Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 50 страниц)
Два других офицера поднялись тоже, подали бывшему майору руки, ободряюще похлопали по плечу и пошли следом за усатым.
Уральцев искоса посмотрел на «потерпевшего».
«Интересно бы знать, что за история приключилась с ним», – подумал он, но, глянув на часы, увидел, что времени для разговора нет. Через пятнадцать минут надо быть у Брежнева.
В коридоре Уральцев поставил вещмешок на подоконник. Когда часы показали одиннадцать, он постучал в дверь кабинета.
– Заходите, – послышалось за дверью.
Полковник стоял у окна и держал в руках раскрытую газету. Увидев Уральцева, он шагнул ему навстречу, протянул руку, чуть улыбнулся и сказал:
– Садитесь, поговорим.
Но сам не сел, а, положив газету на стол, заходил по комнате, взмахивая руками при каждом шаге.
– Прошу извинить за то, что буду ходить, – сказал Брежнев, снова чуть улыбнувшись. – С вашим личным делом я познакомился.
Конечно же, прежде всего он спросил о том, почему Уральцев ушел из военной газеты. Когда Уральцев рассказал, Брежнев в задумчивости произнес:
– Может быть, и мог вас обидеть подход редактора к вашей корреспонденции, не спорю. Но бесспорно одно: вы погорячились. Думаю, что в какой-то степени редактор был прав. Недостатков в наших фронтовых делах немало. Но мне кажется, что журналист, берясь за перо, в первую очередь должен подумать над тем, какую пользу принесет его статья.
Если она даст пищу врагам, то лучше ее не печатать, а принять иные меры для искоренения того недостатка, о котором идет речь. Скажите, поставили ли вы в известность Военный совет армии о неправильных действиях того командира полка?
– Нет, – признался Уральцев.
– Ну вот, видите. Разве же так можно? Следовало бы дать аргументированный рапорт в Военный совет. Там бы разобрались, что-то конкретное предприняли бы.
– Понял, товарищ полковник. Но, скажу вам откровенно, я не жалею о том, что побыл политруком роты автоматчиков, замполитом в разведке. Это было испытание и личных качеств и, если можно так выразиться, приближением журналиста к военной жизни.
– Может быть, и так, – задумчиво произнес Брежнев, продолжая вышагивать. – Спорить не буду, хотя можно и поспорить. А скажите-ка, скучаете по газете?
– Да, – признался Уральцев и невольно вздохнул. – Как-никак, а профессия по призванию, любимая и пожизненная. Жив останусь, после войны вернусь в газету.
– Почему же после войны? Можно и раньше. – Брежнев перестал ходить, сел рядом, доверительно заговорил: – Вот о чем нужно подумать, товарищ Уральцев. В этой войне наш народ показывает изумительное мужество. Каждый день приносит нам известия о героических подвигах. Но кончится война, пройдут десятилетия, и подвиги станут забываться. А забывать нельзя. Священный долг писателей и журналистов оставить в памяти поколений события Великой Отечественной войны. Вы как журналист должны быть летописцем героических событий. К сожалению, в нашей армейской газете штат полностью заполнен. В дивизионных штаты также укомплектованы. Но от нас уехал корреспондент фронтовой газеты. Тяжело заболел. Правда, не в моей власти назначать корреспондентов фронтовых и центральных газет, но рекомендовать могу.
Он встал, подошел к столу, взял папиросу. Закурив, сказал:
– Ну что ж, на этом мы и закончим нашу беседу. Идите в отдел кадров и получите направление в политуправление фронта. Зайдите там к редактору фронтовой газеты. Вечером я поговорю с ним по телефону. Желаю успеха. – Брежнев протянул руку. – Да, чуть не забыл, – спохватился он, – узнайте в редакции, собираются ли они написать о том, как на Малой земле убирали озимую пшеницу.
– Озимую?.. На Малой? – изумился Уральцев.
– Да, озимую. Удивительно, не правда ли? В долине около Станички кто-то осенью посеял пшеницу. Она выросла. Участок этот хорошо просматривается противником с Безымянной высоты, поэтому малоземельцы здесь не ходили. Это место почти не обстреливалось, и бомб тут упало совсем мало. Вот потому и созрел урожай. Замполит 255-й бригады подполковник Видов организовал уборку. Ночью срезали колоски. Потом молотили. На днях сюда, к нам, прислали несколько мешков с пшеницей и письмо. Просят переслать зерно ленинградцам. Советую зайти в отдел пропаганды, там подробнее расскажут. Если в редакции фронтовой газеты нет об этом корреспонденции, напишите сами. Итак, еще раз до свидания.
Уральцев вышел из дома – как на крыльях вылетел. Он не ожидал такого разговора. Думал, что будет он суше, официальнее, как это часто бывает, когда начальство вызывает офицера из резерва для назначения на должность.
На скамейке под деревом никого не было. Майор куда-то исчез. Уральцев пошел в отдел кадров.
Глава третья
1
Три недели Уральцев был на правах стажера. Но ни дня в редакции не провел, все в командировках – то у летчиков, то у снайперов, то у танкистов, сотни километров на попутных машинах, а чаще пешком.
Возвращение к газетной работе после двухлетнего перерыва было нелегким. Очерки и статьи получались длинные, с ненужными подробностями. Секретарь редакции ворчал, сокращая и причесывая рукописи. Только через три недели, когда Уральцев дал десятую по счету корреспонденцию о вылазке разведчиков в глубокий тыл врага, секретарь редакции хлопнул его по плечу: «Ни строчки не сократил, не выправил. Можешь, братец, можешь. Так держать!» А на другой день был подписан приказ о зачислении Уральцева в штат редакции и о присвоении звания майора. В тот же день послали в командировку под Новороссийск.
До работы в редакции ему многое было неясно в обстановке на Тамани. После завершения битвы на Курской дуге советские войска стремительно продвигаются по левобережной Украине к Днепру, заняты Орел, Белгород, Харьков. Прорвана блокада Ленинграда. Гитлеровским войскам в Крыму и на Таманском полуострове грозит окружение. Несмотря на это, гитлеровцы не отводят свои войска с Таманского полуострова. Наоборот, они укрепляют его. Почему? Некоторые офицеры, к которым обращался Уральцев с таким вопросом, говорили об упрямстве Гитлера и его генералов. Такой ответ не удовлетворял Уральцева.
Теперь-то он знал, пожалуй, многое. В заветной тетради появились записи, которые пригодятся и сейчас, и потом, после окончания войны. Записи были следующие: «Таманский полуостров по-прежнему имеет оперативное значение для гитлеровской армии. Дело в том, что наличие сильно укрепленных рубежей позволяет малыми силами удерживать этот плацдарм. На Таманском полуострове 17-я немецкая армия приковывает к себе значительные силы Северо-Кавказского фронта. Это во-первых. Во-вторых, удерживая порты Таманского полуострова, противник обеспечивает себе свободное использование морских коммуникаций и ограничивает действия нашего флота, который вынужден базироваться на отдаленные порты Кавказского побережья Черного моря. В-третьих, плацдарм прикрывает подступы к Крыму, который продолжает оставаться для противника базой, обеспечивающей бесперебойную работу авиации, действующей по объектам Северо-Кавказского и Украинского фронтов. Наконец, гитлеровцы прекрасно отдают себе отчет в том, что потеря Таманского полуострова приблизила бы непосредственную угрозу вторжения в Крым со стороны войск нашего фронта. Еще в марте Гитлер заявил в своей ставке о необходимости укреплять позиции на Таманском полуострове и приказал во что бы то ни стало удержать Новороссийск как один из главных опорных пунктов Голубой линии. Нужно это по двум соображениям: с одной стороны, политическое влияние на турок, которых все же думают втянуть в войну, с другой стороны, для удержания Черноморского флота вдали от Крыма».
«Гитлеровское командование разработало операцию «Кримгильда», предусматривающую эвакуацию части сил с Таманского полуострова для усиления своей Крымской группировки. Летом войска Северо-Кавказского фронта нанесли противнику большие потери, но прорвать Голубую линию не смогли. Гитлеровцы решили, что наши войска выдохлись, что Голубая линия неприступна, и начали частичную переброску армейских средств усиления в Крым. Отсюда напрашивается вывод, что немецкое командование отказалось от наступательных намерений на Таманском полуострове. Но сейчас гитлеровцы не только прекратили эвакуацию, но и наращивают силы на Таманском полуострове. Видимо, предчувствуют наше наступление на Голубую линию».
«Что такое «Голубая линия»? У побережья Азовского моря и у низовий Кубани плавни, лиманы, реки, ручьи. Тут Голубая линия начинается от косы Вербяной, проходит через плавни, затем по реке Курка. Вдоль берега реки противник соорудил земляные валы. Далее линия идет на восток по болотистой местности вдоль реки Адагум до станицы Киевской. Наступать тут очень трудно. Ни танки, ни пушки не пройдут. Затем Голубая линия поворачивает на юг. Здесь местность благоприятствует действиям всех родов войск. Но этот участок гитлеровцы особенно сильно укрепили. Здесь большое количество узлов обороны и опорных пунктов, расположенных в станицах и на господствующих высотах. Гитлеровцы построили тут доты, дзоты, по две-три линии траншей, к которым примыкают многочисленные стрелковые ячейки; весь передний край прикрыт густой сетью проволочных заграждений, завалами и минными полями. Они тянутся на глубину до пятисот метров. На каждый километр тут поставлено до трех тысяч мин – противопехотных и противотанковых».
«Противник хорошо использовал выгодные для него условия местности. На южной части Голубой линии от Неберджаевской станицы до Новороссийска горно-лесистая местность, труднодоступная. Тут гитлеровцы создали многоярусную систему огня в сочетании с лесными завалами. Особенно укрепили они Новороссийск. Его можно считать главным опорным пунктом Голубой линии. В городе главная полоса обороны состоит из трех позиций. Глубина этой полосы более пяти километров. А за главной полосой проходит вторая. Дома и целые кварталы превращены в опорный пункт. По нашим данным, в городе более пятисот оборонительных сооружений. Все кругом заминировано, оплетено проволочными заграждениями. На причалах, на молах доты, со стороны моря все заминировано».
А много позже, уже после войны, Уральцев записал в свою тетрадь то, чего не знал и не мог знать.
«10 марта 1943 года Гитлер вызвал в свою ставку командующего группой армий «А» Клейста, командующего 17-й армии Руоффа, командующего военно-воздушными силами Рнтхофена и заявил, что Новороссийск должен быть удержан во что бы то ни стало, а советские десантники сброшены в море».
«Для уничтожения Малой земли была создана специальная боевая группа, которой командовал генерал Ветцель. В его распоряжении было 4 дивизии. Эту группу поддерживало 500 орудий и минометов, свыше 1200 самолетов противника, в том числе 361 бомбардировщик, 71 штурмовик, 401 пикирующий бомбардировщик, 206 истребителей и 4 истребителя танков. Только в один день – 17 апреля – в налетах на Малую землю участвовало 1074 самолета.
Эта операция была закодирована под названием «Нептун». Морская часть этой операции называлась «Бокс».
Генерал-полковник Руофф дал клятву и подписал ее собственной кровью – сбросить малоземельцев ко дню рождения фюрера».
«По подсчетам немцев, они потратили на каждого бойца Малом земли более пяти тяжелых снарядов. По их же статистике, на Малую землю выпущено более десяти эшелонов металла. Только за пять дней апреля немцы сбросили на Малую землю 17 360 бомб, не считая хлопушек и разных сюрпризов».
«Генерал-полковник Руофф заявил после апрельских боев: «Наступление было русскими разгадано прежде всего потому, что вследствие плохой погоды наступление, начиная с 7 апреля, откладывалось. Поэтому наступление наталкивалось на полностью подготовленное сопротивление».
«Новороссийский участок обороняют 1-я и 4-я горнострелковые дивизии румын, 73-я гренадерская, 125-я пехотная и 4-я горнострелковая дивизии немцев, 9-я кавдивизия румын, а также спецкоманды и части усиления. Участок у причалов и молов Цемесской бухты обороняют 16-й и 18-й отряды морской пехоты по 700 человек каждый и батальон морской пехоты до 500 человек. Их поддерживают два дивизиона артиллерии береговой обороны, рота тяжелого оружия и миннозаградительная команда.
На участке Малой земли от Станички до Федотовки противник имеет на один километр 1300 человек личного состава, 60 пулеметов, 20 минометов, 25 орудий».
«73-я гренадерская дивизия воевала в Польше, во Франции, штурмовала Перекоп, Севастополь, участвовала во взятии Новороссийска в сентябре 1942 года. Почти вся дивизия укомплектована унтер-офицерами в Граце, в основном баварцами. 125-я дивизия формировалась в Вюртемберге, воевала под Туапсе».
«Гитлеровский флот на Черном море насчитывает: 1 вспомогательный крейсер, 4 эсминца, 3 миноносца, 12 подводных лодок, 4 канонерские лодки, 18 торпедных катеров, около 130 сторожевых катеров и катерных тральщиков, свыше 100 самоходных барж и морских паромов».
По случаю зачисления в штат редакции Уральцев раскошелился на «званый обед». Подвыпив, газетчики затянули песню. Это была песня о военных журналистах. Отправляясь в район Новороссийска, Уральцев напевал ее:
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не шагали мы в пыли.
С «лейкой» и блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли…
2
О предстоящем совещании политработников 18-й армии Уральцев узнал на командном пункте. А политработников собирали в Фальшивом Геленджике, где находился политотдел армии. Ему хотелось приехать на совещание часа за два до начала, чтобы завести знакомства с политработниками, попросить их написать в газету.
Но попутная машина, на которой Уральцев ехал, поломалась в пути, и на совещание он попал, когда все уже собрались и ждали с минуты на минуту начальника политотдела полковника Брежнева. Заводить знакомства было поздно. Разве что после совещания.
Уральцев сел невдалеке от выхода. В большой комнате собралось не менее полусотни человек. Некоторые разговаривали вполголоса, но большинство молчали.
Полковник Брежнев вошел как-то незаметно. Несколько мгновений он стоял, обводя людей взглядом, улыбнулся и спросил:
– А кто тут собрался?
Все встрепенулись, раздалась команда:
– Встать! Смирно!
Брежнев сделал жест рукой, означающий, чтобы садились, и, не подходя к столу, заговорил:
– Я не случайно спросил, кто тут собрался. Неужели политработники? Почему же тягостная тишина, не слышно шуток, песен? Ни за что не поверю, что с такими постными лицами вы ходите в роты.
Он подошел к сидящим посреди комнаты, подсел и спросил:
– Какая у малоземельцев любимая песня?
– Чаще поют «Прощай, любимый город», – ответил майор, сидящий справа от Брежнева.
– Вот и давайте споем ее. Кто затянет?
Все смущенно молчали.
– Ну вот, застеснялись, – с веселой укоризной сказал Брежнев. – Мне, что ли, быть запевалой? Ладно уж, заведу.
И он запел. Песню подхватили, сначала нестройно, потом распелись. Когда песня затихла, Брежнев похвалил:
– Хорошо получилось.
Кто-то затянул другую, веселую. Нашелся и такой, кто браво подсвистывал.
Уральцев пел со всеми, поглядывая на Брежнева. Ему вспомнилось, как начальник политотдела приезжал на Малую землю.
Брежнев поднялся, веселыми глазами окинул сидящих и сказал:
– Добре спивали, как говорят на Украине. Вроде разминки получилось. Жаль, гармониста нет, а то сплясал бы кто. Ну, да ладно. Пора делом заняться.
Он подошел к столу, и сразу его лицо стало серьезным.
– Сегодня мы собрали вас не для того, чтобы вы слушали нас, а чтобы послушать вас. Более пяти месяцев наша армия находится в обороне, накоплен богатый опыт партийно-политической работы. Вот об этом опыте вы и расскажите нам. А мы обобщим его, постараемся, чтобы лучший опыт стал достоянием всех частей и подразделений. Вы, конечно, понимаете, что нам не век стоять в обороне. Расскажите, что вы делаете для воспитания у личного состава наступательного духа.
Придет день, когда и мы пойдем вперед. Готовы ли вы к этому? Итак, кто начнет? Предоставим слово товарищу Швецу.
Поднялся пожилой грузный подполковник с одутловатыми щеками. У него были резкие черты лица, хмурый холодный взгляд. Глядя на него, Уральцев подумал: «Этот человек, вероятно, никогда не улыбается. Вот прямая противоположность Брежневу».
Швец был начальником политотдела 176-й Краснознаменной стрелковой дивизии, находящейся на Малой земле. Свой отчет он заранее написал и даже отпечатал на машинке. Читал, не отрываясь от текста, и так монотонно, с такими паузами, будто каждое слово из него вытягивали клещами. Уральцев подумал: «Так и усыпить можно. Как он выступает перед солдатами?» Однако сведения, которые сообщал подполковник, были интересными.
Подполковник закончил читать и вопросительно посмотрел на начальника политотдела, думая, по-видимому, что тот задаст вопрос. Но вопросов не последовало, только Брежнев сказал:
– Оставьте свой отчет нам. Садитесь. Прошу товарищей, которые будут выступать, говорить поживее, поменьше заглядывайте в свои памятки. То, что вы написали, останется у нас, а вы дополняйте написанное интересными примерами.
Слушая выступавших политработников, Уральцев поражался обилию форм партийно-политической работы и думал: «Правильно сделал политотдел армии, решив обобщить опыт».
Особенно ему понравилось выступление заместителя начальника политотдела 107-й бригады майора Копенкина. Он так живо рассказывал о том, как работают политработники на горе Колдун, что Уральцеву захотелось побывать в этой бригаде и увидеть жизнь десантников на самом левом фланге Отечественной войны.
После окончания совещания Уральцев подошел к Копенкину и познакомился. Майор был худ, с преждевременными морщинами на лбу и около губ. На бледном лице усталость. Но его голубые глаза смотрели с веселым любопытством, а на обветренных губах постоянно теплилась доброжелательная и в то же время стеснительная улыбка.
– Хотите к нам? Милости просим. Ночью приходите в порт.
Когда стемнело, Уральцев пришел в порт.
Здесь он не был с памятной февральской ночи, когда рота разведчиков грузилась на сторожевой катер. Ему вспомнилось, что командир катера был другом Николая Глушецкого. «Если мне не изменяет память, его фамилия Новосельцев. Вернусь с Малой – постараюсь увидеться с ним», – подумал Уральцев.
Через полчаса Уральцев сидел в мотоботе.
Такого боевого корабля он еще не видел, но знал, что эти железные плоскодонные корабли, рожденные изобретательными волжскими мастерами-судостроителями во время битвы за Сталинград, черноморские моряки сначала невзлюбили и презрительно называли их корытами, лаптями и с неохотой шли служить на них. Однако за месяцы боев на Малой земле эти тихоходные суда с не очень сильным мотором и грузоподъемностью не более шести тонн доставляли на плацдарм грузы, необходимые десантникам. Отважным мотоботчикам не страшны были штормы, бомбежки, артиллерийские обстрелы, налеты вражеских торпедных катеров. Во флотской газете Уральцев читал корреспонденции о подвигах мотоботчиков, и самому хотелось познакомиться с ними поближе.
В мотоботе было тесно. Уральцев и Копенкин сидели, сжатые со всех сторон. Вскоре зачавкал мотор, и мотобот медленно отошел от причала.
Обогнув Тонкий мыс, караван мотоботов и сейнеров взял курс на Малую землю. Левее и впереди шли сторожевые катера, в задачу которых входила охрана кораблей.
В небе послышался гул вражеского самолета, и вскоре над морем повисла на парашюте светящаяся бомба.
– Сейчас начнется сабантуй, – спокойно произнес Копенкин.
Уральцев огляделся. Справа и слева шли мотоботы, сейнеры находились позади. Какой-то пулеметчик длинной очередью распорол парашют бомбы, и она, рассыпая искры, нырнула в воду. Но тут же в воздухе повисла вторая. А через несколько мгновений кругом с глухим гулом начали взметаться султаны воды – это рвались вражеские снаряды. Слева, в затемненной части горизонта послышались пулеметные очереди. Трассирующие пули сверкали, как светлячки.
– Немецкие катера налетели, – пояснил Копенкин. – Наши охотники ведут с ними бой.
Впереди мотобота выросла гора воды и тут же опустилась.
Рулевой не отвернул, он знал, что второй раз на этом месте снаряд не разорвется, а где-то сбоку или позади. Всех находящихся на судне окатило водой. Кто-то озорно крикнул:
– Спасибо за душ!
Еще один снаряд разорвался поблизости. Опять окатило водой, но на этот раз благодарности за душ не последовало, стоявший у борта лейтенант схватился за правую руку.
– Кажется, осколок царапнул, – обеспокоенно сказал он и, вынув из кармана здоровой рукой индивидуальный пакет, повернулся к стоящему рядом сержанту: – Перевяжите.
Сержант забинтовал его руку выше локтя, не разрезая рукава. Лейтенант морщился и вполголоса чертыхался.
Старшина мотобота успокоительно заметил:
– Вы не сходите на берег. Вернетесь с нами, и вас отправят в госпиталь.
– Спасибо, – проворчал лейтенант. – Я и на Малой земле вылечусь.
Еще несколько минут – и мотоботы войдут в мертвое пространство. Казалось, что в эту ночь все обойдется благополучно. Но неожиданно на мотоботе, идущем правее, вспыхнул огненный факел. Мотобот остановился. Люди, находящиеся на нем, прыгнули в воду.
Не дожидаясь команды, рулевой мотобота, на котором находился Уральцев, повернул руль и направил судно к месту катастрофы. Туда же поспешили еще два мотобота. Вскоре все плавающие были подняты на борт.
На горевшем мотоботе остались два матроса. Один из них крикнул:
– Берите на буксир, а мы будем тушить пожар.
– На нем ящики со снарядами, – заметил старшина мотобота.
– Они могут взорваться? – встревожился кто-то.
– Если не потушат. Тогда мотоботу капут.
– И нам достанется.
– Может, и достанется, – спокойно произнес старшина.
– Так какого черта!.
– Не бойтесь.
– А я и не боюсь. Скажи лучше, как перебраться туда, помогу ребятам тушить.
– Управятся сами.
«Удивительно спокойный старшина», – подумал Уральцев, чувствуя себя не очень уютно.
Но вот мотобот вошел в мертвое пространство, вражеские снаряды теперь рвались позади, Матросы пострадавшего судна потушили пожар.
Уральцев вздохнул облегченно, когда мотобот ткнулся в берег.
3
Землянка политотдела 107-й бригады находилась в балке за скатом горы Колдун.
В землянке оказался только одни солдат, который спал на топчане около входа. На столе горела самодельная лампа – гильза от снаряда, сплющенная с одной стороны. Здесь же лежали газеты, журналы.
Солдат поднялся и вопросительно посмотрел на Уральцева.
– Я корреспондент, – сказал Уральцев. – Где политотдельцы?
– Все на передовой, вернутся на рассвете. Ложитесь пока отдыхать.
Солдат опять лег. Уральцев также лег на топчан, застланный плащ-палаткой, и сразу заснул. Он не слышал пришедших на рассвете работников политотдела. Проснулся, когда солнце поднялось и сквозь дыры в плащ-палатке высветило землянку.
На всех топчанах спали люди. Уральцев вышел из землянки, у входа сидел на пустом снарядном ящике солдат и что-то писал.
– Доброе утро, – приветствовал солдат, вставая. – Умываться будете, товарищ майор?
– Да не прочь.
Солдат принес котелок с водой, полотенце.
Умывшись, Уральцев спросил:
– А где блиндаж начальника политотдела?
Тот указал.
Идти пришлось недалеко. Командир бригады и начальник политотдела жили в одной землянке. У придвинутого к стенке стола сидели командир бригады полковник Косоногов и его заместитель по политчасти, он же начальник политотдела подполковник Кабанов, майор Копенкин и капитан Плотнянский стояли. Когда Уральцев представился, Косоногов протянул ему руку и приветливо сказал:
– Добро пожаловать на самый левый фланг войны. Долго ли намерены прожить у нас?
– Дня два-три.
– Почему так мало?
– Не от меня зависит. Разные задания получаю…
– Понятно. А вот на правом фланге Малой земли, в двести пятьдесят пятой бригаде, поселился корреспондент армейской газеты Сергей Борзенко. Несколько месяцев там живет. Наведывается он и к нам, правда редко. Переманивали мы его, обещали персональную землянку соорудить, но не захотел.
– Персональная землянка – это заманчиво, – улыбнулся Уральцев.
Косоногов тоже улыбнулся, но тут же притушил улыбку.
– А скажите, товарищ корреспондент, верно ли, что на совещании в политотделе армии нас похвалил полковник Брежнев? Копенкин уверяет.
– Верно, похвалил, – подтвердил Уральцев. – Я прибыл к вам тоже потому, что Копенкин заинтересовал меня своим докладом.
Подполковник Кабанов в задумчивости произнес:
– Чувствую, что вскоре Брежнев появится у нас.
Уральцев не стал его спрашивать, почему у него такое предчувствие, а только поинтересовался, был ли начальник политотдела армии в их бригаде.
– Конечно, – ответил Кабанов. – В мае обошел все батальоны, вручал награды, сфотографировался с нами.
Косоногов повернулся к Копенкину:
– Действуйте, майор, как условились. Вместе с капитаном подбирайте людей. Можете идти.
Майор и капитан козырнули и вышли.
– Как, Васек, не пора ли позавтракать? – обратился Косоногов к подполковнику. – Товарищ корреспондент не откажется, думаю, разделить с нами утреннюю трапезу.
– Не откажусь, – подтвердил Уральцев.
Его несколько удивило, что полковник назвал начальника политотдела уменьшительным именем. Судя по тому, как уважительно и ласково он произнес слово Васек, между ними дружеские отношения. Кабанов выглядел лет на пятнадцать моложе Косоногова, вероятно, ему не более тридцати, может, чуть больше. Лицо у него совсем моложавое, даже юношеский румянец на щеках сохранился. Он весело щурит голубые глаза, а на четко очерченных губах спокойная усмешка. Сам он невысок, строен, подтянут. Косоногов прямая противоположность ему. Полковник толстоват, у него широкое добродушное лицо с сеткой морщин под глазами. Но, несмотря на полноту, как позже убедился Уральцев, он подвижен и неутомим.
За завтраком Кабанов спросил Уральцева:
– Вы прибыли к нам не в связи с готовящимися событиями?
Уральцев решил, что Кабанов имеет в виду, когда войска на Малой земле перейдут в наступление и соединятся с Большой, и ответил, что ему ничего не известно, но что Брежнев предупреждал, чтобы были готовы к наступлению.
– Его привела к нам журналистская интуиция, – усмехнулся Косоногов. – По сравнению с другими частями, обороняющими плацдарм, у нас есть особенность. Гора Колдун господствует над плацдармом. С нее просматривается вся система обороны как наших войск, так и противника. Но нам не удалось занять пятую сопку Колдуна, она осталась у немцев. С нее им виден плацдарм и подступы к нему с моря. Сейчас перед нами поставлена задача – овладеть этой сопкой.
– Когда это произойдет?
– В ближайшие дни.
– Тогда я остаюсь у вас до тех пор, пока сопка станет вашей.
После завтрака Уральцев, попросив связного, пошел в батальоны. В полдень он поднялся на вершину горы, где находился дежурный офицер. В бинокль он долго смотрел на открывшуюся перед ним картину. Вот разрушенное здание, причал, к которому в февральские ночи приставали катера с десантниками, левее Станичка, в которой теперь не видно ни одного уцелевшего дома. Еще левее находится кладбище, которое так и не удалось отбить у гитлеровцев. Оттуда плацдарм виден как на ладони. От кладбища идет дорога к горе Колдун. Большая часть ее осталась на нейтральной полосе. За дорогой Безымянная высота. На ней видны окопы противника, проволочные заграждения. Уральцев знал, что за Безымянной горой находятся вражеские батареи. Немецким корректировщикам удобно корректировать огонь своих батарей по всему плацдарму.
Опустив бинокль, Уральцев задумчиво произнес:
– Не понимаю, как десантники держатся на этом пятачке земли. Ведь противнику видны все окопы, все огневые точки, все орудия.
Дежурный офицер пожал плечами.
Уральцев опять поднес бинокль к глазам. Теперь он пытался найти в Станичке тот квартал, где его ранило. Но ни квартала, ни отдельных домов не существовало, сплошные развалины, заросшие бурьяном. Виднелись только траншеи. Вся Малая земля была изрезана ими. Уральцеву вспомнилось, как кто-то в штабе армии сказал, что на Малой земле общая длина траншей более ста километров. И сейчас, глядя на них, он подумал, сколько труда вложили солдаты и матросы, чтобы в каменистой земле прорыть траншеи, оборудовать блиндажи, соорудить позиции для пулеметов и орудий.
А все же где то место, где его ранило, где с риском для жизни его спас Лев Зайцев?
Кажется, вон там, где на бугре виднеется одна стена разваленного дома. Там находилось боевое охранение немцев. Пленного тогда взять не удалось. Но сам Уральцев мог оказаться в плену, если бы на выручку не бросился Лев Зайцев. Где-то он сейчас, этот парень? Кажется, его тоже ранило.
Не сводя взгляда с памятного места, Уральцев вспоминал друзей – разведчиков Глушецкого, Семененко, Крошку, Гриднева, Логунова… Свела их война, сдружила, а потом безжалостно разлучила, может быть навсегда. Эх, война, война…
4
Ночь Уральцев провел у пулеметчиков на самом левом фланге.
На рассвете он распростился с пулеметчиками и пошел с командиром роты в его блиндаж. Он не успел поговорить с ним, как командира роты вызвали по телефону в штаб батальона. Он пошел вместе с ним.
Штаб батальона оказался совсем близко, метрах в двухстах. Около блиндажа, укрытого скалой, сидели на земле человек двадцать, а на обрубке дерева сидел полковник. Это был Брежнев.
«Кабанов как в воду смотрел», – подумал Уральцев, подходя ближе.
У всех в руках, в том числе у полковника, были котелки и ложки. Брежнев что-то рассказывал, видимо смешное, потому что солдаты улыбались. Увидев Уральцева, Брежнев не выразил удивления, а только, кивнув головой в знак приветствия, спросил:
– Понравились ребята из сто седьмой?
– Ребята что надо, – ответил Уральцев.
– Присаживайтесь за солдатский обед.
– Не откажусь.
Уральцеву дали котелок, а ложка у него была своя.
Покончив с обедом, Брежнев вынул пачку «Казбека».
– Теперь покурим, – сказал он, протягивая пачку желающим.
Папиросная коробка враз опустела.
– За обед благодарствую, – сказал Брежнев. – Повар у вас отменный. Плохо, что не хватает витаминов. Но тут не его вина. Наши интенданты стараются, однако не всегда им удается добыть то, что надо. Вашему командующему в день рождения преподнесли дорогой подарок. Что – думаете? Две головки чеснока. Он дал друзьям по зубочку, а те натирали хлеб и ели с таким наслаждением, словно неделю были голодными.
– Да, – протянул кто-то из солдат. – Я бы за головку чеснока или лука отдал две банки американской тушенки.
– Мы знаем, – продолжал Брежнев, – что есть немало случаев заболеваний авитаминозом, куриной слепотой. Мы принимаем меры, но, к сожалению, многое зависит не от нас. Недолго, однако, товарищи, сидеть нам на этом пятачке. Вероятно, вы сами чувствуете, что назревают события, что скоро соединим Малую землю с Большой и двинем вперед.
