Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 50 страниц)
– Интересно, что за тип.
– Его отец профессор в Берлинском университете. Крупный специалист по химии. С сыном был в ссоре.
– Почему же все-таки он сдался в плен?
– Он объяснил это тем, что война не может принести победу Германии и что Германии грозит участь Римской империи. Гитлер и его клика, по его мнению, бездарнейшие авантюристы, разжигающие низменные чувства в народе и ввергающие немецкий народ в бездну. Пока не поздно, надо спасать немецкий народ от гибели.
– Толково рассуждает, – согласился Новосельцев. – А что в Крыму происходит?
– Становится крымским ханством, – усмехнулся Глушецкий. – Немцы привлекли на свою сторону татарских буржуазных националистов из разгромленных в свое время организаций «Миллифирк» и «Курултай». В Симферополе создан «мусульманский комитет». Председательствует в нем сын бывшего кулака Курт Сеитов, его заместителями являются сын торговца Абдурешитов и националист Керменчеклы. Членами комитета состоят бывший помещик Аблямитов и буржуазные националисты Шевкет и Куртиев.
– Ты помнишь фамилии всех гадов? – изумился Новосельцев.
– Приходится. Разведчик обязан держать в памяти все, что видел и слышал.
– Не узнал, что в Севастополе происходит?
– Кое-что партизаны сообщили, – оживился Глушецкий. – Зверствуют гитлеровцы, вешают, расстреливают, но спокойно себя не чувствуют. По ночам боятся ходить по улицам. Из развалин стреляют, бросают гранаты. Не покорен Севастополь!
– Не склонил, выходит, голову, – с удовлетворением произнес Новосельцев. – Об отце узнал?
– Спрашивал, – вздохнул Глушецкий. – Не знают. А вот о биологической станции, на которой я работал, рассказали. Варвары! Они устроили в здании станции склад и казарму, а оборудование выбросили на лом. Вскоре из-за неосторожности какого-то паршивца произошел пожар, истребивший все имущество, библиотеку, музей. Крыша обвалилась. В общем, теперь это обугленные развалины. Станции не стало. А она существовала с 1871 года. Одним из основателей ее был Миклухо-Маклай.
Наступал рассвет. На море спустился холодный туман, от которого вахтенные матросы поеживались. Унылая серая мгла заволокла все кругом, невозможно было разобрать, где кончается море и начинается небо. Новосельцев приказал сбавить ход корабля.
И вдруг раздался тревожный голос Шабрина:
– Мина у левого борта!
Новосельцев взглянул за борт и испуганно отпрянул. На расстоянии не более метра в воде качался рогатый шар. Рога то оголялись, то вновь скрывались под водой. Отходить назад было поздно: струя воды обязательно бы качнула мину и ударила о катер. Вперед двигаться тоже нельзя – мину затянет под винт. Несмотря на испуг, Новосельцев успел моментально поставить ручки машинного телеграфа на «стоп».
Но он не успел решить, что предпринять дальше, как стоявший у леера Пушкарев, скинув бушлат, быстро спустился за борт. Осторожно толкая руками мину, он повел ее вдоль корпуса корабля. Все, кто находился на палубе, с замиранием сердца следили за каждым движением комендора и мины. Новосельцев, поняв замысел Пушкарева, подбежал к борту, готовый сам прыгнуть в воду, чтобы помочь ему.
Но вот мина уже за кормой. Пушкарев несколько раз толкнул ее, чтобы она отплыла подальше. Когда расстояние между ней и катером увеличилось метров до десяти, все облегченно вздохнули. Пушкарев поплыл к катеру. Через минуту он уже стоял на палубе.
Катер медленно двинулся вперед.
Новосельцев подбежал к Пушкареву, обнял и поцеловал:
– От всей команды – сердечное спасибо!
Комендора бил озноб, и Новосельцев распорядился:
– В моторное отделение…
Вскоре мина исчезла в туманной пелене. Новосельцев хотел было взорвать ее, но не решился. Видимости при тумане не было никакой, мину за два десятка метров уже не видно, а стрелять по ней на близком расстоянии опасно.
Через два часа морской охотник вошел в бухту.
3
Один мотор на катере Новосельцева давно барахлил. Нужно было сделать полную переборку и заменить изношенные детали. Но деталей на складе не имелось, и ремонт мотора откладывался со дня на день. Сегодня, когда катер пришел в базу, дивизионный механик обрадовал Ивлева сообщением о том, что на складе появились детали.
Катер поставили на ремонт. Новосельцев был доволен, что наконец-то найдется время отдохнуть и можно завтра отметить день рождения комендора Пушкарева. О подвиге Пушкарева он доложил Корягину, и тот тут же заполнил наградной лист и пошел с докладом к контр-адмиралу. Вскоре он вернулся и сообщил:
– Контр-адмирал подписал приказ о награждении Пушкарева орденом Красной Звезды.
«Вот это будет хороший подарок ко дню рождения», – подумал Новосельцев, выходя из штаба.
Около склада с химическим имуществом он увидел капитана Уздякова, и у него появилась неожиданная мысль.
Уздяков приветливо протянул Новосельцеву руку и сказал:
– В штабе мне сказали, что двух человек с вашего корабля наградили.
– Трех, – поправил Новосельцев.
– Кого же еще?
– Медалью «За отвагу» наградили боцмана Ковалева и матроса Токарева, а сегодня подписан приказ о награждении орденом комендора Пушкарева.
– И вы, конечно, надеетесь на орденок.
– Пока не думаю об этом.
– Бросьте скромничать, Виктор Матвеевич, – щуря маленькие глаза, с вызовом проговорил Уздяков. – Кому другому, а мне бы вы так не говорили. У каждого в душе тщеславное желание иметь побольше орденов, чин повыше, должность поспокойнее.
– Не у всех…
– Шиллер писал, что миром правят любовь и голод. Каждый борется за теплое место на планете. Так оно было, есть и будет. Все повторяется, дорогой мой Виктор Матвеевич.
– Шкурники, стало быть, все? – начиная сердиться, спросил Новосельцев.
Будь Новосельцев равным по званию и должности, он отчитал бы его сейчас. Но какое право имеет лейтенант делать замечание капитану? Не положено по уставу.
«А наплевать мне на то, о чем он думает», – решил Новосельцев, вспомнив о цели, с которой он подошел к Уздякову.
– У меня просьба к вам, товарищ капитан, – сказал он. – Премного буду благодарен вам, если удовлетворите ее.
– Пожалуйста, – насторожился Уздяков, не любивший, чтобы к нему обращались с просьбами.
– Мне нужно к завтрашнему дню четверть хорошего вина.
Уздяков догадливо улыбнулся:
– Понятно. Катер на ремонте, а командир…
– Вот именно, – нетерпеливо подтвердил Новосельцев. – Могу я рассчитывать на вас?
– Удружу, – уже покровительственным тоном сказал Уздяков. – Вечером пришлите ко мне матроса.
– Спасибо, – подал руку Новосельцев и, довольный, пошел на корабль.
После обеда лейтенант уволил на берег почти половину команды. С каждым из увольняемых он побеседовал наедине – о подарках имениннику. Сам Пушкарев не знал о том, что товарищи собираются отметить день его рождения. Настроение у него было прескверное, и он мечтал напиться на берегу. Но, по-видимому, командир предвидел это и на берег его не отпустил, а поставил дежурным по кораблю. В полночь Пушкарева сменили.
Проснувшись утром, Пушкарев увидел в кубрике командира отделения мотористов Харитона Окального, комендора кормового орудия Афанасия Акульшина, Дюжева, Шабрина, Наливайко. Баянист сидел с баяном на коленях.
– Музыка! – воскликнул Дюжев, заметив, что Пушкарев проснулся.
Душко заиграл туш, а Дюжев, Шабрин и Наливайко подскочили к нему и стали теребить за уши, приговаривая со смехом: «Расти большой, расти большой». Не поняв, в чем дело, Пушкарев рассердился и стал ругаться. Тогда Окальный отстранил рукой товарищей и сказал:
– Не серчай, Серега. Сегодня твой день рождения, ну мы и решили тебя поздравить.
Пушкарев сел на койку и оторопело обвел всех глазами.
– Это вы серьезно? – спросил он.
– От души! – воскликнул Дюжев. – Глянь-ка, что у тебя под подушкой.
Пушкарев поднял подушку и ахнул от изумления.
– Вот это подарок от командира – книга Николая Островского «Как закалялась сталь», – стал перечислять подаренные вещи Дюжев. – Это зажигалка от Антона Румянцева. Этот обеденный агрегат – складная ложка и вилка от нашего уважаемого кока Кирилла Наливайко. А вот часы со светящимся циферблатом. Наши мотористы купили их вчера на базаре и дарят тебе. А вот еще подарок – кисет из бархата с вышивкой шелком: «Отважному черноморцу от Нади».
– А что за Надя? – насторожился Пушкарев.
– Есть такая знакомая мне особа. А вот подарок от меня, – и Дюжев вытянул из-под койки вещевой мешок, наполненный яблоками. – Собственно говоря, деликатно выражаясь, – слегка смущаясь и косясь на Шабрина, поправился он, – это не от меня, а от колхозников. Вчера, как мне дали увольнительную, я проведал сначала Токарева. Парень на днях вернется, у него не воспаление легких, а грипп. От него я пошел к Наде. Долго у нее не пришлось, к сожалению, задержаться, поссорились немного. Забрал я у нее кисет и ушел. Смотрю, время еще в достатке. Решил сходить к Лене.
– Это еще зачем? – с подозрением спросил Шабрин.
– Ты, Максим, не серчай. С твоей Леной у меня было чисто деловое свидание.
Все в кубрике рассмеялись, а Шабрин покраснел и поперхнулся.
– Честное слово, Максим, – заверил Дюжев. – Она же дочь колхозного бригадира. Дай, думаю, насчет каких-нибудь фруктов для нашего именинника переговорю. Пришел и папашу ее дома застал. Обсказал ему все, как полагается. Пошел он к председателю – и вот результат!
Пушкарев сидел, смущенно поводя глазами и придерживая левой рукой подарки. Он был явно растерян и растроган.
– Как же так, ребята? – протянул он дрогнувшим голосом и неожиданно признался: – А я думал сегодня уволиться на берег и нализаться у какой-нибудь шинкарки.
– Какая проза, – усмехнулся Румянцев. – Надо культурненько…
– Верь, Сергей, – сказал Окальный, – у тебя есть друзья, и друзья верные. Лишь бы ты был добрым товарищем.
– Спасибо вам, братишки! Э, да что там говорить, – махнул рукой Пушкарев.
В люк просунул голову Ковалев.
– Командир приглашает всех в кают-компанию, – сообщил он. – Коку приступить к исполнению своих обязанностей.
Маленькая кают-компания не вместила всю команду катера. Несколько человек остались за дверями и разместились у входа.
Пушкарев сидел рядом с командиром, смущенный и улыбающийся. На столе красовалась большая бутыль с вином, оплетенная лозой. Новосельцев кивнул боцману и, когда тот разлил вино по стаканам, встал.
– Товарищи матросы и старшины! – сказал он, слегка улыбнувшись. – Сегодня мы решили отметить день рождения нашего комендора Сергея Пушкарева. Он недавно служит у нас, но мы уже убедились, что это настоящий моряк, и мы приняли его в свою морскую семью. Друзья преподнесли ему подарки. Но об одном подарке он не знает. Вчера контр-адмирал подписал приказ о награждении Сергея Макаровича Пушкарева орденом Красной Звезды. Поздравляю с высокой наградой.
Пушкарев встал и срывающимся голосом произнес:
– Служу Советскому Союзу!
– Подписан также приказ о награждении медалью «За отвагу» боцмана Ковалева и матроса Токарева.
Все зааплодировали. Боцман, чтобы скрыть волнение, начал приглаживать свои усы.
– Предлагаю выпить тост за нашего именинника и пожелать ему прожить счастливо трижды столько, сколько он прожил! – закончил Новосельцев и чокнулся стаканом с Пушкаревым.
Все выпили. Закусили хлебом с маслом и яблоками.
Тут из каюты помощника вышел Наливайко в фартуке и с белым колпаком на голове. Обеими руками он держал поднос, на котором красовался торт. По краям торта горели двадцать пять маленьких разноцветных елочных свечей. Посередине его была сделана кремом надпись с вензелем: «Дорогому Сергею от друзей».
Весело поблескивая глазами-пуговками, Наливайко торжественно поставил торт перед именинником и сказал:
– Взамен именинного пирога. Сделан в содружестве с коком береговой базы. Пальчики оближешь…
Пушкарев разрезал торт и подал каждому по куску.
Новосельцев откусил торта и округлил глаза в недоумении. Торт был соленый-пресоленый. Глянув на людей, лейтенант чуть не расхохотался. Все пробовавшие торт сидели с перекосившимися лицами и открытыми ртами, но вежливо молчали.
– Товарищ Наливайко, – сказал тогда лейтенант, – откусите и разжуйте кусочек торта.
Ничего не подозревающий кок откусил большой кусок, и вдруг его круглое лицо вытянулось. Торопливо проглотив кусок, он растерянно сказал:
– Не может быть…
Тут раздался такой хохот, что, казалось, катер закачался.
– Я не солил, торт делался без соли. Вместо сахара, наверное, по ошибке… Вы крем слизывайте, он без соли…
Но голос Наливайко потонул в раскатах хохота.
– Пальчики оближете, – мрачно изрек Дюжев, подливая масло в огонь.
Незадачливый кондитер сконфуженно мигал и переминался с ноги на ногу…
О пышных именинах комендора в тот же день стало известно всему дивизиону. В полдень на катер пришел замполит Бородихин.
Он подошел к Новосельцеву с таким видом, словно вызывал бороться.
– Так, – сердито тряся головой, буркнул он. – Комиссары отменены, а замполиты? Отвечай!
Новосельцев в недоумении произнес:
– Вам виднее, товарищ комиссар… Замполиты, по-моему, еще существуют…
– А командир корабля обязан ставить в известность замполита о проводимых массово-политических мероприятиях?
– А я всегда сообщаю вам.
– А почему об именинах комендора ничего не сказал?
– Так это же не массово-политическое мероприятие, а просто именины.
– Для кого просто именины, а для кого мероприятие. Это одна из форм массово-политической работы.
И замполит неожиданно рассмеялся.
– Действительно, резиновое словечко из лексикона политработника. Пойдем, однако, вниз, а то на палубе холодно, – беря лейтенанта под руку, сказал он. – Расскажешь, как это было.
Они спустились в командирский отсек. Выслушав рассказ Новосельцева, Бородихин дважды повторил:
– Славно, славно…
– Сегодня Пушкарев веселый. Отпустил его на берег.
Бородихин укорил лейтенанта за то, что он не поставил его в известность накануне. Можно было еще лучше отпраздновать день рождения комендора.
– Речей было бы больше, – усмехнулся Новосельцев. – А чем больше речей, тем официальнее, суше получается. Мы по-домашнему.
– И парторг катера мне ничего не говорил. Нехорошо! Давай договоримся по-человечески, как любит выражаться твой Ивлев, что будете советоваться. А именины мы, пожалуй, и на других кораблях проведем. Смысл в них глубокий…
Только замполит ушел, как на катер пожаловал Школьников. Новосельцев был в рубке, делал записи в журнале.
– Что это ты писаниной занялся? – удивился Школьников.
– Приходится, – поморщился Новосельцев. – Помощника нет, а все журналы надо вести. А их не меньше, чем на большом корабле. Трудно в ажуре держать все.
– Чего же не требуешь помощника?
– Требую. Обещают.
– Слух прошел, Виктор, что ты коллективную пьянку организовал. Есть в этом доля правды?
– Есть, – рассмеялся Новосельцев и рассказал об именинах комендора.
Школьников пожал плечами и развел руками.
– Ну зачем ты, Виктор, разводишь панибратство на корабле? Дойдет до того, что матросы будут называть своего командира на «ты» и братишкой. То-то дисциплина будет…
– Знаешь что, Владимир, – вскипел Новосельцев. – Иди со своими нравоучениями… подальше. Я стремлюсь, чтобы дисциплина была сознательной, а не палочной, чтобы каждый матрос любил корабль, как родной дом. Попробуй после именин перевести Пушкарева на другой корабль. Он до командующего флотом дойдет с рапортом, чтобы вернули его на мой корабль. Сухарь ты, Владимир!
Школьников поджал тонкие губы.
– Напрасно кипятитесь, товарищ лейтенант, – с подчеркнутой холодностью сказал он. – Рекомендовал бы прислушиваться к советам товарищей-командиров. О матросах, конечно, надо заботиться, но не переходить границы. Я бы на твоем месте поступил не так.
– А как? – покосился Новосельцев.
– Я бы перед строем объявил Пушкареву о награждении, а потом поздравил бы его с днем рождения и сказал, что разрешаю его друзьям отпраздновать именины. Разрешил бы и вино. Но сам бы не участвовал. Я должен стоять выше. Для матроса командир высшее существо, он должен думать о своем командире как о необыкновенном человеке.
– Высшее существо… Тьфу! – поморщился Новосельцев. – Ты, может быть, и высшее, ты же адмиральский сын. А я не высшее, а сын рабочего. Ты забываешь, что многие командиры, в том числе и адмиралы, вышли из матросов.
– Я этого не отрицаю, но надо признать, что поднимаются до уровня командира одиночки, а не все.
Новосельцев горестно вздохнул:
– Хороший ты моряк, Владимир, а душа у тебя засушенная. Черт знает, где ты набрался таких убеждений. Учились как будто вместе. Но я не помню, чтобы нам преподавали такое.
– Нельзя все время быть на уровне курсанта.
– Опять не то, – сказал Новосельцев. – А я скажу тебе, что замполит одобрил, как мы провели день рождения. Что скажешь на это?
– Напрасно, – хладнокровно произнес Школьников. – Ну, хватит об этом. У меня есть к тебе просьба. Одолжи денег. Буду сопровождать транспорт до Батуми. А там, как ты знаешь…
– Живет Маргариточка-цветочек, – подхватил Новосельцев и заулыбался, вспомнив невысокую хрупкую девушку с худеньким лицом, с ясными глазами.
Школьников познакомился с Маргаритой в Новороссийске. Отношения у них сложились довольно странные. Она разрешила ему называть себя женой, но ни разу не позволила даже поцеловать себя и отказалась от денежного аттестата, который он предлагал ей. После сдачи Новороссийска девушка с матерью переехала в Батуми. Она регулярно писала Школьникову. Но в письмах ни разу не передала ему поцелуя, хотя и называла мужем и желала здоровья.
– Я должен сделать ей подарки, – сказал Школьников. – Думаю также заставить переменить фамилию на мою.
Новосельцев сходил в каюту и принес деньги. Школьников поблагодарил, небрежно сунул деньги в карман и ушел.
Было сыро и холодно. Над бухтой стлался туман. Берег казался грязным и мокрым. Из моторного отсека доносился стук. Новосельцев прошел на корму, сел на стеллаж для глубинных бомб и закурил.
На пирсе появились Дюжев и Пушкарев. Комендор был весел, улыбался. Новосельцев с интересом наблюдал за ним. Он впервые видел его таким. Подумал: «Неужели одно сегодняшнее событие так изменило его настроение? Немного же человеку в жизни надо».
Новосельцев не знал, что сегодня в жизни комендора произошло еще одно событие. О нем рассказал коку Дюжев. Рулевой спустился в кубрик и с мрачным лицом молча сел на койку. Наливайко лежа читал книгу. Увидев Дюжева в непривычном для него виде, он отложил книгу и участливо спросил:
– Что-то случилось, Степа?
– Да, случилось, дружище, – невесело произнес Дюжев.
Несколько минут он молчал, ероша волосы, потом упавшим голосом заговорил:
– Вот, Кирюша, какие в жизни случаи бывают. Не выдумаешь сам, и писатель едва ли сообразит так закрутить.
– Давай без предисловий, – заметил заинтересованный Наливайко. – Подрался, что ли, с кем на берегу?
Дюжев с укоризной посмотрел на него.
– Какой ты не чуткий, Кирюша. Разве я переживал бы после драки. Погибла Надя.
– Как? – приподнялся Кирилл. – При бомбежке?
– Для меня погибла. Она оказалась невестой нашего комендора Пушкарева.
Глаза-пуговки стали совсем круглыми.
– Ты не разыгрываешь меня, Степан? – насторожился он. – С меня хватит утреннего розыгрыша из-за торта.
На лице Дюжева появилась кислая улыбка:
– Слушай, Кирюша, расскажу по порядку. Пошел я с Сергеем на берег. Походили по улицам с полчаса, а потом я предложил зайти к Наде. По дороге рассказываю ему, что имею виды на девушку и даже делал ей предложение. У нее, говорю, правда, не совсем серьезный характер, хохотушка, но это в моем вкусе. Так вот и дошли мы до домика, где у рыбаков нечто вроде штаба было. Надя работает радисткой на сейнере, но сейчас сейнера почти все на приколе, и я Надю всегда находил в этом домике. Открываю дверь. Надя обернулась, вскрикнула и бросилась на шею. Не на мою, а на комендорскую! Целует, хохочет и плачет, а я стою дурак дураком. Потом пришел в себя и спрашиваю: «Позвольте, как все это понимать?» И что же оказывается – эта Надя родом из Балаклавы и довоенная невеста Сергея. Подумать только! Когда двое милуются, третий лишний. Вышел я на свежий воздух, погулял вокруг дома и около, дождался, когда срок увольнительной кончился, окликнул Сергея и – на корабль. Вот, Кирюша, и все! Была Надя, и нет Нади.
– Интересно, даже романтично, – сделал вывод Наливайко. – Значит, она сохраняла верность своему жениху, а тебе только голову морочила. А ты говоришь – несерьезный характер…
– Бывает, Кирюша, так, что есть чем думать, да не о чем, а бывает, что и есть о чем думать, да нечем, – неожиданно весело произнес Дюжев.
– Это как понимать? – в недоумении вскинул глаза Наливайко.
– А как хочешь…
Он снял сапоги и завалился на койку.
– Теперь у тебя с Сергеем отношения враздрай? – спросил Наливайко.
Но Степан ничего не ответил.
4
Спустя неделю, когда катер вернулся из дозора, к Новосельцеву неожиданно пришел Глушецкий.
– Опять в Крым? – поинтересовался Новосельцев.
– Нет. Привез вашему начальству секретный пакет.
– Стал офицером связи?
– Не собирался. Просто почему-то выбор пал на меня.
– Значит, что-то очень важное, – заключил Новосельцев. – Иначе с какой стати стали бы использовать в качестве почтальона командира-разведчика.
– Возможно, – согласился Глушецкий.
Новосельцев вызвал кока и сказал, что на корабле гость и надо попотчевать его обедом.
За обедом друзья разоткровенничались.
– Поговаривают, – сказал Новосельцев, – что скоро американцы и англичане откроют второй фронт. Медлят союзнички.
– На союзников надейся, а сам не плошай. Вспомни из истории: верил ли когда Суворов союзникам? Надо, Виктор, на свои силы рассчитывать. На Черчилля и Рузвельта надежды возлагать не следует. Нам известно, что это за люди.
– Я не Черчиллю и Рузвельту верю, а английскому и американскому народу, – с горячностью возразил Новосельцев.
– А ну их, этих черчиллей, – сделал пренебрежительный жест Глушецкий. – Что делается, Виктор, под Сталинградом? Бьют фашистов! Вон куда центр войны переместился. Хочется туда…
– Туда не спеши, – таинственно понизил голос Новосельцев. – И здесь кое-что назревает.
– А что именно? – насторожился Глушецкий.
– Майору Куникову предложили готовить десантный отряд. Берут только добровольцев. Вот это будет отрядик!
Глушецкий заинтересовался.
– Расскажи о Куникове. Эту фамилию я часто слышу за последнее время.
– Я с ним не знаком, видел только раза два, но кое-что знаю. Он не кадровый военный. По образованию Куников инженер-машиностроитель. По-видимому, был талантливым человеком, иначе не выдвинули бы его с должности цехового инженера на пост редактора московской газеты. Когда началась война, он отказался от брони и пошел на фронт добровольцем. На фронте захотел служить в морской пехоте, и нигде иначе. Стал командиром отряда моряков. Об этом отряде, воевавшем в азовских плавнях, ходят легенды. Одним словом, командир что надо!
Глушецкий задумался. Много интересных, невероятных подчас историй слышал он за последнее время о Куникове, и ему захотелось увидеть этого майора, ставшего при жизни легендарным командиром морской пехоты. Хорошо бы послужить в его батальоне.
Расставаясь, он спросил Новосельцева, где находится батальон Куникова.
А через час он уже был у Куникова.
При первом знакомстве майор не произвел особого впечатления на Глушецкого. Это был человек плотного, но не сильного телосложения. Выражение его лица не воинственное, а добродушно-веселое. Под густыми бровями светились живые черные глаза. Морщинки около губ и глаз были тоже веселыми, они не старили его.
С веселой строгостью майор спросил лейтенанта:
– Принесли какую-то новость?
– Пришел к вам с вопросом.
– Задавайте. Отвечу, – Куников тряхнул головой.
– Мне сказали, что вы подбираете добровольцев – рядовых и командиров. Верно ли это?
– Допустим… А дальше?
– Хотел только узнать.
– И только? – Куников рассмеялся. – А почему не договариваете: хочу, мол, записаться? У вас какая воинская специальность?
Когда Глушецкий назвал свою фамилию, Куников весело хлопнул его по плечу:
– Слышал, слышал! А ну, раздевайтесь, выпьем чайку. Люблю за стаканом чая поговорить. А у разведчиков всяких историй в запасе больше, чем у охотников…
Глушецкий вышел от майора, довольный разговором, с твердым решением: «Буду проситься в его отряд».
Но надежды на то, что начальник разведотдела отпустит его, было мало. Даже Куников сказал: «Едва ли отпустят».
Разговор с начальником разведки получился совсем иным, чем ожидал Глушецкий.
Медведкин молча слушал лейтенанта, одобрительно кивая головой, чуть посмеиваясь одними глазами. Видя, что у начальника отличное настроение, Глушецкий подумал: «Может, и отпустит».
Когда лейтенант закончил свою просьбу и вопросительно посмотрел на начальника, Медведкин встал из-за стола, прошелся несколько раз по комнате, поглаживая лысину.
Остановившись у стола, он сказал:
– А ведь вы опоздали, лейтенант.
Глушецкий недоуменно посмотрел на него, пытаясь разгадать смысл сказанного.
– Да, опоздали. Если бы утром пришли – быть бы вам у Куникова. А сейчас уже поздно. Час тому назад звонил Куников, просил за вас. Но и он опоздал, пришлось отказать.
– Мне непонятно, товарищ капитан второго ранга, – сказал Глушецкий, хмурясь.
Медведкин сел на край дивана.
– Все дело испортил небезызвестный вам полковник Громов.
– Он жив?! – в радостном изумлении воскликнул Глушецкий.
– Выходит, что жив, коли был у меня.
– Интересно, как он выбрался из Севастополя?
– Скоро увидитесь с ним и спросите. Полковник формирует бригаду морской пехоты. В штаб приезжал выпрашивать для бригады хороших командиров. Увидел Семененко, узнал, поговорил – и к командующему. Каким-то путем узнал, что по новому штатному расписанию моему отделу не положено иметь отряда. Рано или поздно я должен был вас, как сверхштатных, отчислить. Одним словом, командующий уже подписал приказ. Завтра поедете в Сочи. Бригада находится там.
В Сочи! У Глушецкого радостно екнуло сердце. Он увидит Галю, мать… Не выдавая охватившего его волнения, он словно между прочим сказал:
– А отряд Куннкова готовится к большому делу…
– Откуда вам это известно?
– Я же разведчик, вижу…
– Бригада Громова готовится к такому же делу.
– Вот как…
Теперь Глушецкому хотелось бы знать, какую должность ему придется занять в бригаде. Начальник прочел этот вопрос по выражению лица лейтенанта, но он имел привычку сначала заинтриговать человека, а потом сказать. И на этот раз он долго ходил вокруг и около, прежде чем сказал:
– Вы, оказывается, были на хорошем счету у Громова. Назначаетесь командиром отдельной разведывательной роты. Ваш отряд явится костяком роты. Довольны?
Да, Глушецкий был доволен.
– Сейчас идите в отдел кадров за предписанием. Оно уже заготовлено. Желаю успеха. – Он подал лейтенанту руку: – Будь, Николай, хорошим офицером.
Начальник разведки впервые назвал его по имени, и Глушецкий отметил это как знак особого расположения.
– Оправдаю доверие! – ответил он.
