Текст книги "Граждане"

Автор книги: Казимеж Брандыс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

Вдруг в конце зала, неподалеку от дверей, в которых теснились люди, встал кто-то, видимо, желая высказаться, и в зале сразу стало тихо.

– Я… я понимаю! – раздался среди всеобщего молчания взволнованный, радостный и неуверенный голос.

Все повернулись в ту сторону, и Кузьнар увидел великана Челиса, который возвышался над головами соседей. Хотя Челис выступил неожиданно, и слова его были ни к селу ни к городу, и смешон он был, когда стоял, тараща глаза на президиум, – ни один человек в зале не засмеялся.

Через минуту запели «Интернационал».

В тот день Кузьнар уехал со стройки в мрачном настроении и на обратном пути ни разу не заговорил с Курнатко. На «летучем» совещании партийного комитета, сразу после неудачного собрания в клубе, Тобиш заявил, что надо сделать выводы на будущее время, в особенности относительно культурно-просветительной работы, которая все еще хромает на стройке.

– Дело скверно, товарищи, – говорил он хмурясь. – Надо сказать честно, что мы не выдержали экзамена. И винить можем только себя! Нельзя требовать от людей больше, чем им дают. А что мы им даем? Мало, очень мало.

И для примера он напомнил, что никому из руководства до сих пор не пришло в голову организовать в клубе библиотеку.

– Мы приходим на новую стройку с неподготовленными кадрами, – сказал Тобиш сурово, не глядя на Кузьнара. – А за это рано или поздно придется расплачиваться.

«Неправда, – протестовал в душе Кузьнар. – Каркаешь, ворон!.. Что ты знаешь о наших людях?»

Но он молчал, сдерживаясь, так как не хотел спорить с секретарем в такой невыгодный для себя момент. Сегодня Тобиш показал свое превосходство: он не растерялся и разумным заключительным словом спас собрание от позорного провала. И хотя секретарь не адресовал своих упреков никому в отдельности, Кузьнар не сомневался, что Тобиш метит в него.

Разошлись в невеселом настроении. Дома Кузьнар не застал никого, его ждала только записка от Бронки, в которой она сообщала, что вернется с дежурства в больнице около десяти и что ужин ему оставлен на кухне.

Он почувствовал себя вдруг одиноким и обиженным. В квартире холодно, и нет у него своего угла, где можно сесть и поразмыслить. Кровать, стол, пол – вот и все. Ему стало жаль себя. Он редко испытывал это чувство, но сейчас дал ему волю и, бродя по пустой квартире, ворчал, что дети его бросили, – пока, в конце концов, сам почти не поверил в это.

Он забрел в комнату Антека и стал с любопытством рассматривать предметы на чертежном столе: циркули, карандаши, бутылочки с тушью, толстые альбомы с эскизами… Неожиданно пришла мысль, что в сущности он не знает собственного сына. Он подошел к полке с книгами, брал в руки то одну, то другую… Заглавия были знакомые, но ни одной из этих книг он не читал. Правда, каждую субботу он давал себе слово прочесть перед сном хотя бы одну главу, но к вечеру уже забывал об этом. Встав из-за стола, валился на кровать как подкошенный и сразу засыпал.

Сейчас он бережно трогал переплеты и обложки, перелистывал страницы, рассматривал иллюстрации. Сколько же у Антека книг? Пожалуй, сотни полторы наберется… И уж, конечно, он их не только все прочитал от строчки до строчки, но и основательно продумал. Душу Кузьнару наполняли отцовская гордость и восхищение. Мир высших духовных интересов всегда внушал ему уважение и будил неясную тоску по ним. В его жизни для этих высших интересов оставалось мало места, душа незаметно огрубела, а теперь, когда он хватился, – уже слишком поздно… Ну, да ничего, теперь Антек за него наверстает потерянное!..

Кузьнар задумался. Вертя в руках книгу в твердом переплете, лежавшую отдельно от других на самом верху, он спрашивал себя, чему же служат эти «высокие материи» и действительно ли они так необходимы человеку. Правда, его собственная жизнь была доказательством, что можно на худой конец обойтись без них. Но ведь вот что-то приковывает его к книжным полкам Антека! Разве уж ему, Михалу Кузьнару, они совсем недоступны? Нет, но жизнь пришибла его, она молотила его так долго, что он отвердел и сплющился…

Он вспоминал свои детские годы, когда он верил в духа святого, обитающего где-то высоко над миром, где ждет нас неземное блаженство. В те годы он много размышлял об этом. Однако никогда не прислуживал ксендзу в костеле, в то время как многие его сверстники дали себя опутать; ему профсоюзная работа открывала новые горизонты. Даже в годы тягчайших трудов и борьбы не угасала в нем та детская вера в мир высоких идей и совершенства. Он никогда с ней не расставался, всегда ощущал ее в себе. А позднее, в лагере, в самые страшные дни, когда другие могли уже только молиться, Кузьнар не складывал рук для молитвы и настороженно вслушивался в голос своей земной надежды, скрытой в глубине сердца, как зерно под снежным покровом.

И взошло зерно… Выпустило крепкие побеги, а из них поднялась пышная нива и с головой закрыла человека. Опять он чувствовал себя ничтожным и беспомощным. Польша и новый ее гигантский труд подавляли Кузьнара своим величием. Тем сильнее он любил ее, отдавая ей всего себя – веру, нежность, все мысли, все то, что редко выражал вслух и ревниво скрывал в душе.

Присев на кровать Антека, он рассеянно перелистывал снятую с полки книгу. На первой странице сверху была косо написана фамилия Павла. «Ага… этот тоже много читает», – подумал Кузьнар.

– Ты меня не дразни своей библиотекой, – проворчал он тихонько, обращаясь к отсутствующему Тобишу. – Я и без книжек нашу Польшу знаю!

Да, да, секретарь обижает их коллектив своим мрачным карканьем! Ничто не казалось Кузьнару таким несомненным, как вера этих простых, необразованных людей в стройку, вера, которую Тобиш мог только ослабить своими скучными поучениями! Вот смотрите – даже такой, как Челис, откликнулся! Каждый из них хранит в груди зерно чистой любви, скрытое под оболочкой робости и стыдливости. И растит это зерно работа, а не чтение умных книжек…

– Эх! – промычал Кузьнар себе под нос. – Жизни ты не знаешь, секретарь!..

Так, в спорах с Тобишем и с собственными мыслями он и уснул. Бронка, вернувшись с дежурства, нашла его спящим на кровати Антека с зажатой в руках книгой.

3

– Видек! Идешь с нами? – крикнул Лешек Збоинский, стараясь перекричать галдеж в вестибюле.

Видек съехал вниз по перилам, положив портфель на голову: это считалось высшим «шиком», новейшим видом спорта, обязательным для восьмого и девятого классов.

– Мальчишка растет! – одобрительно пробормотал Збоинский, стоявший рядом с Вейсом, когда Видек спрыгнул с перил.

– Кузьнар и Свенцкий ожидают нас на улице, – сказал Вейс Видеку. Если хочешь…

– Конечно, хочу! – Видек даже покраснел от радости и вежливо щелкнул каблуками. Он еще не совсем свободно чувствовал себя в обществе старшеклассников и, пожалуй, слишком уж часто проявлял свое почтение к ним.

На улице стояли Антек, Стефан Свенцкий и Олек Тарас. Все трое еще не остыли после игры в баскетбол. Свенцкий утирал потное лицо и тяжело дышал.

– Ты что это, уже лето празднуешь? – сказал он, глядя на Збоинского, который вышел без пальто.

Збоинский засмеялся и тряхнул рыжим чубом.

– А ты ничего не чуешь, толстяк? – отозвался он, раздувая ноздри.

Свенцкий подтвердил, что ничего, и демонстративно застегнул на крючок свой барашковый воротник. Но Кузьнар поддержал Збоинского, и все с ним согласились, что в воздухе уже чувствуется весна.

Действительно, в этот день небо в первый раз засияло густой синевой, и по ней, громоздясь друг на друга, плыли перистые облака, такие пушистые и белые, словно после купанья. Солнце ласкало лица теплым дыханием, щекотал ноздри запах мокрых ветвей и разогретых дымящихся крыш. По-новому дышала и земля. Давно подтаявший снег издавал острый запах конской мочи, от мостовых поднимались испарения. Из-за ограждающих стройки заборов веяло душным запахом разрытой глины.

Перед Домом партии школьники устроили короткое совещание: куда идти – на мост Понятовского или на Мариенштадт? Свенцкий упрямо настаивал, что ему нужно зайти по делу в книжную лавку на Мариенштадте, и отказывался идти куда-либо в другое место.

– Безобразие! – возмутился Збоинский. – Весна на дворе, а он желает сидеть в духоте!

– Мне до весны дела нет, крошка, – пренебрежительно фыркнул Свенцкий. – А на мост тебе лучше не соваться – еще снесет тебя ветром в Вислу!

Наконец, они двинулись в сторону Краковского Предместья. Тарас шел в развалку впереди всех и заглядывал в глаза встречным девочкам. На углу Смольной он эффектным жестом вынул из грудного кармана гребешок и с невинным видом остановился на тротуаре.

– Нет, сынок, этот номер не пройдет! – взвизгнул Свенцкий. – Ты пойдешь с нами, а Бася сегодня обойдется без провожатых.

Тарас попробовал защищаться, но они потащили его дальше, подталкивая портфелями. С разбегу налетели на какую-то пожилую даму с собачкой. Поднялась суматоха, собачонка набросилась на Видека. Спас положение Тарас. Его неотразимая улыбка почти сразу успокоила и даму и ее четвероногого питомца.

На Краковском было просторнее: они шли, взявшись под руки и заняв всю ширину тротуара. Все были в прекрасном настроении, так как в школе сегодня неожиданно отменили два последних урока, физику и польский: у доктора Гелертовича после второго урока поднялась температура и начался озноб, а Дзялынец вообще не пришел. Так что ученики восьмого «Б» и одиннадцатого «А» были отпущены домой после четвертого урока.

Ресторан на Мариенштадте имел три зала: кафе, читальню и книжную лавку. Мальчики, проголодавшиеся после игры в баскетбол, уселись в первом зале и заказали пирожные и фруктовый сок. Свенцкий ушел смотреть книги – его в книжной лавке уже знали все продавщицы, а Тарас каким-то незаметным образом очутился около юной особы с косичками, которая вместе с подругой в зеленом берете выбирала газеты у прилавка.

Товарищи в благородном негодовании, но не без интереса, следили, как Тарас занимает свою «исходную позицию»: левая нога небрежно отставлена, правая рука – в кармане, глаза прищурены, голова наклонена вперед. Даже Видек присматривался к нему с восхищением.

До них уже доносилось хихиканье школьниц, и Антек, желая отвлечь внимание товарищей, кашлянул и сказал:

– Значит, решено? – он посмотрел на Збоинского и Вейса. – С сегодняшнего дня мы – ударная бригада?

– Факт! – подтвердил Збоинский.

Вейс тоже знаком выразил согласие.

– Только тебе придется подтягивать меня по математике, – шепнул он Антеку.

Антек кивнул головой.

– А тебе меня – по истории… И еще я предлагаю привлечь в бригаду Шрама. Тогда нас будет пятеро.

– Когда же начнем? – с нетерпением допытывался Лешек.

– Может, уже сегодня?

– Постойте, – остановил их Антек. – Достаточно будет начать с понедельника. Значит, в понедельник – ну, хотя бы у меня. А потом по очереди, каждый вечер у кого-нибудь из вас. Идет?

Вейс и Збоинский серьезно закивали головами. Видек с немым благоговением переводил взгляд с одного на другого. Официантка принесла безе с кремом и бутылку фруктового сока. Некоторое время мальчики молчали, занявшись едой, потом Видек сдвинул каблуки под креслом и сказал:

– Позвольте спросить, – вы взяли на себя новое обязательство?

– Гм, – промычал Збоинский с набитым ртом.

– Будем вместе готовиться к выпускным экзаменам, – пояснил Вейс. – Мы решили сдать письменные и устные все на «отлично». Начнем заниматься впятером, а потом хотим привлечь всех остальных и поднять общий уровень класса.

– Ого, это – серьезное обязательство! – заметил В и дек.

– Очень серьезное, – признал Збоинский и наморщил брови с таким видом, словно хотел сказать: «Чего не сделаешь для отчизны?» Через минуту он добавил:

– Не забывай, что мы живем в эпоху, когда люди изменяют течение рек.

– Это верно, – тихо сказал Видек.

Стали вспоминать всякие анекдоты и происшествия на выпускных экзаменах, в течение многих лет передававшиеся из уст в уста. Больше всего легенд сохранилось о каверзных вопросах Постылло, который любил измываться над выпускниками, в противоположность Моравецкому, всегда горой стоявшему за класс.

– На Баобаба можно положиться, – заявил Збоинский. – Помните прошлогоднюю историю с валерьянкой?

– С какой валерьянкой? – удивился Видек.

Антек рассказал всем известный случай на экзамене, когда Моравецкий побежал в аптеку за валериановыми каплями для одного из выпускников, который не совладал со своими нервами.

– И притащил ему еще и мятные конфеты на закуску, – добавил Вейс.

– Нет, вы подумайте, какое свинство! – разразился вдруг Збоинский. – На такого человека все беды валятся, а Постылло – ничего, ходит себе и ухмыляется. Чорт знает что такое!

– А мне придется экзаменоваться у Постылло, – огорченно сказал Видек.

Збоинский махнул рукой.

– Ну, тебе еще не скоро.

Старшие молчали и хмурились, думая о Моравецком. Вейс рассказал, что жене его на прошлой неделе сделали операцию, и результат еще неизвестен.

– Как он переменился со времени ее болезни! – прибавил он шопотом.

– Да, ходит сам не свой, – подтвердил Збоинский. – Раньше все шутил, помните… Сколько смеху бывало на его уроках!.. А теперь что? Могила. И все вроде как отвернулись от него. Например, Ярош…

Антек взглядом остановил его: не следовало при Видеке говорить об этом. Кроме того, в отношениях Яроша и Моравецкого в последнее время не все было ясно. Среди учеников ходили слухи, что вскоре после истории с листовками между ними произошел разговор в кабинете Яроша. Но о чем они говорили, – этого, конечно, никто не знал. Антек и Вейс во второй раз ходили навестить Моравецкого. Он принял их сердечно, но беседа как-то не клеилась. В квартире было пусто, нетоплено, везде – беспорядок. Моравецкий в накинутом на плечи пальто бестолково суетился, разыскивая стаканы и сахар. За чаем они сидели друг против друга, не зная о чем говорить. Учитель, сказав две-три фразы, задумывался. Улыбался он как-то натянуто. Через четверть часа Антек и Вейс поднялись и стали прощаться. Оба вышли расстроенные и до площади Унии не обменялись ни словом.

– Иногда операция помогает, – сказал Видек. – Вот Тарас как-то рассказывал, что его дядя…

– Слушайте, а Тараса-то нет! – перебил вдруг Збоинский. – Куда он мог деваться?

Все озирались, ища Тараса. Но он исчез – у прилавка с газетами не было уже ни души. Збоинский просто окаменел от негодования.

– Вот шалопай! – взвизгнул он. – Говорил я, что с него нельзя ни на минуту глаз спускать! Теперь он пошел с теми пигалицами смотреть с моста на ледоход!

– А может, он в лавке книги покупает? – неуверенно предположил Вейс.

Збоинский залился сатанинским смехом.

– Тарас – и книги! Недурная шутка, клянусь жизнью!

Сомнения их рассеял Свенцкий, как раз в эту минуту появившийся из смежного зала. Красный от возбуждения, он прижимал к груди какой-то фолиант в коричневом переплете.

– Смотрите-ка, что я нашел! – сказал он с восторгом. – Сташиц! Старинное издание! Подлинный Сташиц!.. И какой шрифт!

– Где Тарас? – процедил Збоинский.

Но оказалось, что Тарас в книжную лавку не заходил.

Минут через пятнадцать они уже прощались на углу Медовой. Был третий час, день немного потускнел, на тротуарах лежали серые тени сучьев. Сверкали только стены новых домов на солнечной стороне Краковского Предместья да окна на залитой светом излучине Нового Света. Збоинский решил проводить Антека до Электоральной, а Вейс со Свенцким – идти обратно на улицу Немцевича. К ним присоединился и Видек, который жил на Охоте.

Они уже собирались разойтись в разные стороны, как вдруг из автобуса, быстро мчавшегося мимо памятника Мицкевичу, выскочил кто-то на полном ходу и чуть не попал под проезжавший автомобиль. Раздался пронзительный визг шин по асфальту, шофер затормозил машину. Испуганно вскрикнула какая-то женщина.

– Стойте! – ахнул вдруг Збоинский. – Да это Шрам!

Это в самом деле был Шрам. Он бежал к ним по мостовой, размахивая кларнетом. Он так запыхался, что когда товарищи бросились к нему, долго не мог перевести дух.

– Сумасшедший! – фыркнул Свенцкий. – Что, Висла горит?

Шрам уставился на них вытаращенными глазами и только головой мотнул в знак того, что сейчас все расскажет. Они тесно обступили его: им уже было ясно, что стряслось что-то необыкновенное.

– Дзялынец… – выговорил Шрам и опять задохнулся, – Дзялынец… арестован!

Часть вторая

Глава первая

1

Уже несколько дней Михал Кузьнар приходил на стройку в своей кургузой, подбитой ветром брезентовой куртке, хотя на воздухе, особенно по утрам и вечерам, было еще холодно. Он терпеть не мог тяжелой одежды, и она еще больше стесняла его сейчас, когда приходилось постоянно быть в движении. Длинные полы зимнего пальто путались между ног, и Кузьнар перестал его надевать. Он, правда, побаивался в душе, как бы этого не заметила Бронка (она всегда следила, чтобы он одевался потеплее), и готовил уже пренебрежительный ответ на случай, если она начнет его жучить: «Ты забываешь, отец, что ты уже не молоденький, и ведешь себя, как гимназист». – Покажу я тебе гимназиста! – бормотал он про себя, украдкой натягивая рано утром свою мятую кацавейку, в то время как теплое зимнее пальто висело в самой глубине шкафа.

Но Бронка почему-то ничего не замечала. В последнее время она редко выходила из своей комнатки, за столом была молчалива и рассеянна. «Заучилась», – думал Кузьнар почтительно, а в глубине души немного жалел, что не удавалось сразиться с дочкой. Он ужасно любил дразнить ее.

Котлован для больницы был готов. Как только выдавалась свободная минутка, Кузьнар спускался вниз по доскам, чтобы потолковать с рабочими. Котлован, просторный и глубокий, имел уже размеры будущего здания, под ногами чавкала жирная глина, а над головой чистый, вольный воздух – замечательный строительный материал! – ожидал, чтобы его заполнили новыми сооружениями. Кузьнар расхаживал с непокрытой головой, угощал всех папиросами, говорил очень громко и часто хохотал, – но нет-нет да и нагибал голову, словно боясь, что какой-то невидимый враг может внезапно открыть огонь по их укрытым в земле позициям.

Однако позиции эти укреплялись с каждым днем. Однажды утром в котлован сошли бетонщики, а зетемповская бригада Вельборека воткнула красный флажок в том месте, куда должна была лечь первая плита фундамента. И в последующие дни Кузьнар с безмерным радостным волнением наблюдал, как уменьшается расстояние между бетонным валом и этим флажком. Он все больше времени проводил в котловане, отмахиваясь от посланцев Тобиша, искавших его по всей территории стройки.

– Размениваешься на мелочи! – выговаривал ему секретарь, когда удалось как-то затащить его в контору. – Чего ты постоянно торчишь в этой яме? Без тебя там управятся!

– Не брюзжи! – отругивался Кузьнар. – Там сейчас наш форпост, понятно? Из этой ямы, брат, все вырастет. И людей надо подогревать. А ты этого не соображаешь.

– Ну, ну, ладно, – морщась, соглашался Тобиш. – Но не увлекайся ты так, пожалуйста! Забываешь обо всем остальном, о стройке в целом. У крана «зет» опять подшипники распаялись. На старой стройке то и дело простои. Кроме того, сегодня звонил Боярский: нужно тебе съездить в министерство насчет железнодорожной ветки. Там возникли какие-то новые возражения.

– Возражения! – Кузьнар ядовито усмехнулся. – Для того и существуют бюрократы. Мы строим, а они придумывают возражения. – Он пожал плечами и встал.

– Куда опять? – недовольно проворчал секретарь. – Людей дергаешь и сам на месте не усидишь. Постой!

– Мне надо туда, – Кузьнар бросил взгляд на окно, из-за которого долетал грохот бетономешалок. – Зетемповцы меня просили…

– А в министерство поедешь? – настаивал Тобиш.

– Поеду, поеду… Но сейчас некогда.

– Погоди еще минутку… – Тобиш зашуршал бумагами. – Тут письмо пришло от Союза писателей. Хотят командировать к нам одного из своих, чтобы посмотрел, как мы строим. Что им ответить?

– Пусть присылают, – бросил Кузьнар уже с порога. – Нас от этого не убудет. Только бы под ногами не путался да ерунды разной потом не написал.

– За них поручиться нельзя – такой уж народ! – Секретарь нахмурился. – А отказать, пожалуй, неудобно, правда?

Кузьнар щелкнул пальцами и вернулся от двери к столу Тобиша.

– Знаешь что, секретарь? – Он хитро прищурил один глаз. – У меня есть идея! Пусть этот писатель книжками у нас займется, приведет в порядок библиотеку. Соображаешь? Если рабочие пронюхают, что он ходит сюда наблюдать и в лицо каждому заглядывать, его сразу отошьют. А так – библиотекарь и точка. Разместит книги по порядку, перенумерует… каталог составит. И, может, к примеру, какие-нибудь там беседы устроит. Тебя же хлебом не корми, только подавай эти культурно-просветительные затеи! Любишь ты это, верно? Любишь, любишь!

Он весело загоготал, наблюдая недовольную мину Тобиша. Открытая недавно в клубе библиотека была тайной гордостью обоих. Произошло это очень просто: в один прекрасный день Кузьнар вечером после чая имел долгую беседу с Антеком, и на другое утро Курнатко привез с Электоральной на стройку два десятка книг – была там и политическая, и художественная литература, и толстая книга, принадлежавшая Павлу Чижу. В тот же день контора стройки разослала письма за подписью Михала Кузьнара в несколько издательств и редакции газет. А в столярной мастерской соорудили сосновые полки для будущей библиотеки.

На старой стройке теперь командовал Шелинг. В середине марта Кузьнар сдал ему все текущие дела, довольный, что надолго избавится от неугомонного насмешника. Новой стройкой он хотел руководить один. Сейчас он просто не стерпел бы сердитого брюзжания старого инженера, который демонстративно подчеркивал свою аполитичность ученого специалиста, порой смахивавшую на враждебность ко всему новому. Сообщение, что он остается на Новой Праге III, Шелинг принял без протеста: заложил большие пальцы за вырез жилета и равнодушно кивнул головой.

– Я вас понимаю, начальник, – сказал он. – Мой дед тоже был изгнанником. В нашем роду это не новость, так что я ничуть не поражен. И, по правде говоря, лучше оставаться на старой стройке, чем лезть в ваши здешние болота. – Он фыркнул и вышел из конторы.

С этих пор до Кузьнара часто доходили иронические замечания Шелинга о новой стройке. Передавал их ему обычно инженер Гнацкий, который в этот период был чем-то вроде связиста между двумя стройками.

– Он с-сказал, что г-главным объектом на новой стройке должен быть с-сумасшедший дом, – сообщал Гнацкий, сокрушенно качая головой. Кузьнар отмахивался, как от надоедливой мухи. Что с ним поделаешь, с этим Шелингом? Он неисправим.

Потом Шелинг начал присылать записочки. Доставлял их обычно его шофер Бугайский, рассказывавший бетонщикам, что «хозяин совсем нос повесил и даже исхудал». Кузьнар на записки эти не отвечал, ибо они были написаны в крайне несдержанном тоне. «Вождь, – писал Шелинг, – с меня довольно! Если не отдадите бетономешалок, я ухожу с работы! Слыхал, что на вокзалах требуются буфетчики. Так я завтра же предложу свои услуги». Кузьнар, скомкав в руке это послание, говорил Бугайскому, что ответа не будет. Шофер начинал мямлить что-то о дворе интерната, который вот уже неделю тщетно ожидает бетонирования. – Бетономешалок не дам! – отвечал Кузьнар. – Сами видите, они нужны здесь.

А через два дня он получал новую записку от Шелинга: «Вождь, как там у вас за лесом? У нас тишина, как в тайге. Опять простой из-за аварии «зетов». Если вы завтра же не измените своего отношения к старой стройке, я подаю жалобу в главное управление. Шелинг (сибиряк)».

Кузьнару некогда было думать о настроениях Шелинга, и на старую стройку он действительно заглядывал редко. На Новой Праге IV собирались приступить к рытью следующих котлованов, уже наметили границы. Рабочих рук постоянно не хватало, а тут еще строительство МДМ грозило забрать людей из бригад. И опять чуть было не отняли экскаватор, вырванный Кузьнаром с большим трудом у какой-то организации. Кроме того, приближался день, которого Кузьнар ожидал с трепетом душевным: день, когда на бетонный фундамент больницы лягут первые кирпичи.

Почему ожидал он этого дня с таким волнением? Вероятно, потому, что подлинным моментом рождения дома считал не первый удар лопаты, вошедшей в землю, не первую кладку бетона, а именно ту минуту, когда над землей поднимется из котлована край кирпичной стены. Дом начинает свое существование только тогда, когда вынырнет из глиняной ямы, которая представлялась Кузьнару как бы материнской утробой нерожденного строения. И он ждал появления первой стены так, как ждут первого крика младенца, переживая все волнения будущего отца.

Между тем на новую стройку однажды въехал грузовик «зис», таща за собой три прицепа с гравием, и из кабины шофера выскочил инженер Шелинг. Обходя грязь в тех местах, где скрещивались колеи, сердито и презрительно фыркая, он большими скачками устремился к бараку дирекции.

Кузьнар в это время совещался с Боярским и Гнацким. Шелинг зашипел на секретаршу, сидевшую на страже за столом у двери, и ворвался в кабинет директора.

– Ага! – крикнул он уже с порога с зловещей усмешкой. – Привет, привет! Заседает мозговой трест новой стройки!.. Низко кланяюсь! – Он склонил голову перед Кузьнаром, не обращая никакого внимания на инженеров.

– Здравствуйте. Садитесь, – спокойно отозвался Кузьнар и указал на незанятый стул.

– Ничего. Постою, – возразил Шелинг с язвительной вежливостью. – Я не устал. Там, – он кивнул головой в сторону старой стройки, – работы немного. Я все время беру книги в библиотеке и читаю. Знаете «Крестоносцев» Сенкевича, начальник? Очень интересный роман. Вчера дочитал первую часть.

– Коллега Шелинг, – примирительно начал Кузьнар, пытаясь перебить его. – Мы тут как раз обсуждали…

– А я – нет! – маленький инженер запрыгал на месте. – Мне обсуждать нечего. Тишь да гладь, никаких вопросов! Завтра подаю заявление об уходе и вообще плюю на все! Только для порядка хотел вам доложить свое мнение. А мнение мое таково, что вся наша работа выеденного яйца не стоит.

– К-коллега! Н-нельзя же так!.. – Гнацкий покраснел до корней волос.

– М-можно! – передразнил его Шелинг. – Вы тут собираетесь дворцы строить, а я там сижу и вижу, что творится. Рабочие ругаются, говорят такие вещи, что, если бы вы их услышали, у вас бы ресницы и брови поседели. А мне нечего им возразить! Нечего! Вчера попробовал, – но с тем же успехом я мог бы им спеть арию из «Лоэнгрина». Смеетесь? Ну, так я вам скажу: лучше не смейтесь! Два дня назад перестал работать один кран, а сегодня – уже и два остальных. У всех трех распаялись подшипники. Люди ненавидят эти «зеты», как заразу. Скверную машину можно возненавидеть сильнее, чем подлого человека. Руки у нас опускаются… Слышите, начальник?

– Шелинг, – сказал Кузьнар, сдвинув брови. – Успокойтесь вы и сядьте! Гнацкий сейчас поедет туда к вам и на месте все выяснит.

– Что выяснит? Что выяснит? – завизжал Шелинг, подскочив к столу Кузьнара. – Все уже и так ясно! Краны стоят… Ха-ха-ха, выяснит! Гнацкий! А может, Гнацкий поедет выяснять, не перенеслась ли Варшава на берег Пилицы? Говорят вам: краны стоят! И рабочие толкуют между собой, что план – это только липа, если у нас заводы творят такие «чудеса», как эти «зеты». Никуда они не годятся. Понятно? Механики не хотят и пальцем к ним притронуться. «Присылают вместо машин какой-то лом – и потом требуют от нас высших норм!» – вот как они говорят! Ну, что вы на это ответите, вы, мозг стройки?

Гнацкий уже застегивал пальто. Через минуту он и Боярский ушли, а Шелинг, глядя им вслед, только пожал плечами.

После их ухода он немного успокоился.

– Ну, вот что, – сказал он ворчливо. – Вы хотели революции, так получайте ее плоды. Где-то засела какая-то сволочь и выпускает заведомый брак. А вы это называете классовой борьбой. Я никогда не был санкюлотом, но что из моих рук выходило, то – скажу, не хвастая – служило превосходно до конца. Эх, вождь, вождь!..: Вы уничтожаете уходящий со сцены класс – и что остается у вас в руках? Лом.

– Послушайте, Шелинг, – остановил его Кузьнар. – За такие рассуждения я должен бы прогнать вас с глаз долой.

– Знаю, – сказал Шелинг. – Я вам действую на нервы.

– Ах, да перестаньте вы! Зачем болтать всякую ерунду, какая только на ум взбредет? Мерзкий у вас язык!

– Это верно, – согласился Шелинг. – Но что делать, не каждый способен говорить цитатами из газетных передовиц, как этот ваш Тобиш. Да если бы я заговорил его языком, я издох бы от скуки, послушав собственный голос.

– Без Тобиша у нас все тут развалилось бы. Неужели не видите? Он всю стройку, как ремнем, стянул.

– Стянул, это верно, – кивнул головой Шелинг. – Ну и что?

– Как это – «и что»?

– Я, например, предпочитаю не ремень, а подтяжки.

– Будет вам дурить! – вскипел Кузьнар.

Шелинг захохотал.

– Один любит ремень, а другой – подтяжки. Вот я, начальник, ношу подтяжки. И, может быть, именно потому расстраиваю вам нервы. Вы вбили себе в голову, что классовая борьба происходит между теми, кто подпоясан ремнем, и теми, кто носит подтяжки. А по-моему, важно одно: чтобы штаны не свалились. Я пришел сегодня вас предупредить: где-то засела сволочь, которая отправляет на строительство совершенно негодные машины. А вы смотрите на меня так, как будто я командую сотней белогвардейцев! Повторяю: дело это должна расследовать комиссия – выяснить, где воняет. Я не люблю, когда растрачиваются государственные деньги. Такой уж у меня характер. А вы мне какой-то вздор городите о ремне… при чем тут кожевенная промышленность? Так мы недалеко уедем. Я специалист своего дела, я поляк, меня никто с самолета сюда не сбросил, и мостов я не взрываю. Прощайте!

– Постойте, постойте! – удержал его Кузьнар. – Объясните, чего вам, собственно, надо? Чего вы злитесь?

Шелинг стоял к нему спиной и молчал. Потом медленно повернул голову и сказал тихо:

– Вы мне отставку дали. Тоже лом, да? Устаревший инвентарь, негодный к употреблению?

– Человече! Побойтесь бога! – шепнул Кузьнар в замешательстве.

Шелинг усмехнулся и, сняв очки, стал их протирать кусочком замши.

– А я бы еще пригодился, – пробормотал он, указывая прищуренными глазами на новую стройку за окном.

Кузьнар всматривался в его лицо, пораженный неожиданным открытием. В первый раз он видел Шелинга без очков, и оказалось, что глаза у старого инженера грустные и обиженные, как будто вместе с очками с них слетело злое и насмешливое выражение.

2

– Товарищ директор! – крикнул Илжек. – Меня каменщик Мись послал! Все ожидают в котловане. Сейчас начинаем!

Кузьнар кивнул головой, поспешно заканчивая разговор по телефону. Наконец, он отложил трубку, встал, отодвигая стул, и улыбнулся стоявшему в дверях Илжеку.