Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)

ГЛАВА 7. ВО ГЛАВЕ РУССКОГО БЮРО ЦК

...в бой роковой мы вступили с врагами, нас еще судьбы безвестные ждут.

«Варшавянка» 

Арестом Иосифа Джугашвили завершилась ликвидация Русского бюро ЦК РСДРП. На свободе оставались только Белостоцкий, Шварцман и провокатор охранки Малиновский. Правда, секретарь бюро Е.Д. Стасова пока еще находилась в Тифлисе, но дни ее пребывания на воле тоже были сочтены. 10 июля 1912 года она выехала в Петербург, где 16-го была арестована; вскоре за решеткой оказался и Д. Шварцман.

Ситуация усугубилась тем, что в день отъезда Стасовой из Тифлиса там был произведен обыск на квартире Якова Мгеброва, а на следующий день – у Марии Вохминой. Теперь в руки охранки попал не только архив Тифлисской организации, но и материалы Русского бюро ЦК РСДРП. Деятельность ЦК была парализована.

В. Швейцер рассказывала, что в захваченных полицией документах часто мелькали имена: Сосо, Коба, Иванович, Васильев. Возникла предпосылка, что Иосифа Джугашвили тоже привлекут к тифлисскому делу. В распоряжении полиции оказались две листовки, написанные им от руки, «обвинительный акт, написанный на 60 страницах, и свыше 1000 страниц самого судебного дела состояли из материалов по работе товарища Сталина в Русской группе ЦК и в подпольных организациях Питера, Москвы и Кавказа за период с конца 1910, 1911, и1912 гг.».

Однако обстоятельства сложились иначе. Автором этих рукописей следователи посчитали Сурена Спандаряна. Конечно, Спандарян мог легко опровергнуть это утверждение. Но он не стал этого делать. В руках жандармов находилось уже достаточно улик для его наказания, а «потерявши голову, по волосам не плачут».

Впрочем, и Джугашвили уже в четвертый раз ждала своя дорога в ссылку. В конце первого месяца лета томский губернатор получил материалы и фотокарточку ссыльного, высланные ему 24 июня петербургским градоначальником И 27-го числа чиновники губернского правления завели специальное дело «О высылке в Нарымский край под гласный надзор полиции Иосифа Джугашвили». Ритуал имитации «правосудия» был исчерпан. Все положенные формальности были соблюдены.

Его отправили по этапу 2 июля 1912 года, 12-го числа он прибыл в Томск, а еще через пять дней был направлен к месту отбывания ссылки – в Нарымский край. «Во исполнение предписания, – писал губернатору томский уездный исправник, – от 19 минувшего июля за № 2091 представляю Вашему Превосходительству список и подписку на вновь прибывшего под гласный надзор полиции в Нарымский край Иосифа Виссарионова Джугашвили и доношу, что он 18 текущего июля отправлен в Нарымский край на пароходе «Колпашевец»».

Однако доставленному на следующий день в Колпашево ссыльному пришлось ждать следующего рейсового судна; правда, теперь он не мог пожаловаться на одиночество. В сибирском селе у Иосифа Джугашвили отыскались знакомые. «В 1912 г., – писал эсер С. Верещак, – я встретился с ним в Нарымском крае, в селе Колпашеве. Там он провел несколько дней до переезда в Нарым. Коба пообедал со мной и Семеном Суриным, с которым я жил в Колпашеве вместе. Сурин оказался приятелем Кобы. Они вместе раньше бывали в вологодской ссылке и вместе работали в Петрограде».

Пробыв в селе почти неделю, он снова оказался на борту парохода, идущего в Нарым из Томска. В первый раз его этапировали в ссылку летом. Пароход шел по могучей реке, несущей темные воды среди глухой тайги, подступавшей стеной зеленеющих деревьев к самому краю обрывистых берегов. Противоположный берег, с желтеющими песчаными отмелями, разбросанными полосами зарослей камыша и осоки и тянущейся дальше болотистой местностью, просматривался до горизонта, поражая широтой распахнувшегося простора.

И все-таки это была таежная глушь. 25 июля, просигналив ревом гудка о своем прибытии, пароход причалил к стенке нарымского дебаркадера. Хотя Нарым и считался городом, но, расположенный на берегу Оби, он ничем не отличался от обычного села. Окруженный лесами и болотами, заброшенный среди безбрежной тайги, далеко отстоявший от ближайшей железной дороги, он был не только изолирован от внешнего мира, «а три месяца в год – весной и летом, – совсем оторван от жизни».

В этом заштатном поселении, насчитывающем около 150 домов и чуть больше тысячи жителей, Иосиф Джугашвили поселился в маленьком бревенчатом домишке, расположенном на краю переулка рядом с озером. Семья крестьянина Якова Алексеева, состоявшая из девяти душ, жила в проходном помещении избы, а квартировавшие у хозяина, обычно два-три человека, политические ссыльные занимали вторую комнату.

Здесь, в краю таежных лесов и зверья, болот и комаров, изолированный не только от общественной жизни, но и от всякой полезной деятельности, Иосиф должен был провести три нескончаемо долгих года. Наблюдать за прибывшим ссыльным было поручено старшему полицейскому надзирателю Титкову.

Может быть, Джугашвили стоило смириться с безотрадной перспективой предстоявшей жизни? Передохнуть на пути борьбы, перемежавшемся тюрьмами и ссылками? Не пора ли было остановиться?

Такие вопросы правомерны. По свидетельству С. Верещака, хотя в Нарымском крае существовали два бюро по содействию побегам, одно из которых было эсеровским, а другое – социал-демократическое, они бездействовали. Но у Иосифа Джугашвили были иные намерения. Его нарымская ссылка оказалась самой короткой.

Он пробыл здесь 38 дней и бежал на пароходе, который по субботам уходил из Нарыма в Томск. «Дело было под осень... – рассказывал хозяин дома Я. Алексеев, – товарищ Сталин попросил нас с братом отвезти его на пристань. В сумерках мы втроем пошли к лодке. Когда пришли на берег, товарищ Сталин спросил: «Доедем на ней?»

Мы ответили: «Доедем». Сели тихонько в лодку-однодневку... Ехали стороной протоки, потом выехали на Обь. Ночь была темная, без луны, морок был – пасмурно. Товарищ Сталин уехал так, вроде никто не знал. Я сидел на корме, брат на гребе, товарищ Сталин – в середине. Когда пристали к берегу, товарищ Сталин вышел, попрощался с нами. Сказал, что, может, вернется, может – нет; едет, мол, в Колпашево. От нас больше никто не убегал».

Все оказалось проще, чем он мог предполагать. Той же темной ночью, в субботу 1 сентября, Иосиф Джугашвили сел на пароход «Тюмень», отходивший рано утром из Нарыма в Томск. Он прибыл в город около 5 часов утра 3 сентября. Расположенный в стороне от Сибирской железнодорожной магистрали, Томск соединялся с ней веткой, упиравшейся в станцию Тайга.

Позже машинист паровоза А. Аавика вспоминал: «В сентябре 1912 г. я вел товарный поезд от станции Тайга до станции Болотная. На первом разъезде, в 9 верстах от станции Тайга, поезд остановил начальник или дежурный по станции... Через 5 минут ко мне на паровоз подошел начальник разъезда, принес путевку и попросил меня взять с собой одного политического беженца... Далее он просил меня передать этого пассажира на станции Болотная следующему машинисту, который должен был вести мой поезд до Новониколаевска (ныне Новосибирск)».

На станции Болотная пассажир исчез, но, по утверждению А. Аавика, им был И.В. Джугашвили. Для осуществления удачного побега члена большевистского ЦК решающее значение имело то, что искать его не спешили. Правда, когда полицейский надзиратель Титков, явившийся 2 сентября для проверки, ссыльного не обнаружил, то в тот же день написал рапорт приставу 5-го стана Томского уезда.

Не мудрствуя над изысканностью слога, надзиратель в нем пишет: «Проверяя по обыкновению каждый день свой участок административно-ссыльных в городе Нарыме, сего числа я зашел в дом Алексеевой, где квартируют Джугашвили Иосиф и Надеждин Михаил, из них первого не оказалось дома. Спрошенная мною хозяйка Алексеева заявила, что Джугашвили сегодняшнюю ночь не ночевал дома, и куда отлучился, не знает. Надеждин же, его товарищ, заявил, что в субботу 1 сентября уехал в село Колпашево Кетской волости».

Однако, получив этот рапорт, Касьянов, исполнявший обязанности полицейского пристава Нарыма, проявил отменное хладнокровие и сибирскую неторопливость. Видимо, ранее не сталкивавшийся с побегами ссыльных, отсутствие Джугашвили он принял за рядовую отлучку. Несколько дней он ждал прибытия парохода из Томска, идущего через Колпашево, с которым «пропавший» политический мог вскоре вернуться.

Логика рассуждений пристава была разумной, но, когда очередной рейсовый пароход 5 сентября прибыл в Нарым, Джугашвили на нем не оказалось. И все-таки даже и теперь Касьянов не верил в возможность побега и 6 сентября обратился к старшему полицейскому надзирателю в Колпашеве Кочневу с требованием выяснить: находится ли в этом селе ссыльный И.В. Джугашвили, «и если да, то немедленно вернуть его обратно».

Правда, в тот же день Касьянов написал рапорт об исчезновении Джугашвили в Томское уездное полицейское управление. Но он не выслал его. Мысль о побеге настолько не укладывалась в сознании провинциального полицейского, что он снова стал ждать. На этот раз – ответа от Кочнева.

Минула еще неделя. И, не видя реакции на свой запрос, 15 сентября Касьянов наконец послал рапорт в Томск. Но ответ от полицейского надзирателя Кочнева об отсутствии в селе Колпашево Джугашвили все-таки пришел. Пристав Нарыма Касьянов получил его 19 сентября, но лишь 29-го числа отправил пароходом сообщение об этом в Томск.

Впрочем, не суетились власти и в «столице» Сибири. Об исчезновении ссыльного томский уездный исправник сообщил губернатору лишь 17 октября. И только через два месяца после побега

Иосифа Джугашвили, 3 ноября, томский губернатор отдал распоряжение начать поиски беглеца. Как ни крути, но по любым меркам жизнь в Сибири не била ключом!

В Петербург Иосиф Джугашвили вернулся 12 сентября 1912 года. Сразу по прибытии, к вечеру, «в пятом часу дня», на Невском возле дома 14 он встретился с Сергеем Кавтарадзе. «Вид у него, – вспоминал СИ. Кавтарадзе, – был не подходящий для Невского проспекта. Он оброс бородой, на голове измятое кепи, одет в поношенный пиджак сверх черной блузы, брюки тоже измяты, ботинки стоптаны. Вид пролетария мастерового резко бросался в глаза на фоне респектабельного Невского проспекта».

«Я из Нарыма, – сообщил Сталин, – добрался до Питера довольно благополучно... Но вот беда: явки есть, ходил, никого не застал... Хорошо хоть тебя встретил». Земляк устроил беглеца на Коломенской, дом 44, а вечером перевел на Саблинскую улицу, 10. Хозяйкой квартиры была «некая контр-адмиральская вдова», сдававшая жилье грузинским студентам; уходя, Кавтарадзе оставил беглецу на всякий случай еще один адрес – Широкая улица, д. 12.

Стремясь сразу вникнуть в курс дел, уже вскоре Иосиф Джугашвили навестил квартиру Стасовых. Оказалось, она была арестована, но он получил «некоторые бумаги, которые удалось спасти во время ареста Е.Д. Стасовой», и партийную кассу, которую она успела передать брату. Предполагают, что партийные деньги Джугашвили укрыл у служащего Русского внешнеторгового банка Александра Аксельрода.

Пока в необозримых сибирских просторах решали вопрос о возбуждении розыска бежавшего «политического», он приступил к активной деятельности в столице. Его возвращение в столицу совпало с кульминацией избирательной кампании в IV Госдуму. «Сталин, – вспоминал рабочий А.Е. Бадаев, – приехал в Петербург в сентябре за несколько дней до выборов уполномоченных на заводах и фабриках и сразу окунулся в гущу движения».

Конечно, присутствие в IV Государственной думе социал-демократов не могло сколько-нибудь существенно изменить политическую атмосферу в стране, но власти всеми способами препятствовали выборам их представителей. И самым надежным средством сдерживания активности революционеров режим по-прежнему считал массовые аресты. Они прокатились по городу в ночь с 13 на 14 сентября. Петербургский комитет РСДРП был почти полностью разгромлен. Однако еще до этого комитетом была создана «избирательная комиссия».

Считается, что «вплоть до конца октября 1912 г. Иосиф Джугашвили находился в столице», но имеются воспоминания, свидетельствующие о его поездках на Кавказ. Конечно, проведение избирательной кампании требовало средств, и, видимо, эти поездки были связаны с финансовыми проблемами партии. История сохранила очень мало документальных свидетельств, но приведенные выше факты: создание финансовой комиссии в Москве, требование возврата денег от Клары Цеткин и укрытие партийной кассы, сохраненной Стасовой, говорят о том, что одной из его текущих задач было руководство финансовым обеспечением революционного подполья.

Он продолжил деятельность, прерванную арестом и «визитом» в Сибирь, и батумский рабочий Г.Н. Гомон в 1940 году вспоминал, что осенью 1912 года он встретил Иосифа Джугашвили в Баку. Нельзя не обратить внимания на то, что посещение им Кавказа между 22 и 28 сентября совпадает по времени с попыткой экспроприации на Каджорском шоссе под Тифлисом. Правда, эта операция, предпринятая группой под руководством бежавшего из Ме-техского замка Камо, оказалась неудачной.

Как бы то ни было, поездка на Кавказ едва не стоила Иосифу Джугашвили нового ареста. Дорога на юг вела через Москву, а там у него была оговорена его встреча с Малиновским. От слежки его спасло то, что, отправляясь 18 сентября на эту встречу, Малиновский «перепутал время». Свидание не состоялось. На этот раз «случай» оказался на стороне Джугашвили.

Но карательные службы рассчитывали на более продуктивную работу агента, и уже вскоре провокатора принял директор Департамента полиции. «В сентябре, – признавался позже Малиновский, – (я) переехал в Петроград, московская охранка передала меня в Департамент полиции, а там я встретился с Белецким».

На Кавказе Иосиф Джугашвили пробыл недолго. На обратном пути в Петербург он заехал в Ростов. «Он, – пишет В. Швейцер, – доставил мне директивы для работы Донского комитета. В это время ЦК почти весь сидел... Мы дошли до вокзала пешком и, маскируя нашу встречу, выпили по чашечке кофе и провели вместе два часа до поезда. Он был в демисезонном пальто черного цвета. На нем была темно-серая, почти черная шляпа, сам он был худой, а лицо смуглое...»

Власти пытались сорвать выдвижение в Государственную думу кандидатов из рабочих, отменив выборы уполномоченных на ряде крупнейших заводов города. В связи с таким маневром властей он провел 4 октября заседание Исполнительной комиссии Петербургского комитета РСДРП, на котором приняли решение об организации забастовки протеста. Вскоре она охватила весь Петербург.

Об этих стремительно развивавшихся событиях Иосиф Джугашвили писал в партийной прессе: «4 октября поздно вечером, накануне выборов выборщиков нам стало известно, что уездной комиссией «разъяснены» уполномоченные наиболее крупных заводов (Путиловского и прочих). Через час собирается исполнительная комиссия Петербургского комитета вместе с представителем ЦК и, составив новый список выборщиков, выносит решение об однодневной забастовке протеста. Ночью в тот же день собирается путиловская заводская социал-демократическая группа и принимает решение Петербургского комитета.

5-го начинается путиловская забастовка. Бастует весь завод. 7-го (в воскресенье) собирается заводская социал-демократическая группа Невского судостроительного завода и присоединяется к решению Петербургского комитета. 8-го бастует весь завод. За ним идут прочие фабрики и заводы. Бастуют не только «разъясненные предприятия», но и не «разъясненные». А также те, которые по «правилам о выборах» не имели права выбирать по рабочей курии. Бастуют из солидарности <...> 8 октября поздно ночью становится известным, что губернская комиссия по выборам кассирует выборщиков, отменяет «разъяснения» уездной комиссии, восстанавливает в правах путиловцев, привлекает к выборам большее число предприятий. Рабочие торжествуют победу».

Избирательная кампания близилась к апогею. Конечно, социал-демократам был нужен успех, и Иосиф Джугашвили энергично отдавался делу, стремясь добиться максимальных результатов. Накануне выборов в столице был назначен съезд уполномоченных, на котором предстояло избрать выборщиков от рабочих курий Петербурга. За несколько дней до съезда, 10/23 октября, за Невской заставой (Сапожников переулок, д. 5, кв. 26) на квартире рабочего В. Савинова состоялось собрание.

Явившиеся на него более 20 представителей пролетарских районов города должны были определить тактику поведения на предстоявшем съезде уполномоченных и следующем за ним собрании губернских выборщиков. Участники собрания рассматривали вопрос о кандидатах в думу и о выборщиках. Иосиф Джугашвили был представлен собравшимся как товарищ Василий.

Присутствовавший на совещании путиловец Савинов вспоминал: «Мы были буквально пленены простотой и глубиной сталинской речи, ясностью и четкостью его слов... Сталин говорил о том, что в вопросе о кандидатуре не следует поддаваться настроению и первому чувству, а нужно трезво и серьезно обдумать кандидатуру. И если высший орган партии в Петербурге – Петербургский комитет – остановится на определенном лине как на будущем делегате думы, то эту кандидатуру надо всеми силами поддерживать, обеспечить ей победу».

Встреча завершилась за полночь. И когда собравшиеся разошлись, оставшись на квартире Савинова с Лашевичем, И. Джугашвили составил проект «Наказа петербургских рабочих своему депутату». В нем отмечалось, что Россия находится накануне «грядущих массовых движений, быть может, более глубоких, чем в пятом году». Едва вздремнув, под утро он ушел на квартиру к «путиловцу Иванову», где закончил редакцию «Наказа», о котором так мною говорилось на совещании.

С позиции времени эти предшествовавшие революции события теряют присущие действительности сложность и остроту. И может показаться, что он занимался вещами обычными для парламентской республики, но Россия не была республикой, а побег из Нарыма снова сделал его существование на воле нелегальным. Это положение отверженного продолжалось для него без перерыва уже почти двенадцать лет. С апреля 1901 года, когда за его спиной в последний раз захлопнулись двери Тифлисской обсерватории.

Вернувшись из поездки на Кавказ, около недели он жил на квартире присяжного поверенного Абрама Лурье, находившейся на 16-й линии Васильевского острова. Жена Лурье Татьяна Словатинская рассказывала, что одно из собраний представителей районов было проведено на ее квартире: «Собрались товарищи с Выборгской стороны – двое, из-за Невской заставы, с Путиловского завода и др. Сталин вел собрание и предложил мне секретарствовать. На повестке дня того совещания был вопрос о подготовке к выборам в Государственную думу Разбирали кандидатуры. Выдвинули товарищей Бадаева и Н.Д. Соколова».

Накал страстей вокруг выборов в Госдуму не ослабевал. 14 октября в Петербурге прошли дополнительные выборы уполномоченных по рабочей курии, а через два дня в городской думе состоялся второй съезд уполномоченных. На съезде был оглашен «Наказ», написанный Иосифом Джугашвили, и избраны три выборщика от большевиков. 20-го числа собрание выборщиков делегировало в Госдуму А.Е. Бадаева. Позже текст «Наказа» был отправлен Ленину и 5 ноября опубликован в газете «Социал-демократ».

Видимо, уже в этот момент появилась идея поездки депутатов от социал-демократической фракции за границу. «Вечером того дня, – пишет А. Бадаев, – когда на собрании выборщиков Петербургской губернии состоялись выборы депутата от рабочей курии и стало известно о победе большевистского кандидата, в редакции «Правды» под руководством Сталина состоялось конспиративное совещание, на котором я присутствовал как вновь избранный депутат от питерских рабочих... Тут же тов. Сталин заявил: надо депутатам-большевикам во что бы то ни стало поехать за границу к Ленину».

В эти дни он снова берется за публицистическое перо. Три статьи Иосифа Джугашвили, опубликованные в октябре «Правдой», были посвящены избирательной кампании: 19 октября появляется «Воля уполномоченных», 24 октября – «К итогам выборов по рабочей курии Петербурга», 25-го – «Сегодня выборы». Единственным, кого в одной из них он критикует персонально, – помимо анонимных ликвидаторов, – стал Троцкий.

Он выступал против Троцкого публично еще с 1907 года и на этот раз критикует его за попытки играть в противоборстве партийных группировок роль «центриста». «Троцкий... – пишет И. Джугашвили, – валит в одну кучу всех, как противников партийности, так и ее сторонников. И, разумеется, у него не получается никакого единства: пять лет он ведет эту ребяческую проповедь необъединимого и вот достиг того, что у нас есть две газеты, две платформы, две конференции и ни капли единства между рабочей демократией и ликвидаторами!.. Это не единство, а игра, достойная комедианта».

Сразу после петербургских выборов Иосиф Джугашвили отправился в Москву. Там на 25 октября тоже было назначено совещание выборщиков, и депутатом Госдумы на нем выбрали Малиновского. Через два дня И. Джугашвили выехал назад, но в Петербург, как всегда после встречи с Малиновским, он возвращался не один, а уже в сопровождении «хвоста» охранки.

Слежку он заметил еще в Москве, и, когда 29 октября в 13.30 поезд прибыл на петербургский вокзал, он пытался оторваться от агента. Но затеряться в толпе не удалось, и он отправился на Пушкинскую, 17, где жил С.И. Кавтарадзе. В дневнике наружного наблюдения охранки отмечено, что, «пробыв здесь с 14.00 до 18.45, он вместе «со студентом университета» посетил ресторан Федорова, после чего в 21.30 был потерян филерами Петербургского охранного отделения».

Действительно, ему удалось переиграть службу политического сыска; он не подозревал, что слежка, начавшаяся в Москве, была не случайной. Еще накануне, 27 октября, Малиновский донес в Московское охранное отделение: «Коба был задержан весной текущего года в Петербурге и административно выслан в Нарымский край, откуда бежал, съездил за границу и, возвратившись в Петербург, в течение полутора месяцев работал при редакции газеты «Правда» по вопросам текущей избирательной кампании. В настоящее время ему поручено организовать поездку за границу попавших в Государственную думу выборщиков по рабочим куриям. Вопрос о поездке уже решен в положительном смысле. Костромских и владимирских депутатов по поручению Кобы отправится приглашать депутат от Московской губернии Малиновский, депутатов Харьковской и Екатеринославской на этих же днях по его же, Кобы, поручению едет приглашать «Петр Петрович», (рабочий Василий Шумкин)».

Отрабатывая свой «иудин хлеб», провокатор давал своим хозяевам подробную и проверенную информацию. Потеряв Кобу, филеры охранки усердно разыскивали до конца декабря 1912 года, но когда попытки обнаружить его оказались тщетными, поиски прекратили.

Таковы были превратности его судьбы, хитросплетения жизни, в которой риск переплетался с осторожностью, а товарищеские отношения – с предательством, но, конечно, Иосиф Джугашвили мог испытывать удовлетворение. На выборах в Государственную думу большевики добились определенной победы: во всех шести промышленных губерниях России депутатами стали их кандидаты. При существовавших драконовских условиях выборов большего сделать было невозможно.

Теперь предстояло согласовать дальнейшие действия с Центром, и 29 октября Иосиф Джугашвили через Финляндию направился в Краков. Там Джугашвили ждали уже с нетерпением. Еще

21 октября по поручению Ленина Крупская написала в Петербург о необходимости приезда Кобы.

Отправляясь в поездку, он выглядел респектабельно и не вызывал подозрений. Правда, в самом начале, когда соседи по купе стали шумно обсуждать прочитанную в газете статью крайне правого толка, он не удержался и бросил реплику: «Зачем такую чепуху читать? Другие газеты нужно читать». Испуганно переглянувшись, «политики» одновременно встали и торопливо ушли из купе, но этот демарш не испортил ему настроения. Добравшись до Стокгольма, он выехал в Берлин, где, пересев на другой поезд, отправился в Краков. Он прибыл туда 2 ноября.

Хотя к Ленину были приглашены все депутаты рабочей курии, но приехали только Муранов и Малиновский. Приняв вместе с Лениным и Зиновьевым участие в совещаниях с депутатами, Иосиф Джугашвили задержался за границей. Он провел там больше трех недель. Уже после отъезда депутатов в столицу России, где должна была начать работу IV Государственная дума, в Кракове прошло заседание членов ЦК РСДРП. Среди проблем стоял вопрос о внутрипартийном единстве. Позиция Джугашвили в этом вопросе была неизменна: на обсуждении этой темы 19 ноября он высказался «за объединение всех фракций, кроме ликвидаторов».

С избранием Петровского и Малиновского в Госдуму и в результате ареста в конце 1912 года Голощекина и Белостоцкого, Иосиф Джугашвили оказался единственным членом ЦК, работающим в условиях подполья. Вместе с тем к прочим партийным обязанностям на совещании на него возложили еще и руководство большевистской фракцией в Государственной думе. Он вернулся в Россию, пробыв за границей почти месяц; в столице Джугашвили появился, когда социал-демократическая фракция в думе готовилась к оглашению своей декларации. От рабочей курии в состав думы входили 13 человек: шесть большевиков, шесть меньшевиков и один беспартийный депутат.

Председателем фракции стал меньшевик Н. Чхеидзе, а заместителем – Малиновский. Иосиф Джугашвили регулярно общался с думцами. Член думы А.Е. Бадаев вспоминал: «С т. Сталиным я встречался в редакции и других местах. Иногда эти встречи и совещания устраивались у меня на квартире, куда т. Сталин приходил, всячески скрываясь от шпиков». Именно в этот период на квартире С. Тодрия он вновь увиделся со своими давними знакомцами С. Джибладзе и Н. Жордания. Встреча земляков не была долгожданной, но прошла в атмосфере подчеркнуто демонстрируемой взаимной терпимости. Впрочем, он никогда не суетился по пустякам, но был последователен в принципиальных вопросах, и конфликты, в которых ему приходилось участвовать, возникали не по его инициативе.

Подготовка текста декларации как раз вызвала резкие противоречия. Джугашвили участвовал в ее подготовке как член ЦК большевиков, а другую социал-демократическую фракцию представляли С. Ежов (Цедербаум). В. Левицкий (Цедербаум), Е. Маев-ский (Гутовский) и др. Депутат думы большевик Г. Споры с меньшевиками были горячими, но Иосиф Джугашвили знал, чего добивался, и не поступался главными задачами своей партии.

И все-таки он ходил по лезвию бритвы. В окружении политиков, заботливо пестующих думскую фракцию социал-демократов, он был единственным, кто находился на нелегальном положении и усиленно разыскивался властями. Заграничная часть ЦК это осознавала. Подготовка декларации еще не была закончена, когда Крупская 1 декабря 1912 года написала через Аксельрода в Россию: «Васильева (И.В. Джугашвили) как можно скорее гоните вон, иначе не спасем, а он нам нужен и самое главное уже сделал». В этом же письме она настаивала и на необходимости встречи заграничной части ЦК с большевиками-депутатами.

Острота потребности в такой встреч возросла, когда 7 декабря Малиновский огласил в думе Декларацию социал-демократической фракции. Родившаяся в результате компромисса между большевиками и меньшевиками, она была подвергнута и еще одной «редакции» – Департамента полиции. Поэтому она не только расходилась в ряде вопросов с Программой партии, но и противоречила тактике ЦК в принципиальных вопросах. Так, в частности, под влиянием меньшевиков в Декларацию вошло положение о культурно-национальной автономии, ориентирующее рабочих на обособление по национальному признаку и создававшее иллюзию, что национальный вопрос может быть решен в условиях существующего политического режима.

Это встревожило Ленина. И 7 декабря Н. Крупская пишет на имя И. Джугашвили и Малиновского: «Сегодня получили ваше известие о том, что большинство кооператива (т.е. фракции социал-демократов в думе. – К.Р.) водворило опять национально-культурную автономию в угоду еврейским националистам». Сообщив далее о посылке статьи Ленина по национальному вопросу, Крупская настоятельно просит ускорить приезд депутатов-большевиков за границу «для обсуждения дальнейшей деятельности в думе». Национальный вопрос привлек внимание Иосифа Джугашвили, и в первой половине декабря 1912 г. он тоже написал статью на эту тему, передав ее в редакцию журнала «Просвещение».

Через день, 9/22 декабря, из Кракова, на адрес Аксельрода для Кобы ушло еще одно письмо, отправленное Крупской: «Дорогой друг, наконец сегодня получили от вас более или менее подробное письмо. Между прочим, не совсем ясно, кажется, вы собираетесь, вопреки условию, сами не приехать на Р(ождество) Х(ристово) вместе с 4 друзьями. Если это так, то мы самым категорическим образом протестуем. Безусловно, абсолютно категорически настаиваем на вашем приезде. Много вопросов ставится ребром... так что независимо даже от условий вашего «здоровья» (т.е. угрозы опасности ареста полицией. – К.Р.) ваше присутствие безусловно обязательно. <...> Вы не можете поступить иначе».

Чем же была вызвана такая спешка? Почему Ленин так остро настаивал на его приезде? Это становится ясно из нового письма, ушедшего из Кракова в Петербург уже на следующий день, 10 декабря: «Васильеву. Дорогой друг. Дела В(етрова) ставят все вверх дном и грозят разрушить нашу здешнюю базу как раз в тот момент, когда можно было надеяться на плодотворную работу. Мы настаиваем на том, чтобы приезжие (вы обязательно должны быть в их числе) привезли самые точные и самые детально-подробные цифровые данные о бюджете В(етрова) – как о доходах, так и о расходах».

Следует пояснить, что после проведения предвыборной кампании серьезно обострилось положение с финансированием партийной деятельности. Для обсуждения этого вопроса на квартире Бадаева было созвано совещание членов думской большевистской фракции. Заграничная часть ЦК сразу же была информирована о его результатах, и 14 декабря, уже более успокоено, Крупская пишет: «Надеемся, что скоро приедут к нам Вася и Вера с детьми».

На биографии Сталина дореволюционного периода лежит особый покров таинственности, что обусловлено конспиративностью условий жизни, и многие факты его деятельности известны лишь благодаря доносам секретных сотрудников охранки. Пожалуй, без них историки уже «забыли» бы, что он занимается в этот период не только думскими и финансовыми вопросами партии – он восстанавливал Петербургский комитет РСДРП. Об этой стороне его деятельности информировал столичную охранку секретный сотрудник Прозоров (Петр Игнатьев). 15 декабря он сообщил в донесении: