Текст книги "Борьба и победы Иосифа Сталина"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 49 страниц)

Оказавшись в подвешенном состоянии, в 1922 году еврейская партия решила влиться в РКП(б). Члены Политбюро евреи сразу откликнулись на прагматичный шаг «единоверцев», но симптоматично, что Генеральный секретарь не был поставлен об этом в известность заранее. Внешне это выглядело даже как сговор. На Пленуме Сталин должен был выступить с отчетом Политбюро. Однако, нарушив установленный регламент, председательствовавший на заседании Каменев (Розенфельд) неожиданно объявил, что вместо намеченного его отчета Пленум заслушает сообщение «о положении дел в дружественной нам Еврейской компартии».

Избегая предисловий и комментариев, Каменев срезу заявил: «Пришло время, товарищи, когда без бюрократических проволочек следует всех членов ЕКП принять в члены большевистской партии». Наступившую затянувшуюся паузу прервал попросивший слово Сталин. Конечно, укоряемый в это время Лениным в «великорусском шовинизме», он прекрасно понимал, что категорическое возражение против предложения еврейских коллег немедленно повлечет за собой еще и обвинение в «черносотенстве».

Поэтому Сталин дипломатично указал, что хотя в принципе он не против приема нескольких тысяч членов ЕКП в партию большевиков, но такой прием должен быть осуществлен без нарушения устава. То есть вступление новых членов должно рассматриваться индивидуально, при представлении рекомендаций пяти членов партии с пятилетним стажем.

Он пояснил свою позицию: «Я говорю это потому, что в программе ЕКП записано: евреи – божья нация, призванная руководить всем международным еврейским рабочим движением В ЕКП принимаются только евреи. Необходимо, чтобы вступающие в нашу партию и сама ЕКП на своем съезде отказалась публично от сионистских задач своей программы».

Следуя почти рефлекторной привычке, Троцкий отреагировал на эту тираду вскакиванием со стула. Возбужденно повысив голос, он стал возражать: «Здесь случай особый. То, о чем говорит Сталин, уже практически осуществлено. На декабрьском пленуме ЦК ЕКП 1922 года принято решение: отказаться от сионистской программы партии и просить о приеме всей партии в состав партии большевиков. Я думаю, нельзя, как рекомендует Сталин, начинать нашу совместную деятельность с недоверия, это будет оскорбительно».

Конечно, этот вопрос, оказавшийся для Сталина неожиданным, был заранее согласован инициаторами его постановки на повестку дня. Это сразу продемонстрировал Зиновьев (Радомысльский-Апфельбаум). Являвшийся не только членом Политбюро, но и председателем Исполкома Коминтерна, он тут же зачитал решение Исполкома, рассмотревшего обращение ЕКП об объединении с РКП(б).

«Таким образом, – заключил он, – решение Исполкома Коминтерна принято, и оно обязательно для РКП(б). Напрасно товарищ Сталин пытается усложнить этот вопрос».

Сталин оказался в явном меньшинстве. Поэтому, не вступая в открытую конфронтацию, он попытался оттянуть решение и предложил поручить рассмотрение проблемы председателю Партийной контрольной комиссии Куйбышеву

Каменев посчитал вопрос решенным и перешел к отчету Сталина о работе «канцелярии» Политбюро. Он все еще считал Сталина всего лишь руководителем «канцелярии» и не верил в версию о сосредоточении в его руках «необъятной власти». Конечно, массовый прием в партию другой партии, даже если она и решила разделить программу большевиков, являлось экстраординарным событием.

Трудно сказать, каким образом решался этот щепетильный вопрос, но положения Устава партии были нарушены. За неделю до открытия XII съезда, 9 марта, «Правда» (очень мелким шрифтом) опубликовала сообщение за подписью секретаря ЦК Куйбышева: о вхождении ЕКП и ее отдельных членов в состав РКП(б).

Этот беспрецедентный случай коллективного приема в РКП(б) десятков тысяч «коммунистов», фактически членов не большевистской партии, остался незамеченным. О нем сразу забыли. История партии не упоминала о нем нигде и никогда Но, видимо, говоря на съезде о членах ЦК, которые приобрели «некоторые навыки и некоторые традиции внутрицекистской борьбы, создающие иногда атмосферу не совсем хорошую», Сталин имел в виду и этот эпизод.

Но дело далее не в том, что, подобно древним ахейцам во главе с царем Агамемноном, осаждавшим Трою, – Троцкий, Каменев и Зиновьев протащили в партию не мифического «деревянного коня», а большую группу единоверцев. Эти люди значительно укрепляли позиции Троцкого. Они обладали предприимчивой активностью и национальной солидарностью. Быстро продвигаясь по служебным ступеням, постепенно они заняли многие руководящие посты в районных, областных и национальных комитетах партии, в органах Советской власти, наркоматах, прокуратуре, судах. Но что особенно валено для последовавшего развития событий – в ГПУ.

Не все приветствовали такой ход событий. В изданном в 1923 году в Берлине сборнике «Россия и евреи» И.М. Бикерман не без оснований отмечал: «Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе невской столицы, и во главе красной армии... Русский человек видит теперь еврея и судьей и палачом»; «а все еврейство в целом... на нее (революцию) уповает и настолько себя с ней отождествляет, что еврея – противника революции всегда готов объявить врагом народа (курсив мой. – К. Р.)». Симптоматично, что уже в 1923 году автор этих строк почти пророчески назвал те слова, которые станут обличительным ярлыком в предвоенные годы.

На съезде Сталин вновь был избран Генеральным секретарем. Он по-прежнему вплотную занимался вопросами национального и государственного строительства. С докладом по национальному вопросу он выступил на состоявшемся 9—12 июня совещании ответственных работников национальных республик и областей.

Но главным, что занимало его в это время, стала работа по подготовке Конституции СССР. Сталин руководил деятельностью конституционной комиссии. 26 июня он сделал доклад о проекте Конституции на Пленуме ЦК, а 6 июля сессия ЦИК СССР утвердила Основной закон государства.

Между тем новая экономическая политика (нэп) – государственный капитализм, на которую так рассчитывали многие из членов руководства партии, стала пробуксовывать. К лету в экономике страны образовался очевидный разрыв между высокими ценами на промышленные товары, требующие при изготовлении повышенных затрат, и сравнительно низкими ценами на сельскохозяйственную продукцию, имевшую простой цикл производства.

Возникли так называемые ножницы цен. Дорогостоящая промышленная продукция госпредприятий не находила сбыта. Это влекло невыплату зарплаты и даже остановку предприятий. На некоторых заводах и фабриках произошли забастовки, а в деревнях – крестьянские волнения. В этих условиях активизировали свою деятельность ранее запрещенные контрреволюционные организации; появились группировки и в самой партии: «Рабочая группа», «Рабочая правда» и т.д. В стране зрело недовольство.

Разногласия и противоречия существовали и в самом Политбюро. Конечно, сложившийся с началом болезни Ленина – в противовес Троцкому – некий «триумвират» в руководстве партии в составе Сталина, Зиновьева и Каменева играл определенную роль для консолидации. Но не следует преувеличивать роль двух последних фигур.

Кроме Ленина, в семерку, руководившую политической работой между Пленумами ЦК, входили Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский и Троцкий. В таком составе высший партийный орган, сложившийся практически на основе «списка десяти», составленного Лениным еще на X съезде партии, просуществовал почти без изменений до конца 1926 года.

Однако при учете расстановки сил в руководстве ЦК следует принимать во внимание и трех кандидатов в члены Политбюро: Бухарина, Калинина и Молотова. В апреле 1923 года к ним добавился Рудзутак. То есть в руководстве по-прежнему оставалось десять человек.

И все-таки реальные властные полномочия Сталину давало не членство в Политбюро и даже не то, что текущее руководство партией, прежде всего по исполнению решений и подбору кадров, осуществлял Секретариат ЦК. Кроме Генерального секретаря Сталина, секретарями ЦК были Молотов и Куйбышев, но в апреле 1923 года последнего сменил тот же Рудзутак.

Более важным в расстановке сил являлось то, что общее текущее руководство организационной работой партии осуществляло Оргбюро. Оно решало принципиальные вопросы партийного строительства – хозяйственные и профессиональные, ведало подготовкой кадров, их учебой; пропагандой и деятельностью массовых организаций.

На Пленуме 26 апреля в его состав вошли Андреев, Дзержинский, Молотов, Рудзутак, Рыков, Сталин, Томский. Кандидатами были избраны Зеленский, Калинин и Михайлов.

Именно Оргбюро ЦК являлось той партийной «кухней», где и готовились острые политические «приправы», особенно раздражавшие Троцкого. Позже, излагая якобы состоявшийся в начале 1922 года разговор с Лениным, он отмечал, что, ссылаясь на «аппарат», который затрудняет ему (Троцкому) работу, он имел в виду «не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей».

Троцкий писал, что, «чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: «Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК». Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро ЦК означало сосредоточение сталинского аппарата».

Конечно, Сталин предпринимал шаги по упрочению влияния людей, проводивших определенную политическую линию. Но разве могло быть иначе? В такой позиции и заключается суть большой политики, а Сталин был прежде всего политиком. Поэтому если отбросить недоброжелательные выпады против Сталина и популистскую демагогию, то рассуждения «красивого ничтожества» наивны.

Может ли существовать какой-либо управленческий механизм без «бюрократического» аппарата? Без системы, отслеживающей прямые и обратные связи между решением и исполнением? Лозунг: «Долой бюрократизм!» – обычная демагогия. Но Троцкий верно указывал на ту влиятельную и деятельную группу, которая прочно объединилась вокруг Генерального секретаря.

Забегая вперед, отметим, что вскоре Сталин допустил «патриарха бюрократов», как называла Троцкого децистская оппозиция, в «средоточие» своего «аппарата». Уже 25 сентября на Пленуме ЦК РКП(б) Зиновьев и Троцкий были избраны членами Оргбюро, а кандидатами стали Бухарин и Короткое. Правда, пользы делу это не принесло. Не стремившиеся утруждать себя текущей рутинной работой, в новый состав, избранный через девять месяцев, партийные «гении» уже не вошли.

При внимательном рассмотрении всей последующей политической возни оппозиционной четверки – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин – складывается впечатление, что они вообще не любили и не умели заниматься кропотливой текущей работой. Вечно интриговавшие и критиковавшие, вступавшие в различные коалиции и вербовавшие сторонников, они были далеки от продуктивной деятельности.

Симптоматично, что уже с началом болезни Ленина, в ожидании дальнейшего развития событий Троцкий вообще вызывающе саботировал работу. Между XII и XIII съездами партии он посетил только 49 заседаний Политбюро из 88. Но и появляясь на заседаниях, он демонстративно читал французские романы или же, записывая ошибки и оговорки выступавших, рассылал их затем в «критических» письмах единомышленникам.

Со своей стороны, Зиновьев и Каменев тоже демонстративно игнорировали Троцкого. Входя в зал заседаний, они с ним не здоровались. Это выглядело как ребячество, и наблюдавший как-то такие взаимоотношения очевидец с удивлением свидетельствовал, что в отличие от них появившегося Троцкого Сталин встретил спокойно и даже приветливо: выйдя навстречу, подал руку.

Стиль интриг и недовольное брюзжание являлись психологическим камертоном поступков Зиновьева и Каменева. Словно сиамские близнецы, они не могли существовать друг без друга, и, вечно суетившиеся, они постоянно против кого-то боролись. Причем в этой связке двух посредственностей более самостоятельного Каменева обычно настраивал трусоватый Зиновьев.

Они не могли существовать без интриг. И возникшее не без оснований беспокойство и опасения по поводу властолюбивых амбиций Троцкого постепенно в их сознании сменились настороженностью, связанной с растущим влиянием Сталина. Теперь оба ревностно следили за шагами Генерального секретаря и проявляли подчеркнутую строптивость даже в непринципиальных вопросах.

Запрет на торговлю водкой в России царское правительство ввело еще с началом Второй мировой войны. Промышленность не производила напитки крепостью выше 20 градусов до конца 1921 года, и страну захлестнуло самогоноварение. В условиях падения производства и сокращения доходов государства Сталин летом 1923 года вынес на рассмотрение Пленума ЦК предложение по разрешению продажи крепких спиртных напитков, включая водку.

Это вызвало резкий протест Троцкого. Руководствовавшийся принципом «чем хуже, тем лучше», он написал заявление, отвергавшее саму идею легализации водочной торговли. Правда, когда Пленум не поддержал ни Сталина, ни Троцкого, то Политбюро благоразумно приняло решение воздержаться от разворачивания дискуссии по этому вопросу.

Казалось бы, страсти улеглись, но член редколлегии «Правды» троцкист Преображенский нарушил это решение. Он опубликовал «жареный» материал, и в ответ на этот явный демарш Сталин 30 июля провел в Политбюро постановление о снятии Преображенского с должности и назначении новой редакции газеты.

Это рядовое решение по перестройке редколлегии газеты вызвало новый ажиотаж. Поскольку оно было принято в отсутствие главного редактора Бухарина, то он и отдыхавший вместе с ним на юге Зиновьев усмотрели в действиях Сталина «самоуправство». В тот же день Зиновьев подстрекательски написал из Кисловодска Каменеву: «Мы совершенно всерьез глубоко возмущены... И ты позволяешь Сталину прямо издеваться... На деле нет никакой тройки (Сталин – Зиновьев – Каменев), а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав».

Странное суждение честолюбивых людей о «диктатуре». Но важно не это. Обратим внимание на последнюю фразу из этого письма. Она свидетельствует, что в этот период с содержанием еще не оглашенного секретного «Письма к съезду» хранившая его Крупская уже ознакомила «близких друзей» Зиновьева и Каменева...

Письмо Зиновьева заканчивалось словами: «Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы будет неминуема. Ну, для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же».

Что это, если не признание в том, что оппозиция уже «оттачивала ножи»? Между тем Сталину стало известно о распространившихся слухах в отношении существования ленинского «Письма к съезду». На его прямой вопрос по этому поводу в обращении к отдыхающим коллегам Зиновьев и Бухарин 10 августа ответили: «Да, существует письмо В.И., в котором он советует съезду не выбирать вас секретарем. Мы, Бухарин, Каменев и я, решили пока вам о нем не говорить по понятной причине... Но все это частности. Суть Ильича нет. Секретариат ЦК поэтому (без злых желаний ваших)... на деле решает все. Равноправное сотрудничество при нынешнем режиме невозможно. Отсюда поиски лучшей формы сотрудничества. Ни минуты не сомневаемся, что сговоримся».

На высказанные в его адрес упреки Сталин в ответе Зиновьеву и Каменеву 11 августа без экивоков пояснил: «Было бы лучше, если бы вы прислали записочку – ясную и точную. Все это, конечно, в том случае, если вы в дальнейшем за дружную работу (я стал понимать, что вы не прочь подготовить разрыв как нечто неизбежное)... действуйте, как хотите...»

В постскриптуме он дописал: «Счастливые вы, однако, люди. Имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы... С жиру беситесь, друзья мои».

Однако «друзья» уже начали импровизацию, и их мышиная возня приняла гротескно-комический характер. Все свелось к тому, что поправлявшие здоровье в Кисловодске Зиновьев, Бухарин, Лашевич, Евдокимов и Ворошилов устроили совещание во время прогулки в горах. Оно прошло в одной из окрестных пещер. И уже сама экзотичность выбора места символично свидетельствовала о воинственных и заговорщицких намерениях участников встречи.

После продолжительных дебатов все – за исключением Ворошилова – сошлись во мнении о необходимости создания «политического секретариата» в составе Троцкого и Сталина. В качестве третьего лица предлагались Каменев, Зиновьев или Бухарин. Пост Генерального секретаря предлагалось ликвидировать.

Сталин, к которому участники этой келейной встречи обратились за поддержкой, возразил против этой реформы. Он пояснил, что не может «руководить» без других членов Политбюро и кандидатов: Калинина, Томского, Молотова. Конечно, у Сталина не могло быть заблуждений в отношении истинных намерений участников «пещерного совещания».

Позже, на XIV съезде партии, он пояснил: «Из этой платформы ничего не вышло. <..> На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой (курсив мой. – К. Р.)».

Сталин не блефовал. Для опытного политика были очевидны логика и цели участников сговора. Боявшиеся остаться наедине с Троцким, они пытались использовать Сталина как противовес. Но одновременно они стремились снизить эффект его прямых контактов с низовыми организациями.

Он прекрасно понимал, что его уход откроет дорогу Троцкому, но сам он не терял ничего, «кроме своих цепей». Более того, отставка с должности Генсека не обрекала его на утрату политического авторитета. Такой шаг даже не лишал его связи с партийным активом, но он не желал играть роль «свадебного генерала» при своих хитроумных коллегах.

С их стороны это было откровенной попыткой повысить уровень собственного влияния за счет принижения его роли в партии. Сталин ясно видел эти намерения и не был расположен упрощать для интриганов достижение своих целей. Впрочем, при живом Ленине вопрос о самой «власти» в партии прямо пока еще не стоял. Любые союзы и группировки не имели смысла и могли быть лишь пробой сил – прикидкой для будущих противоречий и столкновений.

Понимал это и Троцкий. Он также отверг предложение войти в новый «триумвират». Троцкого тоже устраивала существующая ситуация. Он пользовался в партии популярностью, у него имелось достаточно сторонников не только из числа идейных приверженцев, но и из «единоверцев». И хотя, как вспоминал член Исполкома Коминтерна Альфред Росмер, уже осенью 1923 года ходили слухи, что «Троцкий собирается действовать, как Бонапарт», – они еще не имели подтверждения действительно действенного их практического воплощения.

Имелось и еще одно обстоятельство. В связи с экономическим кризисом в Германии в этот период миф о мировой революции, завораживающий Троцкого, как очковая змея, снова овладел его сознанием и воображением. На Пленуме в сентябре 1923 года он потребовал разработать «календарную программу подготовки и проведения германской революции».

Ему по-прежнему не давали покоя лавры мирового вождя. Чтобы разжечь «пламя пролетарской революции» в Европе, его план предусматривал ни больше, ни меньше, как посылку в Германию Красной Армии. Правда, уже вскоре выяснилось, что этот план неосуществим. Являясь Председателем РВС, Троцкий передоверил работу своему заместителю Э.М. Склянскому. И состояние армии было плачевным.

Для исправления безобразного положения в армии необходимо было принимать меры. Одной из них стало предложение ввести в Реввоенсовет Республики Сталина или Ворошилова В ответ на это Троцкий обиженно заявил, что при новом составе РВС он отказывается нести ответственность за военное дело. На замечание Н. Комарова, что «члены ЦК обязаны подчиняться решению ЦК», он демонстративно покинул зал заседаний. Делегация, последовавшая за ним с просьбой вернуться, получила отказ.

Состояние армии действительно было удручающее. И, торопясь реабилитировать свою бездеятельность, Троцкий встал в позу. В присущей ему манере саморисовки 8 октября он направил в Секретариат ЦК письмо. В нем он обругал политику партии и потребовал послать его «как солдата революции» в Германию для помощи в организации там восстания. Зиновьев усмотрел в намерении Троцкого как мелкую месть, так и вмешательство в его частный «огород». Он сразу заявил, что ехать в Германию в качестве «солдата революции» должен именно он как председатель Коминтерна

Сталин остудил ретивый пыл мобилизовавших себя «солдат». Он примиряюще указал, что, во-первых, отъезд двух членов Политбюро развалит работу руководства, а во-вторых – заверил, что не претендует на место в Реввоенсовете. От Коминтерна в Германию командировали еврея Радека и Пятакова.

Отказ Троцкого от вступления в руководящий «триумвират» объяснялся не только тактическими соображениями. Он в очередной раз воспарил в облака, ему было тесно в рамках разваленной и нищей России, этой, по его мнению, полуазиатской провинции мира

Подобно ограниченным людям, Троцкий никогда не сомневался в своем величии. И его самовлюбленные заявления порой выглядели как комические монологи. Еще в апреле в Харькове он с выспренним пафосом изрек: «Балансу учимся и в то же время на Запад и Восток глядим зорким глазом, и врасплох нас события не застанут... И если раздастся на Западе набат, – а он раздастся, – то, хоть мы и будем по сию пору по грудь погружены в калькуляцию, в баланс и нэп, мы откликнемся без колебаний и промедления: мы революционеры с головы до ног, мы ими были, ими останемся, ими пребудем до конца».

Трудно сказать, сопровождал ли свое гротескно митинговое заявление «демон революции» жестами, убедительно демонстрирующими, насколько глубоко он завяз в дебрях калькуляции и баланса. Но очевидно, что Россия представлялась Троцкому лишь временным прибежищем, «гостиницей», из которой он отправится на покорение остального мира. Он ощущал себя теоретиком марксизма и не упускал возможности попророчествовать. «Новый период, – утверждал он, – открытых революционных боев за власть неизбежно выдвинет вопрос о государственных взаимоотношениях народов революционной Европы».

Внутренние проблемы России рассматривались в это время как эпизодическая необходимость не одним Троцким. Многим казалось, что неизбежная революция на Западе решит все и само собой. Позже Троцкий признавался: «Считалось самоочевидным, что победивший германский пролетариат будет снабжать Советскую Россию в кредит в счет будущих поставок сырья и продовольствия не только машинами и готовой продукцией, но также десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, инженеров и организаторов».

То, как «германский пролетариат» начал «снабжать» Россию, в 1941 году продемонстрировал Гитлер. Но тогда, в середине 20-х годов, сведения о политическом кризисе в Веймарской республике Троцкий и многие другие члены партии восприняли как предреволюционную ситуацию. Да, Троцкий был далеко не одинок.

В июле 1923 года Карл Радек выступил на Политбюро с сообщением о революционной ситуации в Германии. Под давлением оптимистично настроенных членов Политбюро на совместном совещании с руководством Германской компартии 22 августа была принята резолюция. Она включала требование по «политической подготовке трудящихся масс СССР к грядущим событиям»; для мобилизации «боевых сил» и «экономической помощи германским рабочим».

Зиновьев не ограничился демонстрацией своих личных бойцовских качеств письменным требованием о направлении в Германию. 22 сентября на Пленуме ЦК РКП(б) он выступил с секретным докладом «Грядущая германская революция и задачи РКП».

Его мнение о перспективах мировой революции полностью совпадало с взглядами Троцкого.

Ажиотаж нагнетался, и 4 октября Политбюро утвердило решение комиссии о «назначении» революции на 9 ноября. 20 октября военная комиссия ЦК представила план мобилизации Красной Армии на случай помощи восставшему германскому пролетариату.

Верил ли в германскую революцию Сталин? Связывал ли с ней перспективы страны? Смотрел ли он так же оптимистично в грядущее, как его коллеги, практически просидевшие за границей до свержения русского царизма?

Сталин тоже голосовал за решение о подготовке революции в Германии. Он отдал дань одному из марксистских постулатов. Однако он не разделял всеобщей самонадеянности и эйфории. Он рассматривал ситуацию в высшей степени прагматично и взвешенно.

В письме Зиновьеву 7 августа Сталин писал: «Должны ли (немецкие) коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без социал-демократов, созрели ли они уже для этого – в этом, по-моему, вопрос (все курсивы мои. – К. Р.). Беря власть, мы имели в России такие резервы, как а) мир, б) земля крестьянам, в) поддержка громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства.

Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет Конечно, они имеют по соседству Советскую страну, чего у нас не было, но что (мы) можем им дать в данный момент?.

Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском.

Это в «лучшем» случае. А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандер (руководитель Германской компартии. – К. Р.) хочет «учить массы, – дело в том, что буржуазия плюс правые социал-демократы наверняка превратили бы учебу – демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока что все шансы для этого) и разгромили бы их.

Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали, это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять. Всего хорошего. Сталин».

Сталин с исключительной осознанностью и предвидением оценил ситуацию в Германии и почти пророчески предсказал не только ее результат, но и действия фашистской партии. 8 и 9 ноября в

Мюнхене произошел знаменитый «пивной путч», который провалился, а Гитлер после ареста и суда оказался в тюрьме.

И хотя одно из сталинских суждений о слабости в Германии фашистов подтвердилось, первоначально казалось, что в целом развитие событий опровергало его скептицизм. 11 октября поступило обнадеживающее сообщение, что в Саксонии и Тюрингии сформированы правительства из коммунистов и левых социал-демократов.

Между тем Советская Россия сама находилась в весьма непростой ситуации. Как уже говорилось, летом 1923 года экономику страны постиг кризис, повлекший сокращение производства, усиление безработицы и урезание заработной платы. Это вызвало забастовки рабочих.

Оставив на время свою любимую игрушку – «мировую революцию», Троцкий направил свою активность в другую сторону. В накалявшейся обстановке 8 октября он опубликовал свое открытое письмо ЦК. В нем он обличил «вопиющие коренные ошибки экономической политики». В связи со сменой ветра активизировала свою деятельность вся оппозиция. Она быстро изменила галс и перешла в наступление внутри страны.

Это был рассчитанный шаг. Внутренние споры и разногласия теперь выносились на страницы печати. Оппозиция уже строила свои ряды в единую шеренгу. 15 октября с одобрения и по согласованию своих действий с Троцким 46 видных деятелей партии направили в Политбюро письмо, осуждавшее практику руководства. Они обвиняли его в случайности, непродуманности и бессистемности «решений ЦК», поощрении разделения партии «на секретарскую иерархию и мирян, на профессиональных функционеров, подбираемых сверху, – и прочую партийную массу, не участвующую в партийной жизни».

Объясняя кризисные явления в стране «безынициативностью» и «недемократизмом» лидеров партии, оппозиционеры открыто требовала власти. Авторы письма без обиняков выражали желание «порулить» и почти не скрывали, откуда «дул ветер».

Среди подписавшихся находились крепкие сторонники Троцкого еще со времен эмиграции и Гражданской войны: В. Антонов-Овсеенко, И. Смирнов, А. Розенгольц, В. Косиор, Б. Эльцин, Н. Муралов, М. Альский, А. Белобородов. О своем недовольстве заявили бывшие «левые коммунисты» и участники «платформы демократического централизма» – Г. Пятаков, Н. Осинский, В. Смирнов, В. Яковлев, А. Бубнов, Рафаил, Т. Сапронов.

Своеобразный комизм ситуации заключался в том, что на фоне призывов к «демократии» в партии сверхреволюционеры требовали «установить диктатуру в промышленности», «завинчивать гайки», «разворачивать мировую революцию».

Сталин сразу уловил очевидное противоречие между словами и делами фрондирующей оппозиции. Комментируя ее требования, он не смог удержаться от насмешки. «Едва ли молено сомневаться в том, – отметил он, – что попытка Троцкого поиграть с идеей «развернутой демократии» будет встречена с улыбкой во всей партии».

Сам Троцкий не спешил с выходом на авансцену. Однако позднее он самоуверенно напишет в своей биографии: «Не сомневаюсь, что если бы я выдвинулся накануне съезда в духе блока Ленин – Троцкий... победа была бы за мной... В 1921—1923 гг. еще можно было захватить ключевые позиции открытой атакой на фракцию... эпигонов большевизма».

Это были даже не несбывшиеся мечты, а сомнительные предположения и надежды. Именно авторитет хотя и тяжелобольного, но живого Ленина, как образ «командора», сдерживал Троцкого от открытых притязаний на власть в партии. И словно многозначительное напоминание о своем существовании явилось неожиданное появление Ленина 18 октября в Москве.

Правда, в столице Ленин пробыл недолго. Он посетил кремлевскую квартиру и кабинет, где отобрал с десяток книг, и на другой день, проехав на машине по городским улицам, вернулся в Горки. Посещение Лениным Москвы не только напомнило о реальности его существования, но и возродило надежды на возможность выздоровления. На самом деле его состояние оставалось тяжелым: он перевозился санитарами в коляске и быстро утомлялся.

Визит Ленина как бы придал силы и обладателям реальной власти. 19 октября, еще в период пребывания Ленина в столице, восемь членов и кандидатов в члены Политбюро обратились к ЦК и ЦКК со своим письмом, содержащим острую критику Троцкого и 46 его сторонников. Письмо констатировало, что Троцкий стал центром притяжения всех сил, борющихся против партии и ее основных кадров.

Сталин не дал воинственной оппозиции возможности для упрочения ее честолюбивых надежд. На столкновение двух мнений, двух политических линий он ответил вполне демократически. 26 октября прошел объединенный пленум ЦК и ЦКК РКП(б) с участием десяти делегаций крупнейших партийных организаций страны.