу два человека – каждый по странице, сидя по обе стороны раскрытой на столе книги». Довольно толстый том, ценой в 3 рубля, переписывали за три-четыре дня. И книга обходилась в 30—40 копеек для троих. Рукописи переплетались, и со временем у Иосифа собралась библиотечка Когда хозяину одного из книжных магазинов понравился нарисованный подростком портрет Шота Руставели и букинист попросил продать его, Иосиф продавать отказался. Он отдал рисунок «просто так»; в качестве ответного дара он получил две книги.

Для Сосо не возникало сомнений – вступать или не вступать в «запретное общество». Присоединение к узкому кругу «еретиков» давало общение с единомышленниками. Впрочем, уже сама форма тайной солидарности «посвященных» не только несла в себе романтический оттенок тайны, но и являлась реальным выражением протеста против порядков, унижающих человеческие права Позже Сталин отмечал: «Меня сделало марксистом мое социальное положение... но прежде всего жестокая нетерпимость и иезуитская дисциплина, так беспощадно давившая на меня в семинарии».

В общении со сверстниками, разделявшими обуревающие его сомнения в правильности устройства этого мира сословного деления, основанного на иерархических порядках и жестких правилах регламентации материальной и духовной жизни, – он утверждался в необходимости революционного преобразования общества. Мир был несовершенен – на этом сходились все. И принадлежавшие «к беспокойному племени неудовлетворенных», они подвергали все сомнению, осуждали и критиковали социальные отношения, законы, право, мораль.

И как следствие логических заключений из этой критики возникал естественный вопрос: как сделать, чтобы этот мир был лучше? Чтобы он соответствовал такому строю, который принесет людям счастье?

Ответы на эти вопросы они искали в книгах. «Во дворе семинарии, – вспоминал С. Натрошвили, – было сложено несколько саженей дров. Между стеной... со стороны улицы и дровами оставлено было довольно широкое укрытое место, угол. В этом углу часто сидели Сосо, Миша Давиташвили, Арчил Долидзе и другие и спорили по интересовавшим их вопросам. Часто сидел здесь один Сосо и читал книгу».

С жадностью впитывавший мысли просвещенных авторов и постоянно погруженный в свои размышления, юный семинарист пытался найти решения тех вопросов, которые веками задавало себе человечество. Они давно и навязчиво преследовали его. С ранних детских впечатлений и робких оценок окружавшего мира, они множились и от привитых религиозных и семейных постулатов о добре и зле, трансформировались в систему взглядов и убеждений в необходимости борьбы за справедливое устройство общества.

Первой запрещенной книгой, изъятой у Иосифа Джугашвили, стал роман Виктора Гюго «93-й год», а 30 ноября 1896 года помощник инспектора Мураховский сделал запись в кондуитском журнале, что конфисковал у воспитанника сочинение этого же французского романиста «Труженики моря». Инспектор семинарии иеромонах Гермоген вынес резолюцию: «Наказать продолжительным карцером, мною был предупрежден по поводу посторонней книги».

Разумеется, мир тесен. Кандидат богословия иеромонах Гермоген (в миру Георгий Ефимович Долганов) в 1898 году станет ректором Тифлисской семинарии; позднее его назначат епископом Самарской, а затем Саратовской епархий. В 1911—1912 годах он будет членом Священного синода и получит скандальную известность своими черносотенскими выступлениями, а также борьбой, совместно с иеромонахом Илидором (в миру Сергеем Труфановым), против Григория Распутина. Это вызовет недовольство царя, его лишат саратовской епархии и «отправят на покой» в захудалый Жировецкий монастырь. Однако Гермоген останется до конца верен царскому режиму. И в 1918 году примет участие в попытке спасти арестованного Николая II, а пока... Пока он надзирает за чистотой помыслов Иосифа Джугашвили – будущего вождя.

Мураховский тоже продолжал бороться за непорочность души юного воспитанника. 3 марта 1897 года он доносил: «В 11 часов вечера мною отобрана у Джугашвили Иосифа... книга «Литературное развитие народных рас» Летурно, взятая им из «Дешевой библиотеки». В книге оказался и абонементный лист. Читал названную книгу Джугашвили на церковной лестнице. В чтении книг из «Дешевой библиотеки» названный ученик замечен уже в третий раз». Новое наказание любознательного юноши – «продолжительный карцер и строгое предупреждение» назначается уже по распоряжению ректора.

Что крамольного находили наставники Сосо в изъятой книге? Какие недопустимые идеи впитывает нарушитель семинарских правил даже «на церковной лестнице», когда его товарищи беззаботно спят?

Комментируя этот эпизод из жизни молодого Иосифа Джугашвили, Роберт Конквест отмечал: «доктор Шарль Жан Мари Летурно (1831—1902) был автором целой серии книг, посвященных «эволюции» собственности, брака, политики, религии и так далее... В целом эти книги представляют собой обширные и невероятно скучные энциклопедии разнообразных знаний, составленные тогдашним французским радикалом... «Литературное развитие различных рас человечества» представляет собой произведение на 574 страницах. То, что Сталин взялся читать эту книгу, свидетельствует как о его тяге к самообразованию, так и о скуке (курсив мой. – К. Р.) семинарской жизни».

Эта цитата – яркий пример того, каким образом извращается представление о психологии личности Сталина западноевропейскими «исследователями», подловато сдабривающими «ложками дегтя» свои сочинения.

Представим себе еще прохладную мартовскую темную ночь

1897 года, когда утомленные дневными молитвами сверстники Сосо уже целый час предаются блаженному сну, забравшись в теплые постели, и даже дежурный надзиратель Мураховский шляется по опустевшим коридорам семинарии, возможно, лишь потому, что вынужден сходить в туалет. И лишь юный провинциал из Гори, забравшись на лестницу якобы от скуки (?), читает при тусклом свете одинокой едва мерцающей лампочки скучнейшую книгу «свихнувшегося» на энциклопедических сведениях француза.

С таким же успехом можно утверждать, что герой Достоевского, ценимого на Западе за раскрытие тайн русской души, убивает старуху процентщицу тоже просто от скуки. Это нахальное извращение сути и существа поступков Сталина, и оно пронизывает всю мифологическую антисталинскую литературу.

Чего больше в оговоре Конквеста – да и в других подобных перлах недоброжелателей вождя – подлости, наглости или откровенного идиотизма?

23 июня 1927 года И.В. Сталин в ответе С. Покровскому писал: «Начав переписку с Вами, я думал, что имею дело с человеком, добивающимся истины. Теперь, после Вашего второго письма, я вижу, что веду переписку с самовлюбленным нахалом, ставящим «интересы» своей персоны выше интересов истины. Не удивляйтесь поэтому, если в этом коротком (и последнем) ответе я буду прямо называть вещи своими именами».

Рассмотрев далее точку зрения Покровского, где Сталин отметил, что «упрямство и самонадеянность» его адресата «завели его в дебри», он указал ему на непонимание предмета, о котором тот рассуждал. «Не ясно ли из этого, – резюмировал он, – что Вы ни черта – ровно ни черта – не поняли в вопросе перерастания буржуазной революции в пролетарскую?» Письмо завершалось констатацией: «Вывод: надо обладать нахальством невежды и самодовольством эквилибриста, чтобы так бесцеремонно переворачивать вещи вверх ногами, как делаете это Вы, уважаемый Покровский. Я думаю, что пришло время прекратить переписку с Вами».

Обратим эту отповедь вождя всем его «заблуждающимся» недоброжелателям. Нет, не «скука» вынуждала юного семинариста преступать навязанные нормы и порядки. Он ищет истину. Он уже утвердился в правильности своих негативных взглядов на состояние общества. Убеждения в порочности произвола царских чиновников и всей государственной системы, навеянные книгами и собственными мыслями о страданиях народа, бедственным положением матери, перерастали в его сознании в потребность действия. В уяснение возможности применения своих сил. Он ищет ответы на извечные вопросы: «С чего начать?» и «Что делать?».

Конечно, пытливый и ищущий юноша не мог избежать и «модного» влияния вдохновителя молодежи Тургенева. В архивах сохранилось свидетельство, что после прочтения книги «Отцы и дети» он «поставил вопрос: насколько можно верить авторитету известных лиц, должны ли мы без критики принимать взгляды того или иного ученого». Эти вопросы вызвали большие споры.

«Подвергай все сомнению» – эта истина уже крепко запала в его ум. Сначала занятия в нелегальном кружке были бессистемными. Юношей воодушевляла сама запретность совершаемых действий, противоречащих установленным административным правилам, носившая романтический ореол и волнующая таинственностью встреч единомышленников. Но с увеличением состава участников «тайного общества» возникла необходимость в разработке программы.

Сосо Девдориани – руководитель кружка и старший по возрасту – был сторонником сохранения «общеобразовательной тематики». Иосиф Джугашвили стал настаивать на «выделении общественно-политических вопросов». Его быстро ориентирующийся в конкретных ситуациях ум подсказывал, что подготовка должна быть направлена не на простое приобретение знаний, а иметь целью использование их для практической борьбы в будущем. Для выяснения и преодоления разногласий оппоненты решили обратиться к мнению выпускников семинарии Сильвестру Джибладзе и Филлипу Махарадзе.

Помимо организаций, возникших в среде студентов и демократически настроенной интеллигенции, в начале 90-х годов в Грузии стала складываться пропаганда, обращенная к рабочему классу. Лица, к которым семинаристы обратились за советом, были пропагандистами, приглашавшимися в кружки рабочих. Оба сказали: «Слишком академично». Противоречия, возникшие по поводу программы среди членов группы в семинарии, не были антагонистическими и не привели к взаимному охлаждению.

В рождественские каникулы 1896 года Сеид Девдориани гостил у Джугашвили в Гори, а пасхальные – Сосо провел в деревне у товарища. Летом 1897 года он жил в семье Михи Давиташвили. Однако его возвращение после летних каникул в Тифлис не стало возвратом к обычной однообразной жизни. Действительно, в семинарии мало что изменилось. Казалось, что все остается по-старому – тот же привычный круг общения, тот же монастырский монотонный распорядок дня, те же стены. Изменился он сам.

И хотя книги по-прежнему остаются главным источником, из которого он черпает новые знания, сама учеба уже не увлекает ею. Первоначально он обращался прежде всего к книгам грузинских писателей Руставели, Бараташвили, Чавчавадзе, Казбеги, Церетели, отвечавшим его национальной природе и романтическим склонностям. Но затем он открыл для себя Гёте, Шиллера, Аристотеля, Шекспира, Гейне, Тургенева с их общечеловеческой философией, и новых властителей умов молодежи: Чернышевского, Писарева, Туган-Барановского, Белинского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Адама Смита, Струве, Плеханова.

В новом учебном году он начал посещать книжный магазин Иосифа Имедашвили и скоро стал своим человеком в его доме, приобретя знакомых среди его друзей и родственников. Он близко сошелся с новым учащимся Васо Бердзиношвили, но более существенную роль в судьбе Иосифа сыграло возвращение в Тифлис Ладо Кецховели. Ладо был братом Вано Кецховели, одноклассника Сосо по Горийскому училищу.

После исключения за участие в забастовке студентов 1893 года из Тифлисской семинарии Ладо Кецховели поступил в Киевскую духовную семинарию. В Киеве на его квартире была обнарркена нелегальная литература, и он был привлечен к «выяснению политической благонадежности». От угрожавшего наказания его спасла амнистия по случаю коронации Николая II. Возвратившись в Тифлис осенью 1897 года, он стал корректором газеты «Цнобис Пурцели», а затем перешел в типографию Хеладзе.

Возобновив свои старые связи, он вошел в кружок, собиравшийся на квартире Михи Давиташвили, который жил на берегу Куры около мельницы Данилова. В этот кружок входили также С. Джугели, Р. Каладзе, И. Хаситашвили, С. Джибладзе и др. Ладо установил связь и с семинарской группой, в которую входил Джугашвили, взяв на себя роль наставника. Приобщение Иосифа к этому кругу лиц стало новой ступенью в радикализации его политических взглядов и началом знакомства с марксизмом. Позже на вопрос: «С какого времени вы принимали участие в революционном движении?» – Сталин ответил: «С 1897 г.»

Иосиф часто наведывался к Кецховели за книгами; они с увлечением обменивались мнениями, и Ладо, уже имевший практический опыт нелегальной деятельности, вызывал у него искреннее уважение. Чтобы избежать пристального надзора наставников, члены ученического кружка теперь встречались вне стен семинарии. Осенью собирались на Немецком кладбище или около Арсенала, к зиме сняли комнату на горе Давида, а потом на Авлабаре.

Несомненно, что Л. Кецховели стал для Иосифа Джугашвили примером самопожертвования и деловой активности революционера. Но жизнь Ладо – яркое свидетельство того, как по-разному складывались судьбы молодежи, вступавшей в борьбу с самодержавием. Позже он организовал одну из первых подпольных марксистских типографий в Закавказье. Типография находилась в Баку и располагалась в доме мусульманина с почти сказочным именем Али-Баба

Типография издавала массовыми тиражами нелегальную литературу, в том числе и ленинскую «Искру». Лишь через пять лет после начала существования она была обнарркена полицией. В 1902 году Л. Кецховели арестовали и заключили в тюрьму, где и оборвалась его жизнь. Он был застрелен охранником за то, что во время протеста заключенных кричал из окна камеры: «Долой самодержавие! Да здравствует свобода! Да здравствует социализм!»

Есть все основания предположить, что именно дружба с Л. Кецховели послужила предпосылкой для резкого поворота судьбы молодого семинариста. Впрочем, к восемнадцати годам у Иосифа Джугашвили уже сложилась вполне определенная система взглядов и убеждений. К этому времени он уже стал обретать качества сильного полемика, острого в спорах и дискуссиях, умеющего отстаивать свою правоту четкой аргументацией, что не могло не раздражать его оппонентов.

Пожалуй, главным стало то, что в его сознании прочно утвердилось мнение: общество, основанное на нищете и страданиях большинства и богатстве немногих, – несправедливо, и оно «противоречит человеческой натуре». Выход из этой несправедливости общественного устройства, в котором грубо нарушены естественные стремления человека к свободе и социальному равенству, – борьба. Однако в силу сложившихся объективных условий революционная борьба в стране в этот период еще не распространялась дальше устной пропаганды.

В начале 1898 года Сильвестр Джибладзе привел Иосифа на квартиру Вано Стуруа в доме 194 по Елизаветинской улице. Здесь, в Нахаловке, как называлась тогда часть Тифлиса, заселенная рабочими Главных мастерских Закавказской железной дороги, в доме Айсора Айвазова собрались Закро Чодришвили, Георгий Чхеидзе, Нинуа, Арчел Окуашвили и еще несколько человек, позднее ставших активными участниками социал-демократического движения в Грузии.