355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Казимеж Брандыс » Граждане » Текст книги (страница 19)
Граждане
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 22:44

Текст книги "Граждане"


Автор книги: Казимеж Брандыс


Жанр:

   

Роман


сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Глава одиннадцатая
1

На другой день Агнешка пришла к Кузьнарам, как обещала, около семи. Они сидели втроем в комнате у Бронки, которая только что вернулась с дневных лекций и рассказывала о случае нервной слепоты у маленькой девочки. – Она еще помнит цвета, – с грустью говорила Бронка, – но некоторых зрительных впечатлений уже не может описать.

Девушки беседовали между собой и о том, что их сейчас заботило, и о своих планах на будущее. Агнешка перелистала лежавшие на диване конспекты Бронки и вздохнула при мысли о своей аспирантуре: в школе у нее работы все больше, и в будущем году нелегко будет урвать время для научных занятий. Антек и Бронка стали ее утешать, говоря, что это всегда так кажется вначале, но все зависит от силы воли и внутренней решимости. Агнешка со смехом сказала: – Ну, как-нибудь да утрясется! – Но все-таки обычная веселость не вернулась к ней. Задумавшись, она рассеянно пила чай, который Бронка подала в свою комнату. Отца не стали дожидаться, так как шофер Курнатко привез весть, что «у товарища директора важное совещание и он вернется очень поздно». Около девяти Агнешка поправила растрепавшиеся волосы и стала прощаться, несмотря на протесты Бронки.

– Всегда ты куда-то спешишь как на пожар! – выговаривала ей Бронка. – Я уже начинаю забывать, какое у тебя лицо!

– Как у всех старых учительниц, – грустно усмехнулась Агнешка. Но Бронка сердито тряхнула челкой.

– Отлично знаешь, что ты хорошенькая и в одиннадцатом классе половина учеников смертельно влюблены в тебя. Постой, я тебя сейчас попудрю, так ты станешь совсем красавицей!

Антек смеялся, глядя, как Бронка ластится к Агнешке. Она достала из сумки пудреницу и подошла к подруге.

– Ой, не надо! – шепнула вдруг Агнешка и, покраснев, отвернулась. Антек и Бронка смотрели на нее с недоумением. – Я тебя чем-нибудь огорчила? – робко спросила Бронка. Агнешка обняла ее и стала уверять, что ничуть, что это Бронке померещилось. Она просто устала, а дома ее ждет куча работы, да еще голову надо вымыть, вот уже целую неделю она это откладывает.

– Через несколько дней я опять приду и посижу у вас подольше, – обещала она.

Агнешку действительно ждала дома груда непроверенных тетрадок. Потом нужно было еще позаняться с дочкой соседей Синевичей, которой она помогала готовить уроки. Только к полуночи все было проделано и можно было бы вымыть голову. Но Агнешка была уже сильно утомлена, болели глаза, и она подумала, не отложить ли это еще на два дня, до субботнего вечера? В нерешимости стояла она перед зеркалом, размышляя о том, что волосы у нее растут слишком буйно: они такие густые, что чуть не каждый месяц ломается гребень. Она отбросила их со лба, внимательно вглядываясь в зеркало. Неужели она вправду еще хороша собой?

Такие мысли не часто занимали Агнешку, но в последнее время ей казалось, что она подурнела и похудела. Быть может, потому, что работы все прибавлялось, а тут еще собрание за собранием, и беготня по городу, и толчея в трамваях. Все это вместе оставляло очень мало времени для того, чтобы заняться собой. Видно, уже и Бронка заметила, как она опустилась: недаром же она сегодня хотела ее напудрить.

Агнешка снова погляделась в зеркало. Увидела свои руки, поднятые к волосам, и тут только спохватилась, что уже несколько минут стоит полураздетая. Блузка, небрежно брошенная, лежала на кресле. Неизвестно почему Агнешке вспомнилось лицо Павла. И стало ясно – сегодня вечером у Кузьнаров ей было так грустно оттого, что не пришел Павел.

Агнешка нахмурилась. Неужели это правда? Ее охватило беспокойство, сердце забилось чаще. Она закрыла руками голые плечи. Хотелось найти другое объяснение, но это было не так-то легко. С некоторых пор лицо Павла, его темные живые глаза под насупленными бровями настойчиво вторгались в мысли Агнешки.

Это пришло неведомо как и когда. Она не могла бы указать дня, когда впервые подумала о Павле в его отсутствие. Правда, они уже много недель встречались довольно часто. Два-три раза ходили вместе в кино и в театр, совершали долгие прогулки по городу, и несколько раз Павел заходил к Агнешке домой. Но разговаривали они обычно на общие темы, им и в голову никогда не приходило касаться своих отношений и выяснять, чего они ждут друг от друга. Разговор шел о мелких повседневных делах или о важных политических событиях, о Варшаве, о ее новых кварталах, о Кузьнарах, о прочитанных книгах. Агнешке было хорошо с Павлом, ей нравилась горячность, звучавшая всегда в его голосе, веселый, резковатый смех, его серьезность и наивность. Она с удовольствием слушала его, когда он говорил о своих планах или излагал ей свои твердо установившиеся взгляды.

Агнешке давно уже не верилось, что она когда-нибудь влюбится. У нее и в самом деле не хватало на это времени. После двух мимолетных увлечений в студенческие годы она пришла к заключению, что неспособна полюбить по-настоящему, великой любовью, или, во всяком случае, ей это будет нелегко. Это ее огорчало, но не так уж сильно, и она не искала встреч с мужчинами. Она откладывала это на какое-то неопределенное время, когда у нее будет меньше дела и больше досуга, чтобы хорошенько подумать и разобраться в себе. А этот день все не приходил, маячил еще где-то далеко, в тумане. Зато приходил все чаще Павел Чиж.

Однажды он явился в новом костюме из дешевого сукна. Галстук он в этот день надел красный, с каким-то странным коричневым узором. К тому же костюм сидел на нем нескладно: пиджак был тесноват, а брюки – слишком широки. Павел выбирал его, вероятно, сам в магазине готового платья. Он держал себя сегодня как-то натянуто, каждую минуту поправлял слишком жесткий галстук и делал только самые необходимые движения. «Ишь как вырядился!» – подумала Агнешка. Но тут же ей стало жаль Павла, истратившего такие деньги на костюм плохого покроя. И зачем он не посоветовался с нею? «О господи! – вздыхала про себя Агнешка. – Ведь если бы я пошла с ним в магазин, я выбрала бы что-нибудь получше». Вечером они смотрели в театре пьесу Шоу «Профессия миссис Уоррен», а потом Агнешке ночью приснился Павел в куцем, тесном костюме. Он стоял на коленях перед той актрисой, которая играла Вивиан. Агнешка проснулась с какой-то тяжестью на душе.

Чего он хочет и зачем встречается с нею? Вправду ли ему так дороги и нужны их встречи? Агнешка вовсе не была в этом уверена. Случалось, что Павел приходил мрачный и почти не обращал на нее внимания. В такие вечера он шагал из угла в угол, весь поглощенный каким-нибудь вопросом, на который натолкнулся в своей работе журналиста, проходившей в разъездах, срочных командировках в район, где он пропадал без вести по многу дней и откуда столь же внезапно возвращался. Когда Павла что-нибудь волновало, он только об этом способен был думать и говорить. Сегодня это было обнаруженное на химическом заводе вредительство, завтра – плохая работа партийных организаций на текстильных фабриках, и так далее. Занятый своими мыслями, Павел не замечал тогда Агнешки, не видел таксы Мака, которая ходила за ним по пятам. Он попросту забывал об их существовании и, засунув руки в карманы, шагал по комнате Агнешки, размышляя вслух, следует ли написать об этих фактах и как написать. В последний раз он пришел мрачнее тучи и на вопрос Агнешки, что случилось, ответил замогильным голосом, что птица требует корма. В чем же было дело? Центральные государственные склады не приняли в назначенный срок тысячи кур, гусей и уток, скопившихся на скупочных пунктах. Для птиц не хватало корма, клеток и помещений. Голодные, перепуганные, они мокли под открытым небом – в одном только Скаржиском уезде скопилось полторы тысячи индюшек!

«Индюшки! Вот что у него в голове!» – думала обиженная Агнешка. А Павел, не замечая ее досады, продолжал:

– Я написал заметку, но Лэнкот ее не пропустил. Говорит, что она вызвала бы нежелательные толки, твердит о «лишаях» каких-то. А сегодня – полюбуйтесь: «Жице Варшавы» напечатала об этих курах статью в целых два столбца! Надо было мне все-таки убедить Лэнкота… Эх, псякрев!..

Репортерская работа отнимала у Павла все время. Часто вваливался он к Агнешке прямо с вокзала, усталый, весь измятый, с лицом, серым от пыли. Или присылал в школу открытку: «Уезжаю, вернусь через неделю».

На другой день после разговора о курах и гусях Павел исчез бесследно. Прошло пять дней, и Агнешка уже стала тревожиться В понедельник на педагогическом совете она поймала себя на том, что все время ей представляется Павел в углу набитого людьми вагона, в каком-то неведомом поезде, который мчит его ночью в дальний город. Во время затянувшегося заседания она трижды пыталась отогнать это видение, отчаянно борясь за свое чувство собственного достоинства. Но когда прошла целая неделя без вестей от Павла, Агнешка не выдержала и пошла к Кузьнарам. Однако Павла она не увидела. Увидела только пудреницу Бронки, и воспоминание о встрече на Хмельной пронзило ее острой, жгучей болью.

Павел приехал только в воскресенье вечером. Около семи у дверей Агнешки раздалось три звонка. Она отложила книгу – знала уже, кто звонит, и опять почувствовала, что у нее колотится сердце. Увидев Павла, она не сумела встретить его холодно, как у нее было решено.

Павел стоял в расстегнутой куртке и улыбкой словно извинялся за свое внезапное вторжение.

– Входи, пожалуйста, – сказала Агнешка.

Ею овладело необъяснимое волнение. В первый раз в жизни у нее при виде другого человека перехватило дыхание – никогда еще она не испытывала ничего подобного! Она заставила себя что-то делать: сложила тетради на столике, поправила покрывало на кровати, закрыла книгу. При этом она заметила, что у нее дрожат руки. «Ну, это уж слишком!» Украдкой глянула на Павла.

– Присаживайся.

Она встретила его беспокойный взгляд и на миг удивилась: как мог этот темноволосый парень, который сидел сейчас на диване молча, сжав руки, приобрести над ней такую власть? «Может, он, наконец, что-нибудь скажет, – подумала она. – Нельзя же все время молчать». Ей очень хотелось услышать его голос, услышать от него какие-нибудь сердечные слова – например, что он все время помнил о ней или что спешил с ней увидеться. Ей бы этого было достаточно.

Но Павла, должно быть, занимали совсем иные мысли. Он заговорил о заводе, о каких-то событиях, которые трудно было предвидеть…

– Я туда ездил в прошлом месяце, – объяснял он. – И все там было вполне благополучно. – Он опять растерянно усмехнулся, как будто считая, что осложнения произошли по его вине, и буркнул себе под нос что-то о группе вредителей, которые вставляют дирекции палки в колеса. Агнешка ровно ничего не понимала. Павел вдруг насупился и умолк.

– Чаю хочешь?

Он, видимо, был сильно утомлен поездкой и озяб в поезде. Агнешке пришлось дважды повторить вопрос, раньше чем он услышал и рассеянно кивнул головой. «Что это с ним сегодня?» – подумала Агнешка.

Прошли первые минуты, и она взяла себя в руки. Когда она вернулась из кухни в комнату, то уже была спокойнее. Павел стоял у окна, опираясь руками на подоконник и прижав лоб к стеклу.

– Давай пойдем куда-нибудь, – сказал он не оборачиваясь. – Я сегодня предпочел бы провести вечер вне дома.

Агнешка опять забеспокоилась.

– Как хочешь, – сказала она тихо. Ее тянуло подойти к Павлу, спросить, чем он расстроен. Но она не решалась – быть может, потому, что они до сих пор слишком редко разговаривали о своих личных делах. Она мысленно покачала головой, вспоминая собственные горести: «Видно, женщины скрывают их лучше, чем мужчины». Все же она была полна нежного сочувствия к Павлу именно потому, что он не умел скрыть своих огорчений и пришел с ними к ней. «Эх вы, сильные мужчины, – думала она, глядя на Павла с ласковой насмешкой. – Стальные богатыри!»

– Куда же мы пойдем? – спросила она неуверенно.

– А вот увидишь, – ответил Павел.

Агнешка не могла решить, идти ли ей в том вязаном свитере, который она носила каждый день, или переодеться.

– Нет, надень то платье, в котором ты ходила со мной в театр, – посоветовал Павел.

Агнешка пожала плечами, потом велела ему отвернуться. Растроганная и повеселевшая, она достала из шкафа свое самое парадное платье, черное с белым пикейным воротником.

В просторном, ярко освещенном вестибюле люди теснились у лифтов. Каждые две-три минуты группу посетителей поднимали на самый верхний этаж. Очередь ожидающих, извиваясь несколькими петлями, кончалась на улице, в этой очереди вспыхивали споры, слышались умоляющие голоса тех, кто пытался раньше других забраться в лифт. Трое швейцаров дежурили у застекленных дверей. Агнешку толкнул какой-то мужчина, и она порывисто прижалась к Павлу. – Осторожней! – бросил ему Павел сквозь зубы. Тот было остановился, но, встретив взгляд Павла, отошел, проворчав что-то. – Недурное начало развлечений! – тихонько констатировала Агнешка. Она с любопытством осматривалась, чуточку смущенная: что сказали бы ученики шестого «Б», если бы увидели свою воспитательницу в этом храме ночного веселья?

Ресторан только недавно открылся. Он помещался на верхнем этаже. У ног танцующих маячили во мраке крыши домов, леса на центральных стройках. В залитом серовато-фиолетовым неоновым светом огромном зале с тяжелыми портьерами, высокими окнами и сверкающими хрусталем столиками веселилась разгоряченная толпа. Под грохот оркестра танцующие прыгали на паркете. Середину зала, где яблоку негде было упасть, окружало кольцо лож. Когда умолкал оркестр, слышался дружный вой вентиляторов, и публика устремлялась к бару в глубине зала, как бегут из паровой бани под холодный душ.

Оркестр играл танго. Агнешка потеряла в толпе Павла, их разделили кружившиеся пары. Через минуту она увидела его: Павел делал ей знаки с другого конца зала, указывая на круглый столик. Только что Агнешка добралась до него, как около них вырос официант. Приняв заказ, он поклонился Агнешке и нырнул в толпу. Они остались вдвоем, и сейчас Агнешка видела совсем близко лицо Павла, обращенное к ней в профиль. Павел быстрым рассеянным взглядом обводил соседние столики. Агнешку вдруг кольнул в сердце какой-то смутный, но мучительный страх – как бы неясное предчувствие грозящей Павлу беды. Откуда оно? Этого она не могла бы объяснить. Может быть, его внушили бегающие, то и дело менявшие выражение глаза Павла? Агнешка вспомнила, что не впервые она в его присутствии, без всякой видимой причины, испытывает такую тревогу. Она призвала себя к порядку: «Истерия и больше ничего! Ведь с ним ничего не случилось».

2

Павел продолжал осматриваться в зале. Смех, говор, гром оркестра заглушали взволнованные мысли, которые всю дорогу не давали ему покоя. Опять – в который уже раз! – он напомнил себе о своем решении сказать Агнешке все, услышать, что она ответит. Решил он это в поезде, на обратном пути в Варшаву. Ему надоело томиться невыраженными чувствами и невысказанными словами, он начинал презирать себя за это состояние неуверенности. Вечно одни лишь угасающие надежды, обманчивые иллюзии, мечты без радости – и все это только в потемках, перед сном, потому что днем ничто их не поддерживает…

«Скажу ей, наконец, что люблю ее, – думал он почти гневно. – Хватает же смелости у стольких людей говорить женщинам о своей любви». Но он, конечно, робел, как все те, кто впервые решился сказать это. В ритмичном стуке колес Павлу слышались слова любви, и он словно заучивал их на память. Толчки поезда придавали им какую-то особую грозную выразительность. Если бы можно было в страшной тесноте пошевелить рукой, Павел, кажется, записал бы эти слова в свой блокнот.

Поездка была очень утомительна. До сих пор еще в висках у него отдавался лязг буферов, мешаясь с говором в зале. И в то же время в голове вертелись обрывки речей, которые он слышал в заводском клубе «Искры». Он хотел заглушить их чем-нибудь, встряхнуться, но снова и снова вспоминался разговор в кабинете директора, спокойные, деловые объяснения пожилого мужчины, сидевшего за письменным столом… его охотничья куртка, приветливая улыбка, улыбка человека, не заинтересованного разговором… Оленьи рога на стене, а пониже – почетная грамота от правительства Народной Польши.

«Мы натолкнулись на ряд объективных трудностей, – мысленно повторял Павел слова инженера. – И теперь компания бузотеров использует это как оружие против нас».

Бальцеж… Невысокий, коренастый, невзрачный. Это он говорил на собрании резче всех, прерывающимся от волнения голосом. А потом другие ораторы его здорово ругали. «Вероятно, поделом», – успокаивал себя Павел. Его не переставала грызть мысль о заметке, написанной им в прошлом месяце, и об упреках Виктора Зброжека.

Десять дней назад неожиданно всплыл опять этот давно отложенный вопрос: газета «Жице Варшавы» в статье под заголовком «Легкомысленный энтузиазм» упрекнула Павла за его репортаж о машиностроительном заводе «Искра». «Факты не подтверждают восторженных отзывов Чижа, – заявлял автор статьи, подписавший ее только инициалами. – «Искра» не выполнила годового плана. Пусть это послужит уроком на будущее время гражданину Павлу Чижу, который только месяц тому назад в «Народном голосе» ставил «Искру» в пример другим заводам».

Номер газеты «Жице Варшавы» с этой статьей Павел, придя в редакцию, нашел на своем столе. Кто-то, видимо, постарался о том, чтобы Павел не пропустил самого главного: заголовок статьи был обведен красным карандашом. В первый раз Павел при виде своей фамилии в газете испытал противное чувство стыда. Но он сразу же подобрался, готовясь защищаться.

– Мы еще увидим, кто прав! – бормотал он, сочиняя короткую записку Лэнкоту, которого не было в редакции.

Через два часа пассажирский поезд уже мчал Павла Чижа на завод «Искра». И с каждым километром Павел все упрямее верил в свою правоту.

Оркестр заиграл вальс, со всех сторон публика хлынула на середину зала. Убавили свет, и саксофонист запел в микрофон.

«Скажу ей сейчас», – решил Павел. Он посмотрел на Агнешку, и в нем проснулось то чувство, которое он столько раз испытывал в ее присутствии: внезапная тоска по ней, хотя она была тут, рядом. Это всегда делало его беспомощным. Можно вслух сказать о своей ненависти или о любви, но как скажешь об этой странной тоске? И те несколько простых слов, которые надо было сказать Агнешке, замирали у него на губах. Он боялся, что Агнешка взглянет гневно и удивленно, как тогда, в магазине на Хмельной, когда он вздумал подарить ей пудреницу.

Он искал фраз, которые час тому назад слышались ему в однозвучном лязге буферов. Но у него только хватило духу шепнуть: – Какая ты сегодня красивая.

Агнешка, казалось, пропустила его комплимент мимо ушей. Она сидела, выпрямившись, немного чопорная в своем черном платье с белым воротником, которое очень нравилось Павлу. Щеки ее порозовели, и она блестящими глазами наблюдала за танцующими. Павел выпил рюмку вишневки, ему стало жарко. «Приглашу ее на вальс», – подумал он и дал себе слово, что все скажет ей во время танца. Он наклонился к Агнешке. Но в ту же минуту в душе его родилась уверенность, что никогда он ей ничего не скажет.

– В школе у тебя, верно, работы по горло? – спросил он тихо.

Агнешка слегка повела плечами, словно недоумевая:

– Не больше чем всегда.

– Молодчина ты!

Она вместо ответа подняла брови, как бы говоря: «Попробуй-ка не быть молодчиной».

Вальс уже перестали танцевать, и саксофонист в третий раз затянул припев. Еще больше померкли огни, и в полусвете искрились зеркала.

В глубине, у бара, на высоких табуретах сидели мужчины и дамы, их смех по временам заглушал даже звуки оркестра. «Трус!» – ругал себя Павел. Опять застучали в голове колеса поезда, и голос саксофона казался тошнотворным, приторно-слащавым. Павлу мерещилось, что под ним все еще вертятся железные колеса, что он едет и едет, а вместе с ним движется куда-то зал заводского клуба, где душно и темно от табачного дыма, и сейчас раздадутся выкрики Бальцежа, который громит дирекцию.

Он выпил еще рюмку и, заметив беспокойство Агнешки, с улыбкой заверил ее, что голова у него крепкая, и он не раз пил гораздо больше. Однако лица, огни, портьеры и столики закружились у него перед глазами.

– Люблю выпить с дороги. – Он рассмеялся слишком громко. – Нынче каждый журналист – почти Амундсен. Мы открываем неизвестные материки.

Он с завистью наблюдал за каким-то толстяком, который, танцуя, прижимал к себе нарумяненную девицу с локонами до плеч, явно выкрашенными перекисью водорода. Рядом с этой парой танцевала другая: она, вероятно, – продавщица какого-нибудь магазина, в дешевом стандартном платье, он – молодой парень, с виду рабочий, торжественный в своем отглаженном костюме. Они неотрывно смотрели в глаза друг другу, парень бережно держал девушку за мизинец и танцевал с серьезным лицом, без улыбки. «Влюбленные», – догадался Павел. Ему казалось, что все здесь счастливее его. Степенные обыватели с женами попивали вино за столиками. Компании прыщавых юнцов в длинных клетчатых пиджаках, кое-где кучки веселых студентов со значками ЗМП, девушки с красными руками школьниц, – вероятно, студентки-первокурсницы.

«Если еще раз заиграют, я приглашу ее танцевать и скажу все!» – давал себе клятву Павел. Уйти отсюда, не сделав того, что решил, покинуть этот зал в толпе усталых, выдохшихся людей, так и не отважившись на откровенное признание? Нет, это значило бы показать не только вялость чувств, но и слабость воли! Он ни за что не простил бы себе этого! И он с нетерпением ждал, когда оркестр перестанет греметь, и старался сохранить спокойствие, подбодряя себя разными доводами, почерпнутыми из прошлого, – например мыслью об отце, который в тот самый день, когда посватался, решился сказать своей избраннице всю правду о себе, потому что просил ее руки не на время, а на всю жизнь.

Однако, несмотря на хлопки публики, саксофонист не давал знака оркестру.

– Небольшой перерыв, господа, – объявил он в микрофон. Музыканты отложили инструменты, ярче вспыхнули огни, паркет опустел. «Не будут больше играть», – удрученно сказал себе Павел. Ему вдруг стало совестно перед Агнешкой: не для того же он привел ее сюда, чтобы сидеть весь вечер и молчать. Лучше было остаться дома, они чувствовали бы себя непринужденно, и было бы легче завести разговор. Но когда он пришел к Агнешке, ему подумалось, что только где-нибудь в людном и шумном месте, за рюмкой вина и под звуки музыки он сможет сказать ей всю правду. Отец его объяснился с матерью на чьей-то свадьбе, в то время, когда играл ей на гитаре.

Спохватившись, что он слишком долго молчит, Павел сказал, что вальс был очень мелодичный и слушать такую музыку – одно удовольствие. Агнешка сразу с ним согласилась:

– Да, правда, очень хороший вальс.

– Ты не устала?

– Ничуть. Здесь занятно. Столько народу… И всем весело. Приятно смотреть на них.

Опять замолчали. Павел смотрел на волосы Агнешки, подхваченные сегодня бархоткой. Он украдкой любовался красивыми линиями ее лба и бровей, стройной шеей, строгим и вместе нежным рисунком губ. «Ну вот, исполнилось твое желание: прекрасный вечер вдвоем в дансинге», – издевался он над собой. Вся жизнь – какая-то неразбериха. Встретил девушку – и не смеет признаться ей в любви. Написал хвалебный репортаж о заводе – а завод не выполнил плана. «В этом виновата группа вредителей, – мысленно оправдывал он себя. – Трудно было тогда это предугадать». Опять зазвучал в памяти настойчивый и гневный голос Бальцежа. Бузотер или заведомый вредитель? «Лишаи, плесень», как говорит Лэнкот. Опять Лэнкот, наверное, не позволит назвать в репортаже имена. Скажет: «Лишаи следует прикрывать».

«Завтра же обо всем этом напишу, – решил Павел, борясь с душевным смятением. – Но где напишешь о том, что она тебя не любит?»

Его терзало сознание бесполезности всех этих докучливых мыслей. Он уже начинал привыкать к тому, что оба они с Агнешкой при встречах молчат о главном. Нет, сегодня вечером он ей ничего не скажет. В зале, в густых облаках табачного дыма, сверкали глаза, хрусталь, никелевые барьеры лож. За соседним столиком кто-то разлил на скатерть вино. Липкие розовые пятна, размазанный пепел, потные лица… Павлу стало жаль и Агнешки и себя. Зачем он ее сюда привел? Он наполнил рюмки, взял свою и посмотрел на Агнешку.

– За твое здоровье!

Агнешка усмехнулась и поднесла рюмку к губам.

Теперь, наконец, он мог не сводить с нее глаз. Эта рюмка его ободрила, он испытывал блаженное чувство облегчения, и все представлялось ему уже в другом свете. Тысячи смелых мыслей снова наполняли его мозг, и росла в нем гордая радость, когда он смотрел на Агнешку, твердя себе, что ничто еще не потеряно, ни на чем сегодня не поставлен крест. Она сидит с ним рядом, немного задумчивая и невеселая, но близкая, своя. Павла охватило такое глубокое волнение, что он судорожно глотнул воздух, пытаясь унять тревожно стучавшее сердце. И почему-то вдруг вспомнилась висевшая дома над кроватью фотография родителей, снятых после венца.

В неярком свете волосы Агнешки отливали чистым золотом и оттеняли лицо, немного побледневшее от утомления. Она была бы сейчас не так хороша, как всегда, если бы не глаза, потемневшие, серьезные, полные каких-то безмолвных чувств, известных ей одной. Чего не дал бы Павел, чтобы узнать их! Никогда еще он так ясно не сознавал, какая пропасть непонимания может разделять людей. Как зачарованный, смотрел он на Агнешку. Знал, что через секунду все решится: от тех нескольких слов, которые он произнесет, и от ответа Агнешки зависит вся его жизнь. Казалось, время вдруг остановилось и повисло в воздухе между ними.

У Павла были уже на языке слова, которых он до сих пор не находил. Скоро, скоро, через минуту – нет, сейчас! – он скажет ей обо всем, чем заняты его мысли, о своей тоске, о том, как искал на улице следы ее ног. О том, что он, в сущности, один на свете, и нет у него никого, только она одна. И, наконец, о том, что революция оказалась делом трудным и сложным, а он считал ее чем-то совсем простым. «Объективные трудности», вредительство, выкрики Бальцежа, разносившиеся по залу клуба… «И никогда, ни разу, ничем ты не показала, что любишь меня. Ни разу…» Он наклонился через стол, чтобы заглянуть в глаза Агнешке.

Но в этот миг оркестр грянул что-то головокружительно быстрое, неистово ударили тарелки, заглушая барабан, саксофонист встал на цыпочки, словно собираясь взлететь. Посреди зала уже теснились танцующие.

Павел и Агнешка отшатнулись друг от друга, сконфуженные, как люди, которых застали врасплох.

У их столика вдруг как из-под земли вырос молодой человек с лоснящейся напомаженной головой, длинноносый, такой щеголеватый, словно он только что выскочил из американской посылки. Молодой человек поправил красно-желтый галстук и кивнул Павлу:

– Вы позволите?

– Что? – удивился Павел, еще не поняв, в чем дело.

– Я не танцую, – сказала Агнешка.

Но молодой человек улыбался и не отходил. Он стоял терпеливо и уверенно, этот посланец бушевавшего кругом хаоса. Павел и Агнешка были ошеломлены, а люди, сидевшие за соседними столиками, с любопытством следили за этой сценой.

Павел увидел на спинке стула Агнешки руку с грязными ногтями. Молодой человек уже наклонился к ней.

– А может, все же?.. Один тур, пани!

Павел встал. Он так стремительно отодвинул стул, что опрокинул его, и очутился рядом с танцором.

Тот отступил на шаг.

– Сию минуту уходите! – прошипел Павел. Перед глазами у него мелькали красные круги на желтом измятом галстуке.

Танцор попробовал засвистать сквозь зубы и поправил галстук.

– Сию минуту! – повторил Павел. – Слышите?

Отовсюду к ним повернулись головы. С середины зала донеслись хлопки. Толпа колыхалась в новом танце.

– К чему шуметь? Все в порядке. – Танцор с гримасой поднял угловатое плечо и отошел, небрежно болтая руками. Он отчалил к бару, и его лоснящаяся голова на миг мелькнула в одном из зеркал – видно было, как он пригладил волосы. Потом он скрылся в бурлящем водовороте веселья так же неожиданно, как раньше появился.

– Уйдем отсюда, – попросила Агнешка.

Но Павел уже с минуту не отводил глаз от бара. Сначала он думал, что ему померещилось, но затем кто-то отодвинулся в сторону, и стал виден высокий стол и сидевший за ним человек. Человек этот сидел спиной к ним, сгорбившись, подперев голову рукой и запустив пальцы в волосы. Он, видимо, пил в одиночку, ни с кем не разговаривал, и по его позе легко было угадать, что ему не очень-то весело.

«Да, это он!» – решил Павел. Первым его побуждением было скрыть от Агнешки, куда он смотрит, отвлечь ее внимание от бара. Но потом он подумал, что теперь уже все равно: они с Агнешкой больше не чувствуют себя вдвоем, и у него язык не повернется сказать хотя бы одно из тех слов, которые были у него наготове. Трудно ему было расстаться с последней надеждой, но он уже отрезвел. Оба были утомлены и разочарованы, галдеж и смех вокруг сливались в однообразный шум, лишь по временам заглушаемый гудением вентиляторов. Агнешка озиралась, ища официанта, а Павел даже не пытался встретиться с нею взглядом. Он считал себя во всем виноватым. Агнешка поправила ленточку на волосах. Вечер кончился.

«Дурак я и трус», – думал Павел уже почти равнодушно.

Неожиданно для самого себя он встал и, извинившись перед Агнешкой, стал пробираться к бару, толкая сидевших за столиками. Им вдруг овладело нетерпеливое желание как можно скорее вернуться со Зброжеком и сказать Агнешке: «Смотри, кого я тебе привел!» Вечер еще вовсе не кончился. Он предвидел, что она будет ему благодарна. «А потом я ее отвезу домой, – торжественно обещал себе Павел, – и скажу…» Он уже опять был глубоко уверен, что, как только они останутся одни, он во всем сможет признаться Агнешке. Но пока еще не конец. «Вот твой друг, Агнешка, Виктор Зброжек, который… с которым мы поспорили насчет завода «Искра». Несмотря на все свои заблуждения, он хороший товарищ».

Да, их с Виктором отдалили друг от друга какие-то мелочи: мимолетная и, пожалуй, вздорная ревность, случайные разногласия. Зато как много у них общего! Они товарищи по партии и должны говорить друг другу правду в глаза, как бы ни была горька эта правда. Так рождается истинно партийная дружба.

Павел, наконец, увидел вблизи сгорбленные плечи, а через секунду и лицо Зброжека.

– Виктор, – улыбаясь, окликнул он его. – Вот хорошо, что встретились!

Но в ту же минуту он окончательно отрезвел: удивленный взгляд Зброжека неприятно поразил его. Он увидел пустую рюмку, грязную посуду, тарелочку с потушенным окурком. Впрочем, после первой минуты удивления Зброжек дружески поманил его к себе:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю