Текст книги "Нас ждет Севастополь"

Автор книги: Георгий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц)

Самолеты сделали по четыре захода. Бомбы падали то справа, то слева, то впереди, то позади.

Сражение закончилось так же неожиданно, как и началось. Израсходовав бомбы, самолеты повернули на север.

– Итак, багаж не был доставлен до станции назначения, – весело выдохнул Дюжев, вытирая со лба пот.

– Лейтенант, поднимитесь ко мне, – сказал в переговорную трубку Новосельцев.

Помощник вышел из рубки и, пошатываясь, подошел к командиру. Он был бледен, а губы его дрожали. Новосельцев пытливо посмотрел на него и отвернулся, боясь рассмеяться, – очень уж жалким казался он.

Букреев овладел собой, увидев чистое небо. Он даже улыбнулся и бодро сказал:

– Концерт окончен.

Но улыбка у него получилась похожей на гримасу, а слово «окончен» он словно проглотил и подавился. «Нет, это не моряк душой», – решил Новосельцев, вспоминая своего прежнего помощника, сохранявшего хладнокровие при любых обстоятельствах.

– Запишите в вахтенном журнале о бое с самолетами.

На палубу поднялся Ивлев. По его худому, остроскулому лицу катился пот.

– Моторы в полном порядке, – доложил он командиру, жадно вдыхая воздух.

Во время схватки ему и мотористам пришлось несладко в наглухо задраенном моторном отсеке, насыщенном горячим воздухом.

Боцман доложил об отсутствии повреждений в корпусе корабля.

Когда комендоры и пулеметчики собрали стреляные гильзы, протерли пушки и пулеметы, Новосельцев распорядился:

– А теперь, боцман, подраить надо. Чтобы палуба блестела.

Матросы и старшины понятливо переглянулись, а кое-кто незаметно улыбнулся. Командир оказался верным себе.

Собравшиеся на корме покурить обсуждали прошедший бой. Ивлев с колючей насмешкой в глазах говорил комендорам:

– Умения не хватило, видать, поставить на мертвый якорь хоть один самолет. Разучились, братцы…

Разгоряченный прошедшим боем Пушкарев, размахивая руками, кивнул в сторону Дюжева:

– Чисто цирковой акробат… В секунду по два раза руль перекладывал. Прицелься-ка в таких условиях… Это же пушка…

– Рулевой что надо. Если бы не он, то еще неизвестно, как бы дело обернулось…

– Это – факт, – согласился Пушкарев. – Рулевой классный.

– Мне кажется, что расчет вашей пушки не совсем слаженно работает.

– Сквозь палубу заметил? – неожиданно разозлился Пушкарев. – Задержки в стрельбе не было.

– А говорят, что было…

– Не было, говорю! Заряжающего, правда, немного укачало.

– И к бою изготовились позже расчета кормового орудия.

Пушкарев сердито бросил окурок в море и, не отвечая, пошел к своей пушке.

Ивлев посмотрел ему вслед и покачал головой.

Ветер, как хороший погонщик, разогнал тучи и затих, словно увидел, что ему больше нечего делать в чистом голубом небе. Установилась солнечная погода. Море опять приобрело синевато-зеленую окраску, а в Геленджикской бухте оно казалось голубым.

Катер вошел в бухту, и Новосельцев увидел стоящие у причала знакомые катера. Один охотник на малых оборотах ходил у входа в бухту. На рейде стоял большой транспортный корабль.

Через несколько минут катер ошвартовался. Заметив около здания штаба Корягина, Новосельцев спрыгнул на пирс и пошел к нему с рапортом.

Спокойно выслушав рапорт, Корягин спросил:

– Повреждений, значит, нет?

– Ни единого. Полный порядок.

– Команда сильно утомлена?

– Немного есть, в норме…

– Гм… Отдыхайте. Можешь отлучиться с корабля на квартиру. Через шесть часов зайдешь в штаб. Получишь задание.

Новосельцеву удалось поспать часа три. Проснувшись, он умылся по пояс холодной водой, побрился, подшил подворотничок к кителю и пошел в штаб.

Там он увидел заместителя по политчасти старшего лейтенанта Бородихина, широколицего здоровяка с веселыми светло-карими глазами и буйной растительностью на голове. Вихры его невозможно было зачесать, поэтому он отрастил длинные волосы, но и они не лежали, а топорщились вверх, отчего голова казалась непомерно большой. От избытка энергии руки у него всегда были в движении, а сам он почти никогда не сидел. Когда Бородихин подходил, то Новосельцеву всегда казалось, что он скажет: «А ну, давай поборемся».

Корягин сидел за столом, а Бородихин ходил из угла в угол, размахивая руками, и о чем-то говорил. Увидев вошедшего Новосельцева, замполит замолчал, а Корягин коротко бросил:

– Садись.

Встав против лейтенанта, Бородихин несколько мгновений рассматривал его, а затем сказал с иронией:

– Что скажете в свое оправдание?

– Мне еще не известно, в чем меня обвиняют, товарищ лейтенант, – довольно холодно произнес Новосельцев.

У Корягина был невозмутимо спокойный вид, веки полуопущены, а в зеленоватых глазах скука.

– Скажите, товарищ лейтенант, – спросил он, растягивая слова, – самолеты, с которыми вы вели утром бой, сами напали на вас?

– Нет. У них был другой курс.

– Значит, вы первыми завязали с ними бой?

– Первый.

Бородихин остановился и спросил в свою очередь:

– Вы считаете, что так и должно быть?

Новосельцев несколько удивленно посмотрел на него и ответил с некоторым раздражением:

– Я считаю, что инициатива должна быть в моих руках. Так учили нас в военно-морском училище. При встрече с противником я должен первым напасть, хотя бы противник был сильнее меня. Внезапность нападения уравнивает силы. В данном случае я расстроил боевой порядок вражеских самолетов, два отвлек от намеченного объекта и заставил сбросить бомбы в море.

– Они летели бомбить нашу базу, – заметил Корягин.

– Ну вот, видите! – с торжествующими нотками в голосе воскликнул Новосельцев: – Половину бомб не довезли! Жаль, что не удалось подбить!

– Но ведь вы рисковали кораблем, – сказал Бородихин, – жизнью людей. Об этом вы думали?

Новосельцев встал со стула и растерянно проговорил:

– Я не понимаю, товарищ капитан-лейтенант, обвиняют меня, что ли? Вы сами требовали быть активным в море…

Бородихин замахал на него руками, вскинув вверх густые брови.

– Ой, горячий какой! Садись. Не люблю, когда люди стоят. Поговорим спокойно. Командиру дивизиона было доложено, что в бой вы ввязались опрометчиво, без оснований, что во время боя у вас повреждена дымовая аппаратура, часть шкиперского имущества, находившегося на палубе, смыта в море.

Говоря это, он не сводил глаз с лица лейтенанта, а правом рукой постукивал по спинке стула в такт своим словам'.

– Все это – чепуховина, – неожиданно произнес Корягин и встал из-за стола.

– Может быть, и чепуха, – усмехнулся Бородихин. – Но нам надо установить, случайными были действия Новосельцева или заранее обдуманы. Что скажете на это, товарищ лейтенант?

– Я заранее обдумал все.

– И готовы отстаивать ваши убеждения перед кем угодно?

– Буду отстаивать. Партия учит нас быть принципиальными.

– Ну, хорошо, – нетерпеливо сказал Корягин. – Хватит об этом. Действовал правильно. Так и впредь действуйте. Где бы врага ни встретил – бей его смертным огнем.

У Новосельцева отлегло от сердца, но теперь его заинтересовало, кто мог состряпать на него кляузу.

Корягин ответил уклончиво:

– Есть у нас на флоте такие теоретики. Дескать, рисковать не следует, главное, мол, сберечь корабль, а ради этого следует избегать морских боев. Сверхосторожность.

В его зеленоватых глазах появилось злое выражение.

– Как в песне поется: нас не трогай, мы не тронем, – рассмеялся Бородихин. – Кое-кто из береговых стратегов считает, что адмирал Макаров с его взглядами на войну на море безнадежно устарел.

– Разговор на эту тему исчерпан, – заявил Корягин. – Получайте, Новосельцев, задание. Смотрите на карту. Вечером пойдете к крымскому берегу. Вот здесь надо высадить группу разведчиков. Здесь нет подводных камней, но уже дважды тут разбивались шлюпки с разведчиками. Какая-то загадка. Проверишь. К утру вернетесь. Затем, в какое время скажем, пойдешь вот сюда. Там разведчики будут ожидать. Возьмешь их на борт. Вопросы будут?

– Все ясно.

– Лейтенант Букреев не пойдет с вами.

– Почему? – удивился Новосельцев.

– Отзывают в штаб флота.

– За какие заслуги?

– Он сын адмирала, – криво усмехнулся Корягин.

Новосельцеву хотелось рассказать о букреевской тетради с мыслями «по поводу и без повода», а также о поведении Букреева во время воздушного боя. Но, подумав, решил, что сейчас не стоит говорить об этом, когда-нибудь потом.

– Привет Крыму, – улыбнулся Бородихин.

– Разрешите идти?

– Идите готовьтесь. Разведчики сами заявятся на корабль. Фамилия их командира Глушецкий.

– Николай? – не удержался от радостного восклицания Новосельцев.

– Знакомы?

– В госпитале вместе лежали.

Радостно возбужденный побежал Новосельцев на свой корабль.

Рядом ошвартовался катер Школьникова, два часа назад вернувшийся с моря. На его палубе было пусто, все спали, за исключением стоявшего у рубки вахтенного матроса.

На причале ему встретился Букреев с чемоданом в руке.

Козырнув, Букреев сказал:

– Прощаюсь с вами.

– Счастливого пути, – сухо отозвался Новосельцев.

Несколько мгновений Букреев молчал, потом, краснея, спросил:

– Вам докладывали, что я во время бомбежки перекрестился?

– Доложили…

– А вы командиру дивизиона?

– Я ему об этом не докладывал.

– Что вы думаете обо мне после этого?

Новосельцев пожал плечами.

– Я не имел времени, чтобы присмотреться к вам.

– А все-таки…

– Хотите откровенно? Не знаю почему, но вы мне антипатичны.

– Догадываюсь почему. Потому что я сын адмирала и это дает мне какое-то преимущество перед рядовыми офицерами, например, быстрее получать повышение по службе. Когда-нибудь я расскажу вам, рад ли я, что являюсь сыном адмирала.

– У Школьникова отец тоже адмирал. Но он мой друг, настоящий катерник. Видимо, не в этом причина.

– У вас есть основание считать меня трусом. Во время бомбежки я действительно немного растерялся. Тому есть причина.

Новосельцев усмехнулся и подумал: «У каждого труса есть причина».

– Жаль, что нет возможности поговорить с вами пообстоятельнее. Я бы вам рассказал такое, что вы поняли бы меня. Но, надеюсь, мы еще с вами встретимся. А пока прощайте.

Он козырнул и пошел к штабу. Новосельцев посмотрел ему вслед и подумал: «Какой-то несуразный разговор был у нас».

На корме своего катера Новосельцев увидел матросов, куривших и о чем-то оживленно разговаривающих. Новосельцев спустился в каюту и позвал боцмана и механика.

– Пойдем к крымскому берегу, – сообщил он и посмотрел на них, пытаясь узнать, какое впечатление произведут его слова.

Но лица обоих остались бесстрастными.

– Никого на берег не отпускать. Глубинные бомбы сгрузить. На корму погрузить шлюпку. Получены ли продукты?

– Получил на двое суток.

– Бензином обеспечены? – обратился лейтенант к механику.

– Получил немного, – ответил Ивлев. – Хватит туда и обратно. Масла в достатке.

– Сходите к командиру базы и попросите еще бензина. Надо иметь в запасе на всякий случай.

– Трудно уговорить капитана Уздякова. Он очень экономен.

– Попытайтесь. Скажите ему, что предстоит дальний поход. Идите сейчас же.

Через несколько минут в каюту постучал Пушкарев.

– Разрешите обратиться с просьбой? – нерешительно произнес он, переминаясь с ноги на ногу.

– Говорите.

– Освободите меня от обязанностей командира отделения комендоров. Оставьте только наводчиком.

– Это еще почему? – удивился Новосельцев необычной просьбе.

– Не хочу за всех быть в ответе. Раньше я отличником был, а как попал на ваш корабль, так в боевой листок прописали. Карикатуру нарисовали – на черепахе едет мой расчет. На полминуты позже других объявил, что орудие к бою готово. А я при чем, если заряжающий укачался, другой задержался в кубрике.

– В сегодняшнем боевом листке?

– Час тому назад вывесили.

– Критика, значит, не понравилась?

– Какая там критика, – поморщился Пушкарев. – Сплошная насмешка. А мне не до веселья.

– И из-за такой критики проситесь в наводчики?

– Да. Хочу отвечать только за себя. Не до людей мне сейчас. И без того тошно…

Он вздохнул и насупился. Новосельцев заметил на его щеках и около губ преждевременные морщины, а на правом виске седые волосы.

– Хорошо, я подумаю. Можете идти.

«Что за человек? – стал размышлять Новосельцев, когда комендор ушел. – Почему он всех сторонится? Хочет отвечать только за себя, а за товарищей не хочет. Что-то происходит с парнем. Надо заняться им».

Новосельцев только вышел из каюты, как сверху спустился Школьников.

– Зайдем к тебе, – сказал Школьников, подавая руку.

Войдя в каюту, Школьников прикрыл дверь.

– Расскажи, Виктор, что произошло? – с любопытством спросил он Новосельцева. – В штабе говорят по-разному.

– О чем, собственно, говорят? – в недоумении произнес Новосельцев. – И почему это тебя так заинтересовало?

– Говорят, что ты в районе дозора затеял бой с самолетами противника и тем самым выдал противнику местонахождение дозора.

– Что за чушь! – возмутился Новосельцев, вскакивая. – Кто так клевещет на меня?

Школьников остановил его и усадил:

– Не горячись. Поступил ты правильно. А вот что произошло у тебя с помощником – мне не понятно. Он сказал, что ты недоволен им и поэтому вы разошлись.

– Я никому не говорил о наших взаимоотношениях.

– Он сам рассказал. Зачем тебе нужно портить дружбу с ним? Ведь он сын адмирала.

– Как и ты, – усмехнулся Новосельцев. – Ладно, раз Букреев заговорил о моей неприязни к нему, то и я открою карты, – и он рассказал ему о воздушном бое, о тетради с мыслями Букреева.

Школьников выслушал его, не перебивая, но, когда он закончил рассказывать, покачал головой:

– Послушай мое мнение, будь терпелив. Я не желаю тебе неприятностей. В глазах матроса офицер – непогрешимая личность, которая все знает, все умеет, никогда не ошибается. Вот что такое офицер. Матрос – исполнитель его воли, ему не положено обсуждать его действия.

– Матросы – это не бараны!

Школьников поморщился:

– Ну что за сравнение! Суворов говорил – каждый солдат должен понимать свой маневр. Так и матрос. Что значит свой маневр? Стоит сигнальщик на своем посту – пусть знает отлично сигнальное дело, остальное не для его ума. Моторист должен отлично знать мотор – и все. Акустик пусть изучает шумы. Офицер – это голова, а матросы и старшины – его руки, ноги, уши. Так, например, заведено на моем катере. А разве плохо выполняет службу моя команда? Ты же привносишь на военный корабль демократию. Твои матросы обсуждают действия помощника, его поведение. Не имеют права! О том, каков Букреев, они не должны были знать.

– Этого не скроешь.

– Перед матросами можно оправдать любой поступок. Скажем, ты сказал бы, что Букреев прав, когда не стал завязывать бой с противником. Можно придумать почему. А с ним наедине поговорил бы как надо.

Новосельцев рассмеялся:

– Эге, Владимир, ты, вижу, тоже мыслитель. Завел бы и ты тетрадь для своих теорий.

– Ничего смешного не вижу в том, что сказал, – обиделся Школьников. – Мой катер одним из лучших на флоте считают, а твой пока еще нет. Ты Корягина себе в пример берешь, а у него немало недостатков. Сидеть с матросами, пить с ними вместе вино, курить, рассказывать анекдоты – это игра в либерализм. А Корягин это делает. Он, между прочим, выручает тебя. Я должен был доставить к крымскому берегу разведчиков. А он поручил тебе, чтобы начальство сегодня тебя не вызывало. На себя удар примет. В этом отношении надо отдать ему справедливость – никогда не даст в обиду своего подчиненного.

– А не знаешь, кто на меня накляузничал ему?

– По-моему, Уздяков, – убежденно сказал Школьников. – У меня однажды была с ним стычка. Подрался я с четырьмя немецкими катерами. Пощипали меня основательно. Прихожу к Уздякову выписать материалы для ремонта, списать пропавшее имущество, а он мне заявляет: «Вас никто не обязывал ввязываться в бой с катерами. Об ордене, вероятно, мечтали и полезли в безрассудную драку. А материальную часть, имущество не сберегли. Дескать, это забота командира базы. А ведь мне орденов не дадут». Тут я не стерпел и поговорил с ним крупно.

– Что ж ты ему сказал?

– А я сказал: «Еще подобное слово – и я ударю вас чем-нибудь тяжелым».

Новосельцев хитро прищурился.

– Противоречишь себе, Володя. Уздяков ведь тоже офицер, а ты… Он посолиднее Букреева.

Школьников чуть улыбнулся тонкими губами.

– Погорячился, конечно. Так ведь он береговой офицер, интендантская душа. Уздяков имеет прескверный характер. Для него тряпка, килограмм краски или бензина дороже человека. Чуть что загубишь, бежит жаловаться командиру дивизиона. Что у тебя пропало во время боя?

– Часть шкиперского имущества смыта за борт, да дымовая аппаратура повреждена.

– Вот за это он и решил утопить тебя.

– Неужели он такой мелочный?

– Поживешь – увидишь.

Однако Новосельцев не поверил Школьникову. Уздяков образованный человек, он может быть мелочным, но не подлым. По-видимому, у него, как это бывает у некоторых хозяйственников, чувство бережливости доведено до абсурда. Конечно, с такими интендантами жить тяжело, но начальство ими дорожит, и поэтому приходится уживаться с ними.

Школьников поднялся и подал руку Новосельцеву:

– Счастливого плавания! Желаю удачи! Завидую, откровенно говоря. Мне опять в дозоре болтаться.

Когда он ушел, Новосельцев несколько минут сидел, собираясь с мыслями. Было неприятно, что кто-то распускает дурацкие слухи. Есть же еще у нас пакостливые людишки!

– Черт с ними! Пусть болтают! – тряхнул головой и вслух ругнулся Новосельцев. – У меня без них забот хватает!

Надев шинель, он полез на палубу.

К нему подбежал Ковалев и доложил:

– Бомбы сгружены. Шлюпка на борту.

– Добро.

Вскоре на корабль вернулся Ивлев. Криво усмехнувшись, он коротко сказал:

– Отказано.

– По какой причине?

– Он показал документы, из которых следует, что у нас бензина в достатке – хватит до Крыма и обратно и еще останется.

– А на самом деле?

– Хватит, конечно. Но при условии хорошей погоды. Я говорил капитану, что надо иметь в запасе, поскольку время зимнее. Но капитан прочитал мне мораль и повернул кругом.

– Какую же он мораль читал? – заинтересовался Новосельцев.

– Он сказал, что сейчас страна дорожит каждым килограммом бензина, что доставка его в Геленджик сопряжена с большими трудностями, что пора командирам и механикам понять это и начать борьбу за экономию горючего.

– Гм, – Новосельцев нахмурил брови. – Ничего не возразишь, правильно сказал. Ну что ж, Дмитрий Абрамович, будем надеяться, что силы небесные помогут нам. Идите к мотористам, поставьте им задачу. А я буду поджидать разведчиков.

Он сел около рубки на стул-разножку и стал ждать. Ему хотелось поскорее увидеть Николая. Почти три месяца прошло с тех пор, как они расстались. Адресами не обменялись, ибо не знали, кому где придется служить. В конце октября Новосельцев прочел во флотской газете очерк о подвиге группы разведчиков под командованием лейтенанта Глушецкого. Он вырезал его и хранил в чемодане. Больше никаких известий о нем не имел.

Ждать пришлось недолго. Несмотря на сумеречное время, Новосельцев сразу узнал среди появившихся на пирсе шести разведчиков, одетых в одинаковые ватные бушлаты, высокую фигуру Глушецкого.

Вскочив, Новосельцев призывно махнул рукой.

Разведчики поднялись на борт корабля, и друзья обнялись.

– Вот и встретились! – радостно воскликнул Виктор.

– Сошлись фронтовые дорожки, – весело подтвердил Николай. – Принимай гостей.

– Боцман, размещай разведчиков.

Глава пятая

1

Боцман разгладил усы и степенным шагом подошел к разведчикам.

– Привет, братишки, – с покровительственными нотками в голосе произнес он.

Гучков протянул ему руку:

– Привет, боцман! Узнаешь?

– О, кого я вижу! – расплылся в улыбке Ковалев. – Как не узнать! Старый знакомый.

– Это тот самый боцман, который снял нас с крымского берега, – пояснил Гучков товарищам.

– Пошли в кубрик, друзья, – предложил боцман. – Может, кто хочет поспать. Время есть в запасе.

– Узнаю морское гостеприимство, – с одобрением сказал Гриднев. – Провожай, боцман…

Лейтенанты поднялись на мостик.

– Отдать швартовы! – распорядился Новосельцев.

Катер отошел от причала.

В открытом море погода оказалась свежее, но небо было чистое. Через час совсем стемнело, и над морем нависли звезды. Стоя на мостике, Глушецкий смотрел на небо, где, точно серебристая река, протянулся Млечный Путь. Несмотря на холодный ветер, сходить с мостика не хотелось.

– Прошел бы ты в мою каюту, поспал, – заметил ему Новосельцев. – До Крыма еще далеко.

– Я отлично выспался.

– Ну, смотри, тебе виднее. Одеты легко. У меня есть запасной реглан. Может, наденешь?

– Не возражаю.

Матрос принес кожаный реглан, и Глушецкий надел его поверх ватной куртки. Стало теплее.

– Шторм не предвидится?

– Синоптики угрожают. Говорят, что у крымского берега штормовая погода.

– Может захватить?

– Вполне.

Гридневу наскучило сидеть в кубрике, и он поднялся наверх. Около носового орудия он остановился и прислушался к песне, которую вполголоса пел командир Пушкарев. Певец сидел на корточках, прислонившись плечом к тумбе, и ни на что не обращал внимания.

 
Доля рыбацкая, жизнь незавидная,
Эх, тяжела и грустна,
Потом и кровью добытая,
Долгие ночи без сна…
 

Гриднев дождался, когда певец затих, и спросил:

– Балаклавский, что ли?

Пушкарев вскинул на него глаза.

– Как догадался?

– По песне. Слышал ее в Балаклаве у рыбаков. Правда, давненько, лет двадцать назад.

Он присел рядом с Пушкаревым.

– Рыбаком был, значит?

Пушкарев промолчал.

– Нравилось мне в Балаклаве, – продолжал Гриднев. – Бухта хорошая, и рыбаки отчаянные. Остался бы я там жить после гражданской войны, да жена не захотела, в деревню потянула. Да и мне, признаться, море наскучило за пять лет службы. Решил на земле осесть. Жил в деревне, а о Севастополе и Балаклаве долго тосковал. Тянуло меня туда, как телка к корове.

Видимо, тон, которым говорил Гриднев, подкупал комендора, и он со вздохом проговорил:

– И мое сердце туда рвется. А зачем – не знаю. Мне в Балаклаве не жить больше.

– Почему? – удивился Гриднев.

– Ничего родного не осталось там у меня, кроме камней, – голос у него звучал глухо и слегка дрожал. – Дом разбомбило, мать и двух братьев убило, отец погиб под Одессой. Невеста была, и ту, наверное, немцы в Германию увезли или погубили. После войны подамся куда подальше. А вернись домой, все будет напоминать.

Он опять замолк и отвернулся.

Близость крымского берега навела на воспоминания и Глушецкого. Там, за громадой воды, родной город, знакомые улицы, Графская пристань… Глушецкому вспомнился теплый весенний вечер на Историческом бульваре, тот самый вечер, когда он объяснялся в любви Гале Мартыновой, технику коммунального отдела. Если говорить точнее, объяснялся он не вечером, он с вечера до полночи водил ее по аллеям бульвара, не решаясь сказать про свои чувства. Лишь в полночь, когда Галя заявила, что у нее устали ноги и пора домой, он решился… Как будто недавно это было, а сколько событий за это время произошло!

– Подходим! – прервал его размышления Новосельцев.

Глушецкий подозвал Гриднева и приказал ему собрать всех разведчиков на палубе.

Матросы начали готовить к спуску шлюпку.

Не доходя метров двухсот до берега, катер застопорил ход.

– Гребцами пойдут боцман Ковалев и матрос Токарев, – сказал Новосельцев. – Они должны разведать дно у берега. Раньше здесь подход был хороший. Но за последнее время шлюпки, высаживающие разведчиков, не возвращаются. Это подозрительно…

– Да, тут что-то неладное, – согласился Глушецкий.

Шлюпку спустили па воду. В нее спрыгнули Ковалев и Токарев и стали по одному принимать разведчиков.

– Всех выдержит? – спросил Глушецкий.

– Вполне, – сказал Новосельцев.

До суши оставалось несколько метров, и вдруг шлюпка стукнулась о что-то. От удара она треснула, как скорлупа, и все сидящие в ней очутились в воде. Никто не ахнул, не вскрикнул. Ухватившись за руки, они молча вышли на берег, огляделись, привели в порядок оружие.

Несколько минут сидели недвижимо под скалой, настороженно прислушиваясь и дрожа от холода. Потом Глушецкий распорядился снять и выжать одежду.

Скручивая бушлат, Ковалев размышлял: «История! Камней тут нет… О что же ударилась лодка? Как проверить?»

Он подошел к Глушецкому и сказал:

– Разрешите проверить берег.

Глушецкий огляделся и, не заметив ничего подозрительного, махнул рукой.

Ковалев разделся, вошел в воду. Через несколько минут он выбежал из воды и, лязгая зубами, сообщил лейтенанту:

– Нашел!.. Надолбы подводные сделали немцы. Как ножи торчат. Хитро придумали.

Гриднев протянул ему флягу:

– Погрей нутро.

Ковалев сделал несколько глотков и стал растирать тело сырым бушлатом.

Глушецкий задумался:

– Что же теперь делать вам? Придется идти с нами. Шлюпку надо затопить, чтобы по ней не догадались о нашем визите.

Токарев и Семененко разыскали разбитую шлюпку, столкнули ее в воду и забросали камнями.

Когда они вернулись и доложили Глушецкому о том, что лодка затоплена, Ковалев произнес:

– А нам нельзя идти с вами, товарищ лейтенант.

– Почему?

– А кто доложит командиру о том, что разведчики высажены, что они пошли, не встретив противника, что немцы сделали подводные надолбы?

Сигнальный фонарик, взятый Глушецким с собой, раздавило при ударе шлюпки о подводную надолбу. Да и едва ли с катера заметили бы сигналы, ибо волны бились о берег, создавая мутную пелену из водяных брызг.

Глушецкий задумался. Доложить, конечно, нужно, чтобы не оставлять в неведении командира корабля, командование. Но как?

– Мы вплавь, – сказал Ковалев.

– Доберемся, – уверил Токарев.

Глушецкий несколько минут молчал. Шансов у моряков мало: шторм, волны крутые. Могут не доплыть. Но отговаривать не стал. Положил руку на плечо боцману, сказал:

– Счастливо доплыть…

Разведчики молча пожали им руки. Гриднев прижал Ковалева к груди, сказал:

– Вижу – лихие моряки, верю – доплывете. Ни пуха ни пера.

Разведчики скрылись в темноте.

Проводив их глазами, Ковалев и Токарев разделись и спрятали в камнях одежду и оружие. Согнувшись от холода, они молча пошли к берегу.

– Может, кто из нас не доберется… – сказал Ковалев. – Давай попрощаемся…

Они обнялись и поцеловались.

– Плыви за мной в кильватер, – сказал Ковалев и бросился в воду.

Он думал, что ледяная вода обожжет его, но тело, уже успевшее задубеть на холодном ветру, не почувствовало ожога…

Стоя на мостике, Новосельцев обеспокоенно всматривался в берег. Прошло уже немало времени, а гребцы не возвращались. Что с ними? В голову лезли тревожные мысли.

Как установить, что же произошло в действительности? Нельзя докладывать командованию, основываясь только на догадках. А если разведчики не на берегу?

«Скоро рассвет, нужно что-то придумать, – размышлял Новосельцев. – Но что? Подожду еще с полчаса, а потом придется уходить».

Неожиданно за бортом раздался сиплый голос.

– Концы в воду! – обрадованно крикнул Новосельцев и бросился к борту.

Первым вытащили Ковалева. Ступив на палубу, боцман зашатался, как пьяный, передергиваясь всем телом. Он хотел что-то сказать, но зубы его так стучали, что лейтенант ничего не понял. Токарева подняли через несколько секунд. Он пластом упал на палубу и не шевелился.

– Обоих в моторное отделение, – распорядился Новосельцев. – Растирать спиртом и влить внутрь.

Вскоре Ивлев доложил по переговорной трубке:

– Боцман говорит, что разведчики пошли. Шлюпку разбило около берега. Немцы устроили подводные надолбы. Ковалев нырял и установил это с точностью.

– Как их самочувствие?

– Отходят помаленьку.

2

Через двое суток морской охотник опять подошел к крымскому берегу.

Скрывшись в тень высокой скалы, он приглушил моторы и затаился. Все люди стояли наготове на своих постах.

Так прошел час, другой…

Новосельцев с нетерпением посматривал на берег, начиная испытывать тревогу за Глушецкого и его товарищей. Они должны быть тут, на берегу, с вечера. Что же случилось? Глушецкий, конечно, изучал не флору и фауну Крыма, могло произойти какое-нибудь несчастье.

– На берегу огонек, – доложил Шабрин, прерывая размышления командира.

Действительно, на берегу мелькнул узкий луч, потух, снова зажегся. Новосельцев прочел условный сигнал и приказал спустить шлюпку. Гребцами сели Ковалев и Румянцев. Вскоре они вернулись. На борт поднялись семь человек. Глушецкий подошел к мостику, подал Новосельцеву руку и торопливо сказал:

– Давай полный вперед. Нас ищут.

– Сейчас газанем, – весело отозвался Новосельцев. – Что за пассажира привели?

– Пленный офицер.

– Ого! – не удержался от восклицания Новосельцев.

Разведчики и пленный спустились в кают-компанию. Новосельцев подозвал боцмана и распорядился, чтобы разведчиков накормили.

Спустя некоторое время, когда вражеский берег был далеко, Новосельцев, оставив за себя на мостике боцмана, пошел проведать разведчиков. Они уже закончили ужин и курили. Новосельцев с любопытством посмотрел на фашистского офицера, сидевшего с краю и жующего хлеб с маслом. Он впервые так близко видел живого гитлеровского офицера.

– А стоило ли этого типа кормить маслом? – спросил он, недобро щурясь.

– Этого стоит покормить, – сказал Глушецкий.

– Сам сдался, – заметил Семененко, закручивая цигарку необычных размеров.

Собиравший посуду со стола Наливайко округлил глаза-пуговки:

– Интересно… что ж ему – климат крымский не понравился?

Пленный перестал есть, поднял круглое лицо и, глядя на Новосельцева светло-голубыми глазами, со спокойным достоинством сказал на русском языке:

– Я не хочу воевать за сумасшедших. Я не фашист.

– Вот как! – удивился Новосельцев. – Не все немецкие офицеры, оказывается, мыслят одинаково.

– Не все, – подтвердил Глушецкий. – После Севастополя появились такие. Это – радует.

– Что ж, – усмехнулся Новосельцев, обращаясь к офицеру. – Вот и кончилась для вас война. Поживете в лагере, а потом нах хаузен, в родной фатерланд. Жизнь сохраните…

– Для меня война не закончилась, – нахмурившись, довольно резко ответил офицер. – Теперь я буду воевать за свободную от фашистов Германию.

– Как вы это мыслите? – заинтересовался Новосельцев.

Офицер пожал плечами:

– Пока сам не представляю.

– Вы кадровый офицер?

– Почти что.

Разведчики зевали, и Новосельцев приказал Наливайко провести их в кубрик. Немецкому офицеру предложил пустующую каюту помощника. Офицер с улыбкой поблагодарил и сказал:

– Верьте – немцы разные.

Новосельцев, однако, закрыл каюту на ключ, едко заметив:

– В плену они все вежливые.

В кают-компании остались Новосельцев, Глушецкий, Гриднев и Семененко.

Гриднев и Семененко стали расстилать пробковые матрацы.

– Занимай мою каюту, – предложил Новосельцев Глушецкому. – Мне отдыхать не придется до прихода в базу.

Глушецкий прошел в каюту, сел на узкую койку, зевнул и потянулся:

– Устал, как гончая собака.

– Удачно все сложилось? – спросил Новосельцев.

Николай утвердительно кивнул головой.

– А где ты подцепил фашистского офицера?

– Около Феодосии. Не знаю, что он делал в горах, но, увидев нас, замахал фуражкой и пошел навстречу.