Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Съезд принял предложение Сталина о переименовании Петрограда в Ленинград и о сооружении на Красной площади Мавзолея для сохранения забальзамированных останков Ленина в знак глубокого уважения, признательности народа и для памяти потомков.

«Вы, – завершил Сталин свою речь, – видели за эти дни паломничество к гробу товарища Ленина десятков и сотен тысяч трудящихся. Через некоторое время вы увидите паломничество представителей миллионов трудящихся к могиле товарища Ленина. ...Ленин был вождем не только русского пролетариата, не только европейских рабочих, не только колониального Востока, но и всего трудящегося мира».

Эта речь, получившая название «Клятва», по существу отражала кредо партии и самого Сталина. Она стала программой, которую партия и он как один из руководителей собирались осуществлять в дальнейшем. И в эти дни мир с настороженностью приглядывался к событиям в России.

Воздав почести основателю партии, ЦК занялся текущими проблемами. Казалось, ничто не изменилось, но борьба внутри Политбюро переходила на новую ступень. Увлекшись формированием оппозиции, Троцкий забросил военные дела. Проблемы армии стали предметом исследования специальной комиссии, которую возглавил сначала В.В. Куйбышев, а затем СИ. Гусев (А.Д. Драбкин).

На Пленуме ЦК 3 февраля 1924 года, подводя итоги работы комиссии, Гусев заявил: «Армия фактически превратилась в проходной двор...» М.В. Фрунзе в выступлении отметил: «Положение нашей Красной Армии чрезвычайно тяжелое, и считать армию боеспособной мы не можем».

Сталин был еще более категоричен: «Если бы Бог нам не помог... и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах!» 24 марта заместителем Председателя РВС СССР был назначен Фрунзе, а в новый состав РВС вошли А. Бубнов, С. Буденный, К. Ворошилов, Г. Орджоникидзе и др.

В начале апреля 1924 года в Коммунистическом университете имени Я. Свердлова Сталин прочитал курс лекций «Об основах ленинизма». Злобствующие ниспровергатели Сталина либо избегают упоминания об этой теме, либо мимоходом представляют этот факт его желанием проявить себя в роли партийного теоретика.

Так ли это? Пытался ли Сталин чтением этого цикла лекций утвердить «амбиции» теоретизирующего политика? Что означала для него эта его работа?

Конечно, смерть Ленина подвела черту под определенной вехой в жизни партии. Ей предшествовали годы борьбы и подполья, революция, Гражданская война и образование государства нового типа, пока не имевшего опыта исторической практики.

Еще в своей «Клятве» на съезде Сталин заявил, что смерть Ленина не оставила партию без четкой программы действий, но такое заявление, обусловленное трагичностью момента, было несколько упрощенным. Ленин не мог оставить какой-либо четкой программы развития страны даже на ближайшее будущее, более того, он сам указывал на невозможность выполнения такого прогнозирования.

Поэтому, приступая к чтению лекций по курсу политики, Сталин взялся систематизировать для партии, но, видимо, и для самого себя основные принципы теории и практики большевиков, руководство которыми позволило бы реализовать цели, изложенные в партийной программе.

Эти лекции, опубликованные в «Правде» в апреле и мае 1924 года, позже вышли отдельной брошюрой «О Ленине и ленинизме». Впоследствии эта работа вошла в сборник «Вопросы ленинизма», содержавший основные, наиболее важные статьи и речи И.В. Сталина и выдержавший 11 изданий при его жизни.

Посвящая свои лекции «ленинскому призыву», он выделил основополагающие принципы большевизма, к числу которых относились: диктатура пролетариата, союз рабочих и крестьян, союз народов СССР, единство партии. Особо он остановился на методологии, раскрыв понятия – «исторические корни ленинизма», «метод», «теория», «стратегия и тактика» и «стиль в работе».

В это время Сталин впервые сформулировал определение, что ленинизм – это «марксизм эпохи империализма и пролетарской революции... Ленинизм – это теория и тактика пролетарской революции вообще, а также теория и практика диктатуры пролетариата в частности».

Развивая свою мысль, он отмечал, что Россия исторически оказалась в центре основных противоречий: между трудом и капиталом, между различными финансовыми группами и империалистическими державами, между развитыми капиталистическими странами и колониальными зависимыми странами. Вследствие этого, подчеркивал он, «центр революционного движения» переместился в Россию.

Он противопоставил суть «метода ленинизма» методу оппортунизма II Интернационала. «Оппортунисты уверяют, – говорит Сталин, – что пролетариат не может и не должен брать власть, если он не является сам большинством в этой стране... практика революционной борьбы масс бьет и побивает эту обветшалую догму». Комментируя мысли Ленина о пролетарской революции, он обращает внимание на критику теории «перманентной революции», проповедуемой Троцким и Парвусом.

Знаменательно, что Сталин первым из партийных лидеров выдвинул идею о возможности построения социализма в одной стране. Он указал: «Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране – еще не значит обеспечить полную победу социализма. Упрочив свою власть и поведя за собой крестьянство, пролетариат победившей страны может и должен построить социалистическое общество».

Однако он делает пояснение: «Но значит ли это, что он тем самым достигнет полной, окончательной победы социализма, т.е. значит ли это, что он может силами одной страны закрепить окончательно социализм и вполне гарантировать страну от интервенции, а значит и от реставрации?

Нет, не значит. Для этого необходима победа революции по крайней мере в нескольких странах. Поэтому развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции».

Учитывая исторические условия, Сталин отметил, что СССР не случайно занял центральное место в мире и стал страной, открывшей новую эру в развитии человечества; он призвал народ страны стать участником строительства нового общественного строя социальной справедливости, не дожидаясь победы «мировой революции».

Эта работа Сталина, представившего учение Ленина как логически стройную систему пролетарской идеологии, не могла не вызвать беспокойства у Троцкого, Зиновьева, Бухарина и других членов руководства, «считавших себя оракулами» революционной теории.

Публикация его работы «Об основах ленинизма» в «Правде» была завершена 18 мая 1924 года, а на следующий день – за пять дней до открытия XIII съезда партии, Крупская, словно начиная далеко идущую интригу, передала в ЦК конверты с работами Ленина, надиктованными им накануне предыдущего съезда.

Крупская уверяла, что Ленин «Письма к съезду» предлагал огласить после своей смерти – ей поверили на слово. Авторитет Ленина был столь высок, что поведение его жены, как и «жены Цезаря», не подвергалось сомнению. Никто даже не задал ей вопроса: почему она до сих пор умалчивала о наличии таких документов? Слова «посмертная воля» действовали магически. Впрочем, умалчивала ли?

Однако, как и в интриге с предыдущим «ленинским наследием», статьей «О национальностях», заключения Ленина, направленные против раскола партии, эффекта взрыва бомбы не произвели. И хотя за истекшее время их актуальность не потеряла свою остроту, противоречия между Сталиным и Троцким не привели к потере партией «устойчивости» – к ее развалу. Но нелицеприятные оценки вождя заставили поежиться всех, кто стал объектом ленинского «внимания».

Накануне съезда, на пленуме ЦК 21 мая, Каменев сделал сообщение о поступлении «бумаг Ленина». 30 голосами против 10 было принято решение: «Перенести оглашение зачитанных документов, согласно воле Владимира Ильича, на съезд, произведя оглашение по делегациям и установив, что документы эти воспроизведению не подлежат и оглашение по делегациям производится членами комиссии по приему бумаг Ильича».

Одновременно Пленум рассмотрел предложение Ленина полуторагодичной давности: «обдумать способ перемещения Сталина» с поста Генсека Конечно, Сталин был возбужден. Хотя еще до съезда он уже знал со слов Зиновьева о существовании «письма», но публичное рассмотрение вопроса о его положении в руководстве партии не могло не взволновать его.

Присутствовавший при обсуждении секретарь Сталина в Наркомнаце Бажанов, бежавший позже за границу, пишет: «...Сталин, сидевший в конце низкого помоста, на котором происходило заседание, смотрел в окно с тем напряженным выражением, которое появляется на лице человека, когда он взволнован. Судя по всему, он сознавал, что решается его судьба. Для Сталина это было необычно... но у него были основания опасаться за свое будущее, потому что в той атмосфере благоговения, которая окружала все, что говорил и делал Ленин, трудно было предполагать, что ЦК осмелится проигнорировать ...предложение Ленина и оставить Генерального секретаря на своем посту».

Сказать, что такая точка зрения поверхностна – значит, ничего не сказать. Как уже подробно аргументировалось ранее, Ленин совершенно определенно указал на Сталина как единственного своего реального политического преемника

Если не принять эту мысль, тогда следует признать, что составление Лениным «письма-завещания» было совершенно бессмысленным! Более того, в этом случае следует признать и то, что, давая всем своим ближайшим соратникам, кроме Сталина, уничижительные, обезоруживавшие политически характеристики – лишь дипломатично прикрытые гротеском похвалы, – Ленин проявил верх неосмотрительности. Если не сказать: глупости.

Стоило ли подчеркивать оппозиционность Троцкого, штрейкбрехерство Зиновьева и Каменева (кстати, факты весьма известные), негативные черты Пятакова и Бухарина, – по существу «раздевая» их, – не имея осознанной цели? Для чего? Чтобы оставить в их умах недобрую память о себе?

Несомненно и то, что если бы Ленин захотел действительно развенчать авторитет Сталина, то он сделал бы это не колеблясь. Ленин не посягнул на это. Даже написанное им в эмоциональном порыве дополнение о якобы «грубости» Сталина, по существу не меняло ленинской позиции.

И это поняли все. При чтении дополнения к письму, касавшегося непосредственно Генерального секретаря, в тишине зала вдруг раздалась чья-то громкая реплика: «Ничего, нас грубостью не испугаешь, вся наша партия грубая – пролетарская...»

Конечно, Сталину пришлось пережить острые минуты, но тяжела «шапка Мономаха». Воля Ленина была ясна, и Каменев в своем выступлении отметил, что «последнюю волю, каждое слово Ильича мы, безусловно, должны считать законом... В одном вопросе мы с радостью можем сказать, что опасение Ильича не подтвердилось. Я имею в виду вопрос, касающийся Генерального секретаря. Вы все были свидетелями нашей совместной работы в последние месяцы».

Обсуждать вопрос о перемещении Сталина Пленум не стал, перенеся эту, как и прочие оценки Лениным членов Политбюро, на съезд.

Но были ли «грубость, капризность...» чертами Сталина? Может быть, другие члены Политбюро блистали манерами воспитанниц Смольного института? В опубликованной в Париже книге Б. Бажанов в 1931 году отмечал: «...Сталин очень хорошо умел владеть собой и был груб, лишь когда не считал нужным быть вежливым».

Впрочем, обвинение в грубости можно полностью отнести к тому же Троцкому, который даже не грубо, а вызывающе нагло относился к окружавшим. Уже само то, что, как подсчитано, с 1923 по 1926 год из 287 заседаний Политбюро Троцкий посетил только 151, являлось нескрываемым вызовом коллегам.

О его поведении на заседаниях с демонстративным чтением романов уже упоминалось, как и об отношении «к воспаленному Льву» Зиновьева, «откровенно игнорировавшего Троцкого». «Каменев лишь слегка кивал» ему, и только Сталин «тянулся через стол», чтобы «обменяться с ним рукопожатием и поприветствовать».

Впрочем, сам Лейба Бронштейн не церемонился и с Лениным. Мария Ульянова писала: «Характерен в этом отношении случай с Троцким. На одном заседании ПБ Троцкий назвал Ильича «хулиганом». В.И. побледнел, как мел, но сдержался. «Кажется, кое у кого нервы пошаливают», – что-то вроде этого сказал он на эту грубость Троцкого...»

И любопытное состоит в том, что «характеристика» Сталина, по существу спровоцированная Крупской, откровенно не соответствовала оценкам его личностных качеств. Даже самые страстные антагонисты Сталина – не считая откровенного бреда Хрущева – не приводят в своих воспоминаниях ни одного факта его «грубости», «капризности» либо «невежливости».

Напротив, даже люди, разошедшиеся со Сталиным в политических позициях, отдают должное его уму, знаниям и другим качествам. Член Коммунистической партии Германии (КПГ) Руфь Фишер, вызванная в Москву в январе 1924 года для обсуждения со Сталиным и другими лидерами причин неудавшейся революции в Германии, в отличие от Крупской не терявшая здравость суждений, вынесла иные впечатления от общения с ним.

Фишер и Маслов, лидеры левой фракции КПГ, приглашенные по просьбе Сталина на ряд неофициальных бесед, были изумлены его «поразительно глубоким умом» и знаниями, которые он выказал, касаясь организационных принципов КПГ и ее внутренних разногласий.

«О структуре партии и партийных группах, – пишет Фишер, – он говорил не как о чем-то обособленном, а непременно в связи с созданием оптимальных условий для укрепления власти.

Он пытался, по его собственному утверждению, преодолеть разногласия в российской партии, вызванные кризисом политики

Троцкого, и воссоздать железную гвардию лидеров, которые, взаимодействуя без лишних слов и тезисов, будут связаны общей необходимостью постоянной самозащиты».

Приглашенные в кремлевскую квартиру, представлявшую одноэтажный дом, состоящий из двух комнат, в которых раньше жила прислуга, гости были поражены бедностью бытовой обстановки. Фишер с нескрываемым удивлением свидетельствовала о скромности жизни хозяина, который распоряжался «... десятками тысяч служащих, включая государственную милицию... распределял партийные посты, назначал ответственных работников и в России, и за границей, часто давал «ответственные партийные задания», исполнение которых влекло за собой получение материальных благ – квартир, автомобилей, загородных дач, специального медицинского обслуживания, хорошей работы для членов семей».

О какой «капризности» может идти речь при таком очевидном аскетизме и альтруизме? И то, что «простота» бытовых потребностей и личная скромность Сталина в этот период не были показухой, свидетельствуют все его дальнейшие условия жизни.

XIII съезд РКП(б) состоялся 23—31 мая 1924 года. Как и на предыдущем съезде, основной доклад от имени ЦК делал Зиновьев, что создавало впечатление о его приоритете в руководстве. Выступление Каменева было посвящено внутренней торговле и кооперации. Сталин обнародовал организационный отчет ЦК.

Давая характеристику состояния политических и общественных организаций страны, он критиковал руководителей, видевших себя лишь политическими лидерами и пренебрегавших организационной работой. «Обычно, – говорил он, – у нас делят партийную работу на две категории: категорию высшую – это чистая партийная работа в губкомах, обкомах, ячейках, в ЦК, и категорию низшую, называемую партийной работой в кавычках, это работа во всех советских органах».

Но все ждали главного: кто заменит Ленина? И уходя, Ленин умело «сделал свое дело»: он «удушил» любые посягательства на политический и деловой авторитет Сталина. Сталину не пришлось вступать в полемику со своими потенциальными «конкурентами».

В период съезда они в основном были заняты тем, чтобы отмыться от нелицеприятных ленинских характеристик и попытаться сохранить собственное лицо. Троцкий отказался признать обвинения Ленина в свой адрес, и, хотя он выступал предельно осторожно, на съезде его атаковали последовательно 15 ораторов, не жалевших слов и определений. В его защиту стала только Крупская. Видимо, на правах «супруги вождя» она не находила необходимым считаться с «волей» Ленина.

Сталин не стал заигрывать с Троцким. В заключительном слове, остановившись подробно на дискуссии с троцкистами и указав на ряд принципиальных разногласий в позициях Троцкого и ЦК, он обвинил оппозицию в «мелкобуржуазном уклоне». Правда, показав истинное лицо своих противников, Сталин не стал на съезде обострять ситуацию и доводить дело до непримиримой конфронтации.

Чем руководствовался Сталин? Он объяснил это в письме Демьяну Бедному. В июле 1924 года он писал ему: «Я думаю, что после того как разбили вдребезги лидеров оппозиции, мы, т.е. партия, обязаны смягчить тон в отношении рядовых и средних оппозиционеров для того, чтобы облегчить им отход от лидеров оппозиции. Оставить генералов без армии – вот в чем музыка... Так и только так можно разрушить оппозицию, после того как лидеры осрамлены на весь свет».

Расчет Сталина оказался правильным. Утеряв позиции, на какой-то период «генералы» умерили свой пыл. Позиции самого Сталина не поколебались. Рассмотрев «Письмо к съезду», после независимого обсуждения на заседаниях все делегации «без исключения высказались за обязательное оставление Сталина на посту Генсекретаря», передав Президиуму свои резолюции.

Казалось, Сталин мог быть удовлетворен. Большинство поддержало его. Однако на состоявшемся после съезда организационном Пленуме ЦК он придал вопросу неожиданный для всех оборот.

Поднявшись на трибуну, он сделал заявление: «Я думаю, что до последнего времени были условия, ставившие партию в необходимость иметь меня на этом посту как человека более или менее крутого, представлявшего известное противодействие оппозиции. Сейчас оппозиция не только разбита, но и исключена из партии. А между тем у нас есть указание Ленина, которое, по-моему, нужно провести в жизнь. Поэтому прошу Пленум освободить меня с поста Генерального секретаря, уверяю вас, товарищи, что партия от этого только выиграет».

В период разгула борьбы с так называемым культом личности то, что на протяжении своей деятельности Сталин пять раз подавал заявления об отставке, тщательно скрывалось не только от обывателя. Об этом не знали даже историки.

В этом нет ничего удивительного. У партийных посредственностей и конъюнктурных сочинителей истории не хватало воображения, чтобы объяснить эти факты, очевидно, не вписывающиеся в гротескный портрет властолюбивого «тирана». Позже, когда эти сведения все же просочились в печать и стали достоянием общественности, их начали объяснять коварством Сталина и хитрым расчетом в борьбе «за власть».

И мало кто задумывался о рискованности таких просьб. Даже при признании безусловного его дара в знании большой политической сцены, он не мог быть гарантирован от возможности непредсказуемого поведения других действующих лиц. В каждом из этих случаев его просьба могла быть удовлетворена.

Конечно, Сталину нельзя отказать в умении безошибочно улавливать психологический настрой и особенности ситуации. Но «слово не воробей...», и произнесенное не келейно, а в компетентной аудитории, оно могло перевесить чашу весов не в его пользу.

Он не мог не учитывать этого. Однако предложение Ленина о его перемещении с должности Генсека не могло не задеть самолюбия Сталина. И он сделал осознанный шаг, свидетельствовавший о его обладании чувством политической чести.

Впрочем, сделав заявление, Сталин абсолютно ничем не рисковал. Ибо дело заключалось не в должности, а в самом Сталине. И в действительности никто из его коллег по Политбюро и ЦК открыто не посягал на занимаемый им пост. Сам по себе пост Генерального секретаря никогда не признавался в их глазах «властью». И это было действительно так.

Ни Маркс, ни Ленин, ни Сталин не были лидерами по партийным должностям. Это позже, после смерти Сталина, пост Первого секретаря стал считаться символом власти. Но если усматривать гипотетически в его действиях расчет, то он заключался в том, что Сталин осмысленно решил расставить точки над не оставляя недомолвок и кривотолков по отношению к дальнейшей своей роли в партии. Это был честный и открытый ход, и он требовал определенности в признании его авторитета как вождя партии.

Но вождь не должность, а объединяющий личностный потенциал. И представляя в партии голос здравого смысла и умеренности, деловитости и подчеркнутой необходимости единства в противовес необузданным устремлениям левых и правых экстремистов, он уже являлся вождем.

Конечно, пост Генерального секретаря давал ему определенные преимущества с точки зрения обеспечения поддержки партийного аппарата, но одновременно он налагал и груз рутинной неблагодарной работы. Но именно этим другие «кандидаты в вожди» заниматься не умели и не хотели. Как раз это отвращало Троцкого от предлагаемых должностей, в том числе и Председателя Совнаркома К тому же этот пост, тоже требовавший напряженной работы, не давал автоматически звания вождя.

Говоря короче, то, что Сталин впоследствии добился положения, при котором его авторитет стал непререкаем, являлось следствием широты его ума, исключительной работоспособности, тяги к труду.

Пленум отверг его просьбу об отставке, и спустя три года, рассказывая об этом событии, Сталин имел полное право утверждать: «Съезд обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать?

Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством. Человек я... подневольный, и когда партия обязывает, я должен подчиниться. Через год после этого я снова подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться. Что же я мог еще сделать?»

Это признание сделано им уже после окончательного разгрома оппозиции. Но летом 1924 года все еще было впереди. Круг проблем, которыми занимается он в это время, широк и многообразен. В июне он пишет статью «Еще раз к национальному вопросу»; проводит несколько совещаний с учеными о возможности сохранения тела Ленина; выступает по проблемам состояния Красной Армии, внутренней торговли и потребительской кооперации.

Он обращает внимание и на политико-воспитательную работу. Выступая 4 августа на Оргбюро, он говорит о развитии пионерского движения. Там же он произнес речь «О комсомольском активе в деревне» и сделал доклад «О воспитании ленинского призыва».

Конечно, Сталин понимал важность воспитания молодого поколения. Но он не разделял популистских постулатов и, полемизируя с заявлением Троцкого о молодежи как о барометре партии, трезво подчеркивает: «Барометр нужно искать не в рядах учащейся молодежи, а в рядах пролетариата... 200 тысяч новых членов партии – вот барометр».

Его деловая активность казалась неисчерпаемой. Но в его занятиях, в круге обступавших его вопросов нет даже потенции для обвинения в борьбе за власть. Наоборот, трудно представить более прозаические дела, которые занимают в 1924 году внимание Генерального секретаря.

Обязанности, постоянно прибывавшие в повседневной его «груде дел», можно далее назвать далекими от политики. 12 июня его избирают членом комиссии Пленума ЦК по работе в деревне, а через две недели – в комиссию по работе среди работниц и крестьянок. Он неоднократно выступает о задачах партии в деревне, беседует с представителями Тамбовской, Орловской, Воронежской, Курской губерний по вопросам черноземной полосы.

V съезд Коминтерна прошел в Москве с 17 июня во 8 июля, уже в его ходе, 20 июня, Сталина избрали председателем польской комиссии Коминтерна. 3 июля он выступил на заседании этой комиссии с речью. На самом съезде Сталин не выступал и был представлен делегатам неофициально.

Рут Фишер писала о своих впечатлениях: «Покуривая трубку, облаченный в характерный китель и веллингтоновские сапоги, он мягко и вежливо беседовал с небольшими группами, являя собой новый тип русского вождя. На молодых делегатов произвел впечатление этот революционер, высказывающий отвращение к революционной риторике, этот твердо стоящий на земле практик, чьи быстрые действия и современные методы помогут решить все проблемы в изменившемся мире. А вокруг Зиновьева люди были какие-то старые, нервные, старомодные».

В ходе откровенных бесед Сталин убедился в незначительном влиянии иностранных компартий на политические события в своих странах. И 22 марта 1925 года в статье «К международному положению и задачам компартий», опубликованной в «Правде», он писал: «Нельзя овладеть массами пролетариата, не овладев профсоюзами... не работая в них и не приобретая там доверия рабочих масс. Без этого нечего и думать о завоевании диктатуры пролетариата».

Было бы, конечно, неправильно утверждать, что, приняв сложное ленинское наследие, Сталин сразу пошел дорогами побед и славы, не испытывая затруднений и неудач. Так быть и не могло. На дальнейшем пути его подстерегали самые неожиданные препятствия и трудности, враждебность и предательство.

Это зависело как от конкретных людей, так и от внешних и внутренних обстоятельств. Словно опровергая обвинения Сталина Лениным в «пересаливании» проблем по национальному вопросу и незаслуженность критики им Орджоникидзе и Дзержинского, в конце августа 1924 года было подавлено меньшевистское восстание в Грузии. Не все оказалось так ясно и просто в этом вопросе, как виделось Ленину из «больничной» комнаты, не все было просто и во взаимоотношениях Сталина с коллегами по руководству.

Расклад сил в руководстве партии оставался многовариантным, и Ленин был прав, опасаясь за будущность своего детища. Большевистская партия никогда не представляла собой чего-то единого. И хотя Ленин благоразумно не назвал прямо официального своего преемника и умелой «критикой» Сталина создал благоприятную ситуацию для его поддержки, формально «наследником Ильича номер один» рассчитывал стать Зиновьев.

Он являлся «самым старым членом ЦК» по партстажу, а став председателем Коминтерна, получил реальную базу для формирования собственного культа. Его именем называли предприятия и учреждения, а украинский город Елисаветполь в 1924 году стал Зиновьевском. Однако любитель политических полемик Григорий Зиновьев, называемый в общественных кругах по аналогии с одиозным Распутиным – «Гришкой Вторым», по характеру был трусоват и, претендуя на звание идеолога партии, оставался всего лишь «недалеким начетчиком»

Зиновьев не вызывал симпатий не только своим паникерством. «Внешне неприятный, толстый, визгливый, с бабским лицом и истеричным характером», слабый человек, он не был самостоятельной фигурой. Все прекрасно знали, что за его спиной стоит интеллектуал Каменев, который сам не рвался вперед – в силу таких же организаторских и человеческих слабостей, – он использовал в своих целях Зиновьева, имевшего серьезную поддержку в ленинградской парторганизации.

Каменев жил в течение 10 лет рядом с Лениным в эмиграции, скрывался вместе с ним в Разливе и, говоря словами А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «был как бы вроде российским Энгельсом при российском Марксе, вот только другого калибра».

Правда, он постоянно председательствовал на заседаниях Политбюро и стал председателем СТО, но один раз, в Октябрьскую революцию, Каменев «ошибся». И еще как ошибся... Раскрыв в газете «Новая жизнь» план вооруженного восстания, вместе с Зиновьевым он на всю жизнь получил ярлык «штрейкбрехера».

Другая группировка в партии – «московские большевики» – объединилась вокруг «любимца» Бухарина. Состоявшая в основном из людей непролетарского происхождения: из семей купцов, чиновников, «русской интеллигенции» – «юдофилов и русофобов», она представляла радикально настроенную часть партии. Но Бухарин тоже не относился к решительным лидерам Он все время состоял при ком-то, но, начиная в случае опасности метаться, он неизменно поступал предательски по отношению к соратникам В отличие от Зиновьева Бухарин достаточно долго пребывал в оппозиции к Ленину. Видимо, сознание своей трусости заставляло его демонстрировать внешний радикализм, что компенсировало для него чувство собственной неполноценности.

Троцкий шел своим путем, как и уральская группировка: Белобородов, Войков, Сосновский... оставшаяся в «сиротстве» после смерти Свердлова и в конце концов примкнувшая к Троцкому.

Сталин в свой аппарат подбирал людей иного склада Это были люди выдержанные, степенные, без истеричных комплексов, и, кроме надежного Молотова, работоспособного Кагановича, упорного Ворошилова, после смерти Ленина он стал близок с Дзержинским, отошедшим от «дружбы» с троцкистами.

В отличие от сложившегося стереотипа, представляющего «железного Феликса» как бы «отцом террора», глава ВЧК больше занимался хозяйственными проблемами. Он являлся руководителем Всероссийского Совета народного хозяйства и наркомом путей сообщения. Человек исключительной храбрости, даже в самые страшные дни мятежей и Гражданской войны Дзержинский ходил по Москве без охраны. А. Колпакиди и Е. Прудникова подчеркивают, что, когда его «воспитывали» за это на Политбюро, он отмахнулся: «Не посмеют, пся крев!» – и не посмели...

Пауза, наступившая в партийной среде после горячих дней дискуссии, навязанной троцкистами, и последовавшей затем смерти Ленина, не могла быть продолжительной. Ее неизбежно должны были прервать сохранявшиеся в Политбюро противоречия, скрытые в самих характерах составлявших его фигур.

Уже только одно то, что Троцкий и его окружение оказались неудовлетворенными результатами осенней дискуссии 23-го года, поставившими их за черту проигравшей стороны, создавало предпосылки для нового выступления.

Но основное неудобство Сталину приходилось испытывать со стороны Зиновьева и Каменева. Быстро оправившиеся от ленинского напоминания об их октябрьском «штрейкбрехерстве» и почти успокоенные тактическим молчанием Троцкого, они ощущали себя победителями. И как это присуще мелким, но тщеславным натурам, их пожирало неудовлетворяемое желание первенствовать и задавать тон далее в принципиально несущественных вопросах.

В силу исторически сложившегося октябрьского окружения Ленина, как бы осененного ореолом революции, решение основных вопросов в Политбюро Сталину постоянно приходилось проводить с некоторой оглядкой на Зиновьева, Каменева и Троцкого. Но, поскольку каждый из названных членов Политбюро, оказывавших противодействие Сталину, претендовал на первую роль, столкновение было неизбежно.

После незаслуженно навешенного обвинения в грубости Сталину стало особенно тяжело. Постоянно сдерживая эмоции при общении с бездельничавшими, но амбициозными «соратниками» умершего вождя, он старался держаться в стороне от споров, используя свой авторитет для их прекращения.