Текст книги "Нас ждет Севастополь"

Автор книги: Георгий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 50 страниц)

Глава восьмая

1

Заветной мечтой полковника Громова было вступить победителем в Севастополь. Весь октябрь он готовил свою бригаду к десанту в Крым.

– Нас ждет Севастополь! – повторял он в каждой роте.

Велико же было его огорчение, когда оказалось, что его бригада не будет участвовать в десанте. Он успокоился немного лишь тогда, когда командующий 18-й армией генерал-лейтенант Леселидзе сказал, что бригаде готовится другая боевая задача, связанная с освобождением Крыма.

Прошел октябрь, минул ноябрь, а бригада по-прежнему находилась в резерве. За это время произошли события, которые опять заставили Громова встревожиться. 20 ноября Северо-Кавказский фронт был преобразован в Отдельную Приморскую армию. Командующим армией остался бывший командующий фронтом генерал армии Петров. 18-я армия погрузилась в эшелоны и направилась на Украину. Громов опасался, что и его бригаду отправят туда же. Тогда не видать ему Севастополя до окончания войны. «Где бы ни воевать, лишь бы воевать», – успокаивал себя Громов, но в то же время переживал почти болезненно, что ему не доведется освобождать Севастополь.

В начале декабря его вызвал командующий армией генерал армии Петров.

«Неужели бригаду отправят на Украину?» – думал он с беспокойством всю дорогу.

С Петровым он был знаком еще в дни Севастопольской обороны, знал, что тот относится к нему с уважением. Поэтому рассчитывал на доброжелательный разговор.

Адъютант командующего, когда Громов доложил о своем прибытии, сказал:

– Он собирается завтракать. Подождите полчаса.

– Хорошо, подожду, – сказал Громов, садясь на стул.

В это время дверь открылась и на пороге показался Петров. Увидев Громова, он подошел к нему и протянул руку:

– Рад приветствовать вас, Георгий Павлович. А я собрался позавтракать. Может быть, пожелаете составить компанию?

– С удовольствием, – отозвался Громов.

Рядом с мощной фигурой полковника Петров выглядел невысоким. Пенсне, мягкие черты лица делали его похожим на добродушного, старого учителя. Это сравнение Громову пришло невольно, так как вспомнился похожий на командующего знакомый учитель по литературе в одной севастопольской школе.

Сев за стол, Петров внимательно посмотрел на Громова, слегка улыбнулся.

– А седины прибавилось в вашей бороде, – заметил он. – И виски посеребрились.

– Война не красит человека.

– Это верно, – согласился Петров. – Пережить пришлось немало. Может быть, хотите водочки к завтраку?

– Благодарю, но позвольте отказаться. Настроение не то.

– Догадываюсь, – опять улыбнулся Петров. – Вероятно, думаете, что бригаду отправят на другой фронт.

– Есть такое опасение.

– Можете не опасаться, – успокоил его Петров. – Будете готовиться к боям в Крыму.

– В таком случае разрешите спросить о причине вызова.

– Не будем спешить. Позавтракаем, потом поговорим.

Завтрак у командующего был спартанский – поджаренная колбаса с картофелем и чай. Когда перешли к чаю, Петров спросил:

– Как вы оцениваете наши действия в Крыму?

– Я бы покритиковал их. Но боюсь, что моя критика вам не понравится.

– С каких это пор полковник Громов, герой Севастополя, стал бояться?

– Не то что боюсь, – поправился Громов. – Но все же опасаюсь оказаться не в своих санях.

– Осторожничаете, Георгий Павлович. А мне хотелось бы выслушать мнение опытного командира. Я, признаюсь, не в восторге от наших десантов в Крым. Много упущений.

– Разрешите закурить?

Получив согласие, Громов набил трубку табаком и закурил. Сделав несколько затяжек, он сказал:

– Упущений много, товарищ командующий.

– Вот и расскажите о них.

Громов внимательно и даже ревниво следил за тем, как развивались события в крымских десантах. Многое не нравилось ему. Он считал, что повторена та же ошибка, что и в десанте на Малую землю. Тогда отряд майора Куникова двое суток воевал один, а если бы высадили не отряд, а сразу две-три бригады, то Новороссийск освободили бы быстро. В первые сутки, когда противник застигнут врасплох, растерян, надо развивать успех. Ведь самое главное в десанте – внезапность и быстрота. На второй день противник придет в себя, подтянет резервы – и тогда одолеть его трудно. Эту истину знает рядовой морской пехотинец. Неудобно вроде говорить об этом такому опытному и прославленному полководцу, как Петров.

Однако он все же сказал.

Петров снял пенсне, протер платком стекла.

– Тяжела папаха командующего, – с грустной улыбкой произнес он. – Ваше замечание правильное, Георгий Павлович. В самом начале десанта мы допустили неорганизованность.

– Разрешите в таком случае сделать еще несколько замечаний, – уже осмелел Громов.

– Слушаю вас.

– Первого ноября в Эльтиген высадился батальон морской пехоты и 318-я дивизия. А по-моему, следовало бы высадить не батальон моряков, а полностью бригаду морской пехоты. А 318-я дивизия хоть и прославилась тем, что год держала оборону на окраине Новороссийска и не пустила гитлеровцев дальше по побережью Черного моря, а вот в сентябрьском десанте в Новороссийский порт показала себя далеко не блестяще. Офицеры и солдаты этой дивизии так привыкли к обороне, что, высадившись в Эльтигене, продвинулись лишь на один километр и перешли к обороне, не стремясь расширить плацдарм. А если бы там была бригада моряков, то она рванула бы подальше и расширила плацдарм. Вы знаете закон десантников – только вперед, не останавливаться. А что мог сделать один батальон моряков, в котором всего пятьсот человек.

– Тут можно поспорить с вами. Однако продолжайте.

– В первые сутки десант оказался без единого командира. Командир дивизии и его штаб находились на одном корабле. Так нельзя делать. Противник мог утопить корабль – и дивизия была бы обезглавлена. Правда, на этот раз повезло, корабль не утопили, но пристать к берегу из-за сильного обстрела он не смог и вернулся к таманскому берегу.

– Да, тут допущена ошибка.

– В ту же ночь должен был высадиться десант на Керченский полуостров. Но начался шторм, и десант не состоялся. Только третьего ноября, то есть двое суток спустя после десанта в Эльтиген, Пятьдесят шестая армия начала действовать.

В первом броске корабли Азовской флотилии высадили в районе Глейки-Жуковка гвардейскую дивизию, а в район Опасное-Еникале пятьдесят пятую гвардейскую дивизию, А моряков не пустили в тот десант. Основную задачу – занять порт и город Керчь – десант не решил. К восточной окраине Керчи десантные части подошли только одиннадцатого ноября, то есть восемь суток спустя после высадки. Противник за это время подтянул резервы и перешел в контрнаступление. Десантникам пришлось отойти и занять оборону. Теперь немцы отгородились от них проволочными заграждениями, минными полями, траншеями, дзотами. Трудно прогрызть такую оборону.

– Да, нелегко. Правильно, правильно рассуждаете, Георгий Павлович.

Громов замолчал, заметив, что Петров хмурится.

«Разговорился я, – подумал он, – а кому приятно такую критику слушать».

– Вы уж извините, – смущенно сказал он и принялся набивать табаком трубку.

– Ну вот уж – и извините…

Надев пенсне, Петров посмотрел на Громова изучающим взглядом, словно впервые видел, тихо побарабанил пальцами по столу и ровным голосом заговорил:

– В чем причины наших ошибок и упущений? Не будем сейчас говорить об этом. Что сделано, то сделано, не поправишь дело. А впредь нам наука. Обороняться мы научились хорошо, а наступаем хуже. Вот, скажем, встречаем узел сопротивления. Почему мы должны лезть на этот узел в лоб? Надо бы обойти его, оставить в нашем тылу, а самим продолжать путь вперед. Так нет же, боимся, что противник в тылу остался, как бы чего не вышло, и останавливаем продвижение, начинаем атаковать этот узел. В результате теряем людей, снижаем темп наступления. Так получилось после прорыва Голубой линии. Немцы отступали планомерно, от одного узла сопротивления к другому, а мы начинали блокировать эти узлы. А зачем? Довлеет над нами опыт прошлых лет, в том числе и надо мной, а воевать теперь надо иначе… Иначе…

– Вполне согласен с вами, – сказал Громов.

– А какие возможности упустили мы недавно, – уже с досадой сказал Петров. – Вы знаете, что на Эльтигенском плацдарме создалось трагическое положение. После сорокадневных боев десантники, обессиленные, переутомленные, голодные, решились на отчаянную попытку прорваться по суше и соединиться с десантом под Керчью. Ночью они прорвали боевые порядки противника и к утру заняли южную окраину Керчи и гору Митридат, господствующую над городом. Для немцев это явилось полной неожиданностью, они растерялись. Мы должны были воспользоваться этим. Для этого необходимо было десанту на Керченском полуострове перейти в наступление, надо было также высадить десант прямо в порт. Но получилось не так. С Керченского плацдарма в наступление пустили только два батальона. Успеха они не добились и через несколько часов прекратили атаки. В порт для поддержки эльтигеновцев, овладевших горой Митридат, высадили только один батальон восемьдесят третьей бригады морской пехоты. На вторые сутки противник повел на Митридат наступление крупными силами. Десантникам, не имеющим оружия и боеприпасов, пришлось оставить высоту. С большим трудом удалось эвакуировать остатки десанта. А могло все быть иначе. Да, иначе… Всю жизнь буду краснеть перед командиром эльтигенского десанта генералом Гладковым.

– Но почему так получилось? – вырвалось у Громова.

– А все потому же. Надо не только желать наступать, но и уметь наступать. Вы убеждаете меня, что надо в качестве ударной силы использовать морские бригады: дескать, моряки – это бесстрашные ребята, имеют боевой опыт. А я спрошу вас: в этих морских бригадах много ли моряков? В вашей бригаде, к примеру, моряков осталось не более десятой части, а девять десятых это люди неопытные, на кораблях не служили, зачастую даже необстрелянные, впервые море видят. Какие же это моряки?

Громов смутился. Командующий прав – не те люди теперь в бригадах морской пехоты. Правда, живы традиции. Но традиции традициями, а умение воевать так просто не дается.

Петров отпил из кружки несколько глотков чаю и, щуря близорукие глаза, чуть улыбнулся:

– Мне помнится, Георгий Павлович, вас оставляли в академии преподавателем тактики. Вы тогда не дали согласия.

– Было такое, – подтвердил Громов.

– Кое-кто считает, что вам уже тесно в бригаде. Может быть, вам следует поработать в моем штабе. Примете участие в разработке предстоящей операции в Крыму. Как смотрите на это?

Предложение было столь неожиданным, что Громов растерялся. Некоторое время он не знал, что сказать в ответ. Видимо, командующий затеял разговор о неудачах крымских десантов для того, чтобы «прощупать» его.

После некоторого раздумья он сказал:

– Товарищ командующий, ваше предложение заманчиво, но я хотел бы просить вас оставить меня в бригаде. Моя бригада – это моя родная семья, я хочу с ней вступить на крымский берег и освобождать святыню моряков – Севастополь. После освобождения Севастополя делайте со мной что хотите.

Петров пожал плечами:

– Не неволю. Однако подумайте… Насколько мне известно, вы воевали на Малой земле, в плавнях, не имели возможности отдохнуть ни одного дня. Думаю, что вы переутомились.

Сегодня напишу приказ о вашем отпуске на две недели с завтрашнего дня. Такая возможность есть. На передовой затишье, бригада в резерве, и в ближайшие недели ничего существенного не произойдет. Ваша семья где?

– В Сочи.

– Великолепно. Отпуск проведете в кругу семьи, вдали от фронта. А может, хотите в дом отдыха? У моряков выпросим путевку.

Опять Громов задумался. Заманчиво получить отпуск, побыть с семьей. Но почему командующий вдруг так раздобрился? И повышение в должности сулит, и отпуск дает. Почесывая в задумчивости бороду, Громов сказал:

– Против отпуска не возражаю. Но не знаю, удобно ли в такое время…

– Надо полагать, что своим заместителям вы верите и можете положиться на них.

Громову показалось, что Петров произнес эти слова с ехидцей, и быстро отозвался:

– Своим офицерам я верю.

– Тогда можете со спокойной совестью ехать в отпуск. За себя можете оставить начальника штаба. Я знаю его.

– Можно и его, – согласился Громов. – Вяловатый он только. – Подумав, повторил: – Исполнительный, но безынициативный.

Петров прищурил глаза и, не сводя с полковника взгляда, заявил:

– Не инициативный, говорите. А почему? Разрешите, Георгий Павлович, теперь мне высказать замечания в ваш адрес. Ваш начальник штаба безынициативен по вашей вине, я знал его не таким. Вы подмяли его под себя, сделали исполнителем ваших указаний – и только. Мы знаем, что Громов – человек властный, обладает большой волей. В бригаде только он командует, остальные офицеры слепые исполнители его приказов и указаний.

«Это же неправда, все не так», – хотел воскликнуть Громов, но сдержался, только насупился и стал кусать правый ус.

– Мне говорили, что вы иногда злоупотребляете властью. Вы, конечно, знаете приказ Верховного Главнокомандующего о разведке, какие условия надо создать разведчикам. А Громов кормит разведчиков одной пшенкой, называет их дармоедами: дескать, не привели «языка» – питайтесь одной пшенкой. Что было бы, если бы я последовал вашему примеру? Не взяли десантники Керчь, за это буду давать им одну пшенную кашу до тех пор, пока не выполнят приказ о взятии города. Как вы думаете, к чему бы это привело?

Громов беспокойно заерзал на стуле, крякнул, но опять промолчал.

– Говорят, вы невзлюбили одного комбата и относитесь к нему придирчиво. Оскорбительно относитесь к командиру роты разведчиков, к некоторым штабным работникам, в частности к капитану Игнатюку. Правильно я назвал фамилию?

– Так точно, – выдавил из себя Громов и подумал: «Ах, вон откуда ветер дует. Все тот же Игнатюк. Надо же!»

Командующий усмехнулся, отодвинул пустую кружку.

– Так-то вот, Георгий Павлович. Можно сказать, что завтрак наш прошел под знаком обмена любезностями. Только я сохранил внешнее спокойствие, а вы, как вижу, отреагировали более болезненно…

Вид у полковника и в самом деле был не таким, как в начале завтрака. Борода разметалась, глаза потемнели, от нахмуренных бровей на переносье образовалась глубокая морщина.

Командующий встал, поднялся и Громов.

– Отдохнуть вам надо, – сказал Петров, протягивая на прощание руку. – Не отказывайтесь от отпуска. То, что высказал в ваш адрес, – это не мое мнение, а тех, кто докладывал мне. А я не всем докладчикам верю.

Выйдя из кабинета командующего, Громов решил сразу ехать в бригаду.

Всю дорогу он раздумывал:

«Командующий говорит, что я властный, что в бригаде только я командую. А как же иначе? Да, я за единоначалие. В армии так и должно быть. Значит ли это, что я подмял всех, лишил инициативы? С этим не согласен. Когда надо, советуюсь с офицерами. Ленин говорил о коллегиальности так: обсуждение сообща, а ответственность единолична. У нас бывает, правда, наоборот. Сам решит, а ответственность в случае неудачи свалит на других. Но я ведь так не поступаю. За все действия бригады беру ответственность на себя. Если даже командир батальона допустил ошибку, то перед начальством свыше отвечаю я. А с комбата я сам спрошу, и строго спрошу. Мне власть нужна не ради власти, а ради того, чтобы делать, пользуясь своей властью, все для разгрома гитлеровских захватчиков, для победы. Почему ликвидирован институт комиссаров? Для того чтобы укреплять единоначалие… Иван Ефимович говорил со мной откровенно… Но каков мой Игнатюк! Все у него на подозрении. Даже меня заподозрил. Сигнализирует, прохвост».

2

Отпуск полковника Громова затянулся. В Сочи он заболел воспалением легких и его положили в госпиталь. В бригаде кто-то пустил слух, что Громова назначают командиром дивизии, поэтому он в бригаду не вернется.

В эти дни пришел приказ о присвоении звания подполковника начальнику штаба Фоменко, который исполнял обязанности командира бригады. Некоторые офицеры расценили это как признак того, что Фоменко будет утвержден командиром.

Да и Фоменко в эти дни переменился. Появилась резкость в движениях, в голосе прорезались властные нотки. Появляясь в батальонах, «распекал» офицеров за упущения. Объявив смотр вещевого имущества, он лично в каждой роте проверил наличие шинелей, бушлатов, сапог, ботинок, котелков, фляг. Увидев, что у какого-нибудь матроса шинель или обувь не по росту, он вызывал командира батальона и в его присутствии «давал прикурить» командиру роты. Закончив смотр вещевого имущества, новый командир бригады принялся за пищевой блок.

Пожалуй, верным было замечание генерала армии Петрова о том, что Громов подмял под себя Фоменко. Теперь Фоменко выпрямился, расправил плечи, офицеры бригады находили выдвижение Фоменко правильным. А командир первого батальона капитан Ромашов, который считал, что Громов придирается к нему больше, чем к остальным, признался Глушецкому, когда тот пришел в батальон:

– Мне Фоменко нравится больше, чем Громов. Чересчур самонадеян был полковник, подавляя всех своей мощью. В его присутствии я чувствовал себя, как ученик перед грозным учителем. А ведь не так должны складываться отношения между начальником и подчиненным. Помнишь командирское занятие в Сочи перед отправкой на фронт? Тогда Громов заявил, что я неправильно решил поставленную им задачу. Ну и что из того? Я еще не уверен, правильно ли оценил полковник мое решение. Одно дело решать тактическую задачу, другое – в жизни, когда столкнешься с противником. Мой батальон неплохо воевал на Малой земле, в плавнях, а полковник все равно придирался ко мне, не представил к награде, не аттестовал на звание майора. А другие комбаты уже майоры, получили ордена.

Глушецкий знал об отношении Громова к Ромашову. У комбата были основания так отзываться о командире бригады. Но сам Глушецкий жалел о том, что пришлось расстаться с человеком, с которым был вместе с начала войны. У каждого человека есть какие-то недостатки. Были они и у Громова. Но все же полковник был выдающимся командиром, его уважали и офицеры, и матросы, иначе не называли бы себя «громовцами».

3

Глушецкого срочно вызвали в разведотдел штаба Приморской армии. О причине вызова он не знал.

Ехал Глушецкий на попутной грузовой машине. В ней находились еще два офицера и пятеро солдат. Всю дорогу один солдат играл на баяне, время от времени рот его словно бы непроизвольно растягивался в улыбке. Капитан с погонами летчика, он был немного навеселе, не утерпел и спросил:

– Чего вы все улыбаетесь?

Солдат перестал играть, согнал с лица улыбку и сказал:

– Пять месяцев в руках не держал инструмент. Думал, разучился. В правую руку ранение было. Хотели отрезать. Да хирург узнал, что я музыкант… Сохранил, одним словом. Только вчера дали баян. Ну и, сами понимаете…

Солдат опять растянул мехи баяна и тихо заиграл вальс.

Тот же капитан спросил:

– А сейчас куда? В запасной полк?

Не переставая играть, солдат ответил:

– В родную роту. Сам командир полка затребовал.

– Где же ваш полк?

– Под Керчью.

– На плацдарме?

– На нем самом.

Неожиданно солдат перестал играть, приподнялся и с радостным удивлением воскликнул:

– Вот он где теперь!

– Кто? – не понял капитан.

– Да тот госпиталь. Там хирург Кузьмичев. Это он спас мне руку. Эх, заехать бы туда да поблагодарить.

Около развилки дорог был вкопан тонкий столбик с фанерной дощечкой, на которой написан номер госпиталя с указанием, по какой дороге туда ехать.

Глушецкий взволновался. Там же Галя!

– За чем дело стало? – сказал капитан. – Сейчас остановим машину – и иди туда.

– Домой же надо.

– Куда это – домой?

– Да в полк же.

– Успеешь. Не беда, если задержишься на полсуток и даже на сутки.

– И то верно. Эх, была не была.

Солдат постучал в кабину шофера. Тот остановил машину.

– В чем дело?

За солдата ответил капитан:

– Сейчас один сойдет.

В этот миг Глушецкий испытывал желание спрыгнуть с машины вместе с солдатом. Но долг пересилил желание встретиться с женой. Вызов срочный, кто знает, зачем вызвали. Нет, не имеет он права отвлекаться. Может быть, на обратном пути удастся заехать.

Солдат слез с машины, Глушецкий, наклонившись через борт, торопливо сказал ему:

– Разыщите в госпитале сестру Галину Глушецкую и передайте ей привет от мужа, скажите ей, что попытаюсь завтра, а может, и сегодня вечером увидеться с ней.

– Будет сделано, – весело козырнул солдат.

Когда машина тронулась, капитан сказал Глушецкому:

– Я бы на вашем месте…

– Срочный вызов.

– Это дело другое, – уже другим тоном заговорил капитан. – Досадно, а?

– И не говорите…

В полдень Глушецкий прибыл в разведотдел армии. Его сразу же провели к заместителю начальника отдела. Из-за стола поднялся полковник с седыми волосами. Он протянул Глушецкому руку и пригласил садиться.

– Как здоровье? – спросил он, ощупывая Глушецкого глазами.

– Не жалуюсь, – ответил Глушецкий.

– Помните ли вы… Впрочем… – Не закончив фразу, полковник вышел из-за стола, приоткрыл дверь и распорядился: – Пригласите сюда Вольфсона.

Вскоре в комнату вошел немецкий офицер в потрепанном обмундировании. Глушецкий сразу узнал его – это тот самый офицер, которого он поймал в сорок втором году около Феодосии, вернее, он сам сдался. Зачем он тут?

Немецкий офицер также узнал Глушецкого, заулыбался, шагнул к нему.

Полковник сказал:

– Можете подать ему руку, Глушецкий. Карл Вольфсон наш товарищ в общей борьбе с фашизмом, член комитета «Свободная Германия».

Глушецкий встал и поздоровался с Вольфсоном.

– Рад встретиться с вами, – сказал Вольфсон. – Я часто вспоминал вас.

Глушецкий слегка усмехнулся. Вспоминают ли его другие немецкие солдаты и офицеры, которых он пленил? Вольфсон, если память не изменяет, сын профессора химии Берлинского университета, инженер. Но почему он по-прежнему в мундире немецкого офицера, да еще в таком потрепанном?

Полковник усадил обоих, сел сам и сказал:

– Не будем терять времени. Вы, товарищ Глушецкий, теряетесь в догадках – зачем вас вызвали. Так вот слушайте. Комитет «Свободная Германия» поручил Вольфсону работу по разложению гитлеровской армии. Решено переправить его в Крым. Легенда такая: он попал в плен к партизанам, они держали его для того, чтобы обменять на одного руководителя подполья, задержанного гитлеровцами. Там его обменяют или инсценируют побег, и он окажется опять в своей или другой части, это не так важно. Сам он по специальности сапер.

– А какова моя роль в этом? – спросил Глушецкий.

– Вольфсон запомнил вашу фамилию и пожелал, чтобы именно вы доставили его в Крым и передали партизанам. Мы уважили его просьбу. Теперь понятна ваша роль?

– Все понял.

– Партизаны извещены об этом. Командиру Новороссийской морской базы дано указание выделить в ваше распоряжение сторожевой катер. Он ждет вас в Анапском порту. Смотрите на карту – в этой точке высадитесь, там вас встретят партизаны. По возвращении явитесь ко мне с докладом. А может быть, утром я сам буду в Анапе.

Вольфсону он ничего не говорил. Видимо, с ним все было обговорено раньше.

– После обеда вас отвезут на легковой машине в Анапу. Вопросы ко мне есть?

– Номер катера? – спросил Глушецкий.

Полковник назвал помер и фамилию командира катера. Глушецкий немного огорчился – фамилия командира была незнакомой, а хотелось бы пойти к крымскому берегу на корабле Виктора Новосельцева. Ведь это он в прошлом году доставлял разведчиков в Крым, ему хорошо знакомо место высадки. Видимо, Виктор выполняет другую задачу. Глушецкий еще не знал, что Новосельцев тяжело ранен.

– А что это за комитет «Свободная Германия»? – спросил Глушецкий. – Чем он занимается?

Вольфсон сносно владел русским языком и обстоятельно ответил на вопрос.

– Мы уже сейчас думаем о будущем Германии. Это должно быть свободное демократическое государство. Уцелевших фашистов будем судить. Кто должен управлять страной? Те, кто активно воевали с фашизмом. А их много. Задача комитета сплотить этих людей. Большую работу проводим в лагерях военнопленных. Разъясняем пленным солдатам и офицерам, что такое фашизм, куда Гитлер ведет Германию. Наши люди есть в гитлеровской армии – и здесь, на фронте, и в Германии.

Вольфсон говорил спокойно, уверенно. В его голосе, движениях не чувствовалось нервозности, свойственной некоторым людям, отправляющимся на выполнение опасного задания.

Будь сейчас Вольфсон в гражданской одежде, он выглядел бы симпатичным парнем. Широколицый, с гладко зачесанными светлыми волосами, высоким лбом, голубыми глазами, в которых светится доброжелательность и доброта, он вполне походил на русского человека.

В комнату вошел лейтенант и доложил, что машина подана.

– Хорошо, – сказал полковник и поднялся. – В путь-дорогу, друзья. Желаю успеха.

Он пожал обоим руки, обнял. В дверях полковник задержал Глушецкого и сказал:

– Вы полностью доверяйте Карлу. Он надежный человек, проверен нами. Крепок, как настоящий коммунист.

– Я еще не коммунист, – обернулся Вольфсон. – Но на пути к тому, чтобы стать им.

– Верю в это, – сказал полковник.

Вольфсон надел шинель и шапку советского солдата. Они сели рядом на заднее сиденье. Несколько минут ехали молча. Но когда стали подъезжать к развилке дорог, одна из которых вела в госпиталь, Глушецкий сказал:

– Карл, давай завернем на несколько минут в госпиталь.

Там работает моя жена. Не виделся с ней почти год.

– Какой разговор, – живо отозвался Вольфсон. – Понимаю.

Машина въехала в расположение госпиталя.

– Подожди меня, Карл, – сказал Глушецкий, вылезая.

Галя стояла около госпитального автобуса и о чем-то разговаривала с шофером. Глушецкий издали окликнул ее и побежал навстречу, чувствуя, как от волнения колотится сердце.

4

В марте полковник Громов вернулся в бригаду.

Фоменко не обнаружил разочарования или недовольства. Несмотря на то что Громов нередко одергивал его, подавлял своим превосходством, Фоменко уважал и даже любил его. Он не отдавал себе отчета, почему любил. Возможно, потому, что сам не имел тех качеств, которые были у полковника. У иных людей это вызывает зависть, иногда черную, а у других, как у Фоменко, любовь и уважение. Сам не жесткий по характеру, Фоменко ценил в Громове непоколебимость, твердость духа, умение владеть собой в любой обстановке, быстро принимать решения.

Когда в комнату вошел Громов и, улыбаясь, пробасил: «Приветствую, мой друг», Фоменко бросился ему навстречу, обнял с радостным восклицанием:

– Георгий Павлович! Как я рад…

Громов тоже обнял его, потом отступил на шаг.

– Ну-ка, посмотрю, какой стал. – Одобрительно кивнул и сказал: – Выглядишь молодцом. Слышал, хорошо справлялся с командованием бригадой. Рад этому. Откровенно говоря, я недооценивал тебя. Жил бок о бок, но не я, а генерал Петров разглядел в тебе командира. – Он сделал тяжелый вздох. – В укор мне…

«Чего это он сразу самокритикой занялся?» – удивился Фоменко, польщенный, однако, оценкой Громова.

– Мне кажется, – сказал он, жестом приглашая полковника садиться, – у вас не было оснований быть недовольным мною, я четко выполнял все ваши распоряжения.

– Вот именно – распоряжения, – поморщился Громов.

Они сели на стулья около письменного стола друг против друга. Громов принялся набивать табаком свою трубку.

– Знал я, товарищ подполковник, – начал он, бросая на Фоменко хитрый взгляд, – одного директора завода. Был у него начальник отдела снабжения. Спрашивает как-то его директор: «В такую-то область ты отгрузил продукцию?» Тот ответил: «Ну конечно». Директор опять спрашивает: «В достаточном количестве?» Снабженец заверяет: «Не беспокойтесь, отгружено столько, сколько надо». Тогда директор замечает: «Слишком много не следовало бы». Снабженец и тут находит ответ: «А мы слишком много и не посылали». Директор подумал и сказал: «Вообще-то я думаю, что не стоило бы туда посылать». А снабженец отвечает: «А мы и не посылали».

Фоменко вежливо улыбнулся:

– Я понял, Георгий Павлович.

– Неужели сразу понял? – удивился Громов.

– Вы правы в какой-то мере, отождествляя себя с тем директором завода, а меня со снабженцем. Но раз мы поняли, то, стало быть…

Громов положил ему руку на плечо:

– Прости, дружище, за то, что стремился сделать тебя таким снабженцем. Я понял многое за эти месяцы.

Фоменко покраснел:

– Ну что вы, право, Георгий Павлович. Мне было приятно служить с вами. Я и сейчас с удовольствием остался бы у вас начальником штаба.

– И я с не меньшим удовольствием согласился бы на это. Но увы, – Громов развел руками, – это уже невозможно. С моей стороны это был бы эгоизм, а с твоей – ненужная жертва. Откровенно скажу – рад твоему росту, надеюсь увидеть командиром дивизии и в генеральском звании. Признайся, хочется быть генералом?

– У каждого солдата в ранце маршальский жезл.

Громов раскатисто рассмеялся.

Ему действительно жаль было потерять такого начальника штаба. Но приходилось. Прежде чем вернуться в бригаду, он побывал у нового командующего Приморской армией генерала армии Еременко.

– Возвращайтесь в бригаду, – сказал ему Еременко. – А Фоменко мы заберем у вас. О нем хорошо отзывался Петров. Надо продвигать такого командира.

– А я с кем останусь? – спросил Громов.

– Об этом позаботимся.

– Позвольте спросить, какую должность метите ему?

– Будет командовать бригадой, возможно, станет начальником штаба дивизии…

– Извините, Георгий Павлович, за нескромный вопрос, – с некоторым смущением произнес Фоменко. – А почему вы вернулись в бригаду? Ходили слухи, что вас командиром дивизии назначили.

– По моей просьбе, дорогой, по моей. Лично просил об этом. И меня уважили. А вот как освободим Севастополь, так согласен сдать командование бригадой хоть тебе, хоть кому угодно. Мне важно дойти с ней до Севастополя. Скажешь – блажь в голову зашла… Верно, блажь. А почему не уважить хоть одну блажь полковника? Ты должен понять меня.

– Понимаю, товарищ полковник.

– Это я в шутку называю блажью. А на самом деле это всерьез. Нет для меня жизни, пока не пройду по улицам Севастополя, не просто пройду, а победителем. Какая-то струна во мне так настроена. И я не могу противиться. Прости уж, дружище, что отнимаю у тебя бригаду. По случаю передачи бригады организуй ужин. Пошли за начальником политотдела Ясновым.

– А его нет.

– Куда делся?

– Отозвали. Вскоре после вашего отъезда.

– А кто же теперь?

– Подполковник Железнов. Не флотский, из политуправления прислали.

– Пригласи его. Надо же познакомиться. Заместителя по тылу вызови.

– Тоже новый. Прежнего отозвали.

– Вот так! А еще кого нет?

– Вчера уехал Игнатюк.

– Как – и Игнатюк! – поразился Громов. – Кому он понадобился?

– Поехал учиться.

– Жаль, не довелось встретиться. Изменился ли он?

Фоменко вынул платок, вытер лысину и только после этого сказал:

– Он аккуратист. Но сожаления при расставании не испытывал. Вы знаете причину.