Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

Иосиф Джугашвили тоже использует ее отчество для подписи своих печатных работ и, по аналогии с «К-оба Стеф-ин», в апреле 1912 года он конструирует фамилию «Солин». Но она возникла не из слова «Сольвычегодск» (названия места его ссылки, как считают исследователи), а составлена из сочетания: «Со-сО»-«Л-еандров-ИН».

По этому же принципу он позже образовал подпись «Салин» – из сочетания: «С-теф-А»-«Л-еандров-ИН».

И, наконец, в начале 1913 года Иосиф Джугашвили «изобретает» ставший знаменитым псевдоним СТАЛИН. Впервые этот псевдоним появился подписью под его работой «Марксизм и национальный вопрос». Он происходит из конструкции, своего рода аббревиатуры: «СТ-еф-А»-«Л-еандров-ИН».

Но дело не только в том, что ему понравилось редкое для России отчество. Клички и псевдонимы необходимы были нелегалам для того, чтобы скрыть от царской охранки настоящую фамилию. Но частая смена кличек вела к обезличке человека и для своих соратников, поэтому даже после провала и установления подпольных кличек полицией революционеры продолжали их использовать.

Литературные псевдонимы преследовали ту же цель; и постоянное возвращение Иосифа Джугашвили к одной и той же комбинации «Стефа»-«Леандровин» не случайно. Это своеобразный код. Простой шифр. И ключом к нему служит имя «Стефа».

Бежав из первой Вологодской ссылки, Иосиф Джугашвили встретился в Петербурге с Полетаевым, ведущим ленинскую переписку с Россией. Разговор шел об организации нелегальной газеты на Кавказе. И. Джугашвили был заинтересован, чтобы авторство его статей становилось известно Ленину сразу после их публикаций. И уместно допустить, что пара «Стефа»-«Леандровин» была использована в качестве ключевой. Конечно, это лишь предположение, но совершенно очевидно, что в спектре отражения имени Сталин существует и романтический штрих.

Связав сталинскую биографию со Стефанией Леандровной Петровской, можно логически объяснить и несоответствие фактической даты рождения Сталина и официально отмечаемой. Вроде бы корректно предположить, как это делает историк Ю.В. Емельянов, что подлинный день рождения 6/18 декабря 1878 года Иосифа Джугашвили, совпавший с царским праздником – именинами царя Николая, не праздновался им «из принципиальных соображений».

Но есть еще больше оснований утверждать, что живущий под чужой фамилией нелегал Иосиф Джугашвили вообще не праздновал в то время свои дни рождения! Более того, впервые день его рождения был отмечен именно 9/21 декабря 1909 года по инициативе Стефании.

Состоявшийся как семейный праздник, он символизировал двойное событие. Во-первых, на этот день пришлось завершение его публицистической работы «Литературные возможности», подписанной впервые новым псевдонимом «К. Стефин». Во-вторых, хотя формально Иосифу Джугашвили в это время исполнился 31 год, фактически эта дата означала 30 лет реально прожитой жизни.

Обозначив полное 30-летие как своеобразный юбилей, он умышленно, символически «округлил» эту дату, сдвинув ее на один год и три дня от своего рождения. Этот день в его жизни стал для него настолько памятным, что спустя еще ровно 20 лет, в 1929 году, он был официально отмечен как его официальный 50-летний юбилей прожитого им периода жизни.

Хотя псевдоним Сталин впервые появился подписью под его работой «Марксизм и национальный вопрос» только в 1913 году, он, очевидно, связан с именем Стефании Леандровны Петровской. Это как день 9/21 декабря 1909 года, ставший позже официальной датой его рождения, было связано для него не только с глубокими личными воспоминаниями, но практически и с истоками происхождения его политического имени.

В том, что Стефания Петровская заняла особое место в жизни Иосифа Джугашвили, не может быть сомнений. Но если имя женщины становится символом, то что это, если не настоящее чувство? Которое, говоря словами Маяковского, «пограндиознее онегинской любви». Что это, если не признание? О котором другой русский поэт писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...» Таким образом, само слово «Сталин» – это тоже сплав. Созвучие любви и идеи. Сплав имен двух людей, которые стали ему самыми близкими в жизни.

Впоследствии удачная ассоциативная связь со словом «сталь» как выражение крепости и несгибаемости и символическая общность с псевдонимом Ленин не вызывали у него больше желания менять сложившееся политическое имя. Впрочем, к этому времени уже подоспела и революция, но, конечно, Иосиф Джугашвили не мог подозревать, что один из зашифрованных его кодом псевдонимов станет всемирно известным политическим именем.

Разрешение на официальное оформление брака Иосифа Джугашвили со Стефанией Петровской запоздало. 23 сентября, в день, когда бакинский градоначальник дал на него согласие, узника взяли на этап. Зато накануне без особых проволочек власти выполнили другие формальности. 7 сентября Иосифа Джугашвили ознакомили с извещением о запрещении ему проживания на Кавказе в течение 5 лет. И уже 9 сентября градоначальник направил полицмейстеру спешное «арестантское предписание». Оно требовало: «С первым отходящим этапом отправить названного Джугашвили в распоряжение вологодского губернатора».

Однако его судьба едва не подверглась и другому неожиданному повороту. В ночь на 15 сентября, нагрянув на квартиру дома, находившегося в крепости, жандармы охранного отделения захватили ручную типографию и архив Бакинской организации РСДРП.

Среди изъятых при обыске бумаг была обнаружена написанная от руки записка: «17 октября 1909 г. согласно решению Бакинского комитета Российской социал-демократической рабочей партии получил от Биби-Эйбатского отделения «Гуммета» 30 руб. на нужды техники (типографии. – К. Р.). Секретарь Бакинского комитета Коба». Кроме того, в попавшей в руки жандармов рукописи, написанной на 11 листах, под заглавием «Собрание конференции БО РСДРП 25 октября» указывалось: «Ораторами выступают «Апостол», Коба, «Саратовец», «Петербуржец»...» Далее перечислялись еще 12 партийных кличек.

Ротмистр П. Мартынов мог торжествовать. Не скрывая этого, он докладывал в Департамент полиции: «Означенные рукописи послужат к изобличению арестованных мною ранее Спандаряна, Иосифа Джугашвили (нелегальный Тотомянц)... и других, так как содержат в себе указания на их партийную принадлежность».

Действительно, так как охранке уже было известно, что под нелегальной кличкой Коба скрывался Иосиф Джугашвили, то идентификация его почерка могла служить вещественным доказательством его принадлежности к запрещенной партии. Теперь в руках начальника охранки появились улики, которые могли иметь для Иосифа Джугашвили самые тягостные последствия. Привлечение к суду угрожало ему тюрьмой, каторгой или по меньшей мере вечным поселением в Сибири.

Но пока Мартынов строил свои планы в отношении судьбы руководителя бакинских революционеров, дорога снова уводила Иосифа Джугашвили на Север. На этот раз ею путь к месту ссылки оказался короче – 18 дней. Он вновь оказался в Вологодской тюрьме 6 октября и пробыл здесь неделю, пока не поступило распоряжения губернатора: «Отправить в Сольвычегодск». Ему предстояло вернуться туда, откуда он бежал.

18 октября, когда северная зима уже свирепствовала не меньше, чем царский режим в России, политических отправили по этапу дальше. Путь из Вологды в Сольвычегодск под конвоем занял 10 дней, и 29-го числа Иосиф Джугашвили прибыл к месту отбывания наказания.

Знакомые места встретили его звенящей тишиной, видом на уже покрывшееся льдом озеро и унылые избы с почерневшими от дождей бревенчатыми стенами. Он поселился на Миллионной улице, упиравшейся одним концом в центр городка, а другим – выходившей на окраину. Сколоченные из досок тротуары, обрамлявшие разбитую осенней грязью дорогу, уже скрывал снег. Небольшая комната, освещавшаяся долгими вечерами тусклым светом керосиновой лампы. В ней стояли кровать и диван, изготовленные руками местных умельцев, круглые столики и стулья в простенках. Убранство дополняли голландская печь и кадки с растениями в углах.

Старый «знакомец» – уездный исправник Цивилев уже заготовил для строптивого беглеца постановление: «О привлечении к ответственности за самовольную отлучку по ст. 63 Устава о наказаниях сбежавшего и возвращенного поднадзорного Джугашвили». Каким было наказание, не установлено, но это и неважно. В годы усиленной «демократизации» России у многих людей, воспринимающих любые глупости на веру, сложилось мнение, что пребывание в царских ссылках было чем-то вроде поездки по бесплатной профсоюзной путевке в дом отдыха или санаторий. Сами ссыльные почему-то не разделяли такого мнения.

Арестованная в Саратове и с 19 сентября 1909 года высланная на два года в Вологодскую губернию С. Хорошенина 2 сентября 1910 года в частном письме пишет: «Плохо живут в нашем Сольвычегодске. Даже внешние природные условия отвратительны. Такая скудная и бедная природа. Только и жить тут мещанам. И верно, городок совсем мещанский... полицейские условия довольно сносные, но ссыльные не живут, они умерли. Живет каждый по себе, до другого мало дела. Сойдясь, не находят разговоров. ...Осталась библиотечка «так себе». В существующую же земскую библиотеку ссыльные должны вносить 3 руб. залога, это, конечно, непосильно ссыльным. Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине. Я тоже иногда выпиваю».

Не стоит придираться к 23-летней, к тому же «политически неблагонадежной», молодой возмутительнице российских порядков. Серафима Васильевна Хорошенина, родившаяся в 1887 году в селе Баженово Ирбитского уезда Пермской губернии в семье учителя, окончила Ирбитскую женскую гимназию¹. Она училась в лучшей школе купеческого Ирбита, где на первом пролете парадной лестницы с блестевшими бронзой перилами гимназисток встречал огромный портрет императора в натуральный рост, что, по мнению содержателей гимназии, должно было воспитать у них благочестие и законопослушание. Однако, уехав после окончания гимназии в Саратов, за связь с социал-демократами Серафима оказалась в ссылке.

¹Автор не может удержаться от соблазна и не упомянуть, что значительно позже тоже учился в этом здании, называвшемся школой № 1 им. А.М. Горького.

Впрочем, какая еще могла быть жизнь в северном захолустье, где из «градообразующих» объектов – кабаки, церковь и тюрьма? Жизнь в ссылках не текла, а теплилась. Проехав по Сибири, Антон Павлович Чехов пишет о жизни ссыльных: «Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на Воскресенье стоит мороз, на Троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках все дорого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги... Тоска и тоска! Чем развлечь свою душу? Прочтет ссыльный какую-нибудь завалящую книжку... вот и все... По прибытии на место ссылки интеллигентные люди в первое время имеют растерянный, ошеломленный вид; они робки и словно забиты... Одни из них начинают с того, что по частям распродают свои сорочки, простыни, платки и кончают тем, что через 2—3 года умирают в страшной нищете... Другие же мало-помалу пристраиваются к какому-нибудь делу... Заработок их редко превышает 30—35 рублей в месяц».

В этот затхлый, холодный, томительно скучный и унижающий своим человеческим бесправием, полный эгоистического равнодушия и отупляющего безразличия мир снова должен был погрузиться Иосиф Джугашвили. В Сольвычегодске стало даже еще хуже, чем во время его первого пребывания. Он поселился в доме Григорьева и большую часть времени проводил в своей комнате. Он читает, пишет, часто до поздней ночи, и хозяин слышит, как скрипят половицы, когда постоялец ходит из угла в угол. Кстати, привычка Сталина ходить во время совещаний, видимо, осталась от жизни в ссылке, и там же сложилась ею традиция работать по ночам.

Ссылка ломала людей, и не случайно многие из ссыльных впоследствии становились провокаторами. Провокатором позже стал и один из новых знакомых Иосифа Джугашвили эсер Семен Сурин, от которого он впервые услышал о Вячеславе Михайловиче Скрябине, недавно покинувшем Сольвычегодск и получившем впоследствии мировую известность под фамилией Молотов. Он отбывал ссылку с ноября 1909 по март 1910 г. и уехал в Вологду. Сурин переписывался со Скрябиным и сообщил ему о приезде нового ссыльного. В это время здесь находился и земляк Иосифа писатель Ирадион Хаситашвили (Евдошвили).

Позиция Иосифа Джугашвили о путях выхода партии из кризиса, изложенная в публикациях «Бакинского пролетария», нашла своих сторонников не только на Кавказе. Она способствовала развитию большевистского направления в социал-демократии, и, хотя сам Иосиф непосредственного участия в этом процессе принять уже не мог, его предложения имели далекие последствия. Правда, основные события стали развиваться уже после того, как он вновь попал на «профилактический» Север.

Ленин учел предложения бакинской «пролетарской фронды». Поскольку все попытки восстановления единого ЦК оказались безуспешными, 22 ноября 1910 года большевистский центр потребовал немедленного созыва нового пленума ЦК в составе членов, находящихся на свободе, и поставил вопрос о возвращении денег, переданных в общую партийную кассу. Согласно существовавшей ранее договоренности созыв такого Пленума после выставления требований должен был быть осуществлен не позднее трех месяцев. То есть до 22 февраля 1911 года. Меньшевики не скрывали недовольства, и с этого момента межфракционная борьба внутри РСДРП приобретала открыто непримиримый характер.

Конечно, в 1910 году Иосиф Джугашвили был уже иным, чем восемь лет назад, в период первой своей ссылки. Горячность, торопливость и поспешность в стремлении обрести желанную свободу уже улетучились. Теперь он более прагматично воспринимал неудобство нелегальной жизни, обязывающей с постоянной настороженностью смотреть на каждый «котелок» – шляпу на голове случайного прохожего, заставляя подозревать под ней личину полицейского филера.

Он понимал, что самым разумным в ею положении было отбыть срок ссылки, чтобы, очистившись от «пятна» беглеца и не обременяя себя лишней конспирацией, уверенно заниматься революционной работой. Нет, он не исключал и возможность побега. Но такую необходимость он хотел подтвердить гарантией его востребования на воле. Кроме того, для побега были нужны деньги, а их у ссыльного не было.

Прибыв на место, он сразу дал знать о себе за границу и 30 декабря получил письмо, содержащее вопросы о ею позиции и намерениях. На следующий день он написал ответ. Свою точку зрения и предложения он предельно ясно изложил еще в августе 1909 года в статье «Партийный кризис и наши задачи». И теперь он вынужден повторять очевидные для него вещи.

Поэтому в ею ответе проявлялось даже некоторое раздражение: «По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назобите ее как хотите, – «русской частью ЦК» или вспомогательной группой при Цека – это безразлично. Но такая группа нужна, как воздух. Как хлеб <...> С этого, по-моему, пойдет дело возрождения партийности. Не мешало бы организовать предварительное совещание работников, признающих решение Пленума, конечно, под руководством Цека...»

Его раздражение объясняется волокитой в решении насущных вопросов. Он прекрасно понимает, что организация партийного центра в России – лишь полумера, необходимая для вывода социал-демократов из кризиса. Но собственная бездеятельность ею томит, и «окопавшемуся» за рубежом, утонувшему в распрях руководству партии он откровенно предлагает свои услуги. И, меняя тему, он пишет. «Теперь о себе. Мне остается 6 месяцев. По окончании срока я весь к услугам. Если нужда в работниках в самом деле острая, то могу сняться немедленно...»

Впрочем, отправляя это письмо, Иосиф Джугашвили не намеревался ограничиться бездеятельным ожиданием ответа. Он начинает готовиться к побегу. 24 января 1911 года в письме в Москву на имя B.C. Бобровского он пояснял свое положение: «Я недавно вернулся в ссылку («обратник»), кончаю в июле этого года. Ильич и К° зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока. Мне же хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха), но если нужда острая (жду от них ответа), то, конечно, снимусь. А у нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь».

Человек действия, он смотрел скептически на бесплодную полемику в среде социал-демократов. Он не скрывает своего неодобрения общей возни вокруг думского вопроса, отразившейся в позициях «отзовистов», «ультиматистов» и «богостроителей». Вместе с тем он поддерживает Ленина в борьбе с меньшевиками и «троцкистским блоком», который в предыдущем письме (за границу от 31 декабря) называл «тухлой беспринципностью» и «маниловской амальгамой». Но он не видит практического смысла в этом параде интеллигентскою словоблудия.

И продолжает: «О заграничной «буре в стакане воды», конечно, слышали: блоки Ленина – Плеханова, с одной стороны, и Троцкого – Мартова – Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: «Пусть, мол, лезут на стенку, сколько душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится».

Хотя он и делает дипломатическую ссылку на мнение рабочих, очевидно, что недовольство в отношении суеты бессмысленной межфракционной полемики было прежде всего его собственным убеждением. В своем существе его суждения были правильны.

Важны дело, связь с массами, а не пустопорожняя болтовня – вот фундаментальный принцип, каким он прежде всего руководствовался. Человек дела, он не стал откладывать в долгий ящик свои планы. Вскоре после отправки этого письма, в период между 24 января и 20 февраля 1911 года, он предпринял попытку побега. Вера Швейцер вспоминала: «Товарищ Сталин под предлогом лечения выехал из Сольвычегодска в Вологду. По его просьбе ссыльный большевик Саммер, жена которого работала в больнице, получил фиктивную справку о нахождении товарища Сталина в больнице на излечении. А сам товарищ Сталин приехал в Питер».

Но, несмотря на утверждение Швейцер, добраться до столицы Иосиф Джугашвили все же не сумел. Задуманному им воспрепятствовали обстоятельства. В Вологде он провел две ночи у бывшего студента Томского технологического института Абрама Исааковича Иваняна, жившего в одной квартире с супругами Татариновы-ми, а затем перебрался на квартиру А.И. Доррера.

Родившийся в Харькове и обучавшийся там в университете граф Алексей Иосифович Доррер был арестован, лишен графского достоинства и по обвинению в принадлежности к партии эсеров два с половиной года находился в тюремном заключении. После тюрьмы его выслали в Вологду, где он женился на Виктории Дилевской – тоже эсерке, отбывавшей здесь ссылку.

Для содействия побегу Иосифа Джугашвили Центральный комитет направил 70 рублей на адрес явки в Вологде. В ожидании поступления этой суммы он жил более двух недель на квартире «разжалованного» графа. Однако отправиться дальше беглец не смог.

Большевик С.В. Малышев пишет в своих воспоминаниях: «Товарищу Сталину были посланы деньги на дорогу; чтобы не вызывать подозрения у полиции, эти деньги были высланы на имя одного ссыльного студента, который должен был передать их Сталину. Студент этот, ничего общего с большевиками не имевший, получив деньги, забрал их себе, и товарищ Сталин выехать в это время из ссылки не мог». Иосиф Джугашвили был вынужден вернуться в Сольвычегодск, где прописался на квартире М. Кузаковой.

Все произошло банально просто. Абрам Иванян присвоил деньги, высланные Иосифу Джугашвили... Получив на почте перевод, «студент» вытравил слова в тексте телеграммы и заявил, что деньги «пропали». Спустя мною лет, 7 июня 1926 года, отвечая на запрос Закавказской контрольной комиссии ВКП(б), рассматривающей персональное дело работника Народного комиссариата внешней торговли СССР А.И. Иванянца, – в записке на имя члена комиссии Мирзабекянца – И.В. Сталин пояснил:

«5) Денег этих мне не передал т. Иванян(ц), а показал лишь телеграмму о присылке для меня указанной в телеграмме суммы (в телеграмме было вытравлено несколько слов), причем т. Иванян(ц) не мог объяснить ни «пропажу» денег, ни факт вытравления из телеграммы нескольких слов,

6) Впоследствии, приехав за границу, в ЦК, я получил все документы, говорившие о том, что действительно было послано для меня в Вологду по адресу, данному Иванян(це)м, 70 рублей, что деньги эти не пропали, а были получены адресатом в Вологде».

Однако Абрам Иванянц не ограничился кражей денег. Опасаясь разоблачения, он донес властям о намерении Иосифа Джугашвили совершить побег. Реакция на эту информацию последовала без промедления. 16 февраля 1911 года начальник Вологодского губернского жандармского управления направил уездному начальнику Сольвычегодска предписание усилить наблюдение за И. Джугашвили с целью недопущения побега. Это распоряжение было получено В.Н. Цивилевым 20 февраля, и на следующий день он отрапортовал, что надзор за Джугашвили усилен и проверка его наличия будет производиться не один, а два раза в день.

В марте ссыльный находился под усиленным наблюдением стражника А. Бачурихина, а в апреле – июне за ним надзирал Н. Клишев. Однако Вологодское ГЖУ не ограничилось принятыми мерами; 14 марта оно направило распоряжение о производстве обысков среди ссыльных. Первый обыск у Иосифа Джугашвили был произведен 18 марта. Эта акция ничего не дала властям. Правда, при новом обыске 29 апреля у него «в кармане пиджака» обнаружили четыре письма от «от ссыльной Хорошениной из г. Никольска и два адреса: московский и ростовский». Но уже вскоре стало очевидно, что письма Серафимы Хорошениной, находившейся ранее под гласным надзором полиции в Сольвычегодске и отправленной этапом 23 февраля в Никольск для отбывания дальнейшего срока ссылки, носили частный характер и не имели политического компромата.

Отсутствие денег и усиление гласного надзора заставляют его отказаться от мысли о побеге. Это тяготит его. В Сольвычегодске он встретил бакинца Ивана Фиолетова, отбывавшего здесь ссылку; у него сложились отношения с Иваном Голубевым, Иваном Петровым, Георгием Коростелевым. Последний хранил «у своей квартирной хозяйки» подборки газет, в частности номера «Социал-демократа», поступавшие из Москвы на имя Святковского. В закрытых пакетах газеты приходили в Сольвычегодск даже из-за границы, и, чтобы власти не прервали эту связь, адреса получателей часто менялись.

Конечно, его жизнь была скупа на события, но Иосиф Джугашвили не искал праздных развлечений. Жандармерия доносила, что за 3 месяца и 22 дня вологодской ссылки он 17 раз посетил местную библиотеку, а в кино, привлекавшее всех, не ходил ни разу. Правда, 19 апреля он присутствовал на спектакле в местном театре, и за эту роскошь из его пособия вычли 25 копеек. Однообразие жизни он возмещает книгами. Все свое время Иосиф посвящает чтению.

Старый большевик Иван Матвеевич Голубев писал: «Мы получали довольно много художественной литературы, журналов и газет: «Русские ведомости», «Русское слово» или «Утро России», «Киевскую мысль», доставляли «Новое время». Журналы «Новый мир», «Русское богатство», «Вестник Европы». Сборник «Знание», а как известно, в «Знании» печатались М. Горький, Л. Андреев, Скиталец, Бунин, Гусев-Оренбургский и др... У нас имелись сочинения таких авторов, как Л. Толстой, А. Франс, Ибсен, Куприн, Брюсов, Арцыбашев, Сологуб, Мережковский, Пшибышевский, наконец. «Красная звезда» и «Инженер Менни» Богданова и даже «Конь бледный» Ропшина (Савинкова)».

Тонкий и вдумчивый ценитель литературы, Иосиф Джугашвили имел свои пристрастия, но был вполне определенен и решителен и в негативных взглядах. По словам Голубева, он «очень критично относился к Мережковскому и Пшибышевскому, да и других не щадил», но он удивлял своей осведомленностью в художественной литературе и «много рассказывал о том, как работали над произведениями Пушкин и Толстой», с увлечением читал исторические книги, в частности Ключевского.

Другой очевидец свидетельствует: «На столе у Иосифа Виссарионовича среди других книг почти всегда можно было найти Салтыкова-Щедрина, Чехова, которых он очень любил и цитировал». Однажды он превратил разбор стихотворения одного из ссыльных в «лекцию о роли художественной литературы и поэзии». Он вел среди ссыльных занятия по истории германской социал-демократии, которую «ссыльные изучали по трудам Меринга».

И все-таки однообразие и бессмысленность каждодневного прозябания тяготили ссыльных, и к весне организовался своеобразный «клуб». Поскольку ссыльным категорически запрещались совместные встречи, их собрания проходили под видом вечеринок, пикников, прогулок, но уже вскоре уездный исправник был извещен о недозволенных сборах политических.

12 мая секретный сотрудник Вологодского ГЖУ Пацевич донес: «Ссыльные социал-демократы в Сольвычегодске: Иван Петров, Иван Матвеев Голубев, Николай Матвеев Ильин, Александр Яковлев Шур (еврей), Ирадион Исаков Хаситов, Федор Игнатьев Сятковский, Иосиф Виссарионов Джугашвили, Михаил Алексеев Каланадзе, Георгий Алексеев Коростелев и Григорий Иванов Жайворонков решили между собой организовать социал-демократическую группу и стали устраивать собрания в квартирах Голубева, Джугашвили, Шура, а иногда у Петрова.

В собраниях читаются рефераты и обсуждаются вопросы о текущем моменте, о работе Государственной думы, как использовать в партийных интересах это обстоятельство, если возникла бы между Россией и Китаем война. Цель этих собраний – подготовка опытных пропагандистов среди ссыльных. Агитация среди крестьян пока не ведется. Техники и библиотеки нет, население относится к ссыльным довольно сочувственно, но никто из них на собраниях не участвует».

На это естественное для мыслящих людей стремление к общению, получив донос своего сексота, полиция отреагировала карательными мерами. Застигнутый 25 мая на собрании ссыльных, Иосиф Джугашвили был приговорен к трем суткам тюремного заключения. Он отбыл наказание в местной тюрьме с 23 по 26 июня, и день освобождения из-под ареста совпал с датой завершения его срока ссылки. Но из Сольвычегодска он был отправлен не сразу. Лишь спустя полмесяца, вернувшись однажды домой, хозяйка обнаружила отсутствие вещей квартиранта, и только оставленные под салфеткой на краю стола деньги – плата за квартиру – красноречиво свидетельствовали, что он выбыл совсем

В день его отъезда уездный исправник писал начальнику Вологодского ГЖУ: «Сообщаю Вашему высокоблагородию, что состоящий в городе Сольвычегодске под гласным надзором полиции...

Иосиф Виссарионов Джугашвили за окончанием срока высылки 27 июня сего года освобожден от надзора полиции и по проходному свидетельству 6 сего июля выбыл на жительство в г. Вологду, при этом присовокупляю, что Джугашвили за последнее время проживания в г. Сольвычегодске замечен в сходке в среде ссыльных, за что по обязательному постановлению г. вологодского губернатора от 18 июня 1911 г. за № 360 отбывал наказание под арестом при полиции с 23 по 26 июня в течение трех дней».

Казалось бы, черта под претензиями монархической власти к Иосифу Джугашвили была подведена. Аресты, побеги, тюремные застенки и ссылки – все это уже позади. Казалось бы, освобожденный из-под гласного надзора полиции, теперь он наконец-то был свободен.

Но дело обстояло совершенно не так. Отбыв срок ссылки, он не обрел свободы даже в «бездуховном» понимании этого слова. В проходном свидетельстве, выданном ему для следования в Вологду, подчеркивалось, что он не имеет права отклоняться от указанного ему маршрута и «по сему свидетельству не может проживать нигде, кроме Вологды, а по приезде в этот город обязан не позднее 24 часов со времени своего приезда лично представить его местной полиции». Вместо гласного он оказался под негласным надзором российских карательных органов.

До места назначения Иосиф добрался пароходом. Лето приближалось к середине. Отойдя от пристани, судно описало полукруг и, деловито шлепая по воде широкими колесами, медленно двинулось по течению. Склоны проплывавших берегов покрывала зелень, торжественная голубизна неба подчеркивалась бархатной белизной редких облаков. Пассажирами теплохода были местные купцы, сопровождаемые пухлыми барышнями; худые мрачные интеллигенты, сосредоточенно прогуливающиеся по палубе; местные крестьяне, настороженно охранявшие многочисленные узлы и баулы. Это был тот редкий случай, когда он мог не всматриваться в лица окружавших его людей, почти автоматически вычисляя по скользкому, словно вороватому взгляду глаза полицейского шпика.

Стоя на палубе и вглядываясь в сверкавшую рябью на солнце воду, наблюдая, как пенящиеся валы разбегались от разрезавшего ее форштевня, он мысленно возвращался к дням своего побега, когда плыл с товарищами по Вычегде в лодке. Много воды унесла с тех пор река в Белое море. В Котласе бывший ссыльный сделал пересадку. Отправившись дальше, пароход долго стоял у причалов Великого Устюга и Тотьмы.

Иосиф Джугашвили достиг конечной цели своего путешествия через двое с половиной суток. Прибыв в Вологду, он не стал спешить с визитом в полицию. Чем он занимался предшествующую неделю, неизвестно, но в полицейское управление он явился только 16 июля. В этот же день с прошением: «разрешить проживание в городе в течение двух месяцев» он обратился к губернатору. В городе он остановился на Малокозленской улице, в доме Бобровой, а после получения разрешения на жительство 21 июля перебрался в дом Новожилова по Калачной улице. Но и здесь он задержался не долго. С 27 августа он обосновался на Мало-Екатерининской, в доме Беляевой.

Итак, Иосиф Джугашвили снова оказался на воле. С момента его ареста после батумских событий, открывшего для него остававшийся долго неоплаченным карательный счет наказания неволей, прошло более девяти лет. Могли ли власти рассчитывать, что тюрьмы и ссылки сломали волю революционера? Заставили его образумиться? Изменить убеждения?

Нет, у церберов, стоявших на страже царского режима, таких иллюзий не было. Уже через неделю после его регистрации в полиции, 24 июля Вологодское губернское жандармское управление установило за ним наружное наблюдение. Теперь в служебных документах ГЖУ и Департамента полиции он значился под кличкой «Кавказец».

Отбыв срок ссылки, Иосиф Джугашвили оказался в непростом положении. Возвращение на Кавказ, где ему официально было запрещено проживание в течение пяти лет, не имело смысла. Это означало новый переход на нелегальное положение. Но в условиях, когда его персона была хорошо известна местным охранным органам, – это был бессмысленный риск, почти добровольная сдача на «заклание». Для полнокровной и результативной работы ему была необходима смена места революционной деятельности.