355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Казимеж Брандыс » Граждане » Текст книги (страница 22)
Граждане
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 22:44

Текст книги "Граждане"


Автор книги: Казимеж Брандыс


Жанр:

   

Роман


сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Глава двенадцатая
1

Уже неделю Кузьнар и Тобиш работали в новом бараке, в полукилометре от барака «А», где раньше помещалась дирекция. Этот новый барак стоял на территории Новой Праги IV, то есть на «Кузьнаровых полях» – так окрестили территорию рабочие, и это название укрепилось за ней. На еще недавно пустынной равнине теперь выросли склады под плоскими черными крышами и деревянные навесы, забор протянули значительно дальше, за трамвайное кольцо, отрезав от полей одинокую голубятню, единственный след жизни в этой серой пустыне. В конце февраля на полях появились люди, тянувшие за собой проволоку, и принялись в разных местах вбивать колышки в землю, еще укрытую пластами пожелтевшего снега. К этому же времени сюда начали усиленно свозить строительные материалы и оборудование. С раннего утра громыхали грузовики, телеги, тягачи, распугивая стаи ворон и голубей, и, в страхе хлопая крыльями, птицы улетали за сосновую рощу, в сторону Вавра. Одичавшие, худые коты и бездомные собаки со всей околицы, бродившие здесь раньше в поисках костей, теперь удирали, чуя опасные перемены. Под навесами краснели уже горы кирпича, с площадок огромных прицепов с грохотом сбрасывали доски. Подвозили первую батарею новеньких бетономешалок. Возы, нагруженные гравием, с трудом выбирались из заросших кустарником оврагов. Крики возчиков сливались с конским ржанием и рычанием моторов.

Свершилось: строительство сделало первый решительный шаг в эту сторону. И, как водится, происходило это в бестолковой суматохе и шуме, с множеством затруднений и недоразумений, от которых свирепели люди. На новом заборе, далеко за трамвайным кольцом, уже красовался большой транспарант, возвещавший белыми буквами на красном фоне установленные сроки начала и окончания стройки Новая Прага IV. Читать это мало кому доводилось – разве только соснам на краю рощи, к которой он был повернут: люди проходили здесь очень редко. Однако транспарант – как и горячее воззвание и гордые лозунги – делал свое дело: он был и торжественным свидетельством, и глашатаем той невидимой силы, что породила всю эту суматоху, беготню, грохот и крики. Когда шум на время утихал, слышен был его шелест. Он вздувался и морщился под влажным ветром, который налетал с окружающих Варшаву равнин, скрытых в тумане.

Для Михала Кузьнара наступили горячие дни. Передав инженерам Гнацкому и Шелингу руководство последней не законченной еще работой на Новой Праге III (в только что достроенные, еще не оштукатуренные корпуса уже вселялись первые семьи из развалин на Повонзках), он перебрался в наспех сколоченный барак, из окон которого открывался вид на просторы «Кузьнаровых полей» (он и сам уже незаметно привык к этому новому названию). На них сосредоточил он все свои надежды, всю силу воли и воображения. Кузьнара никак нельзя было назвать мечтателем, однако он, глядя на пустые, голые поля, замусоренные и убогие, уже видел здесь между шпалерами кленов и лип ряды белых домов с легкими и стройными колоннами подъездов и пестреющие всеми красками сады. Да, вот какую картину видел Кузьнар и уже ничего другого не мог себе представить. Хотя трезвый рассудок нередко напоминал ему о той пропасти трудной работы, какая лежит между настоящим и его видениями, все же, когда взгляд его падал на жалкую сосновую рощицу, торчавшую на горизонте, воображение рисовало ему на этом месте сверкающую на солнце круглую центральную площадь будущего поселка с белым высотным домом среди цветников и зеленых газонов.

В эти дни он был как-то по-новому суров и важен: реже смеялся и балагурил, все больше молчал, уйдя в свои мысли. На стройке скоро заметили перемену в нем.

– Что это он ходит с постной миной, как ксендз? – говорил доморощенный философ Озимек. – Не к добру это, я вам говорю!.. У меня глаз наметанный… В Лионе перед прошлой войной…

К рабочим Кузьнар был в этот период очень внимателен, часто вызывал к себе то одного, то другого, долго и заботливо расспрашивал, не нуждается ли в чем, и даже советы давал, вникая в их личные дела. Но за этой спокойной добротой и серьезностью люди угадывали таившуюся в глубине лихорадку, и сам Кузьнар ощущал ее в себе. Следя, чтобы завоз материалов шел по плану, вырывая из горла у многочисленных трестов и главных управлений все новые и новые грузы цемента, леса, кирпича, новые машины, инвентарь и транспортные средства, он думал только об одном. Его неотвязно преследовала картина того весеннего дня, когда ковш экскаватора поднимет первый пласт земли с «Кузьнаровых полей».

Правда, до весны было еще далеко, стояла зима, – если можно назвать зимой дни, загрязненные серой слякотью и липким снегом из низко нависших мутных туч, – но в душе Михала Кузьнара уже трепетали первые легкие шелесты весны, теплое дыхание мартовского неба. Он ходил по территории стройки в накинутом на плечи пальто, сдвинув шапку так далеко назад, что она еле держалась на голове, и чаще прежнего поздними вечерами бродил один между бараками и складами. Отпустив Курнатко, он проводил долгие часы один на погруженной во мрак стройке. А утром появлялся здесь еще более спокойный, ласковый, на удивление терпеливый и внимательный к людям. И даже частые аварии подъемных кранов на Новой Праге III – вечная беда, огорчавшая всех, – не могли вывести Кузьнара из равновесия. Эти краны (их называли «зетами», так как название выпускавшего их завода по-польски начиналось с буквы «зет») беспрестанно выходили из строя оттого, что их подшипники распаивались. Но то ли Новая Прага III уже меньше интересовала Кузьнара, всецело поглощенного своими новыми мечтами, то ли нрав его изменился, – во всяком случае, в этот период никто не видел его в гневе. Но его сосредоточенность, мягкость и ясное спокойствие никого не обманывали – люди чуяли, что под всем этим кроется твердость кованого железа. Один только человек способен был его разозлить и вывести из себя. И был это не Шелинг, чью болтовню Кузьнар давно перестал принимать всерьез, а секретарь партийной организации Тобиш.

Почти по всем вопросам – от самых мелких до самых важных – директор и секретарь принципиально расходились во мнениях. С глазу на глаз Тобиш упрекал Кузьнара в «авантюристической неорганизованности», а Кузьнар Тобиша – в сектантстве и ханжестве. На заседаниях партийного комитета, когда Тобиш брал слово, Кузьнар становился глух, как пень. Зато Тобиш во время выступлений Кузьнара следил за ним с карандашом в руке и был все время начеку, готовясь защищать свои позиции. А так как оба они были люди упрямые, непокладистые, то заседания затягивались нередко до поздней ночи.

О чем, собственно, они спорили? Что разделяло этих двух людей? Кузьнар часто ломал себе голову над вопросом, почему ему так трудно ладить с секретарем. – Мы с вами из разного теста, – сказал он как-то раз Тобишу, когда они шли домой после очередной стычки.

– При чем тут тесто? – рассердился секретарь. – Просто вы неверно понимаете задачи партийной организации.

– А вы… – окрысился было на него Кузьнар, но не договорил: ведь так можно было препираться до утра.

– Вы – плотник, – проворчал он потом. – А я – каменщик. И между нами столько же общего, сколько между деревом и кирпичом.

Его раздражала осторожность секретаря, который каждое решение сперва настойчиво обмозговывал, разбирал до мелочей и строго соблюдал все инструкции районного комитета. Обложив себя ими, он каждую минуту заглядывал в эти бумаги с методичностью близорукого человека.

– Ох, замучает он нас насмерть! – фыркал Кузьнар перед каждым партийным собранием, которое созывал Тобиш для обсуждения международного положения или последних правительственных постановлений.

– Да ведь люди читают газеты, – толковал он секретарю. – Для чего еще долбить им то, что вчера писала «Трибуна»?

– Ты недооцениваешь роли политической пропаганды, – возражал Тобиш. – Тебе хотелось бы все предоставить стихии. И, наконец, такова инструкция!

С некоторых пор они незаметно для себя перешли на «ты» – не столько из дружеских чувств, сколько для удобства.

«Нудный ты человек!» – мысленно бранился Кузьнар, слушая тонкий скрипучий голос Тобиша, читавшего доклад в клубе. Прения по докладу шли вяло. «Тяни людей за уши, тяни», – втихомолку подсмеивался Кузьнар, когда наступали тягостные паузы. И затем – наполовину из жалости, наполовину по обязанности – сам брал слово. Говорил он по-своему, просто и убедительно и быстро переходил к практическим задачам стройки. И тут только в голосе его начинало гудеть что-то, как раздуваемый ветром сильный огонь. Он сразу захватывал весь зал. Слушатели переставали кашлять, утихал скрип скамеек. А после Кузьнара обычно на трибуну вскакивал Вельборек, потом медленно поднимался Мись или Побежий. Иногда выступал и кто-нибудь из инженеров, а под конец в зале раздавался хриплый бас Звежинского. Кузьнар насмешливо косился на Тобиша: «Вот она, твоя дискуссия! Теперь видишь, кто ее поддержал? Хорош бы ты был, кабы не я! Утонул бы в своих бумажонках».

В начале марта в газетах появились заметки о будущем большом поселке под Варшавой, Новой Праге IV. Подчеркивалось его важное значение для нового социалистического облика столицы и размах творческой фантазии архитекторов, работающих над проектами. «Жице Варшавы» поместила фотоснимки некоторых макетов. А кто-то из молодых репортеров даже так увлекся, что сравнил будущий поселок с мечтой Северина Барыки[27]27
  Герой романа С. Жеромского «Канун весны». – Прим. перев.


[Закрыть]
и свою заметку озаглавил весьма эффектно; «Весна, о которой мечтал Жеромский, наступила под Вавром».

Несколько дней в Варшаве много толковали о Новой Праге IV. В трамваях, столовых и конторах с интересом читали заметки о ней, название нового поселка уже входило в обиход. Ораторы, говоря о строительстве, все смешали: и трассу Восток – Запад, и МДМ, и Новую Прагу, не различая уже настоящего от будущего, того, что сделано, от того, что предстоит сделать, – как это вошло в привычку у граждан новой Варшавы.

На Кузьнара заметки в газетах произвели сильное впечатление. В одной из них он прочитал свою фамилию, напечатанную жирным шрифтом, и в первую минуту кровь прилила к сердцу, ему даже жарко стало. Затем его охватила лихорадочная тревога. Да они с ума сошли! Пишут так, как будто все уже готово – приходи и любуйся! Еще кто-нибудь подумает, что это он, Кузьнар, делает себе рекламу и добивается второго ордена! Того и гляди после такой рекламы свалится ему на голову школьная экскурсия с Жолибожа и пожелает осмотреть Дом молодежи на площади и стадионы… А что они увидят?

Кузьнар с газетой в руках подошел к окну и посмотрел на «свои» поля: голый пустырь, на котором кое-где торчат какие-то колья… Вокруг навесов копошатся кучки рабочих… Почти опрокинувшись набок, грузовик с флажком силится задним ходом выбраться из вырытой колесами глубокой рытвины…

Кузьнар с тяжелым чувством смотрел на эту картину, так непохожую на красочные описания репортеров, только что прочитанные им в газете. Он еще держал эту газету в руках, и ему вдруг пришло в голову, что каждую минуту ее может прочесть и Тобиш. Кто знает, – может быть, уже и прочитал и сейчас прибежит сюда выматывать из него душу нытьем и нудными поучениями. И – что греха таить – на этот раз Тобиш будет прав!..

Однако, к изумлению Кузьнара, Тобиш отнесся к заметкам в газетах совершенно спокойно.

– Читал? – спросил он как бы вскользь, входя в директорскую клетушку с номером «Жиця» в руках.

Кузьнар утвердительно кивнул и, спрятав за спиной свою газету, ожидал атаки, но секретарь молчал задумавшись.

– Басни! – буркнул Кузьнар с виноватой усмешкой. – Чего только не нагородили, просто стыд и срам!

И поразился, услышав ответ секретаря:

– Вовсе не басни, – сказал Тобиш, шагая по комнате. – Мы с тобой упустили важное средство пропаганды. Людям надо указывать новые масштабы радости…

– Ага! – Кузьнар неуверенно кашлянул. – Радости…

«Что он, за дурака меня считает?» – подумал он в то же время. И, подозревая тут какой-то подвох, бросил недоверчивый взгляд на вытертый воротник секретаря, стоявшего к нему спиной.

– Я уже тебе говорил, – начал Тобиш, глядя в запотевшее окно. – Одной только работой людей не воспитаешь. Надо, чтобы строитель в одном кирпиче уже видел будущий мир социализма. Конкретно представлял, понимаешь, а не только теоретически. Вот он, скажем, забетонировал фундамент под новое здание – и надо, чтобы он уже видел перед собой это здание так, как я вижу сейчас тебя. И чтобы счастлив был, что это он его строит. Чтоб глаза закрыл – и видел… ну, например, ребят видел, которые будут в этом доме учиться, петь, щебетать… Книжки, доски, коридоры и все такое. Или, скажем, ванны… Да, да, пусть он во всех подробностях представляет их себе! Одним словом, надо, чтобы строитель видел душу будущего здания. Конечно, нашу, социалистическую душу. Над этими полями, – тихо продолжал Тобиш, протирая рукавом стекло, – мы должны создать как бы… видения, понимаешь? Выстроить будущие дома в воображении рабочих раньше, чем здесь станет первая настоящая стена. И вот эту-то работу начали за нас газеты: журналисты первые заложили основу для этих, как ты выразился, «басен». А ты удивляешься! Чему? Это же не новость. Когда несколько лет тому назад на наших металлургических заводах еще только лили сталь для пролетов нового моста, рабочим уже показывали в кино этот мост готовым. И будущую трассу Восток – Запад показывали. Даже трамвай шел по ней. Конкретно все и подробно, понимаешь?

– Постой-ка! – взволнованно пропыхтел Кузьнар. – Чего ты так спешишь? Дай подумать.

– Ну, думай, – усмехнулся Тобиш. Затем, качая головой, добавил, что некоторые у них на стройке даже газет не читают. Мало таких, которые в мыслях своих высовывают нос за пределы завтрашнего дня. Притом и учеба и партийная работа до сих пор хромают.

– А ты вместо того, чтобы помогать… – Тобиш, не договорив, махнул рукой. Вероятно, он намекал на то, что Кузьнар упорно не посещает семинары.

– Постой, постой, секретарь! – повторил Кузьнар, хватаясь за телефонную трубку.

Тобиш уже взялся за ручку двери.

– Только ты смотри, не преврати стройку в кино! – бросил он ворчливо. – Знаю я тебя! Ведь ты из такого теста…

Последних слов Кузьнар, к счастью, уже недослышал, так как в эту минуту откликнулась телефонистка «Горпроекта столицы».

2

«Собрание с показом диапозитивов» состоялось вскоре после того, как на Новой Праге IV начали рыть первый котлован. Уже несколько дней синий экскаватор с длинной журавлиной шеей наполнял сырой воздух вибрирующим двухтактным ревом, и в сравнении с ним воркотня тяжелых «зисов», вывозивших землю, которая сыпалась из его железной пасти, казалась жужжанием мухи.

В окнах директорского барака дребезжали стекла, так как экскаватор работал в ста метрах от него, и лязг проникал сквозь щели в кое-как сбитых стенах. Кузьнар беспрестанно ходил от телефона к окну и с волнением наблюдал, как обнажается белесое нутро земли. Груды свежей глины все тяжелее шлепались на платформы грузовиков. Опытное ухо Кузьнара словно улавливало шум быстрых и пенящихся грунтовых вод. Он дышал на стекло, стараясь разглядеть, как справляется бригада землекопов, которая, по его распоряжению, работала вручную одновременно с машиной. И всякий раз ему бросался в глаза великан Челис – он мерно сгибался и разгибался, поднимая на лопате большущие глыбы земли, а затем с маху описывал лопатой в воздухе дугу, как будто наносил удар дубиной. – Ого! – восхищенно бормотал тогда Кузьнар и вспоминал – в который уже раз, – что Илжек просил поместить Челиса в общежитии для рабочих, так как он до сих пор скитается по углам. Давно следовало снять с работы злостного прогульщика Выжика, который спаивал зетемповцев. И Кузьнар мысленно давал себе слово перевести Челиса в общежитие на место Выжика. Этот великан, правда, пороху не выдумает, но работает за пятерых.

Когда котлован номер 1 (из него скоро должно было вырасти здание больницы) был уже такой глубины, что из окон директорского барака Кузьнар мог видеть только верхнюю часть экскаватора, в один прекрасный день на стройку въехал полугрузовик «фиат» и из него вылезли три человека. А через несколько минут перед клубом остановилась и зеленоватая «шкода», в которой сидели двое мужчин с желтыми портфелями. Все пятеро приезжих посовещались между собой, после чего объявили хором, что желают говорить только с товарищем Кузьнаром. Затем двое, что помоложе, побежали к «фиату» и стали извлекать из него какие-то аппараты, ящики, провода. Все это они перенесли в клуб, пока товарищи с портфелями курили и осматривались вокруг. Пятый, в меховой куртке, надетой на комбинезон, расхаживал около автомобилей, не обращая внимания на чавкающую под ногами густую грязь. На вопрос любопытного Курнатко, подошедшего к нему прикурить, этот человек лаконично ответил: – Будет показ. – Тут подле них как из-под земли вырос какой-то запыхавшийся юноша в плаще, объявил, что он репортер, и, осведомившись, будет ли показ, достал из кармана свое удостоверение, которое, неизвестно зачем, ткнул Курнатко под нос.

Произошло все это вскоре после обеденного перерыва. Весть о приезжих быстро облетела участки и корпуса, обрастая по дороге, как снежный ком, всякими домыслами и противоречивыми комментариями. На старой стройке утверждали, что приехали кинохроникеры. В бригаде штукатуров общее мнение склонялось к тому, что это не кинохроникеры, а люди с радио. Работавшие на первом котловане Новой Праги IV узнали от водителей грузовиков, что в клуб якобы приехал музыкальный театр и актеры будут ставить спектакль. Только в два часа репродукторы оповестили всех, что по инициативе «Горпроекта столицы» и дирекции стройки в половине пятого состоится культурно-производственное совещание с демонстрацией диапозитивов.

Уже в три четверти четвертого зал клуба был так переполнен, что те, кто пришел позднее, не нашли свободных мест и теснились у стен. Некоторые примостились тут на корточках, другие сели прямо на пол. На подоконниках разместились лифтерши, уборщицы, молодые сотрудницы конторы. В глубине, за последними рядами, два техника возились у аппарата, направляя его на небольшой белый экран, натянутый над столом президиума. Двое других суетились на эстраде, шурша бумагой, расставляя какие-то картонные коробки. У самого стола торчал уже стояк с укрепленной на нем доской.

Вошел Кузьнар, прокладывая дорогу двум архитекторам с желтыми портфелями. Окинув быстрым взглядом зал, он сразу уловил атмосферу сосредоточенного ожидания, и это его ободрило и развеселило.

– Ну, кто будет открывать собрание? – шепнул он Тобишу, вынырнувшему откуда-то в эту минуту. И, не дожидаясь ответа, оперся руками о стол президиума, наклонился к первым рядам и откашлялся, прежде чем начать вступительное слово.

– Товарищи, – сказал он громко. – Наше сегодняшнее совещание будет посвящено будущему.

Журналист в первом ряду, затиснутый между Шелингом и Гнацким, кивнул головой и что-то записал в блокнот. А Шелинг демонстративно зевнул и вытянул вперед ноги в юфтевых сапогах.

Кузьнар бросал в зал короткие, быстрые фразы. Ощупывая взглядом знакомые лица передовиков, рассеянные в толпе, он после каждых двух-трех фраз делал паузу, чтобы перевести дух, – в висках кровь стучала слишком часто и громко, и он боялся, как бы у него на полуслове не оборвался голос. Он говорил о Варшаве, которая встает из развалин благодаря общим усилиям трудящихся, о людях, чьи взоры устремлены на будущие жилищные массивы, улицы, кварталы, где они начнут новую, социалистическую жизнь в своей свободной стране, в столице Народной Польши.

– На вас, – продолжал он, глядя сквозь клубы табачного дыма на Мися, сидевшего между Побежим и Илжеком в ряду, где мелькали только комбинезоны, ватники и куртки каменщиков, – на вас обращен взор народа! Вы смотрите на заводы и шахты, а люди шахт и заводов глаз не сводят с вас: как, мол, они там справляются? Не сорвут ли план? Не обманут ли наших надежд? Вот так оно и выходит, что сейчас польские рабочие из разных мест смотрят друг на друга. Я – на тебя, ты – на меня, а оба мы с тобой – на него. Маркевка подает сигнал: «Ребята, я столько-то и столько выполнил!» А кому он сигнал подает? Мисю! Ну, а Мись отвечает с лесов еще более высокой нормой, и эту новость назавтра уже читает в «Трибуне» лодзинский текстильщик или, скажем, литейщик на «Пафаваге»[28]28
  Сокращенное название большого вагоностроительного завода во Вроцлаве. – Прим. перев.


[Закрыть]
. Так сегодня подгоняют и проверяют друг друга наши рабочие, передовой отряд польского народа!

Приведенные примеры, а особенно фамилия Мися, весьма популярного на стройке, произвели на публику большое впечатление. Множество голов в разных концах зала повернулось в его сторону, а Мись побагровел и, уткнувшись глазами в шапку на коленях Илжека, быстро двигал бровями. Между тем Кузьнар, подождав, пока утихнут перешептывания и скрип скамей, нажал на главную педаль: начал объяснять слушателям, что надо знать рабочему классу для того, чтобы хорошо строить. А знать ему следовало, как утверждал Кузьнар, прежде всего три вещи: что, для кого и зачем он строит. Потом, обратившись к примерам из прошлого, Кузьнар в торжественной тишине объявил, что во всей мировой истории лучше всего это знали двое: Ленин и Сталин. И потому они стали величайшими вождями рабочего класса и хозяевами страны социализма.

Клуб затрясся от бури аплодисментов. Когда они затихли, Кузьнар пояснил, как расшифровывать социалистическое понятие «хозяева страны» и кто ими является. – Хозяином страны, – сказал он, – может и должен быть каждый из здесь присутствующих. И каждый обязан знать, что, для кого и зачем он строит.

– Вот для этого мы и созвали вас сегодня, – торопливо закончил он, посмотрев на часы. – Архитекторы покажут вам, как прекрасны будут плоды вашего труда, а потом перейдем к обсуждению и вопросам.

Кузьнару казалось, что конец его речи несколько скомкан, но он не хотел утомлять людей, тем более, что общий интерес был сосредоточен на приезжих. Все ждали, что будет дальше, и когда за столом появился молодой архитектор с указкой в руке, кашель и шопот в зале затихли, а Кузьнар и Тобиш поспешно заняли свои места в первом ряду зрителей.

С этой минуты для Кузьнара клуб преобразился в волшебное царство. На длинном столе вырос вдруг белый городок с домиками, окруженными садами, с лентами улиц, по которым как будто двигались игрушечные модели автомобилей не больше спичечной коробки и фигурки прохожих величиной с мизинец. Над жадно слушавшей толпой звучала энергичная, толковая речь архитектора – он объяснял назначение отдельных зданий, называл кубатуру, и число будущих жильцов, и сорта камня, которым будут облицованы фасады. Через каждые несколько минут он стучал палочкой – и тогда свет в зале угасал, а на экране появлялась картина: красивый стадион, окруженный амфитеатром скамей для зрителей, затем – центральная площадь в веселом и вместе величавом ритме колоннад, за которыми мелькало небо, едва уловимые очертания каких-то дальних предметов, облака и верхушки тополей. Раньше чем Кузьнар успевал досыта наглядеться и во всем разобраться, уже на экране появлялась новая картина, такая чудесная, что дух захватывало от восторга! Убегающая к горизонту лента шоссе, обрамленная зелеными скверами и деревьями. А вот и больница! При виде дома, приютившегося по соседству с главным зданием, Кузьнар толкнул локтем Тобиша: – Узнаешь? – Узнаю, – шепнул Тобиш.

Оба вытянули шеи, чтобы лучше увидеть на экране двухэтажное здание больницы, потрясенные мыслью, что в нескольких стах метрах от клуба, где они сидят, уже зияет котлован, изо дня в день углубляемый экскаватором для того, чтобы вот это здание, которое красуется на экране, стало действительностью.

Потом опять вспыхнул свет, архитектор сделал знак своему помощнику – и стол президиума превратился в новый квартал будущего поселка. Одновременно с этим на деревянной доске, укрепленной на стояке, младший архитектор растянул планшет. Люди безмолвно переводили глаза с доски на стол и обратно.

– Кажись, забрало их за живое, а? – шепнул Кузьнар на ухо Тобишу, немного встревоженный мертвой тишиной в зале. Тобиш ничего не отвечал, но Кузьнар с удовлетворением заметил, что на его худых, впалых щеках горят красные пятна. «Тебя-то, во всяком случае, проняло!» – подумал он улыбаясь.

Архитектор в последний раз дал сигнал своей палочкой и сел за стол. Зажгли свет. Все словно замерло в зале, никто не просил слова, слышно было только шумное сопение Звежинского, который сидел рядом с Озимеком в третьем ряду и, наклонясь вперед, все еще не сводил глаз с экрана.

Потянулись долгие, тягостные минуты. Люди не смотрели друг на друга, словно сконфуженные этой мертвой тишиной. Иные укрывались за спинами соседей от Кузьнара, который снова взял на себя роль председателя. А он, обегая глазами битком набитый безмолвный зал, спрашивал каждую минуту:

– Ну, кто хочет выступить, товарищи? Кому слово?

Он отыскал в толпе худощавое лицо Побежего и незаметно кивнул ему, но Побежего в тот же миг заслонили другие лица. Архитектор, сидевший по левую руку Кузьнара, беспокойно ерзал на стуле и украдкой поглядывал на часы. Кузьнар подождал еще, хотя и заметил его нетерпение.

– Прошу ораторов записываться, – повторил он в четвертый раз. Голос его звучал уже хрипловато.

– Я с удовольствием отвечу на все вопросы, – любезно добавил архитектор.

Но ни одна рука не поднялась. Тут и там слышалось только шушуканье и как будто даже вздохи. По углам совещались.

– Товарищи! – Кузьнар стукнул кулаком по столу. – Что же это такое? Неужели ни у кого нет вопросов?

В глубине зала отозвался чей-то робкий голос:

– Э… А о чем тут спрашивать?

И снова молчание.

Кузьнар поднялся. Он понимал, что необходимо выступить. Но когда увидел сотни глаз, напряженно смотревших на его губы, все слова вылетели у него из головы. Он стоял и с чувством горького разочарования искал глазами испытанных ораторов, которые обычно выручали в трудную минуту: сами вставали и просили слова. Однако их не было видно, они затерялись в толпе. У Кузьнара на верхней губе выступили капельки пота. Он выждал еще минуту и, наконец, крикнул:

– Слово имеет товарищ Звежинский!

По рядам пронесся дружный вздох облегчения. Его сменил возбужденный говор, но скоро затих и он. Звежинский не спеша выбрался из толпы и как-то бочком шагал к трибуне. Тем временем севшему на место Кузьнару передали записку из зала. «Спокойнее! – прочел он торопливо нацарапанные строчки. – Дай людям подумать, не дергай их. Тобиш».

«А ты бы влез сюда, на эстраду, да и показал, какой ты умный», – мысленно обрушился на него Кузьнар.

Неожиданно он услышал голос Звежинского:

– И в заключение, товарищи, я скажу одно: дело наше – большое дело… И много оно у нас еще сил отнимет.

Все это обескуражило Кузьнара. Он понял, что в чем-то просчитался, и чувство горечи было тем сильнее, что винить было некого, кроме себя самого. Не сумел он раздуть в людях пламя – и вот в них еле-еле теплится огонек, ленивый и слабый, а тут нужен пожар! Если бы они знали, сколько страсти и труда вложил он в организацию этого собрания! Сколько пришлось просить, убеждать, драть глотку для того, чтобы все было подготовлено. Он надеялся расшевелить людей, встряхнуть, очаровать сказочными картинами будущего, которое станет делом их рук… Показать им их силу – ведь они сами ее не знают, не понимают, какая власть в их руках…

И вот он сидел, убитый их молчанием, не смея поднять глаз, чтобы не встретить взгляд Тобиша.

Выступал Побежий, после него – инженер Гнацкий. Все шло своим чередом, вяло и с перебоями. Сыпались с трибуны привычные слова, которые можно было заранее предвидеть, и никто не встал, не крикнул:

«Люди! Люди! Скажите же, наконец, от души, чтό вы чувствуете?»

Хуже того: когда после речи Гнацкого опять залегла неприятная тишина, вдруг из-за чьих-то плеч раздался голос Озимека. Сперва слов нельзя было разобрать, но через секунду он громче повторил свой вопрос. Кузьнар даже сжался весь от гнева. – Это старик-каменщик, – сказал он, пытаясь отвлечь архитектора. – Несознательный…

Но архитектор слушал Озимека с любопытством, повернув в его сторону голову, чтобы не пропустить ни слова.

– Я насчет жилья, товарищи, – проскрипел Озимек. – То, что я тут видел, – это нам всем по душе, что и говорить… Но я живу в одной комнате на Сельцах. Черская улица… Вот я и хочу спросить: будет мне там, – он указал на экран, – квартира?

– Что? – пробормотал Кузьнар. – Что это вы, Озимек! Не к месту сейчас такие разговоры…

– Аккурат к месту, – возразил Озимек и устремил свой единственный зрячий глаз на Кузьнара. – Вы же сами сказали, товарищ, что мы для себя строим…

В зале грянул смех, и Озимека потянули за пиджак, чтобы заставить его сесть на место. Видно было, как он трясет шапкой, огрызаясь на все стороны, но его быстро уняли, так как на трибуну взошел Тобиш.

Секретарь заговорил тихо, с расстановкой, и после первых же его фраз Кузьнар навострил уши. Тобиш вернулся к его вступительному слову и сказал, что цель сегодняшнего совещания – только показать коллективу строителей все величие и красоту их труда, чтобы все поняли, что из этого труда выйдет и чему он должен служить.

– И на сегодня этого достаточно, товарищи, – медленно продолжал Тобиш. – Ничего больше мы от вас не требуем. Мы считали своим долгом ознакомить вас с будущим нашей стройки, так как при социализме рабочий, как говорил здесь товарищ Кузьнар, обязан знать, что он строит… А кто будет жить в этих домах? Озимек, или Мись, или Звежинский? Этого вам не скажу. Одно только могу сказать: в них будут жить польские рабочие. Не фабриканты, не капиталисты, не всякая буржуазная сволочь, а металлурги, или электрики, или строители, такие, как вы. И это вы запомните, товарищи! Вы – рабочий класс и строите для себя. Для себя, товарищ Озимек! Вместо того чтобы брюзжать, – обратился Тобиш уже прямо к старому каменщику, – вы мозгами пошевелите и подумайте: в чужих краях, на Западе, вот хотя бы в этом городе Лионе, о котором вы постоянно твердите, – для кого вы строили? Для рабочих?

Озимек вел себя, как кирпич в стене: сидел неподвижно и молчал.

– Нет, не для рабочих! – секретарь повысил голос. – Для капиталистов вы строили! А теперь строите для своих детей! Подождите год-другой: они сами, когда подрастут, вам это растолкуют.

– У него внук зетемповец! – крикнул кто-то из дальнего угла.

Тобиш улыбнулся и кивнул головой. Потом, отбросив со лба прямые пряди волос, громко спросил:

– Кому еще что-нибудь не ясно?

Он постоял на трибуне, обводя взглядом зал, потом вернулся на свое место. Его, казалось, ничуть не беспокоило то, что никто не задает вопросов. Кузьнар проводил его удивленным взглядом: «Ишь, как показал себя!» – подумал он со смешанным чувством уважения и досады. Потом встал, чтобы поблагодарить гостей и закрыть собрание.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю