Текст книги "Граждане"

Автор книги: Казимеж Брандыс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

Он поднял глаза на Агнешку и понял, что не найдет в ней союзника. «Вот так свидание! – подумал он с горькой иронией. – Свидание, на котором приходится взвешивать каждое слово». Он всматривался в нее с огорчением и удивлением: не хочет она его понять, эта хорошенькая девушка с умным и смелым взглядом, с белокурой прядью волос над строгими бровями. Он почувствовал себя одиноким. Откуда все они взяли, что имеют право его осуждать? Ведь он старше Агнешки почти на двадцать лет, а мальчиков – на двадцать с лишним.

Им вдруг овладела апатия, сонное равнодушие. Он не понимал, зачем сидит с этой девушкой в опустевшем кафе.

– А вы не думаете, пан Моравецкий, что Дзялынец умышленно спровоцировал мальчиков? – спросила внимательно наблюдавшая за ним Агнешка.

– Конечно, нет! – так и вскинулся Моравецкий. – Что за идея? – Он замолчал на миг, словно проверяя собственные мысли, и повторил: – Нет, нет!

– А я уверена, что да, – сказала Агнешка. – И, мне кажется, в глубине души вы со мной согласны. Вы просто не хотели сознаться в этом мальчикам, а теперь и мне. Правда?

– Что вы выдумываете? – прикрикнул на нее Моравецкий. Он поправил очки и через минуту добавил сухо: – Пожалуйста, не приписывайте мне мыслей, которых у меня нет и не было. Я ведь не школьник четвертого класса.

– Давайте отложим этот разговор, – сказала Агнешка тихо, с едва заметной улыбкой. – Вы сегодня нервничаете.

Моравецкий беспокойно заерзал на стуле.

– Извините меня, – сказал он уже спокойнее.

Агнешка подняла брови, словно спрашивая: за что?

Она была сторонницей откровенных разговоров и терпеть не могла мещанских условностей.

– Удивительная вы девушка, – с улыбкой сказал Моравецкий помолчав. – Любопытно, что вы думаете о таких ихтиозаврах, как я?

Агнешка не ответила на улыбку. Она смотрела на него серьезно, с теплым дружеским интересом.

– Думаю, что вряд ли пан Дзялынец достоин вашей дружбы. Вы не сердитесь, что я так говорю.

– Ну, что вы! – буркнул Моравецкий в замешательстве.

Тут уже улыбнулась Агнешка. Подняла руки, чтобы поправить волосы. Он следил за каждым ее движением.

– Не в дружбе тут вовсе дело, – запротестовал он, когда Агнешка намекнула, что мальчики, вероятно, такого же мнения, как она, и, любя его, хотят эту дружбу подорвать. – Хороша дружба! Она только связывает мне руки, когда я пытаюсь его выручить. Дружба! Да мы с Дзялынцем уже не находим общего языка. Что-то встало между нами – и, кажется, навсегда.

Он умолк в смущении, сообразив, что сам же подсказал Агнешке доводы против Дзялынца. Ведь она поймет, что не об окраске осенних листьев и не о поре цветения сирени они спорили с Дзялынцем.

Ему хотелось выпить еще несколько глотков кофе, но чашка была пуста. Он подозвал официантку: – Пожалуйста, еще чашку. – Он был расстроен и охотно ушел бы сейчас, чтобы избежать вопросов Агнешки.

– Здравствуйте, – Агнешка кивнула кому-то.

За соседний столик сел мужчина в пиджаке грубого сукна. Поклонившись Агнешке, он достал из кармана газету. Моравецкий напряженно молчал, созерцая струйки разлитого на столике кофе.

Однако Агнешка не задала ни единого вопроса. Она была неговорлива. И Моравецкий понемногу успокоился. Когда ему подали кофе, он поднял глаза и улыбнулся Агнешке с чувством, похожим на благодарность.

– Извините, я сегодня все не то говорю… У меня дома неблагополучно… И разговор с мальчиками немного потрепал мне нервы… Всё разом…

– Они хотели вам помочь, – сказала Агнешка. – Конечно, на свой лад. Ну, и от вас ждали поддержки.

– Очень уж они недоверчивы, – тихо сказал Моравецкий.

Агнешка покачала головой.

– Нет, просто им нужно, чтобы люди, которых они любят, разделяли и как бы утверждали их взгляды на жизнь. Если вы обманете их ожидания, они, мне кажется, никогда не простят вам этого.

– А если и я обманут? – спросил вдруг Моравецкий.

Но, встретив огорченный и дружелюбный взгляд Агнешки, он поспешно опустил глаза.

– Я сейчас ни в чем не уверен, – бросил он жестко.

Несколько минут никто из них не нарушал натянутого молчания. Моравецкий думал: «И зачем я все это говорю?»

Агнешка сидела, подперев голову рукой и слегка наморщив брови.

– А во время оккупации вы встречались с Дзялынцем? – спросила она наконец, рассеянно помешивая давно остывший кофе.

– Но я же был в лагере, – с недоумением возразил Моравецкий, – а он всю войну оставался в Варшаве.

– Да, правда, ведь вы были в лагере.

Он посмотрел на часы: четверть четвертого. Полез в карман за деньгами.

– Собственно, мы так мало знаем о людях, – промолвила Агнешка словно про себя.

Моравецкий поднял брови.

– Отчего же? На то есть анкеты, – возразил он с добродушной насмешкой.

– Я не о том…

Когда они выходили, мужчина, сидевший за соседним столиком, поздоровался с Агнешкой за руку. Одеваясь в прихожей, у самой двери в зал, Моравецкий видел, как они разговаривают, стоя на лесенке, которая вела во второй зал. Знакомый Агнешки что-то объяснял ей, часто кивая головой, а ответы ее выслушивал внимательно, потирая пальцами подбородок. Это был человек средних лет, невысокий и плотный, с гладко выбритым одутловатым лицом.

– Это Лэнкот из «Народного голоса», секретарь редакции, – вернувшись, пояснила Агнешка Моравецкому. – Он заказал мне статью об общеобразовательных школах.

– Поздравляю, – отозвался Моравецкий рассеянно. – Значит, будет у нас свой польский Макаренко.

Агнешка засмеялась и стала объяснять, что ей, чтобы сводить концы с концами, приходится время от времени подрабатывать на стороне. Не умеет она жить расчетливо и всегда к концу месяца влезает в долги. Они дошли до остановки автобуса номер 100 («сотки»), где стояла длинная очередь. Моравецкий в первый раз подумал о том, что Агнешка круглый год носит эту самую кожаную куртку с коричневыми пуговицами. Зимою она приходила в школу озябшая, но веселая, и при виде ее румяных щек и заиндевевших волос он всегда словно заражался от нее бодростью и хорошим настроением.

– Ну, я на Жолибож, – сказала она, протягивая ему руку. – Не огорчайтесь, все обойдется.

Он задержал ее руку в своей. «Правда? – подумал он в волнении. – Все обойдется?» Вспомнил спокойный голос Марцелия в телефонной трубке… Да, да, все будет хорошо, не надо отчаиваться. Вокруг – большой город, полный людей. Здесь не может человек погибнуть в одиночестве, мы не одни. Вот сколько прохожих на этой площади!

Он спохватился, что слишком долго держит руку Агнешки, и покраснел от смущения. Она тоже сконфузилась и опустила глаза.

– А я – на Вейскую. За женой.

– Ну, до свиданья.

– Еще одно слово, – сказал он, глядя через плечо Агнешки на мостовую, которую переходили люди, – скажите мне, как решено поступить с Дзялынцем? Партийная организация согласится с мнением зетемповцев?

Агнешка покачала головой.

– Не знаю. Наши постановления выносятся коллективно. И мы пока выслушали только одну сторону.

– А разве объяснения Дзялынца будут приняты во внимание?

– Конечно. Многое зависит от того, как он поведет себя. Если своим поведением он подтвердит мнение учеников…

– Ну, а если нет?

– Трудно все заранее предугадать. – Агнешка нахмурилась, но, взглянув на его встревоженное лицо, добавила уже мягче:

– Поймите же, пан Ежи, Дзялынец дал нам не один повод к подозрениям… Конечно, нельзя допускать, чтобы зетемповцы диктовали свою волю педагогическому совету, но, с другой стороны, нельзя и терпеть, чтобы наши враги были воспитателями молодежи. Решение должно быть принято в духе…

– Так, так, – перебил ее Моравецкий. – Понимаю. До свиданья.

Он приподнял шляпу и быстро зашагал в сторону Вейской. Но, сделав несколько шагов, воротился к Агнешке и, остановившись на краю тротуара, у светофора, тихо спросил:

– А скажите, пожалуйста, вы сами что думаете о нем… о Дзялынце?

Агнешка пытливо посмотрела на него.

– Ах, боже мой, – ответила она не сразу и так же тихо. – Разве можно все знать о человеке?

– Это верно. Я и сам не все о себе знаю, – согласился Моравецкий, глядя ей в глаза.

– Ну, что касается вас… – Агнешка помедлила. – Может, я ошибаюсь, но… вы не похожи на обманщика.

Она отбросила со лба кудрявую прядь, как будто та мешала ей видеть.

– У вас что-нибудь случилось?

Моравецкий не отвечал. Она дотронулась до его руки и повторила, что все обойдется. Вспыхнул зеленый сигнал.

– До свиданья, – крикнула Агнешка уходя. – Кланяйтесь от меня жене.

– Спасибо, – отозвался Моравецкий, стоя со шляпой в руке.

5

С Вильчей улицы они свернули направо, в Аллеи. Под ногами хрустели сухие листья. Земля, газоны, пустые скамейки – все было покрыто ими. Мальчики шли молча, размахивая портфелями или закинув их за спину. Никому не хотелось говорить. Вейс шагал, задумавшись, держа руки в карманах и глядя на листья. По временам он останавливался, чтобы полюбоваться красивым видом. Было тепло, но часто поднимался резвый ветерок, трепавший рыжие вихры Збоинского. Малыш держался все время около Антека, а Свенцкий шел один впереди, равнодушно провожая глазами мчавшиеся мимо машины и, как всегда, не замечая окружающей природы. У ларька на Роздроже они выпили по кружке темного пива и пошли дальше, в сторону Багатели. Збоинский отогнал камнем приставшую к нему собаку. Кузьнар насвистывал сквозь зубы и, занятый своими мыслями, рассеянно оглядывал отдыхавших на скамейках людей. В этот час в Аллеях было уже довольно пусто. С глухим шумом катились по асфальту троллейбусы, и синие искры вспыхивали на скрещении проводов.

Они дошли до Бельведера и остановились, глядя на белое здание с колоннами, перед которым стояли два автомобиля. Вокруг царила тишина, светлые плиты, которыми был вымощен двор, блестели на солнце. Мальчики некоторое время глядели на застекленную дверь, словно желая убедиться, что тут все в порядке. Свенцкий втянул живот и наклонил вперед голову, приоткрыв от напряжения свой рыбий рот. Збоинский почтительно созерцал часовых у ворот. А Кузьнар перестал насвистывать и стоял среди них, обеими руками держа свой битком набитый портфель, с видом серьезным и сосредоточенным.

– Ну пойдем, – шепнул Вейс за его спиной.

Они медленно отошли. Свенцкий толкнул Збоинского, который засмотрелся на начальника караула, к они зашагали дальше.

– Все вы просто дерьмо, – сказал Свенцкий через несколько минут, когда они уже сидели на скамье у входа в Лазенки. – Баобаб из вас веревки вьет. Если бы не я, вы в конце концов согласились бы с ним.

– Если бы не ты! – с возмущением передразнил его Збоинский, видимо приняв это замечание на свой счет. – Если бы не ты! Эх! – он сплюнул на гравий и отвернулся от Свенцкого.

– Во всяком случае, вы его ни в чем не убедили, – продолжал Свенцкий. – А про Вейса вообще говорить нечего. Ты вел себя, как слюнтяй.

Вейс сидел на краешке скамьи, зажав портфель между колен.

– Нет, – возразил он вполголоса. – Не в этом дело. – И через минуту добавил еще тише:

– Ему сегодня трудно было разговаривать.

– Почему? – удивился Збоинский и поднял рыжую голову, опять забеспокоившись, что чего-то не понял.

– Не знаю, – все так же шопотом ответил Вейс.

Свенцкий даже зашипел от злости:

– Так ты бы взял его за лучку и свел к доктолу. Может, пан доктол объяснит, что с ним.

– Не кривляйся! – сердито перебил его Збоинский. – Что ты сегодня ко всем придираешься?

Оба замолчали насупившись. Вейс с беспокойством смотрел из-под черных ресниц на Антека Кузьнара, но тот задумался о чем-то и не слушал их. Вейс опустил глаза.

– Дзялынец – человек нервный, – начал он неуверенным тоном. – Может, мы его…

У Свенцкого от гнева даже побелел нос.

– Гитлер тоже был нервный. И очень любил детей. Американские квакеры считают, что фашизм следует лечить психоанализом… А вообще все вы дерьмо!

Опять наступило тягостное молчание. Збоинский, хмурясь, смотрел на детскую колясочку, в которой ревел младенец в вязаной шапочке.

– Не понимаю я Моравецкого, – начал Кузьнар. – На чистоту ли он говорил с нами?

Он встал, походил взад и вперед, потом опять сел между Вейсом и Свенцким.

– Плохо мы еще знаем людей, – добавил он хмурясь. Поднял с земли камушек и стал вертеть его в пальцах.

– А ты еще недавно уверял, что Баобаб – славный старикан, – нерешительно заметил Збоинский.

– Да, – Антек кивнул головой. – Но это было до сегодняшнего разговора. Теперь ясно, что мы его вели не так, как надо. Видно, мы не знали Моравецкого. Ну, и ты, Стефан, нам немного напортил.

– Он лицемер, – сказал Свенцкий в нос. – И оттого он так меня раздражает.

– Ты придирался к каждому его слову. В конце концов, нужно же выработать какую-то тактику. А ты…

– Жирный боров! – крикнул Збоинский. – Слышишь, все из-за тебя!

– … А ты сразу отнесся к нему, как к врагу, – докончил Кузьнар.

– Ведь Стефан по ночам в постели изучает высшую математику, – с издевкой сказал Збоинский, пнув Свенцкого в ногу. – Что мы для него?

Свенцкий и глазом не моргнул. Сидел спокойно, с видом презрительно-равнодушным.

– Моравецкий нам не враг, – сказал Вейс тихо, поднимая упавший портфель.

– Юзек, – пробормотал Кузьнар, – ты уж слишком его любишь.

Все посмотрели на Вейса, а он еще больше пригорюнился и перестал вертеть портфель.

– И я тоже его люблю, – неожиданно прохрипел Збоинский. Он опять со свистом плюнул сквозь зубы и уныло повесил голову.

– Да, правда, – согласился Кузьнар. – Мы все его любим, несмотря ни на что.

Свенцкий опять яростно засопел.

– Мне тут, я вижу, делать нечего, – объявил он, покраснев как рак. – Можете распускать слюни без меня. Я ухожу. Хочу вам дать только один совет: читайте «Краткий курс» и «Вопросы ленинизма».

Он дергался, как карп на кухонном столе, но все еще не вставал со скамьи. Никто не обращал на него внимания.

– Помните, – говорил Збоинский задумчиво, – как Тыборович в прошлом году ляпнул на уроке, что в польском «национал-радикальном» движении перед войной были здоровые зачатки? Баобаб прямо-таки взбесился…

– И выгнал его из класса, – подхватил Вейс.

– Я думал, его удар хватит, такой он был красный!

– Да, Моравецкий вел себя тогда замечательно, – сказал Кузьнар.

Некоторое время все сидели молча, глядя на листья, которые шевелил ветер.

– А история с Витеком Лучинским, – начал Вейс. – Помните?

– Нет, расскажи, я не помню, – заинтересовался Збоинский.

– Не помнишь потому, что это было два года назад и ты тогда еще учился в школе на Жолибоже, – пояснил Кузьнар. – Старый Лучинский умер, и Витеку не на что было жить. Моравецкий целый год содержал его, отдавал ему часть своего жалованья.

Збоинский от восторга даже причмокнул.

– И весь год никто об этом не знал, понимаешь? – добавил Антек.

Свенцкий, который все время делал вид, что не слушает, сказал вдруг голосом чревовещателя:

– Баобаб взял с Витека слово, что тот никому об этом не заикнется. И только тетка Лучинского проболталась директору.

Все с удивлением посмотрели на Свенцкого, а он кашлянул и повернулся к ним спиной.

– Никто из вас не знает его так давно, как я, – промолвил через минуту Вейс. Он пощипывал темный пушок над верхней губой, как всегда, когда начинал говорить о себе.

– Я тогда в первый раз после войны пошел в школу. Это был сентябрь сорок пятого года. Мне было десять лет и во время оккупации я стал очень… нервным. В тот первый день, когда окончились уроки, я заперся в уборной и ждал, пока все уйдут. Когда в школе стало тихо, я вышел, но на улице меня опять одолел страх. Я стоял у ворот с ранцем на спине и шагу не смел сделать. Вдруг кто-то спрашивает, почему я не иду домой. Смотрю – стоит предо мной высокий мужчина в очках и смотрит как-то странно. Я хотел убежать, но он загородил дорогу и спросил, как меня зовут. Я отвечаю: «Юзеф Вейс». Он головой кивнул, серьезно так, без усмешки: «Очень приятно. А я Ежи Моравецкий». Подал мне руку, а потом говорит: «Хочешь мороженого? На Торговой есть кафе, я тебе закажу большую порцию и потолкуем». Наша школа была тогда на Зомбковской. Он купил мне две порции сливочного и, когда я с ними управился, спросил, живы ли мои родители. Я рассказал, что мать жива, а отца убили гитлеровцы и последний год мы прятались в тайнике над хлевом. Он снял очки и долго вытирал их платком, потом спрашивает: «А ты еще и теперь боишься?» Я сказал: «Боюсь» – и, кажется, заплакал. «Больше бояться нечего. Даю тебе честное слово, что никто тебя не обидит». Вытер мне нос своим платком и добавил: «Ты мне верь: Гитлера уже черти взяли, а в Польше теперь правят хорошие люди!» И я ему поверил…

А на другой день я узнал, что меня переводят в «А», где он был классным наставником, – тихо закончил Вейс. – И с тех пор я перестал бояться.

Мальчики слушали его с сосредоточенным вниманием. Свенцкий подозрительно шмыгал носом.

– Вот какой человек! – задумчиво сказал Збоинский. – Но почему все-таки он сегодня не хотел говорить с нами по-настоящему? Чердак у него не в порядке, что ли?

– Он чем-то расстроен, – вздохнул Вейс. – Как только он вошел, я сразу почувствовал, что сегодня он сам не свой. Он даже не сказал мне ничего насчет моего реферата.

– В самом деле? – с интересом переспросил Свенцкий. – Ничего не сказал о реферате?

– Ни слова.

– Странно! Ведь он обещал сегодня говорить о нем!

– А никогда еще не бывало, чтобы он не сдержал слова! – Збоинский энергично потряс головой.

– Верно, – подтвердил Кузьнар. – В этом отношении на него можно положиться.

Он встал со скамьи и смотрел на товарищей, морща лоб.

– Все-таки нам нельзя на попятный. – Он пожал плечами. – Одно дело – Моравецкий, другое – Дзялынец. Как думаешь, Стефан?

– Я уже свое сказал, – прогнусавил Свенцкий. – Дзялынцу верить нельзя. Голову даю на отсечение, что он… Ну, да вы сами знаете.

– У нас нет никаких доказательств, – возразил Антек.

Свенцкий рассмеялся.

– Революция – не судебный процесс. Когда его припрут к стенке, он сам себя выдаст.

– Или еще ловчее замаскируется.

– Не надолго, сын мой. Враг должен действовать, и в конце концов его выводят на чистую воду. Мы не можем смолчать еще и потому, что Тыборович, Кнаке и вся их компания будут после этого считать зетемповцев пустомелями и обманщиками.

– Баобаб будет против нас, – заметил Збоинский. – Может, не надо было нам ввязываться? – Он опасливо покосился на Антека, проверяя, не сказал ли глупость.

– Что если бы твой старик так рассуждал, как ты! – Свенцкий даже затрясся, говоря это.

Отец Лешека Збоинского, член фабричного комитета фабрики имени Сверчевского, бывшей Герляха, был старый участник рабочего движения и член КПП[10]10
  Коммунистическая партия Польши – образовалась в декабре 1918 года в результате объединения СДКПиЛ с левыми элементами Польской социалистической партии (ППС-левицей). – Прим. ред.


[Закрыть].

– Значит, будем стоять за наше предложение? – сказал Кузьнар.

Збоинский махнул рукой. Вейс молчал. Свенцкий ядовито усмехался. Со стороны Багатели подходила рота кадетов под командой молоденького поручика в шапке с алым околышем. В последнем ряду маршировали четыре мальца в длинных штанах, с трудом поспевая за остальными.

Школьники встали и смотрели на них с тротуара, обмениваясь авторитетными замечаниями. А кадеты тоже поглядывали на них из-под козырьков.

– Здорόво! – крикнул Збоинский, узнав в предпоследнем ряду своего двоюродного брата, Стася Гурку, сына передовика труда с варшавской электростанции. – Приходи в субботу! У меня два билета в «Палладиум».

Гурка кивнул, продолжая печатать шаг.

– Опять был налет на Пхеньян, – сказал Кузьнар, раскрыв газету, когда они снова уселись. – Бомбы замедленного действия… Сотни жертв – женщины и дети.

– Расплатятся они за все! – проворчал Збоинский.

Заговорили о войне в Корее и о переговорах, застрявших на мертвой точке. Вдруг Свенцкий выпучил глаза и подтолкнул локтем Вейса. Все замолчали, буравя презрительными взглядами Олека Тараса, который шел к ним и уже издали махал рукой.

– Проводил уже Басю, – мрачно бросил Збоинский.

– И, должно быть, думает, что мы ему завидуем, – Свенцкий опять разозлился.

– Свинья! Вечно он подводит нас.

– Давайте сделаем вид, что мы его не замечаем.

– Пусть выступит с самокритикой на собрании ячейки!

– Балалайка!

– Фатишка несчастный!

Тарас, мускулистый голубоглазый блондин, встретил четыре пары холодных и полных презрения глаз, смотревших как бы сквозь него в даль Аллеи.

– Здорово! – воскликнул он, улыбаясь с самым невинным видом. – Ну, как? Проработали Баобаба?

Он присел на край скамейки и, зажав портфель между ног, достал карманный гребешок, чтобы поправить свою и без того безупречную прическу.

– Тебя будем прорабатывать, – сказал с холодной вежливостью Збоинский, отодвигаясь от него.

– За что? – удивился Тарас, широко раскрывая глаза.

– За то, что ты – антиобщественная скотина, – пояснил Свенцкий.

– Разложившийся циник! – добавил Збоинский, недавно прочитавший где-то это выражение.

– Как ты мог смыться, Олек? – сказал Вейс. – Ведь ты же знал, что мы решили сегодня говорить с Моравецким.

– И даже не счел нужным оправдаться, – подытожил Кузьнар.

– Он живет одной любовью, – фыркнул Свенцкий. – «О, помнишь ли ночь в Закопаном?»

– Хелло, бой! – радостно пропищал Збоинский. – Как вам нравится кока-кола?

Тарас с достоинством выслушал все и сказал, наивно моргая ресницами:

– А я думал, что вы хотите в воскресенье идти на матч. Играет команда ЦВСК[11]11
  Центральный варшавский спорт-клуб. – Прим. перев.


[Закрыть] против лодзинской команды «Текстильщик».

Настало гробовое молчание.

– При чем тут матч? – пробормотал через минуту Збоинский, с учтивым безразличием подняв левую бровь.

– Как при чем? – поразился Тарас. – Ведь я же вам говорил, что отец Баси служит в Комитете физкультуры.

– Гм… – буркнул Кузьнар встрепенувшись. – Ну и что?

– Ну, и может доставать бесплатные билеты на матч.

В четырех душах некоторое время происходила отчаянная борьба. Наконец у Свенцкого вырвалось каким-то клокочущим звуком:

– Достал?

Тарас спокойно вынул из кармана пять бумажек и зашуршал ими с миной демона-искусителя.

– Но объяснения на ячейке ты все-таки дашь! – сказал Кузьнар, не сдаваясь, и протянул руку.

Тарас вздохнул и роздал билеты. Через минуту они все, примиренные, взявшись под руки, с увлечением болтая и пугая воробьев, прыгавших среди сухих листьев, уже шли вразвалку к остановке трамвая на Роздроже.