Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 50 страниц)
Крошка обнял обоих разведчиков.
– Ни пуха…
Семененко и Логунов отошли на десяток шагов, повернулись и помахали руками взводу. В ответ раздалось:
– Удачи!
– Счастливого плавания!
Через каких-нибудь десять минут в роту приехал на мотоцикле капитан Игнатюк. Подозвав Крошку, он сказал, что есть серьезный разговор. Крошка торопился на наблюдательный пункт командира бригады, чтобы следить за действиями Семененко и его взвода. Поэтому ответил Игнатюку, что в его распоряжении несколько минут.
– Уложимся, – заверил Игнатюк, сверля Крошку колючими глазами.
– Выкладывайте, – сказал Крошка, засовывая в карманы гранаты.
Морща нос, словно принюхиваясь, Игнатюк оглянулся по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии лишних ушей, приблизился к Крошке и, понизив голос, внушительно заговорил:
– В вашей роте объявился матрос Логунов. Вы его приняли, хотя документов у него нет. Кто вам дал право зачислять его в роту?
Крошка удивленно вскинул глаза.
– Ничего не вижу в этом предосудительного. Логунова мы знаем почти год, он был у нас в разведке на Малой земле. Лежал в госпитале. Естественно, его потянуло в родную бригаду. Я ведь тоже когда-то миновал отдел кадров.
– Черт знает какое легкомыслие! – проворчал Игнатюк. – Разведчик ведь, должен понимать…
– Вы пришли мне мораль читать? – нахмурился Крошка, Давайте-ка в другой раз. Я же сказал, что тороплюсь.
– Так вот слушайте, лейтенант. – Игнатюк для внушительности старался растягивать слова. – Этого Логунова надо взять под наблюдение. В разведку не посылать. Вам известно, что он был в плену?
– Известно… Он сбежал.
– Это он говорит. А может быть, его переправили к нам с определенным заданием.
– Ну, знаете ли…
– Не нукайте, а проявляйте бдительность. Враг хитер и коварен. Где он сейчас?
– Логунов пошел вместе с Семененко выполнять боевую задачу.
– Как! Ему такое доверие? Вернуть, вернуть немедленно!
– Поздно, товарищ капитан. – Крошка чувствовал, что его лицо покрывается пятнами и все внутри дрожит. Стараясь сохранить спокойствие, он спросил: – От чьего имени вы действуете?
– Этот вопрос будет согласован с командиром бригады.
– Будет… Через несколько минут я сам встречусь с ним. Обойдусь без посредников.
– Вы будете отвечать.
– А кто же? Конечно, я. У вас, товарищ капитан, мама есть?
– Есть. А что?
– Так вот – идите вы к вашей маме.
– Что такое? – Игнатюк подошел к Крошке вплотную и, глядя снизу вверх, зловеще процедил: – Я припомню это тебе, лейтенант.
– А иди ты еще раз! – подражая его интонациям, сказал Крошка.
Отойдя с десяток шагов, Крошка оглянулся. Игнатюк стоял, широко расставив ноги, и смотрел ему вслед. В его глазах было столько злости, что Крошка невольно вобрал голову в плечи и далее поежился.
«Накляузничает, как пить дать», – решил Крошка.
4
К кургану ползли издалека. Перед минным полем остановились перевести дух и прислушаться.
Кругом квакали лягушки, гудели тучи комаров.
Семененко подполз к кусту перекати-поля, навел бинокль на курган. Перед курганом местность была чистая, камыш сожжен. Как преодолеть эти пятнадцать метров? Ползти? Заметят. Сделать рывок? Не успеешь, пристрелят. В бинокль видны оба дзота. В каждом две амбразуры, из которых торчат крупнокалиберные пулеметы. Между дзотами расстояние не более пятнадцати метров. Семененко знал, что дзоты соединены между собой траншеей. От левого дзота идет траншея в тыл, где находится минометная батарея.
«Семь братьев»… Почему такое название у кургана?» – подумал Семененко.
Слева началась стрельба из автоматов. Семененко посмотрел туда. Это его взвод отвлекает внимание противника на себя. Послышались крики: «Полундра!»
Из дзотов быстро отозвались пулеметы.
Семененко повернулся к Логунову:
– Пора, Трофим. Лезь вперед, да гляди внимательней, не то взлетим к чертовой матери.
– Нет расчету взлетать, все равно до рая не добросит, – отозвался Логунов и пополз.
Он полз тихо, ощупывая рукой землю перед собой. Мины были натяжного и нажимного действия, обнаружить их в густой траве нелегко. Обезвредив одну мину, Логунов вытирал рукавом пот, облегченно вздыхал и начинал опять шарить.
Семененко полз за ним метрах в двух, не сводя глаз с ближайшего дзота. Ему отчетливо были видны вздрагивающие от выстрелов стволы пулеметов, направленных в ту сторону, где находился его взвод.
Логунов дополз до проволочного заграждения и остановился. Заграждения были не на кольях, а спиралями. В траве они мало заметны.
Повернувшись к Семененко, матрос заметил:
– Тут придется подольше задержаться. Под проволокой могут быть мины и фугасы.
– Посмотри сначала, нет ли на проволоке сигнализации.
Следя за тем, как Логунов резал ножницами проволоку, Семененко подумал: «Рановато, пожалуй, взвод открыл огонь. Мы тут можем задержаться, да и передохнуть бы».
По его лицу струйками катился пот. Гимнастерка также была мокрая от пота. Они проползли с полкилометра в маскировочных плащ-накидках, закрывавших голову по самые глаза. Под плащ-накидками было душно, как в парной. Карманы разведчиков набиты гранатами – противотанковыми и Ф-1 (моряки называли их «фенями»), запалы в них уже вложены. Поэтому ползти нужно особенно осторожно, чтобы не произошел нечаянный взрыв.
Логунов сделал проход в проволочном заграждении, ощупал землю. Мин тут не было. Он отполз назад к Семененко и, тяжело дыша, доложил:
– Проход сделан, мин нет. Ползем дальше?
– Трохи обожди, отдышись.
Логунов сунул саперные ножницы за голенище и прижался к земле. Вот сейчас он почувствовал страшную усталость и с горечью подумал: «Эх, Трофим, Трофим, нет в тебе прежней силы…»
Немигающими глазами смотрел Семененко на курган, до которого осталось каких-нибудь семьдесят метров. Вокруг кургана было черно от сожженной травы. Тут на голой земле маскироваться невозможно. Как же преодолеть это пространство, чтобы успеть сунуть в амбразуру гранату? Семененко страшно захотелось закурить, а в ногах он ощутил неимоверную тяжесть, словно к ним привязали гири.
Тряхнув головой, Семененко кивнул Логунову:
– Ползем.
Миновав проволочное заграждение, Логунов остановился и прошипел:
– Замри, Павло. Кажись, лягушку нащупал.
Это была не та зеленая лягушка-квакушка, которых видимо-невидимо в плавнях. Это была зловещая лягушка. Из земли торчат три усика. Наступишь на них – и вверх подпрыгивает, как лягушка, начиненная шрапнелью мина. Она разрывается на метровой высоте и поражает все кругом. Обезвреживать эти прыгающие мины надо умело. Но Логунов был знаком с ними еще на Малой земле. Он прополз вперед шага на три и опять остановился. Еще одна прыгающая мина.
Обезвредив ее, пополз дальше. Теперь полз без задержки. До кургана было совсем близко. Приостановившись, повернулся к Семененко:
– Минное поле кончилось. Разреши ползти с тобой.
– Лежи, не двигаясь, потом видно будет.
Теперь Семененко пополз один. Логунов замер на месте, напружинив все мускулы, готовый броситься вперед по первому сигналу главстаршины.
В это время на наблюдательном пункте командира бригады лейтенант Крошка не отрывался от стереотрубы. Полковник Громов тоже наблюдал.
– Хорошо маскируются, – вслух выражал он свое одобрение.
Здесь же находились командир артиллерийского дивизиона и начальник оперативного отдела бригады. Они ждали сигнала полковника. У орудий и минометов ждали сигнала артиллеристы, чтобы открыть огонь по намеченным целям. В камышах лежали штурмовые группы, ожидающие сигнала к штурму.
Замысел полковника был такой. Если Семененко заставит замолчать хотя бы один дзот, то артиллерия откроет огонь по целям, расположенным по ту сторону кургана, а штурмовые группы рванутся на курган и закрепятся там. А если Семененко не сможет выполнить задачу, то артиллерия открывает огонь по кургану, некоторые орудия выкатываются на прямую наводку против амбразуры. После артиллерийского обстрела штурмовые группы перейдут в атаку. Правда, такие атаки не принесли успеха ни вчера, ни позавчера. Гитлеровцы хорошо прикрывали подступ к кургану артиллерийским и минометным огнем из глубины. Полковник вызывал штурмовую авиацию, чтобы подавить вражеские батареи, но штурмовиков ему не дали, они были заняты на других участках. Не исключено, что штурм кургана и на этот раз не принесет успеха. Но что делать?
Громов мял свою бороду, бросая сердитые взгляды на окружающих его офицеров. Все молчали, зная, что сейчас полковник не в духе и лучше не заговаривать с ним. В такую минуту на НП появился капитан Игнатюк. Он подошел к полковнику и обеспокоенным тоном сказал:
– Товарищ полковник, есть срочное и важное донесение.
– Ну, – буркнул полковник.
– Знаете, кто пошел с Семененко? Матрос Логунов, который был в плену и только сегодня объявился в роте без всяких документов. Логунов у меня на подозрении. Боюсь, что он подведет Семененко.
Громов подозвал Крошку:
– Кто такой Логунов? Это не тот рябой матрос, который был на Малой земле?
– Тот самый. Семененко сам его выбрал в напарники.
– Он был в плену?
– Был, сбежал.
– Это Логунов так говорит, – заметил Игнатюк. – А на самом деле могло быть иначе.
– Интуиция вам подсказывает? – усмехнулся полковник.
– Да, и интуиция, – убежденно заявил Игнатюк, – нужна проверка. А тут его посылают на такое ответственное задание. Считаю, что командир роты показал свою близорукость.
Полковник хмуро глянул на Игнатюка и спросил:
– Задание ответственное, это вы правильно заметили, капитан. Но оно связано с риском для жизни. Вы пошли бы на такое задание?
– Если прикажут – пойду.
– А если добровольно?
Капитан на какое-то время замялся.
– Вот что, капитан, – сказал Громов. – Поговорим в другой раз. Крошка, наблюдай.
Игнатюк козырнул, повернулся и пошел, бросив колючий взгляд на Крошку. Лейтенант вопросительно посмотрел на полковника.
– Наблюдай, говорю! – рявкнул полковник.
…Вот и кончились трава и кустарники, где можно маскироваться. Впереди голая, почерневшая от выжженной травы земля. До ближайшей амбразуры еще шагов двадцать. Как проскочить эту самую страшную зону без риска быть прошитым пулеметной очередью? Семененко весь напрягся, сжимая в руке «феню». Сейчас надо сделать рывок – и он окажется в непростреливаемой зоне. Но какая-то необоримая сила прижимала его к земле, не давая возможности подняться. И в этот момент гитлеровцы увидели разведчика, из ближайшей амбразуры по нему открыли пулеметный огонь. Но пулеметчик взял немного выше, и пули пролетели над головой Семененко.
Теперь выжидать нечего. Была не была! Семененко скинул плащ-накидку и, не поднимаясь, швырнул гранату. Она разорвалась около амбразуры. На какое-то мгновение вражеский пулемет замолчал, укутанный дымом и пылью. Семененко вскочил, как на пружинах, и бросился сначала налево, потом вперед.
Он влетел на бруствер траншеи и спрыгнул в нее. В голове пронеслась мысль: «А в амбразуру я не сунул гранату». Отцепив от пояса противотанковую гранату, он повернул налево и стал пробираться по траншее к дверям дзота, и вдруг кто-то ухватил его за ногу. Это был немецкий офицер, лежавший в «лисьей норе», вырытой в стене траншеи. Он одной рукой ухватил разведчика за ногу, а другой доставал из кобуры пистолет. Семененко отдернул ногу и ударил его в лицо носком сапога. Офицер опрокинулся. Семененко не стал его добивать, не было на это времени. Несколькими прыжками он достиг дверей дзота, распахнул их и метнул туда гранату, а сам упал. Взрывной волной вышибло дверь. Семененко вскочил и вбежал в дзот. Там было темно от дыма и пыли. Дав несколько коротких очередей, он схватил пулемет, выволок его наружу и перебросил через бруствер траншеи.
Один дзот уничтожен, но остался второй. Азарт боя разгорячил моряка. Инстинкт самосохранения, действовавший в начале схватки, исчез, одна мысль завладела всем его существом – крушить, убивать, уничтожать. Он бросился по траншее ко второму дзоту. Опять на пути встретился тот офицер, который хватал его за ногу. В руке у него был пистолет, сам он ничего не видел, его окровавленное лицо распухло, глаза закрыты. Офицер что-то кричал. Семененко выстрелил в него из автомата.
Траншея была сделана зигзагом. Боевой опыт подсказал, как надо действовать в такого типа окопах. Он бросал за поворот гранату, потом давал короткую очередь из автомата и подбегал к следующему повороту. Еще один поворот – и можно бросать гранату в дзот. Но тут на него налетел высокий немец. Увесистый удар кулака в висок оглушил немца, и он прислонился к стенке траншеи. Стрелять было неудобно, Семененко выхватил финку и вонзил ее в живот немца. Тот скорчился. Семененко перепрыгнул через него.
Во втором дзоте не было дверей. Семененко подбежал к входу, отстегнул последнюю противотанковую гранату и швырнул ее внутрь дзота. Разгоряченный боем, он не сообразил сразу упасть, взрывная волна сбила и оглушила его.
Логунов подбежал к нему и взял под руки. Семененко резко вскочил, взмахнул финкой.
– Стой! Это я! – отшатнулся Логунов, пугаясь дикого выражения глаз Семененко.
Несколько мгновений Семененко смотрел на него, не понимая, кто перед ним. Когда понял, лицо его исказилось, на нем появилась не то улыбка, не то гримаса.
– Тю на тебя! Откуда взялся? Трохи не прирезал.
Он шагнул ему навстречу, и вдруг перед глазами поплыли круги, к горлу подступила тошнота. Прислонившись к стенке траншеи, прохрипел:
– Дай воды…
Логунов хотел пойти в дзот, рассчитывая найти там флягу. Но тут раздались крики, и он увидел, как на курган бежали вражеские солдаты со второй линии траншей. Тут уж не до фляги.
– Фрицы, Павло! – крикнул он и стал стрелять из автомата.
Превозмогая разлившуюся по всему телу слабость, Семененко высунулся из траншеи. Он увидел не только гитлеровцев, но и бежавших к кургану морских пехотинцев. Взобравшись на бруствер, Семененко встал во весь рост, призывно замахал рукой, крича:
– Швыдче, братва! Бо поздно будет! Не давай гадам закрепляться!
Морские пехотинцы и гитлеровские солдаты вбежали на курган одновременно. Завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Длилась она не долго. Гитлеровцы не выдержали. Моряки сбили их с кургана и преследовали по пятам, смяли минометную батарею. Полковник Громов, видя успешные действия штурмовых групп, бросил в бой всю бригаду. В сумерках морские пехотинцы ворвались в станицу. Гитлеровцы поспешно отходили.
Ночью Громов вызвал к себе Семененко и Логунова. Явился один Семененко. Он не успел переодеться и почиститься, был в истерзанной гимнастерке, заляпанной грязью и кровью, брюки в коленях порваны, и оттуда виднеются кальсоны, сапоги грязные. Громов обнял Семененко и трижды поцеловал.
– Богатырь! Богатырь! – несколько раз повторил полковник.
Семененко смущенно улыбался, переступая с ноги на ногу.
– Повезло…
– Ранен?
– Ни одной царапины. Оглушило немного.
– Действительно повезло, – в задумчивости поглаживая бороду, произнес Громов. – Такое раз в жизни бывает. А где твой напарник?
– Его царапнуло пулей. Пошел в санроту на перевязку.
Громов положил ему на плечо руку и несколько торжественно заявил:
– Объявляю вам сердечную благодарность от имени командования и всего личного состава. Своим подвигом вы спасли жизнь многим матросам и офицерам. Представляю к наградам и даю каждому отпуск на пятнадцать суток.
Семененко вытянулся, козырнул:
– Служу Советскому Союзу! – И, чуть замявшись, попросил: – А насчет отпуска прошу повременить. Логунов пусть едет, а я подожду.
– Почему? – удивился полковник. – Ваша область освобождена.
– Нема зараз никого родных, – опустил глаза Семененко и тяжело вздохнул: – Хату спалили, маты убили, а батько партизанит.
Полковник кашлянул, не найдя сразу нужных слов для утешения.
– Вот что, Павло, – после некоторого молчания пробасил он в бороду, – садись-ка за стол, и разопьем бутылочку. Ночевать останешься у меня. Мне спать не придется, утром двинем дальше. А ты спи, разбудим, если понадобишься.
Он открыл дверь в соседнюю комнату и окликнул ординарца. Вместе с ординарцем вошел капитан Игнатюк.
– Вам чего? – насупился Громов.
– Вы приказали доложить о потерях за прошедшие сутки.
– Да, да, – спохватился Громов. – Докладывай.
– Убито рядовых и сержантов двадцать девять, офицеров два, ранено девяносто рядовых и сержантов, офицеров три.
Полковник склонил голову и несколько минут сидел молча, комкая бороду. Игнатюк стоял, не шевелясь, и так смотрел на голову полковника, словно пересчитывал на ней седые волосы. Семененко сидел на краешке стула, испытывая неловкость.
Не поднимая головы, полковник махнул рукой:
– Можете идти.
Но когда Игнатюк повернулся, полковник остановил его:
– Вот что, начальник четвертой части. – Он в упор посмотрел на него: – Будем считать, что проверка Логунова закончена, Он получил ранение и сейчас находится в санбате, завтра оформите наградные листы на Семененко и Логунова. Вы меня поняли?
– Так точно.
Полковник возвысил голос:
– И если еще… Впрочем, идите.
Он проводил его глазами и, когда дверь за ним закрылась, повернулся к Семененко.
– Все же потерн большие, – огорченно покачал он головой.
Вынув пробку из бутылки, которую поставил на стол ординарец, полковник наполнил стаканы вином. Подняв свой стакан, он сказал:
– За упокой твоей мамы, Павло, и за здоровье живых матерей, чьи сыновья сражаются на фронте с фашистской нечистью.
Выпив стакан до дна, полковник с задумчивым видом стал набивать табаком трубку.
– А мою мать белогвардейцы шомполами запороли. Было это в девятнадцатом году в станице Пашковской, – проговорил он хмурясь, потревоженный воспоминаниями. – Я в то время был командиром взвода конной разведки в Стальной дивизии, которой командовал Жлоба. Дал я тогда клятву рубать беляков и прочую нечисть, которая мешает трудовым людям жить. И до сих пор ту клятву помню и до самой смерти не отступлю от нее.
Некоторое время Громов молчал, усиленно дымя трубкой. Семененко хотел сказать, что он тоже дал клятву, но вместо этого произнес:
– Севастополь освободим, тогда буду просить отпуск.
– Отпущу, – кивнул Громов.
В дверь постучали. Вошел начальник штаба и доложил:
– Прибыл подполковник из штаба фронта.
– Чего ему надо? – недовольно спросил Громов.
– Точно не знаю. Спрашивал, какие у нас артиллерийские средства, наличие людей в батальонах, намерены ли завтра продолжать наступление. Пригласить его сюда?
– Сюда не надо. Пусть побудет у тебя. Через несколько минут приду.
После его ухода он разлил по стаканам оставшееся в бутылке вино.
– Выпьем-ка, Павло, за Севастополь.
Глава шестая
1
Трудно найти свою бригаду или дивизию во время наступления, когда ты возвращаешься из отпуска, из командировки или из госпиталя. Появишься в указанный комендантом населенный пункт, а там и след простыл от твоей части. Начинаешь гадать по карте, выспрашивать солдат, матросов, офицеров встречающихся на дорогах. Прибываешь туда, куда показали карта и встречные, но вдруг выясняется, что тут уже другая часть, а твоя где-то справа или слева. Спешишь туда, а там говорят, что твою вывели во второй эшелон или на формирование. Поворачивай обратно.
В таком положении оказался Николай Глушецкий. Третьи сутки он разыскивал свою бригаду. Но каждый раз, приезжая в указанный населенный пункт, находил только следы. Не всегда удавалось примоститься на попутную машину. Чаще приходилось передвигаться пешим порядком.
Фронтовая дорога в конце концов привела Глушецкого в Анапу.
Маленький курортный городок походил на древние развалины. Идя по улице, Глушецкий видел взорванные и сожженные здания. В городе стоял запах гари. С телеграфных столбов свисали рваные провода, под ногами хрустели осколки стекол. На некоторых домах висели объявления со знаками свастики.
Несмотря на разрушения, город выглядел празднично. Над многими домами развевались красные флаги. Значит, верили люди в освобождение и хранили символ советской власти.
Около двухэтажного, чудом уцелевшего дома стояла большая группа гражданских людей. Подойдя ближе, Глушецкий увидел, что они окружили двух пожилых мужчин в полувоенной форме и оживленно о чем-то говорили с ними.
Приглядевшись, Глушецкий в изумлении остановился. Один из них походил на Тимофея Сергеевича. Да это он и есть! Зачем он приехал сюда из Сочи? Почему-то сбрил усы. Протиснувшись ближе, он крикнул:
– Тимофей Сергеевич!
Тот обернулся:
– Николай! Вот так встреча!
Он обнял его.
– По глазам вижу – удивлен. А удивляться нечему. Прислан сюда крайкомом партии на работу.
– Да вы же…
– Староват, хочешь сказать, – усмехнулся Тимофей Сергеевич. – Верно, немного староват, но не дожидаться же, когда молодые вернутся с фронта. Восстанавливать советскую жизнь в освобожденных районах надо сейчас, не дожидаясь конца войны… Людмила Павловна, – повернулся Тимофей Сергеевич к одной из женщин, – проводите капитана ко мне. Ты, Николай, иди с ней и дожидайся меня. Я через несколько минут приду.
Комната, куда привели его, была просторна. У стен стояли две кровати, застланные серыми солдатскими одеялами. Видимо, Тимофей Сергеевич жил не один. У окна письменный стол, на нем графин с водой, газеты. Рядом потертый диван. У дверей на табуретках ведро с водой, таз. Стены голые, давно потерявшие свой цвет. Но и эта невзрачная обстановка для фронтовика казалась верхом уюта.
Глушецкий скинул вещевой мешок, умылся и сел за стол.
Тимофей Сергеевич не заставил себя ждать.
– Рад видеть тебя, – заговорил он, снимая фуражку и вытирая платком потный лоб. – А у меня сейчас забот полон рот.
В гимнастерке с отложным воротником, в темно-синих галифе, заправленных в хромовые сапоги, он выглядел стройнее и даже моложе. Глушецкий, привыкший видеть его в мешковатом костюме, сказал ему об этом. Тимофей Сергеевич усмехнулся:
– А меня обстоятельства заставляют выглядеть моложе. Видишь, даже усы сбрил.
Николай спросил о матери.
– Бодрится, каждый день ходит в госпиталь, – стал рассказывать Тимофей Сергеевич. – Чтобы ей не было скучно, я привел ей квартиранта. Бывший комиссар, потерял на фронте руку, сейчас в горкоме партии работает. Молодой, веселый. С ним скучно не будет. С питанием у нее все в порядке. Хлебную карточку имеет, получает паек. Я договорился в партизанском штабе, чтобы время от времени кто-нибудь приходил к ней и говорил, что муж ее жив и здоров.
Глушецкий поднялся, взял вещмешок.
– Мне пора. Надо быстрее разыскать свою бригаду.
Тимофей Сергеевич проводил его до калитки. Прощаясь, он сказал:
– Фашистские варвары нанесли большой ущерб городу. Взорваны почти все крупные здания, пляж заминирован. Население голодает. Надо налаживать жизнь. Между прочим, немецкий комендант Анапы майор Маттель и его помощник не успели удрать, пойманы. Будем судить всенародно.
Он обнял Николая и поцеловал в щеку.
– Как это говорят на флоте: семь футов под килем и попутного ветра, – улыбнулся он.
Глушецкий пошел разыскивать комендатуру.
Он шел под впечатлением встречи с Тимофеем Сергеевичем. «Как подействовала война на некоторых людей, – думал он. – Годы болезни согнули Тимофея Сергеевича, но настали грозные дни – и он выпрямился, как стальной прут. Откуда у него появилась необыкновенная энергия, сделавшая его похожим на хорошо заряженный аккумулятор? Действительно, великая цель рождает великую энергию». Глушецкий был поражен его душевной бодростью, молодостью духа.
Комендатуру Глушецкий разыскал быстро. Там сообщили, где находится бригада полковника Громова.
Первым встретился ему капитан Игнатюк. Он стоял на крыльце одноэтажного дома и со скучающим видом курил папиросу. Увидев Глушецкого, капитан оживился, окликнул:
– Глушецкий! Жив, здоров? Рад приветствовать вас.
Глушецкий недолюбливал этого человека, но сейчас и ему обрадовался. Наконец-то в своей бригаде!
– Зайдите ко мне, – предложил Игнатюк. – Полковника сейчас нет, уехал в штаб фронта.
Он привел в свою комнату. Первое, что бросилось в глаза Глушецкому, были чемоданы и ящики. На каждом чемодане наклеены листы белой бумаги с надписями, указывающими, что находится в чемоданах. Все это были дела строевой части. Посреди комнаты стоял письменный стол, а на нем большие гроздья винограда, стеклянный графин, наполненный чем-то мутно-зеленым, и две алюминиевые кружки. Кивнув на виноград, Игнатюк сказал:
– Вокруг Анапы винограда видимо-невидимо. Гитлеровцы запрещали жителям рвать его, думали, что им достанется. Как в городе появилась советская власть, жители занялись уборкой винограда. Ну и нам, конечно, перепадает. Третий день не пью воду, а свежее вино. – Он указал на графин. – Видите, оно еще мутное. Желаете испробовать, наливайте в кружку. Только предупреждаю – не пейте много. Оно действует как слабительное. Я перестарался в первые дин.
Сев к столу, Игнатюк испытующе посмотрел на Глушецкого.
– Надо полагать, – начал он, поводя носом, – вы приехали без направления, как сделали это некоторые командиры и матросы. Из любви, так сказать, к своей бригаде. Полковник, как это ни странно, уважает таких недисциплинированных. А мне морока с их оформлением.
Достав из левого кармана партийный билет, Глушецкий вынул из него сложенную вчетверо бумажку.
– Вот направление из штаба Черноморского флота на должность помначштаба по разведке. Это должно вас успокоить.
Игнатюк взял направление, прочел, даже посмотрел на свет.
– Мы вышли из подчинения флоту, – произнес он. – Подчинены штабу армии и Северо-Кавказскому фронту. В связи с этим непонятно, почему вам дали направление из штаба флота, а не фронта.
– Об этом спросите полковника Громова. Назначение сделано по его просьбе.
– Разве что так, – согласился Игнатюк, пряча направление в портфель, лежащий на чемодане. – Приедет полковник, я доложу, а вы явитесь к нему на прием. А пока его нет, посидите у меня, ешьте виноград, пейте вино. Потом пойдем ужинать.
Кстати, давайте перейдем на «ты». Должности у нас равные, оба начальники отделов, капитаны по званию. Не возражаете?
– Что ж, – ответил Глушецкий, – можно и на «ты».
Игнатюк открыл портфель, достал оттуда флягу и банку консервов.
– Надо отметить твое назначение, – щуря глаза, но не улыбаясь, сказал он и стал отвинчивать пробку. – Выпьем водочки. От этого свежего вина одни неприятности желудку. Закусим консервами сорта «второй фронт».
Водки во фляге было немного. Игнатюк вылил ее в одну кружку, а уж из нее разлил поровну. Выпил, закрыл глаза и несколько раз причмокнул. Лишь после этого взял в рот кусочек консервированной колбасы и медленно стал жевать.
Игнатюк быстро захмелел. Моргая глазами, словно в них попала пыль, капитан положил свою руку на колено Глушецкого и с обидой в голосе заговорил:
– Почему, скажи, полковник презирает меня? Я ведь честно выполняю свой долг. Обязан я быть бдительным? Обязан. Я обязан каждого человека прощупать. Не в моем обычае доверять. Доверчивый человек может плохо кончить. Ты разведчик, значит, знаешь, как коварен и хитер враг. А полковник… – Игнатюк сморщил нос и ехидно улыбнулся. – Впрочем, теперь он будет ко мне по-другому относиться. Видел бы ты, какая у него была физиономия в ту минуту, когда я привел к нему связанного подполковника и сказал, что поймал гитлеровского шпиона.
– Ты поймал шпиона? – изумился Глушецкий.
На лице Игнатюка появилось самодовольное выражение.
– Да еще какого! Из штаба армии мне благодарность прислали и предложили полковнику представить меня к ордену. Так-то вот!
– Это интересно. Расскажи, как ты его поймал.
– Неделю тому назад дело было. Приехал к нам подполковник из штаба фронта. Представился начальнику штаба и требует сведения. Начальник штаба доложил ему о наличии солдат и офицеров в бригаде, об артиллерии, о плане наступления. Подполковник хотел побеседовать с командиром бригады, по тот сказал, что освободится через час. Он в это время угощал Семененко.
– Семененко? Почему Семененко?
– Почему да почему? – поморщился Игнатюк. – Да потому, что Семененко герой. Двое суток мы топтались у ворот Голубой линии, сотни людей потеряли там, а взять тот проклятый курган в плавнях не могли. А Семененко один пошел, уничтожил оба дзота, а бригада рванула вперед. На радостях Громов пригласил в гости Семененко. А в такую минуту наш полковник кого хочешь выгонит или заставит ждать.
«Молодец Павло», – восхитился Глушецкий, и ему самому захотелось быстрее увидеть главстаршину и обнять.
– Начальник штаба куда-то торопился, оставил подполковника на мое попечение до тех пор, пока не освободится командир бригады. На дворе уже ночь. По такому случаю решаю угостить представителя фронта. Налил ему стакан водки и себе, конечно. Откупорил консервы. А он отхлебнул глоток и давай сразу закусывать. Я ему говорю, что надо выпить сразу, такой у нас обычай. Он посмотрел на меня удивленно. В стакане-то всего двести граммов, любой офицер или солдат залпом выпьет и не поморщится. А этот удивляется. Подумаешь, цаца какая. Ну, не хочешь, не надо, не неволю. Может, непьющий, есть такие, может, язва желудка у него. Вынул я кисет с махоркой и угощаю: дескать, вы там, в штабе фронта, папиросы смолите, от махорки отвыкли, а все же давайте вспомним солдатскую жизнь. Он не отказался, оторвал от газеты кусок и стал крутить, и ни черта у него не получается. Я давно скрутил и уже закурил, а у него то табак сыплется, то газета рвется. Вот тут-то я насторожился. У нас любой генерал цигарку свернет. Смотрю на руки подполковника, а они белые, выхоленные, ногти аккуратно подстрижены и далее пилкой подпилены, под ногтями траурной каемки нет. Давно я не видел таких рук у наших офицеров, на среднем пальце правой руки натертая полоска от кольца. Сколько служу в армии, а никогда не видел у офицеров колец на пальцах. Сомнение меня еще больше взяло. Встал, сказал ему, что распоряжусь, чтобы яичницу с колбасой поджарили, а сам вышел и дежурному говорю: «Стой у дверей с пистолетом наготове и одного матроса с автоматом поставь. Как услышишь «руки вверх», так вбегайте и вяжите подполковника». Сам положил пистолет в карман и вернулся к подполковнику. А у него во pтy уже папироса, цигарку так и не свернул.
– А из тебя разведчик получится, – заметил Глушецкий.
– Не разведчик, а контрразведчик, – поправил Игнатюк. – Я когда-нибудь в Смерш перейду работать. Однако слушай, что было дальше. Сел я, предлагаю допить водку и тост произношу за быстрейшее очищение Тамани от гитлеровской нечисти и добавляю: «Ваша операция «Эдельвейс» с треском провалилась, господин подполковник». Он глазом не моргнул, только, вижу, заметно побелел. Тут я выхватил пистолет, наставил на него и крикнул: «Руки вверх!» Он было схватился за свой, да не сообразил сразу, что пистолет не на том месте. Немцы привыкли кобуру почти на животе носить, а тут он подвинул ее на бок, как мы носим. Он руку к животу, а там кобуры нет. В этот момент вбежали дежурный и матрос и наставили на него пистолет и автомат. Он поднял руки и сердито крикнул: «Что за глупые шутки? Вы за это ответите». Обезоружили, связали руки и отвели к командиру бригады, а тот передал начальнику Смерша. Оказался самый натуральный шпион. Имел задание узнать все о нашей бригаде, а также поручение склонить полковника Громова завести бригаду в непроходимые плавни и погубить. После этого Громов должен перейти линию фронта и отправиться в армию предателя генерала Власова, звание за ним сохранялось. Если Громов откажется, то убить его. Так-то вот!
