Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц)

К иному складу характера принадлежала мать И.В. Сталина. Екатерина (Кеке) Георгиевна Джугашвили родилась в 1856 году в Гамбареули близ города Гори в семье крепостного крестьянина. Фамилия ее отца пишется: Геладзе, но в грузинской интерпретации и как Гелашвили, а имя обозначается – Георгий (Глах, Габриэль); соответственно варьируется и отчество: Георгиевна (Гавриловна, Габриэловна).

Известно, что до вступления в брак Глах Геладзе проживал в селении Свенети, где был гончаром, а его жена Мелания Хомезурашвили произошла из селения Плави Горийского уезда После женитьбы родители Екатерины (Кеке) перебрались в поисках заработка в Гамбареули, где отец девочки стал садовником Гамбареули утопал в садах, и в теплые весенние вечера воздух города словно пропитывался ароматом цветов.

Еще до рождения дочери здесь же, в предместье Гори, у Геладзе появились два сына – Глах и Сандал. Но семья ненадолго задержалась на новом месте. После отмены крепостного права Геладзе в 1864 году переселились в город, обосновавшись в Русском квартале. Казалось, все складывалось к лучшему, но, как и в биографии Бесо, жизнь круто изменила свое течение. Горе настигло семью тогда, когда его никто не ожидал. Внезапно и неожиданно рано, оставив жену без средств к существованию с тремя малолетними детьми, – Глах Геладзе умирает.

Смерть кормильца стала непоправимой трагедией для семьи. Потеряв мужа, мать Кеке была вынуждена искать помощи у своего брата Петра Хомезурашвили, проживавшего тоже в Гори. Но вскоре умерла и она Осиротевшие дети полностью оказались на попечении своего дяди, и то, что Кеке с детства была приучена к труду, явилось не результатом продуманного воспитания, а неизбежностью сиротства

Семья бывшего крепостного Петра Хомезурашвили тоже была необычной семьей. Если в середине XIX века в Грузии редкостью был грамотный крестьянин, то уже несомненным исключением являлась грамотная крестьянка И Кеке попала в разряд этого исключения: получив домашнее образование, она научилась читать и писать по-грузински.

Мир Кеке Геладзе был реальным миром, в котором расчет и прагматизм преобладали над романтическими иллюзиями, и в 1872 году, когда Кеке исполнилось шестнадцать лет, ей стали подыскивать жениха Однако возможность взять в жены круглую сироту не вызвала очередь претендентов. Время шло, и к делу приступили свахи, которые сосватали ее за Бесо Джугашвили. Жениху было двадцать четыре, а невесте шел уже восемнадцатый год.

Теплым солнечным днем 17 мая 1874 года в высоких сводах горийского Успенского собора гулко отдавался голос протоиерея Хахалова, совершавшего обряд венчания. Жених был в черной черкеске, фата невесты спадала мягкой волной на плечи длинного, перетянутого в талии платья; торжественны и нарядны были присутствующие. На венчании невесту представляли торговцы Иван Мечитов, Степан Галустов и торговец колониальными товарами Иван Мамасахилов. Свидетелями со стороны жениха пришли горожане Алексей Зазаев и Николай Копинов и купец второй гильдии Иван Барамов.

Что окружало маленького Coco в его детстве? В какой среде проходила жизнь его родителей? Велик ли был круг их общения?

Гори стал уездным городом еще в 1801 году, но торговцы, купечество еще до этого составляли привилегированную часть его населения. Горийские купцы традиционно торговали с Персией, Турцией и странами Западной Европы. В прошлом один из центров караванного пути, после строительства в 1871 году железной дороги город оказался станцией на линии, соединявшей порт Поти с Тифлисом.

Гори возник у подножия горы как крепость, в основание которой, по сохранившемуся преданию, Уплос – внук предка грузинского рода Картлоса – сложил кости погибших воинов, защищавших свою родину. Прошлое этих мест переполнено историческими событиями и потрясениями.

Поэт пишет «О сколько здесь, под сенью персиков, азийских, римских орд положено!.. Здесь Искандер (Александр Македонский) бил дверь скалистую, тряся страну, как ветку тополя, ломал монгол щиты неистово и к небу вел костей Акрополя. Здесь Митридат дружины римские призвал для собственной погибели. Араб рыча здесь ров обрыскивал, меч халифата зноем выбелив».

Это сама история, и Дж. С. Стейнбек не без умысла отмечает, что «Грузия была христианской уже тогда, когда Франция, Германия и Англия были еще языческими», но предания здесь имели восточный оттенок.

Как уже говорилось, город, где прошло детство Сталина, стал столицей Картли еще в VII веке. И Картли, представлявшая собой «один блестящий сад, осыпанный эмалью, сад, где яхонтовы ливни, где цветущей веет далью», не могли не повлиять на эстетические пристрастия и вкусы будущего вождя, что очевидно проявилось в советское время.

Подобно большинству грузинских городов, внешне Гори походил на большую театральную декорацию, в которой переплетения улиц с домами выглядели сценой, а задником служил поросший зеленью силуэт горы, вписанный в лазурную синеву неба. Знойное небо над городом, буйные шумные воды Куры и отдаленные горы Главного хребта, осыпанные нетающим снегом. И солнечные лучи, падающие на землю почти отвесно.

От стен построенной на холме старинной крепости улицы ступенчатыми эстакадами сбегали вниз, открывая взору разноэтажные крыши и возвышающиеся над ними купола храмов. Верхняя часть города, примыкавшая к подножию крепостной стены, именовалась крепостным участком – Цихисубани. Новые строения, принадлежавшие зажиточной части горожан, церкви и административные здания располагались в средней части, Вардиубани – родовом участке; окраина города называлась Гаретубани.

Полные радужных планов и честолюбивых надежд, после свадьбы молодожены поселились на Красногорской улице. Квартал, в котором они сняли комнату, находился в верхней части Гори. От базара к нему вели петляющие улочки, которые вдруг неожиданно расступались, открывая маленький одноэтажный кирпичный дом с неуклюжим чердаком, напоминавшим своей односкатной крышей шалаш.

По масштабам Европы город был далеко не мал. К последним десятилетиям XIX века в Гори насчитывалось около восьми тысяч жителей. Половину из них составляли грузины; вторую часть – огрузинившиеся, перешедшие в православие армяне, и лишь чуть больше 350 человек относилось к русскоязычному населению. Особое положение в Гори занимала небольшая римско-католическая община, имевшая связи не только с Россией, но и вне ее пределов.

По вечерам город наполнялся благозвучным колокольным звоном, возносившим славу многоликому Богу голосами семи армяно-григорианских храмов, шести православных церквей и одного католического собора.

К моменту рождения Coco его еще молодые родители уже составили круг знакомств и родственных связей, определявших взаимные интересы и социальное положение семьи. Кроме братьев Кеке – кирпичника Галаха и гончара Сандала, в Гори жил ее

Петр Хомезурашвили, дочь которого Мария стала женой владельца харчевни Михаила Мамунова, находившегося в родстве с семьями горийских дворян Алохазовых и князей Эристави.

Но, безусловно, не князья определяли духовную и житейскую среду, в которой обитали супруги Джугашвили. Люди практического мышления, они искали дружбы и поддержки у близких им по характеру обывателей среднего класса. Преимущественно это были купцы, торговцы, владельцы лавок. К этому же слою принадлежали и лица, находившиеся с Джугашвили в так называемом крестном родстве.

Бесо Джугашвили являлся кумом Давида Гавриловича Шебуева, а жена Кирила Абрамидзе и мать Кеке были крестницами. Крестный второго сына Бесо Яков Эгнатошвили «имел винный погреб и торговал белым атенским вином», а крестный отец Coco, Михаил Цихитатришвили, владел бакалейной лавкой напротив духовного училища.

К этому же социальному слою мелких предпринимателей относились уже названные свидетели бракосочетания Бесо и Кеке, их соседи и знакомые. Из перечня этих лиц с труднопроизносимыми фамилиями нужно выделить Марию Айвазову, с которой Кеке поддерживала отношения; она была женой армянского торговца Аршака Тер-Петросянца и матерью будущего знаменитого боевика Камо.

Даже скудно сохранившиеся свидетельства показывают, что окружение семьи Джугашвили составляла мелкая городская буржуазия; представители разных национальностей: армяне, грузины, осетины, немцы, русские. На этой же ступени социальной лестницы стремился упрочиться и Бесо Джугашвили. Вскоре после женитьбы он оставил работу у Иосифа Барамова и открыл собственную мастерскую.

Начатое им дело складывалось успешно. Мастерская процветает, заказы поступают бесперебойно, и, не успевая с ними справляться в одиночку, Бесо нанимает помощников. К этому времени в его сознании уже сформировался кодекс житейской философии, где романтические народные представления о справедливости послушно уживались с тщеславной самонадеянностью удачливого мастера.

«Когда меня определили к Бесо, – вспоминает один из учеников Виссариона Джугашвили, Давид Гаситашвили, – среди людей нашего ремесла Бесо жил лучше всех. Масло у него дома было всегда. Продажу вещей он считал позором». Семья имела достаток и считала себя счастливой. В эти годы Кеке занималась только домашним хозяйством и воспитанием сына.

Ему было около двух лет, когда он серьезно заболел. Его болезнь вызвала смятение родителей, и от одной мысли о том, что она может лишиться третьего сына, Кеке не находила себе места. Мать исступленно просит Бога сохранить ее ребенка; она часто ходит молиться за его здоровье в селение Арбо, расположенное близ Гери и Мерети. Мальчик выздоравливает, и Кеке сохраняет убеждение, что Бог услышал ее молитвы.

Бесо работал много и старательно, и появившийся достаток позволил семье Джугашвили вскоре сменить жилье. В 1883 году они переселились на Артиллерийскую улицу. К этому времени Coco исполнилось уже четыре года, и вскоре сына Бесо и Кеке снова постигла тяжелая болезнь.

В. Пикуль отмечает: «Брейгель на картине «Слепые» увековечил ужас Европы... глаза его слепцов выжрала оспа». Россия не избежала этой жуткой беды Средневековья; в период царствования Екатерины II, переболев оспой, придворные красавицы появлялись на балах в Зимнем дворце покрытые рубцами несчастья. «С детства, – писала императрица Фридриху II, – меня преследовал ужас перед оспой».

Уродовавшая человечество болезнь не щадила ни бедных хижин, ни дворцов королей; в семье музыканта при дворе Габсбургов оспа «выжгла глаза мальчику, и все думали, что он ослепнет... Звали этого мальчика – Вольфганг Амадей Моцарт!».

Императрица избавилась от преследовавшего ее ужаса, прибегнув к вариоляции, которую провел приехавший из Англии Фома Димсдаль; но ни она, ни унаследовавшие ее трон российские монархи не спешили спасать детей своих подданных. Поэтому спустя сто лет со времен правления «просвещенной немки» в маленьком городке Российской империи страшная болезнь истязала очередного мальчика. И все-таки Coco выжил, но лицо и руки у него остались рябыми.

Молилась ли Кеке во время этой тяжелой болезни сына своему Богу? Несомненно. И словно проверкой крепости ее веры, как у библейского Иова, на маленького Coco обрушивается новое несчастье – он повредил руку. По одним свидетельствам, это произошло в шестилетнем возрасте, когда он катался на санках, по другим – он получил травму во время борьбы. Но вследствие ушиба, полученного в детстве, позднее в медицинском заключении вождя была отмечена «атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки». Осложнение случится позже, после того, как при побеге из ссылки он попадет в ледяную полынью.

Несчастья, сыпавшиеся, как из «ящика Пандоры», на долю маленького Coco, приводили к неизбежным конфликтам между родителями, но были и другие причины. «Сосо, – вспоминала соседка Джугашвили, – был в детстве живой, шаловливый ребенок. Я помню, он очень любил убивать птичек из рогатки».

«Опасное» свидетельство – оно может вдохновить щелкоперов к навешиванию на Сосо ярлыка «немилосердности». Тем более что Кеке не ругала сына за подобные шалости. «До того, как его определили в училище, – отмечала Коте Чарквиани, – не проходило дня, чтобы на улице кто-либо не побил его, и он не возвратился бы с плачем или сам кого-либо не отколотил».

Хотя трудно осудить горячо любившую сына мать за ее снисхождение к его проделкам и жалость при причиненных ему обидах, но Бесо, со своей стороны, придерживался несколько иных взглядов на воспитание. Он считал, что Кеке балует сына и делает из него не приспособленного к жизни человека.

В Грузии всегда существовал своеобразный «культ наследника», мальчик – продолжатель рода, и гордый горец хотел видеть в сыне-потомке достойного представителя своего народа и, безусловно, не «длиннополого попа».

Нет, Бесо не был атеистом, но он не разделял религиозного рвения своей супруги и не видел причин славословить Господа, приносящего одни несчастья на долю семьи. Женщина должна быть послушна своему мужу, содержать хозяйство, пока он занят делом, и смотреть за ребенком, а не «бегать по молельням». В народной философии Бесо было мало места Богу.

Возникавшие в семье разногласия касались будущего сына. Семен Гогличидзе вспоминал, что Бесо был того мнения, что сын должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иной позиции. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не дождешься этого! Я сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он сапожником!» – шумел возмущенный Бесо. Не находя слов для убеждений и отвесив подзатыльник сыну, он шел в погребок крестного Якова. Ему было чем гордиться – «мастером он был знатным, и сработанные им сапоги славились в Гори».

Пока «консерватор» Бесо излагал друзьям свои взгляды на жизнь, сдобрив их грузинским вином и цитатами из великого Шота Руставели, обиженная Кеке спешила к подругам, чтобы пожаловаться на своего мужа. «Дядя Бесо, – вспоминала Коте Чарквиани, – с каждым днем сворачивал с пути, начал пить, бывали неприятности с тетей Кеке. Бедная тетя Кеке! Входила, бывало, к нам и изливала душу с бабушкой. Жаловалась, что дядяБесо не содержит семью».

Впрочем, помимо «воспитательных» проблем, у Бесо были и другие причины искать утешения в дарах Бахуса. Дела его пошли хуже. Массовое производство и продажа фабричной обуви отнимали у него выгодные заказы на пошив, а простой ремонт «штиблет» небогатых сограждан не давал хорошего заработка.

В своей работе «Анархизм или социализм?», написанной Иосифом Джугашвили в 1906—1907 годах, он явно имел в виду своего отца, когда говорил о новых пролетариях, стремившихся разбогатеть и стать собственниками: «Представьте себе сапожника, который имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабрику Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую... Работает пролетаризированный сапожник и видит, что скопить деньги – дело очень трудное, так как заработка едва хватает даже на существование. Как видите, у этого сапожника положение уже пролетарское, но сознание его пока еще не пролетарское, оно насквозь мелкобуржуазное».

Надеждам Виссариона Джугашвили не суждено было сбыться, как не удалось сбыться надеждам миллионов трудящихся, рассчитывавших выбиться в состоятельные слои общества, но Бесо честно пытался добиться положения «хозяина своего дела». Поэтому несправедливо и незаслуженно пренебрежение, проявляемое к нему, как и высокомерное навешивание ярлыка «грубости и жестокости» его характера, что делают, «переписывая» друг у друга такую характеристику Бесо, некоторые авторы.

Наоборот, символично то, что в будущем сын родовитого и, надо понимать, не «грубого» отца Уинстон Черчилль, родившийся во дворце Бленхейм, потомок древнего, богатого и влиятельного рода английских герцогов Мальборо, по собственному признанию, на совещаниях «большой тройки» при входе в зал сына кавказского сапожника «вставал и невольно» вытягивал «руки по швам»!

Конечно, биографы вождя упрощают характеристику Виссариона Джугашвили. С одной стороны, это следствие ограниченных сведений о его жизни, с другой – этим «огрублением» его человеческого существа они пользуются как логической мотивировкой, чтобы приписать самому И.В. Сталину качества, которые, по их мнению, являются следствием «обстоятельств происхождения».

При этом они ссылаются на впечатления субъективного детского восприятия Виссариона Джугашвили приятелями его сына. Английский историк сэр Алан Буллок утверждает, что «отец Сталина был грубым, жестоким человеком, сильно пил, избивал жену и сына и с трудом мог содержать семью».

Но так ли уж «груб и жесток» был Виссарион Джугашвили в своих «непедагогических» методах воспитания? Так ли он много «начал пить», чтобы порицать его за это? Выделялся ли он такими чертами среди своих современников?

В пуританской Англии девятнадцатого века узаконенной мерой наказания в школах была порка. У. Черчилля, аристократа и потомка «Мальбрука», недисциплинированного и плохо успевающего ученика в школе, нередко секли розгами. Конечно, и Россия не пренебрегала этой «прогрессивной» системой воспитания.

Впрочем, сошлемся на другой пример. Бесо Джугашвили был лишь на пять лет моложе царствующего императора Александра III, о котором В. Пикуль писал: «Этот – тип! Грубый и нетерпимый, зато яркий и выразительный. Не анекдот, что боцмана Балтийского флота учились материться у этого императора». Бывший начальник царской охраны генерал Петр Червин перед смертью рассказывал профессору физики П.Н. Лебедеву:

«Мы с Его Величеством дураками не были. Заказывали сапоги с такими голенищами, куда входила плоская фляжка. Почти целая бутылка коньяку! На двоих у нас четыре ноги – выходит четыре бутылки. Царица подле нас – глаз не сводит. Мы сидим будто паиньки. Трезвые! Отошла она, мы переглянемся – раз, два, три! – вытащили фляги из сапог, пососем и опять сидим Царю ужасно такая забава нравилась. Вроде игры. И называлась она у нас так – «голь на выдумку хитра». Хитра ли голь, Петя? – спрашивает меня царь. Ну до чего ж хитра, говорю. Раз, два, три – и сосем! Императрица никак не поймет, с чего мы налакались. А Его Величество уже на спинке барахтается, визжит от восторга и лапками болтает. Да, были люди в наше время...»

Человек своей эпохи, император имел и соответствующие взгляды на вопросы воспитания. Он говорил в отношении германского императора Вильгельма II: «Вилли производит впечатление дурно воспитанного. Не мое это дело, но будь он моим сыном, я бы порол его с утра до ночи!» Подобные обещания не расходились с практикой; три его сына: Николай, Георгий и Михаил вкусили плоды этой монаршей педагогики: «старшего он порол как Сидорову козу, среднего поднимал за уши и показывал Кронштадт, а младшего...»

Впрочем, по свидетельству современников, будущий российский монарх вызывал у окружающих недоуменное впечатление: «Наполовину ребенок, наполовину мужчина, маленького роста, худощавый и незначительный... Говорят, он упрям и проявляет удивительное легкомыслие и бесчувственность!» «Повесить щенка на березе или прищемить в дверях беременную кошку было для Ники парою пустяков. «Визжат? Хотят жить? Интересно, как они подыхают», – говорил Ники, смеясь».

Правда, уже взойдя на престол, «Николай II был достаточно воспитан, чтобы не выражать свою кровожадность открыто. Зато на охоте проявлял себя настоящим убийцей! Бывали дни, когда царь успевал набить тысячу четыреста штук дичи; в особом примечании Николай II записывал в дневнике с садизмом: «Убил еще кошку».

Нельзя не признать, что проказы юного Сосо бледнеют перед «шалостями» цесаревича, как и характер его отца – перед деспотичной индивидуальностью самодержца. Но не следует забывать, что и горийский сапожник, и российский император прежде всего были детьми своего времени, в котором потомство воспитывали не только нравоучениями. Кстати, отец Троцкого тоже порол своего сына, но, видимо, мало порол...

Конечно, Сосо был обычным ребенком, живым и жизнерадостным, любившим лазать по деревьям и карабкаться по скалам. Он смело бросался в бурные потоки рек у плотов, сплавляемых вниз по течению. Резвый и азартный, любознательный и активный, в детских играх он принимал на себя роль вожака, и товарищи интуитивно ощущали и принимали его превосходство. Это были живые ребячьи игры с прятками, погонями и засадами, волнующими детское воображение, которые он придумывал сам. Нарисовав углем усы и прилепив бороду, он изображал хевсура – горца Восточной Грузии или представлял народного героя Миндию.

Его сверстник П. Капанадзе вспоминал: «С виду Иосиф Джугашвили был худой, но крепкий мальчик. Жизнерадостный, общительный, он всегда окружен был товарищами. Он особенно любил играть со сверстниками в мяч (лапту) и «лахати». Это были излюбленные игры учеников. Иосиф умел подбирать лучших игроков, и наша группа всегда выигрывала».

Сосо шел восьмой год, когда была предпринята первая попытка определить его в школу. Бытует мнение, что мать будущего вождя мечтала о духовной карьере сына. Однако дело не только в желаниях Кеке.

В уездном Гори было шесть учебных заведений: учительская семинария, женская прогимназия, женская начальная школа, а также три училища – городское, духовное православное и духовное армянское. И по существу у Кеке не было выбора. По возрасту, национальности и даже полу выбор места учебы для мальчика был ограничен. Кроме того, обучение в училищах велось на русском языке, а Сосо, хотя и слышавший русскую речь с детства, не имел достаточной подготовки для занятий в школах, где преподавание велось на русском языке.

Осуществлению материнских планов помог случай. В1887 году, когда Сосо было около семи лет, Джугашвили переселились в дом православного священника Христофора Чаркивани, имевшего приход в окрестностях Гори. Двухэтажный дом священника находился в переулке Павловской улицы, и его многочисленная семья, состоявшая из двух сыновей, дочерей и их бабушки, жила наверху, а одну из сдаваемых внаем комнат на первом этаже заняли Бесо и Кеке с сыном.

Поскольку первая попытка отдать Сосо в школу не удалась, Кеке обратилась к детям священника с просьбой обучить ее сына русскому языку. Занятия начались успешно, и к лету 1888 года он приобрел необходимые знания. Священник тоже проявил участие к заинтересовавшему его ребенку и помог устроить его в училище. Знания, продемонстрированные способным мальчиком, были настолько очевидны, что его приняли сразу во второй подготовительный класс

Пожалуй, в этот период в первый раз проявился исключительный дар И.В. Сталина, сохраненный им до конца жизни, – редкая память. Эта природная черта его ума порой поражала современников. К. Ворошилов, познакомившийся с ним на Стокгольмской конференции в 1906 году, был удивлен тем, что его сосед по комнате с удивительной легкостью на память «читал большие отрывки из различных литературных произведений».

Максим Горький рассказывал французскому писателю Ромену Роллану, что, «прочитав страницу», Сталин «повторял ее наизусть почти без ошибок». Он без какого-либо напряжения запоминал массу прочитанных, услышанных или изученных сведений, имеющих для него практическое значение. Сами знания он усваивал глубже, чем окружавшие его люди.

Позже, в довоенный и особенно в военный периоды, феноменальная память и способность быстрой ориентации помогали ему руководить огромным военно-промышленным комплексом страны; заниматься дипломатической, культурной и экономической деятельностью государства, принимая своевременные и скорые решения.

«Он получал сведения отовсюду, – вспоминал Л.М. Каганович, – от каждого командующего фронтом, армией, наркома или замнаркома, представителя Ставки, уполномоченного ГКО, директора крупного комбината или оборонного предприятия. Он определял время, когда и куда направлять силы и резервы...» Это дало возможность сосредоточить «в одном кулаке, в одних руках промышленность, сельское хозяйство, железные дороги, снабжение, армию и военную коллегию руководителей».

Великолепная память позволила Сталину выработать собственный стиль организации управления. Заместитель наркома обороны СССР А.В. Хрулев отмечал, что во время работы Ставки и ГКО «никакого бюрократизма не было. На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников». На параде 7 ноября 1941 года речь Сталина была плохо записана на пленку, возникла необходимость запись повторить, и он произнес речь наизусть, воспроизведя произнесенное слово в слово.

Первого сентября 1888 года маленький Сосо вошел в училище с такой же решительностью, с какой Д'Артаньян въезжал в провинциальный Менг. «Я... увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, – рассказывал сын священника из селения Ткивани Вано Кецховели, – одетый в длинный, доходящий до колен архалук, в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким кожаным ремнем. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце».

Впрочем, великолепный Дюма уже описал подобную ситуацию: «Представьте себе Дон Кихота (правда, Дон Кихота в восемь лет. – К. Р.)... Дон Кихота без доспехов, без лат, без набедрников... Продолговатое смуглое лицо... взгляд открытый и умный, нос... тонко очерченный, челюстные мышцы чрезмерно развитые – неотъемлемый признак, по которому можно определить гасконца, даже если на нем нет берета».

Ах, уж эти «проклятые» гасконцы! А маленький Сосо был грузинским «гасконцем», хотя и не подозревал об этом; поэтому он «каждую улыбку воспринимал как оскорбление, каждый взгляд – как вызов». Переступая порог класса, он волновался. Его новые товарищи проучились вместе уже целый год, это был коллектив, небольшой клан детей священников, и он, сын сапожника, опоздавший к первому знакомству, мог ожидать любых каверз от этого уже сложившегося сообщества.

Он уже знал, как могут быть жестоки сверстники, насмехавшиеся над следами его болезни, отметившей лицо; и левой рукой он придерживал полу архалука не потому, что под ней скрывалась рукоять шпаги, – рука плохо слушалась, а его гордость не позволяла ему давать повод для насмешек. Однако юные поповичи не были искушены самоуверенностью слуг кардинала Ришелье; они приняли новичка с любопытствующим и бесхитростным простодушием.

«Ни одного ученика в архалуке ни в нашем, ни в каком-либо другом училище не было, – продолжает Вано. – Ни сапог с высокими голенищами, ни фуражек с блестящими козырьками, ни широких поясов ни у кого из наших сверстников не было. Одежда Сосо, которую он носил в то время, была совершенно непривычна для нас. Учащиеся окружили его и щупали его архалук, пояс, фуражку и сапоги с голенищами».

Очевидцы вспоминали, что во время учебы в училище Иосиф Джугашвили был одним из самых опрятных учащихся. Несмотря на ограниченный заработок, мать не скупилась на его одежду, и он «выглядел всегда чистеньким и аккуратным». Летом он носил белую парусиновую рубаху и такие же брюки. В зимние дни ходил «в хороших сапогах и в пальто из серого кастора или в полушалевой одежде», на голове – картлийская круглая шапка или фуражка.

Впрочем, Сосо был даже немного щеголь: «Синее пальто, сапоги, войлочная шляпа и серые вязаные рукавицы. Шея обмотана красным шарфом». И, пожалуй, не случайно позже, в документах царской охранки, за ним закрепилась негласная кличка – «интеллигент». Шарф был своеобразной детской гордостью... Он ходил в школу, перевесив через правое плечо сумку из красного ситца, в которой лежали книги и ломоть хлеба.

Позже, умудренный опытом жизни, Сталин не утерял вкуса в оценках рациональности «моды». Во время войны в Красной Армии вводили погоны и новую форму; Буденный возражал против гимнастерок, кое-кто не соглашался с погонами. На некоторое время кабинет Сталина превратился в выставочный зал – мундиры, эполеты, аксельбанты, ленты через плечо. «А какая была форма в царской армии?» – спросил Сталин; принесли китель с капитанскими погонами. «Сколько лет существовала эта форма?» – поинтересовался он. Ему пояснили, что несколько десятилетий; изменилось только количество пуговиц на кителе – было шесть, стало пять. «Что ж мы будем изобретать, если столько лет думали и лишь одну пуговицу сократили! Давайте введем эту форму, а там видно будет»,    заключил нарком обороны.

Учеба не принесла мальчику разочарования. В 1889 году, успешно закончив подготовительный класс, он был принят в духовное училище. Из пятнадцати педагогов Горийского училища можно выделить Сапара Мгалоблишвили, ставшего позднее писателем, и Георгия Садзагешвили. Последний, будучи активным сторонником автокефалии грузинской церкви, в 1917 году был избран первым католикосом – патриархом Грузии под именем Кирон II.

Однако первым учителем Сосо стал преподаватель старшего подготовительного класса Захарий Алексеевич Давиташвили. Он происходил из дворян Горийского уезда и был племянником писателя Шио Давиташвили, просидевшего за причастность к народовольческому кружку полтора года в Метехском замке. Много лет позднее, в сентябре 1927 года, Екатерина Джугашвили писала За-харию Алексеевичу «Я хорошо помню, что Вы выделяли моего сына Сосо, и он не раз говорил, что Вы помогли ему полюбить учение и именно благодаря Вам он хорошо знает русский язык. Вы учили детей с любовью относиться к простым людям и думать о тех, кто находился в беде».

Все это так, но немец Густав Хильгер в своей книге «Сталин» роняет замечание, что «детство Сталина прошло в условиях материальной и духовной нищеты». Но это выношенное в кабинете заключение не согласуется с фактическими сведениями. Грузия – страна богатейшей, своеобразной и яркой культуры, и во времена детства Сосо, когда не было кино и телевидения, над народными умами властвовал дух фольклора.

Герои легенд, знакомые мальчику из рассказов старших, находились рядом с ним, на родной земле, – еще в раннем детстве он слушал сказки матери и бабушки. Сосо был внимательным и благодарным слушателем. Он впитывал легенды о том, что здесь, близ Гори, в ущелье Амиран, подобно греческому Прометею, был прикован богами к скалам за то, что отдал огонь людям; а в стенах Сурам-ской крепости был живым замурован юный Зураб, «пожертвовавший собой, чтобы крепость была достроена»; а на дне Базалетского озера «спит в золотой колыбели младенец», и когда он проснется, Грузия обретет счастливую жизнь.

И все-таки, какие мысли зрели в сознании сына горийского сапожника в первые годы учебы? Какие черты характера формировал в нем окружавший его мир?