Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)
– Это точно, товарищ полковник, – заметил один солдат, – Есть у нас такое предчувствие.
– А готовы вы к этому? – спросил Брежнев, обводя всех взглядом. – Есть такая болезнь – окопная. Месяцами сидит солдат в окопе, надежно укрыт от пуль и снарядов. И вырабатывается у него боязнь пространства.
– Чего греха таить, товарищ полковник, есть у нас такое заболевание, – сказал сержант, сидящий справа. – Разговоры у нас об этом идут.
– Это хорошо. Вам предстоит бой за пятую сопку. Экзамен вашей бригаде.
– Заберем. Она у нас как чирей на шее.
– Вопросы у вас ко мне есть? – спросил Брежнев, глянув на часы. – До вечера хотел бы побывать и в других батальонах.
Вопросы, конечно, оказались. Ответив на них, Брежнев поднялся.
– До следующей встречи. – Подозвав Уральцева, он сказал: – Об опыте партийно-политической работы в обороне, пожалуй, поздновато писать. А вот о бое за пятую сопку, о том, как политработники готовят личный состав к наступательным боям, следует уделить побольше внимания.
– Я такого же мнения.
– Долго намерены пробыть тут?
– Пока сопку не возьмут.
В землянке политотдела находился только один солдат. Оказалось, что все работники политотдела ушли в «клуб» на концерт. Клубом назывался просторный цементированный подвал, где когда-то хранилось вино в больших бочках. Вина в бочках не было, а бочки использовали на строительстве блиндажей и для поварских нужд, подвал приспособили под санчасть. Когда раненых не было, здесь демонстрировали кинофильмы и устраивали концерты художественной самодеятельности. Да, в бригаде за месяцы обороны усилилось не только движение снайперов, но развилась и художественная самодеятельность. Бывший политрук пулеметной роты Николай Гавриленко стал начальником клуба.
– А что сегодня в клубе? – поинтересовался Уральцев.
– Полковник Брежнев прислал армейский ансамбль песни и пляски, – пояснил солдат. – Полковник вручал ордена и партбилеты. Потом беседовал с солдатами, сфотографировался с ними. Концерт дается для награжденных и молодых коммунистов.
– А Брежнев в клубе?
– Он ушел в политотдел корпуса.
«Так и знай, ночью появится в других бригадах», – подумал Уральцев, завидуя энергии начальника политотдела армии.
Сам он устал, и не было желания идти в клуб. Не раздеваясь, лег на ту койку, на которой спал позавчера.
Он заснул не сразу. Одолевали разные мысли. Завтра предстоит бой, солдаты и офицеры будут штурмовать вражескую позицию, а он будет где-то поблизости наблюдать, а после боя спрашивать, кто отличился, потом напишет об этом небольшую статью. Но ведь он сам умеет воевать. Умеет! В этом все дело. Не лучше ли попросить назначить его на политработу в одну из бригад. А то ведь после войны найдутся умники, будут говорить, дескать, кто-то воевал, а кто-то наблюдал за тем, как воюют, действовал карандашом, а пистолет из кобуры ни разу не вынимал.
Длинный день в августе. И жаркий. К концу дня у Уральцева гудели ноги от подъемов и спусков в гору и под гору. На наблюдательный пункт пришел, когда солнце коснулось горизонта. Здесь находились полковник Косоногов, подполковник Кабанов и еще несколько офицеров. Поздоровавшись, Уральцев устало опустился на обрубок дерева.
Через полчаса должна заработать артиллерия. Уральцев посматривал на озабоченные лица офицеров, но ни с кем не заговаривал, понимая, что сейчас не до него. Он знал, что артиллерийская обработка обороны противника будет недолгой. Штурмовой отряд ворвется во вражеские траншеи с фланга. В наступивших сумерках противник не будет иметь возможности вести прицельный огонь. План штурма сопки, разработанный Косоноговым, неплох. Весь расчет на внезапность. Но если противник разгадает замысел, то обстановка осложнится. Как в таком случае будет действовать командир бригады, Уральцев не знал, но, видимо, какой-то вариант имелся.
Кабанов вынул из кармана листовку, протянул Уральцеву.
– Получили из политотдела армии. Накануне наступления раздадим по ротам. Судя по ней, недалек тот день, когда Малая земля соединится с Большой.
Уральцев прочитал:
«Боевые товарищи! Приближается время освобождения Тамани от вражеских банд. Ваша роль в этом огромна, за вашими боевыми действиями с напряжением, с надеждой будет следить весь народ. Военный совет выражает уверенность, что войска левого фланга советско-германского фронта, верные своим боевым традициям, будут идти в ногу со всей Красной Армией. К полной победе над врагом, к торжеству нашего правого дела…»
Прочитав, Уральцев встревожился. Ночью надо обязательно вернуться в Геленджик. Если общее наступление – дело нескольких дней, то его, конечно, разыскивает редактор, чтобы дать соответствующее задание.
Глянув на часы, Кабанов спокойно и, как показалось Уральцеву, с какой-то застенчивой улыбкой сказал:
– Через несколько минут начнется.
Размышления Уральцева прервал залп минометов. Он вскочил и высунул голову из ячейки. Мины рвались перед всем передним краем бригады. Вскоре сопку заволокло дымом и пылью.
«Что я тут увижу и узнаю?» – озадаченно подумал Уральцев и покосился на командира бригады, наблюдавшего в стереотрубу.
У всех офицеров, находившихся здесь, были сосредоточенные лица, все смотрели в ту сторону, где рвались мины.
Прошло пятнадцать минут. На какое-то время взрывы затихли, но тут же донеслись выстрелы из автоматов и пулеметов, крики «ура». Кричали и стреляли не только бойцы штурмового отряда, но и солдаты стрелкового батальона, находившегося в обороне напротив сопки и демонстрировавшего ложную атаку.
Командир бригады приказал перенести артиллерийский огонь в глубь обороны противника, по его батареям.
Через несколько минут стрельба послышалась на вершине сопки.
Оторвавшись от стереотрубы, командир бригады вытер вспотевшее лицо.
– Темнеет, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Ни шиша в трубу не видно.
Уральцев опять подумал: «Ничего-то я тут не увижу. Надо было пойти со штурмовым отрядом. Ребята уже на сопке».
Прошло полчаса. Стрельба на вершине стала затихать. Командир бригады и начальник политотдела обеспокоенно переглянулись. Что происходит там, на вершине, скрытой темнотой и дымом?
До сих пор молчавшая вражеская артиллерия открыла огонь.
Телефонист подал трубку командиру бригады. Тот выслушал и заулыбался:
– Ура, Васек, – повернулся он к Кабанову. – Плотнянский доносит, что сопка наша.
«Так быстро!» – поразился Уральцев.
– Теперь надо закрепиться, – сказал Косоногов и приказал командиру второго батальона выдвинуть на новый рубеж две роты.
Эти роты, заранее подготовленные, должны закрепить успех штурмового отряда.
Стало совсем темно. На сопке происходила незначительная перестрелка. Из батальона сообщили, что вершина полностью очищена от гитлеровцев и стрелковые роты оборудуют позиции по ту сторону вершины, а саперы минируют впереди их местность. Сообщили также, что в штурмовом отряде трое убито, семь ранено. Убито тридцать два гитлеровца, шесть немецких солдат сдались в плен.
– Пленных немедленно в штаб, быстро допросить и доложить мне, – приказал Косоногов.
Час спустя немцы сделали огневой налет на сопку и перешли в контратаку. Опять застрекотали пулеметы и автоматы. Но немцы не мастера в ночном бою. Расчет командира бригады был именно на это – в сумерках занять сопку, ночью отбивать контратаки противника и крепить оборону.
Контратака противника была отбита. Командир батальона сообщил, что у него потерь нет, а многие солдаты противника подорвались на минах, которые саперы успели поставить.
– Продолжать минировать, – дал указание Косоногов.
На НП появился инструктор политотдела капитан Каневский, находившийся в штурмовом отряде. Подойдя к Косоногову, он доложил:
– Пленные рассказали, что огневой налет застал их врасплох. Их офицеры не сразу сообразили, в чем дело. А когда наш батальон открыл стрельбу из пулеметов и раздались крики «ура», они всполошились, уцелевшие бросились в ячейки, чтобы приготовиться к отражению атаки. Они не ожидали, что с фланга налетит наш штурмовой отряд. У них началась паника, стали убегать.
– Похоже, что так и было, – заметил Косоногов.
Время близилось к полуночи. С НП никто не уходил. Ужинали здесь. Кабанов отправил Каневского отдыхать. Когда над морем повисли парашюты и стали рваться снаряды, Уральцев забеспокоился. Пора идти к берегу. Он сказал об этом Кабанову.
– Подождите пятнадцать минут, напишу политдонесение передадите в политотдел армии, – сказал Кабанов и ушел в землянку, где горела лампа.
Косоногов подозвал Уральцева и, пытливо глядя на него, спросил:
– Как вы с журналистской точки зрения оцениваете сегодняшний бой?
Уральцев полол плечами и признался:
– Не совсем разобрался.
– Недовольны? – удивился Косоногов.
– Что вы, наоборот, я поражен, как быстро все произошло, молниеносный рывок – и, как говорят на флоте, морской порядок.
– Расчет был на внезапность и быстрый натиск, на хитрый маневр, – сказал Косоногов. – И он оправдался. А оправдался потому, что штурмовой отряд показал отличное воинское мастерство. Противник не успел опомниться. Я рад успеху вдвойне – и потому, что взяли сопку, которая была как бельмо па глазу, и потому, что этот бой показал высокий наступательный порыв. Теперь я с уверенностью могу доложить Военному совету армии, что моя бригада готова к наступательным боям.
«Надо запомнить его слова, – подумал Уральцев. – Он кратко сформулировал содержание моей статьи об этом бое».
Из землянки вышел Кабанов и подал Уральцеву конверт:
– Надеюсь, не забудете.
Он пожал Уральцеву руку и пожелал доброго пути. Уральцев простился с Косоноговым и другими офицерами, находившимися на НП, и пошел по тропинке, ведущей к берегу.
Глава четвертая
1
Давно никто не видел таким возбужденным командира дивизиона морских охотников капитан-лейтенанта Корягина. Он прибежал от командира базы со сдвинутой па ухо фуражкой, его зеленоватые глаза потемнели.
Таким он обычно бывал на борту корабля при выполнении боевого задания. На берегу его привыкли видеть уравновешенным, даже медлительным.
Значит, что-то случилось.
Опытным командирам кораблей нетрудно было догадаться о причине. Все знали, что в Геленджикскую бухту стянули со всех портов различные высадочные средства, что вот уже месяц идут усиленные тренировочные занятия катерников и морских пехотинцев. На командирских занятиях изучался опыт предыдущих десантных операций. Даже матросам было ясно, что готовится новая десантная операция. Не знали командиры только даты и места, куда десант будет высаживаться. О месте высадки среди офицеров шли споры. Одни говорили, что десант следует высаживать в Новороссийский порт. Другие были уверены, что подобная операция будет обречена на неудачу, ибо гитлеровцы превратили порт и город в неприступную крепость. Высказывались предположения, что десант будет высажен в Анапе, а может быть, даже в Крыму.
Собрав командиров кораблей, Корягин поднял сжатый кулак и резко опустил его.
– Вот и дождались мы, товарищи офицеры, долгожданного дня. Верховное Командование поставило Северо-Кавказскому фронту и Черноморскому флоту задачу – совместными ударами с суши и десанта с моря освободить Новороссийск. Будем высаживаться в порт. Прямо в пасть врага. Целый год гитлеровцы укрепляли город и порт. Они возвели там более пятисот оборонительных сооружений – дотов и дзотов, все причалы, молы, портовые постройки заминированы, причем мины не только на береговой черте, но и на воде и под водой. Между молами установлены боносетевые заграждения, соединенные с минами и фугасами. Гитлеровцы имеют возможность сосредоточить по десанту более ста шестидесяти орудий, причем только в районе порта пятьдесят. Вот какой орешек нам надо расколоть.
Он обвел взглядом командиров, пытаясь прочесть на их лицах впечатление от такого сообщения. Лица были серьезны, суровы и спокойны.
Новосельцев толкнул Школьникова локтем и шепнул:
– Что я говорил? Так и есть…
– Но неприступных крепостей не бывает, – продолжал Корягин. – Это еще Суворов доказал. Наш десант в порт Новороссийск дерзок по замыслу и нов по исполнению. Таких десантов в истории войны на море еще не было. Как мы будем проходить ворота между молами? Боновые заграждения подорвет торпедный катер и даст сигнал. По сигналу в порт ворвутся торпедные катера и выпустят торпеды в причалы, па которые потом высадятся десантники. Одновременно наша артиллерия с Большой и Малой земли открывает огонь из сотен орудий. А ночные бомбардировщики будут действовать ранее. Шумом своих моторов они заглушат шум корабельных. Вслед за взрывами торпед рванем мы и высадим десантников. За ночь каждый катер должен сделать несколько рейсов. Начальник штаба огласит приказ командира базы.
Начальник штаба дивизиона капитан-лейтенант Сорокин прочитал приказ, детализирующий действия кораблей базы.
– Все понятно? – спросил Корягин, когда приказ зачитали.
– Все ясно, – раздались голоса.
Корягин наклонился к Бородихину, сидящему рядом:
– Комиссар, ты что-то скажешь?
Бородихин поднялся, пригладил рукой непокорные волосы. У него был такой вид, словно он выступает на очередном политзанятии, а не накануне грозного боя. Слегка улыбнувшись, он со вздохом проговорил:
– Ну, что вам сказать, боевые друзья? Вас не учить, вы все сами знаете. Не первый раз вам вступать в смертельную схватку с сильным и коварным врагом. Сейчас, когда придете свои корабли, соберите команды. Примите клятву, такую, как куниковцы давали перед высадкой на Малую землю.
Кто-то спросил:
– А текст клятвы нам дадите?
Бородихин отрицательно покачал головой.
– Не дам. Составляйте на кораблях. Пишите в ней те слова, которые вам подсказывает сердце.
Бородихин взмахнул рукой и громко, так, чтобы слышали все, сказал:
– Счастливый путь! Ни пуха ни пера!
И офицеры дружно ответили:
– К черту!
Все рассмеялись. Заулыбался и Корягин.
– По кораблям! – скомандовал он. – На берег не отлучаться, с корабля никого ив отпускать.
Новосельцев вышел вместе со Школьниковым.
– Да, – задумчиво протянул Новосельцев, – прямо в пасть врага.
– К черту в зубы, – подтвердил Школьников.
– После такого десанта американским и английским воякам стыдно будет. Мудрят со вторым фронтом, никак Ла-Манш форсировать не могут. А кораблей у них – уйма, много специальных десантных. У нас ни одного такого нет.
– А ну их… Они мастера чужими руками жар загребать!
Школьников нахмурился и вздохнул. Пройдя молча несколько шагов, он вдруг заговорил, торопливо, сбивчиво:
– Никогда не испытывал такого, как сейчас. Стыдно признаться. Все два с лишним года войны не думал о смерти, хотя каждый день рядом с ней хожу. Привык. А вот сегодня думаю о ней, и такое у меня появилось желание уцелеть в этом бою, так, чтоб даже не царапнуло. Всему виной, наверное, письмо Маргариты. Вчера получил. Просит сообщить об освобождении Новороссийска, пишет, что сразу же вернется туда. А самое главное – просит прощения за то, что так вела себя, пишет, что то была проверка временем, а теперь убедилась, что любит меня. Впервые написала «целую крепко». Это ведь любовь, Виктор.
– С норовом она, – заметил Новосельцев и подумал: «А моя Таня тоже такая».
– Это неплохо.
Новосельцев хлопнул его по плечу и весело сказал:
– А здорово, Володя, получится. Новороссийск возьмем, я женюсь на Тане, а к тебе приедет Маргариточка. И ведь это будет, пожалуй, через несколько дней.
Школьников опять задумался, сказал негромко:
– «Кому орден, кому слава, кому темная вода. Ни приметы, ни следа…»
– Да брось ты, Володька, ныть! – рассердился Новосельцев. – Комдиву доложу, что ты не в форме.
– Типун тебе на язык, – испуганно замахал руками Школьников. – Не вздумай в самом деле сказать. А то оставит дежурным по дивизиону. Это я сейчас. А там… Посмотришь, веселее меня не будет человека, когда в бой пойдем. – Он взял Новосельцева под руку и доверительно, понизив голос почти до шепота, сказал: – Когда-то война все же кончится. Пройдут годы, мы с тобой будем папами. Я привезу в Новороссийск своего сына и расскажу ему про Малую землю, как мы воевали. Увидит он руины и поймет…
– Руин не будет.
– Ах да, город восстановят, – спохватился Школьников. – Но памятные места останутся.
– Приедем вместе. Я тоже сына возьму с собой.
Они глянули друг на друга и рассмеялись.
– Размечтались…
У причала они разошлись. На прощание не обнялись, не пожали крепко руки. Это считалось нехорошей приметой.
Поднявшись па борт своего катера, Новосельцев спросил дежурного:
– На берегу никого нет?
– Все на месте.
– На берег никого не пускать.
Около носовой пушки сидели матросы. Радист Окальный бренчал на гитаре и тихо пел:
Да, час тяжелый наступил
Для Родины моей.
Молитесь, женщины, за нас,
За ваших сыновей!
Эта песня у катерников появилась недавно. Пели ее на мотив старой песни «Трансвааль, Трансвааль, страна моя…».
На корме около пустых стеллажей для глубинных бомб стояли рулевой Дюжев, комендор Пушкарев, кок Наливайко, моторист Бабаев. У всех веселые лица. Новосельцев услышал, как Дюжев говорил:
– Если ты, комендор, промажешь, то должен вдогонку снаряду спеть: «Вернись, я все прощу…»
Спустившись вниз, Новосельцев увидел в кают-компании парторга Ивлева и радиста Душко. Они готовили боевой листок.
– Этот номер отставить, парторг, – сказал Новосельцев, имея в виду боевой листок. – Срочно выпустить новый. Получен приказ о штурме Новороссийска. Соберите команду на палубу, я через несколько минут выйду.
– Есть собрать команду, – Ивлев бросился к трапу.
Когда команда выстроилась, Новосельцев поднялся на палубу. По лицам матросов Новосельцев понял, что они уже знают о предстоящем десанте. «Матросское радио работает быстро», – отметил он.
Подойдя к Пушкареву, которого вчера задело осколком и он стоял с забинтованной головой, Новосельцев спросил:
– В санчасть ходили?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Предлагали лечь в госпиталь?
– Предлагали. Но я доказал, что это ни к чему.
– Доказали?
– Раз я тут, значит, доказал.
– Разрешите, товарищ старший лейтенант, – обратился Дюжев, весело щуря глаза, – мы предлагали комендору посыпать на бинт цемент, а потом смочить водой. Затвердеет и будет отличный бронеколпак. Но он несознательный – не хочет.
Пушкарев покосился на него, но ничего не сказал.
– А где бескозырка? – спросил Новосельцев.
– Унесло взрывной волной.
Новосельцев нахмурился:
– Брюки порваны, бескозырки нет. А через несколько часов мы будем принимать на борт десантников. Даю час на то, чтобы всем иметь форменный вид. Катер привели в порядок, а о себе забыли. Боцман, почему недосмотрели?
Ковалев вытянулся.
– Через час все будет сделано.
– Чтобы каждый был как из-под утюга. Боевую задачу объясню после.
Когда Новосельцев ушел в свою каюту, моторист Бабаев проворчал:
– Для чего складки на брюках? Ночью нас так погладят…
– Салага ты замазуренная, маслопуп несчастный! – покачал головой Дюжев. – И за что тебе звание отличного моториста присвоили?
– А что – неправду говорю?
– Не то говоришь, – сердито шевеля усами, сказал боцман. – Помнить надо о традициях. Забыл, что ли, как матросы еще при Нахимове перед боем надевали чистое белье и парадную форму? О Нахимове-то читали вместе…
– Так то в книге, – смущенно пробормотал Бабаев и побежал в кубрик.
Ковалев посмотрел ему вслед и усмехнулся.
– Надо же, и тут спор завести. Ну и Бабаев!
Вскоре на катер пришел Бородихин. Новосельцев брился. На койке лежал выутюженный китель с белым подворотничком.
– Продолжай, продолжай, – сказал Бородихин, видя, что Новосельцев вскочил.
Он дождался, когда Новосельцев побрился и надел китель.
– Вот теперь поговорим, Как настроение матросов и старшин?
– Отличное.
– Подготовлены?
– Не совсем.
– Что стряслось?
В глазах Бородихина отразилась тревога.
– Ничего особенного. Одеты не совсем чисто и не по форме. Сейчас делают то же, что и я: бреются, надевают чистое белье.
Бородихин взял со стола раскрытую тетрадь.
Увидев тетрадь в его руках, Новосельцев смутился и спросил:
– Как вы думаете, не рановато?
– В самый раз, – сказал Бородихин убежденно и протянул Новосельцеву руку. – Заранее поздравляю.
В тетради было заявление Новосельцева о приеме в члены партии.
– У парторга есть еще несколько заявлений.
В каюту просунул голову боцман и доложил:
– Все в порядке, товарищ старший лейтенант. Команду строить?
– Строить, – распорядился Новосельцев и предложил Бородихину: – Пойдемте наверх, посмотрите моих орлов.
– Затем и пришел.
Они поднялись па палубу. Около рубки увидели корзину с виноградом.
– Что это? – строго покосился на боцмана Новосельцев.
– Виноград, – невозмутимо ответил тот.
– Сам вижу, что не картошка. Откуда появился?
Бородихин весело прищурился.
– Подарок от рабочих совхоза, – пояснил Ковалев. – У Шабрина там зазноба. Через нее знакомство состоялось.
– Далеко видит кошачий глаз, – улыбнулся Бородихин и взял гроздь. – Ого, веточка, больше килограмма!
Бородихин и Новосельцев подошли к строю матросов.
– Смирно! – подал команду боцман.
Новосельцев придирчивым взглядом обвел каждого матроса. Потом довольно улыбнулся, скомандовал «вольно» и повернулся к Бородихину:
– Как находите?
– Молодец к молодцу, – похвалил тот.
Встав перед строем, Бородихин несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями. По его лицу словно скользнула тень. Он любил бравых катерников своего дивизиона и всегда тяжело переживал смерть каждого. Вот сейчас перед ним стоят ребята как на подбор. Он знает всех по имени, знает, кто откуда родом, холост или женат, за кем ухаживает, кто спортсмен, кто танцор, кто любитель книг… Через несколько часов они вступят в бой. И кто знает, кого из них зацепит вражеский металл, о ком ему, замполиту, писать письмо родителям, женам. Ему бы хотелось сейчас обнять и троекратно расцеловать каждого. Но у моряков не принято выдавать свои чувства.
Слегка сдвинув брови, щуря глаза, он заговорил:
– Товарищи матросы и старшины! Вы уже знаете, что нам предстоит этой ночью. У черноморских моряков есть традиция – перед каждой ответственной боевой задачей давать клятву Родине. Мы давали клятву, когда готовились к десанту на Мысхако. Клятва с честью выполнена. Сейчас нам предстоит более трудная задача. Как и подобает черноморцам, мы должны выполнить ее. Давайте и на этот раз поклянемся Родине!
– Разрешите! – выступил вперед Ивлев. – Мы, коммунисты, подготовили текст клятвы.
Он развернул лист бумаги:
– Мы, катерники, клянемся тебе, Родина, с честью выполнить боевой приказ. Клянемся, что в боях за славный город Новороссийск рука черноморца не дрогнет, мы будем бить врага до полного его уничтожения. Клянемся, что за дело освобождения нашей Родины от фашистских захватчиков мы не пощадим жизни, и если потребуется – капля за каплей отдадим свою кровь за дело свободы. Мы не отступим ни на шаг! Наш путь – только вперед! Смерть фашистам!
– Ну, как? – спросил Бородихин, обводя всех взглядом. – Подпишем?
– Подпишем! – в один голос ответили матросы.
Первым поставил свою подпись Новосельцев, последним расписался левофланговый, кок Кирилл Наливайко.
Текст клятвы был помещен в боевой листок. Душко прикрепил его к штурманской рубке.
Когда Бородихин сошел с катера, Новосельцев позвал в каюту боцмана и механика.
– Что еще? – спросил он их. – Все ли нами продумано?
– Все до мелочей, – заявил Ивлев. – Материальная часть в полном порядке. У всех ребят боевое настроение.
– Точно, – подтвердил Ковалев.
Новосельцев облегченно вздохнул, расстегнул крючок на воротнике.
– Будем ждать пассажиров. А пока – отдыхать.
Он сел на койку, внимательно посмотрел на обоих – па плечистого боцмана с пышными усами, на тощего остроскулого механика, руки которого не отмывались от въевшегося в кожу машинного масла. За годы войны Новосельцев полюбил обоих и не мог представить корабль без них. А ведь рано или поздно придется расстаться. Ковалев, колхозник из Курской области, впервые увидел море шесть лет назад, когда его призвали на военную службу. Море он полюбил, на третьем году службы стал боцманом. Удивительной энергии человек. В трудные месяцы боев за Малую землю Ковалев нашел время подготовиться и сдать экзамены на право вождения катера. На днях командир базы сказал Новосельцеву, что скоро пошлет Ковалева для приема нового катера, которым тот и будет командовать. Придется, видимо, расстаться и с Ивлевым. Его назначают дивизионным механиком. Кто их заменит? Ковалев готовит боцманом матроса Токарева. Можно, пожалуй, механиком сделать командира отделения мотористов Харитона Окального. Хорошие и толковые ребята. Но все же не сравнишь с Ковалевым и Ивлевым.
– Эх, Дмитрий Абрамович, Петр Петрович, – не удержал своих чувств Новосельцев. – Жалко мне будет расставаться с вами. Я рад, что в эту операцию вы еще со мной.
Боцман смущенно кашлянул. Конечно, он многим обязан своему командиру, уважает его, считает своим учителем, но ведь одно дело быть боцманом, а другое – командовать кораблем. Он ждет того дня, когда поднимется на командирский мостик и возьмется за ручку машинного телеграфа. Но сегодня ему не хотелось бы самостоятельно вести катер в Новороссийскую бухту. Он представлял всю сложность этого десанта и боялся, что не хватило бы опыта умело командовать кораблем.
Пожав плечом, Ивлев сказал:
– А у меня, товарищ командир, нет никакого желания сойти с корабля на берег. Не прельщает меня та должность.
– А придется. Для пользы дела.
– Разве что так, – вздохнул Ивлев.
2
Возвращаясь на попутной машине с командного пункта командующего армией, Уральцев заметил палатки в лесу, невдалеке от поселка Марьина Роща.
«Кто тут расположился?» – заинтересовался он и вышел из машины.
Около крайней палатки сидел светловолосый матрос, чистил автомат и напевал:
Куников с отрядом храбрых моряков
Шел в родную базу выбивать врагов…
Уральцев подошел к нему и спросил, какая здесь воинская часть. Матрос встал, козырнул и, оглядывая Уральцева с ног до головы, не спеша сказал:
– А зачем вам знать это? Кто вы будете?
Уральцев назвал себя.
– Надо убедиться в этом.
Матрос понятливо улыбнулся, когда прочел удостоверение.
– К нам уже приходили корреспонденты, – сказал он, возвращая удостоверение. – Даже писатели были.
– Прославились, стало быть.
– Мы же куниковцы, – с явной гордостью заявил матрос.
– Ну, тогда понятно, – улыбнулся Уральцев, – А кто командует батальоном?
– Капитан-лейтенант Ботылев. Знаете?
– Слышал. Еще на Малой земле.
– Вы были на Малой? – уже уважительно спросил матрос.
– Был.
– Вон за теми деревьями штаб, – указал рукой матрос.
Уральцев знал, что батальон морской пехоты, созданный из отряда Куникова, будет участвовать в первом десантном броске. Но кроме него в десант пойдут 255-я бригада морской пехоты, полк НКВД, стрелковый полк 318-й дивизии. С кем-то должен быть и корреспондент фронтовой газеты. С кем? Этого Уральцев еще не решил. Правда, еще никто не знает, куда будет десант.
Сейчас, когда он набрел на куниковский отряд, Уральцев решил «закрепиться» за ним.
Уральцев слышал о Ботылеве еще в феврале, но встретиться с ним тогда не довелось.
Ботылев сидел в палатке за самодельным столиком и что-то писал. Когда Уральцев вошел, он встал и вопросительно посмотрел на него.
Уральцев представился.
Командир батальона улыбнулся.
– Не могу подсчитать, который по счету корреспондент к нам пожаловал. Но мы не сетуем; моряки – люди гостеприимные.
От предложенной фронтовой чарки Уральцев отказался, чем немало удивил Ботылева.
– Впервые вижу непьющего журналиста, – признался он, наливая себе в кружку вино. – А я выпью. За ваше здоровье.
– Я любитель чая.
– Водохлеб, стало быть, – усмехнулся Ботылев. – А у нас традиционный флотский компот.
– И от него не откажусь, – весело отозвался Уральцев, а про себя подумал: «А много ли ты, комбат, видел журналистов? Тебе от роду-то не более двадцати двух лет…»
Определяя возраст комбата, Уральцев ошибся не намного. Худощавый, подвижный, с весело поблескивающими серыми глазами и мальчишеской прической, Ботылев казался моложе своих лет. Глядя на него, как-то не верилось, что это уже опытный боевой командир. Впрочем, Уральцева не удивляло, что такой молодой офицер уже командует батальоном. Война выдвинула немало молодых, талантливых офицеров на посты военачальников. На Малой земле, например, отдельным артиллерийским полком командует двадцатишестилетний подполковник Николай Остапенко. Чтобы казаться старше, Остапенко отрастил бороду. Может, и Ботылеву следует для солидности обзавестись хотя бы усами. При этой мысли Уральцев усмехнулся, но промолчал.
Ботылев понял его усмешку по-своему.
– Кислый компот? А вы сахар положите. – Он подвинул ему железную банку с сахаром. – Мы любим покислее. Наш кок мастер по компотам. Кстати, вот он сам, наш кок, а по боевому расписанию автоматчик.
Вошедший в палатку кок засмущался, когда Ботылев заговорил о нем. Был он невысок, худощав, нетороплив в движениях. Один глаз у него немного косил.
– Такого кока поискать, – продолжал Ботылев. – До войны работал поваром в ресторане. Любое блюдо приготовит так, что пальчики оближешь. Верно я говорю, Прохоров?
Ботылев протянул Уральцеву кисет с табаком.
– Настоящий сухумский.
Уральцев сказал, что не курит. Ботылев посмотрел на него. В его взгляде читалось: «Тоже мне фронтовик… Не пьет, не курит. Может, ты еще и пороху не нюхал?»
– По какому делу пожаловали? – уже сухо спросил он. – Должен сказать вам, что времени у меня в обрез.
– Злоупотреблять вашим временем не буду. Просто хочу сказать, что пойду в десант с вашим батальоном.
Некоторое время Ботылев молчал, раздумывая, потом сказал:
– С нами будет корреспондент от армейской газеты «Знамя Родины».
– Ну и что же? А я от фронтовой.
– К тому же, мы будем высаживаться первыми. Нас ведь в самое пекло пошлют. Корреспонденту придется, пожалуй, действовать там автоматом, а не пером. Умеете стрелять?
«Ах, вот он какого мнения обо мне!» – догадался Уральцев.
– Немного умею.
– А ползать по-пластунски?
– Доводилось. Я был политруком роты автоматчиков в Сталинграде. На Малую высаживался вслед за вами – замполитом роты разведчиков.
– У Глушецкого? – живо спросил Ботылев.
– У него.
– А я думал, что вы салага! – воскликнул Ботылев и рассмеялся. – Не пьет, не курит… Ну, думаю, тоже мне фронтовик… Оказывается, вы тертый-перетертый… Оставайтесь у нас ночевать. Завтра что-то должно произойти. А может, и сегодня.
– Остаюсь.
– В этой палатке и спать будете. Я распоряжусь, чтобы принесли постель. А сейчас оставляю вас одного.
В палатку вошел заместитель по политчасти капитан Старшинов.
– Поехали, – кивнул он Ботылеву.
Комбат познакомил его с Уральцевым. Старшинов пожал корреспонденту руку и извинился, что не может сейчас поговорить с ним.
