Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 50 страниц)
Сойдя на берег, лейтенант направился в штаб береговой базы, где необходимо было разрешить некоторые хозяйственные вопросы. Сделал он это быстро и уже собирался уходить, как в дверях показался Уздяков.
Квадратное лицо командира базы сияло довольством. Увидев Новосельцева, он протянул ему обе руки и воскликнул:
– Рад, рад вас видеть! Зайдите ко мне. Хочется поговорить. Кстати и пообедаем.
– Везет мне у вас на обеды, – пошутил Новосельцев. – Неудобно вас разорять, а отказаться желудок не позволяет.
– Трудно меня разорить, – вошел в шутливый тон Уздяков. – Все-таки я интендант…
Через несколько минут вестовой матрос принес обед.
– От фронтовой чарки, надеюсь, не откажетесь, – потряс флягой Уздяков. – За успех нашего десанта.
– Грех отказаться, – согласился Новосельцев, подставляя стакан.
Они чокнулись и выпили. Уздяков крякнул и отправил в рот соленый огурчик. Торопливо разжевав его, он подвинул к себе тарелку.
У капитана был завидный аппетит. Ел он быстро, словно его торопили, навалившись грудью на стол. Новосельцев обратил внимание, что во время еды у капитана двигались уши. Смотреть на двигающиеся уши было почему-то неприятно.
Наевшись, Уздяков откинулся на спинку стула, вытер платком вспотевшее лицо и благодушно проговорил:
– Бог дал день, дал и пищу, как говорится. Теперь покурим. Ну-с, вот и пошли мы вперед. Чашка на весах истории как будто начинает склоняться в нашу пользу. Черные тучи фашизма развеются, и вернемся мы к мирной жизни.
– Не скоро это будет, – нахмурился Новосельцев, которого покоробили и благодушный тон, и нелепо цветистые фразы капитана.
– Да, кстати, – оживился Уздяков, – вчера я имел удовольствие разговаривать с вашей Таней. Геройская девушка! На меня она, кажется, обиделась. Черт меня дернул говорить с девушкой о философии. Что-то ей не понравилось… Я толком не понял, что именно.
Новосельцеву вспомнилось, как после митинга Таня сказала ему с сердитыми нотками в голосе: «Этот Илья Давыдович испортил мне настроение. Утверждает, что все возвращается. А кому интересно, чтобы к нам вернулось крепостное право и капитализм? Жуткая философия! По-моему, он реакционер». Новосельцев тогда в ответ рассмеялся: «Вольно тебе из-за всякой ерунды расстраиваться. Какой он реакционер, просто болтун и начетчик. Решил, наверное, блеснуть перед тобой своей эрудицией». Но сейчас ему вдруг подумалось, что Таня в чем-то права, и он спросил, а на что же все-таки Таня обиделась.
– Да чепуха, – ответил Уздяков, – об учении Пифагора шла речь. Я, знаете ли, преклоняюсь перед древними мыслителями. Кстати, учение Пифагора имеет много поклонников.
– Едва ли, – усомнился Новосельцев. – По-моему, это довольно-таки мрачная философия. Если верить ей, то получается, что войны были, есть и будут. Тоска находит, когда так подумаешь.
Уздяков снисходительно улыбнулся:
– Кто может сказать, что нас ждет в будущем? Я не силен в политике, но думаю, что пока не будет уничтожен капитализм, войны будут. Нас учили, что война – это один из способов разрешения противоречий при капитализме. Так оно и есть. А ведь этой войной мы не уничтожим капитализм во всем мире. Допустим, что мы победим Германию…
– Не допустим, а точно!
Уздяков поморщился:
– Не придирайся к слову, Виктор Матвеевич.
Капитан встал, Налил из графина воды и выпил. Лицо его вдруг расплылось в улыбке.
– К черту всякую философию, Виктор Матвеевич, – махнул он рукой. – Я пригласил вас не для этого. Хочется признаться вам, что я, кажется, влюбился. Да, да, представьте себе!
– В кого же? – полюбопытствовал Новосельцев, подавляя улыбку и думая про себя: «Неужели у этого бегемота сердце еще не заросло ракушками? Интересно бы посмотреть, в кого он влюбился?»
– Встреча произошла, можно сказать, случайно, – произнес Уздяков и так облизнул губы, словно конфету разжевал. – Пришла ко мне одна гражданка наниматься на работу. Посмотрел я на нее и глаз отвести не могу. Не женщина, а кровь с молоком! Глаза голубые и такие ласковые… Разговорились… и вот, пожалуйста, Илья Давыдович у ее ног…
– Местная жительница?
– Из эвакуированных. Говорит, что жила на Украине. Но тут она устроилась тоже не плохо. Имеет квартиру из двух комнат, обстановка приличная. Деньги у нее, видимо, водятся. Когда ни придешь, всегда на столе бутылочка, закуска.
– По военному времени, действительно, не женщина, мечта, – согласился Новосельцев, сохраняя серьезный вид.
– У нее есть подруга. Вылитая Афродита. Поет хорошо. Хочет познакомиться с флотским офицером. Я сказал ей о вас. Вы отличный гитарист, а она превосходно исполняет цыганские песни. Чудно бы проводили мы время!
«Сукин ты сын! Что ты мне предлагаешь? Ведь знаешь, что я люблю Таню», – возмутился Новосельцев, но вслух не высказал свои мысли, а только нахмурился и проговорил:
– Сейчас, сами знаете, не до цыганских песен.
– Было бы желание, – махнул рукой капитан, – часок-другой всегда можно выкроить. Тем более, что идти не далеко.
– И желания нет, – довольно резко заявил Новосельцев. – В голове совсем другое.
– Понимаю, – протянул Уздяков сочувственно. – Неудача в Южной Озерейке на всех нас произвела тягостное впечатление. Но что поделаешь, дорогой Виктор Матвеевич, нельзя все время думать об одном и том же, надо давать нервам отдых, разрядку.
Новосельцев досадливо забарабанил пальцами по столу. Ему захотелось сказать капитану, что он пошляк и эгоист, но он опять сдержался. Закурив вторую папиросу, он хмуро произнес:
– Придется вам искать другого для вашей Афродиты. Да и, скажу откровенно, опасно военному человеку заводить знакомства с неизвестными женщинами. Говорят, что немцы знали все о готовящемся десанте в Южную Озерейку. Один шпион сорвал замысел целой армии, погубил немало людей. И каких людей! А шпион, может, была какая-то краля, запродавшаяся фашистам, и цена ей грош в базарный день, а какой-то офицер растаял перед ней и выболтал секреты.
– Вы скажете такое, – натянуто улыбнулся Уздяков, чувствуя, что бледнеет.
Ему вдруг вспомнилось, как он, изрядно подвыпив, бахвалился перед своей любовницей, какой крепкий удар будет нанесен гитлеровцам с моря. Было это трое суток тому назад. Неужели? Нет, не может быть его Женечка такой!
– Вы, Виктор Матвеевич, излишне подозрительны, – произнес он недовольным голосом. – Пусть этими шпионами занимаются контрразведчики. Им и карты в руки.
– И мы дремать не должны.
В этот момент завыла сирена. Уздяков вздрогнул и метнулся к окну.
– Воздушная тревога, – глянув на сигнальную мачту, изменившимся голосом произнес он и поспешил выбежать из кабинета, забыв надеть калоши.
Новосельцев посмотрел па калоши, усмехнулся и не спеша вышел из кабинета.
Тревога оказалась преждевременной. Три вражеских самолета пролетели над бухтой и, не снижаясь, ушли в сторону Фальшивого Геленджика.
Новосельцев проводил их глазами и пошел к пирсу.
Шел мелкий, нудный дождь. Море казалось серым. На палубе, кроме вахтенного матроса, никого не было. После обеда вся команда спала. Новосельцев спустился в каюту и также лег.
Под вечер перестало моросить и на бухту спустился туман. Он затянул берег, море, небо.
Корабли готовились к приему десантников. Все они подошли к берегу и спустили сходни. Когда стемнело, на катер Новосельцева пришел Глушецкий.
Новосельцев обрадованно пожал ему руку.
– Туда? – кивнул он головой.
– Туда, – сказал Глушецкий. – При распределении попросился на твой катер. Можно ребятам грузиться? Все разместятся? У меня шестьдесят человек.
– Всем хватит места. Из Севастополя побольше вывозили.
Глушецкий сделал знак рукой, и разведчики стали переходить по шатким сходням на палубу корабля. Когда на палубу вступил Крошка, матросы переглянулись.
– Вот это моряк! – в изумлении топорща усы, проговорил боцман.
– До клотика свободно рукой достанет, – усмехнулся Дюжев.
Семененко поздоровался за руку с боцманом, как со старым знакомым.
– Ну, як, хлопцы, – весело спросил он матросов, – на цей раз довезете, не растрясете?
– Кого как, – отозвался Дюжев. – У кого на воде ноги жидки, того, конечно…
– Вот я такой, – мрачно вздохнул Трегубов. – Хуже этих волн не придумаешь. Прошлую ночь проболтались на них и сегодня… Бр-р-р. При бомбежке настроение и то лучше.
– Это еще как сказать, – усомнился Дюжев.
Семененко рассмеялся и махнул рукой:
– А по мне все едино – чи мед, чи калина, только мед треба наперед…
Глушецкий взял под локоть Новосельцева и отвел его в сторону от разведчиков.
– Есть такое предложение, – сказал он ему. – Сниматься сейчас же, не дожидаясь общего сигнала. Согласуй со своим начальством.
– А зачем? – в недоумении посмотрел на него Новосельцев.
– Мотив такой. Противник будет ждать корабли в полночь, а мы нагрянем раньше. Возможно, что он не спохватится вовремя – и мы сумеем высадиться без выстрела. Так мне советовал командир бригады. Да и разведчики привыкли втихую пробираться.
– Дельно! – согласился Новосельцев. – Согласую.
Через несколько минут он вернулся с довольным лицом.
– Порядочек! Капитан-лейтенант с полуслова понял.
Он поднялся на мостик и, поставив ручки машинного телеграфа на «товсь», приказал выбрать причальные концы.
Когда вышли в море, подул ветер и разогнал туман. Глушецкий спросил Новосельцева, хорошо это или плохо.
– И хорошо, и плохо, – неопределенно отозвался он. – Хорошо потому, что меньше вероятности наскочить на мину, а плохо потому, что в тумане лучше подойти к берегу незаметно.
Новосельцев сообщил Глушецкому, что в прошлую ночь дивизион морских охотников высадил около Станички батальон Куникова, что Таня в этом батальоне и что при высадке десанта погиб его друг лейтенант Крутов.
Глушецкий спустился в кубрик, который матросы услужливо предоставили десантникам. В кубрике почему-то было темно. Глушецкий прислушался к разговору.
Говорил Лосев, санинструктор роты. В подразделении он появился недавно, но успел за короткое время заработать два взыскания – одно за появление в пьяном виде, другое – за самовольный уход в город. Впрочем, он был парень довольно симпатичный и трудолюбивый. С первых дней появления в роте он организовал стирку белья всем бойцам, хотя это не входило в его обязанности, объявил себя парикмахером и подстриг всех желающих. Особое внимание он почему-то уделил зубам разведчиков. «Залог здоровья – здоровые зубы», – заявил он на вечерней поверке, а утром привел в роту зубного врача, которого не отпускал до тех пор, пока тот не доложил командиру роты, что больных зубами больше не имеется.
– Сделали меня медиком помимо моего желания, – говорил Лосев. – Я был автоматчиком, задело меня осколком, и оказался в госпитале, а потом в запасном полку. Там узнали, что я учился в ветеринарном техникуме, и послали на курсы санинструкторов. Я было отказался, да что с того: наше дело солдатское, прикажут – и выполняй.
– Так ты, оказывается, коновал, – ахнул Гучков.
В кубрике раздался раскатистый хохот.
Рассмеялся и Глушецкий.
– Напрасно ты признался, – давясь от смеха, проговорил кто-то. – Теперь все будут думать, когда лекарства давать будешь, что лошадиную дозу отваливаешь.
Снова все засмеялись, а Лосев на этот раз рассердился.
– Ничего смешного не вижу! Ржете, как жеребцы! Вам и полагается по лошадиной дозе… Карболку буду давать…
Выждав, когда смех стал тише, Глушецкий спросил:
– Ну, как, товарищи, все ли в порядке? Или у кого беспокойно на сердце?
– А чего тревожиться, – отозвался Добрецов. – Я спокоен.
– Как поросенок в мешке, – поддержал его Логунов. – Помолчи уж…
– И неправда! – горячо возразил Добрецов. – Он думает, что раз я необстрелянный, так переживаю… А я в бой рвусь… И меня не закачало…
Гулко кашлянув, Гучков спокойно заговорил:
– Чего там скрывать, товарищ лейтенант, немножко муторно на душе. В бой идем, может, кого и недосчитаемся после. А жить каждому хочется. Однако робость-то надо на дно души прятать. Сверху должен быть долг солдата перед Родиной. Добрецов правильно поступает, что бодрится. Из него добрый вояка получится.
– В генералы метит, – насмешливо вставил кто-то.
– Генералом не генералом, а до командирского звания дослужится. Если, кроме кулаков, и голова окажется в порядке, – ядовито добавил Логунов.
«Гучков откровенно высказался, – подумал Глушецкий. – Каждый думает о бое с замиранием сердца. Это вполне естественно. Умирать никто не хочет. Но хорошо, что ребята считают неприличным показывать эти чувства перед товарищами, скрывают их за веселой шуткой».
Когда лейтенант поднялся наверх, Добрецов повернулся к Гучкову и с издевкой сказал:
– Что ты все говоришь – душа, душа… Никакой души у человека нет. Есть сердце и условные рефлексы. Нам преподаватель физиологии в спортивной школе прямо заявил, что это старорежимное слово и его надо забывать.
– Дурак ты и твой преподаватель, – оборвал его Гучков. – У душевного человека завсегда есть душа, а у такого стрючка, как твой преподаватель, может ее и не быть, а только условный рефлекс.
– Странно ты рассуждаешь, – обиделся Добрецов. – А еще член партии…
– Помолчи уж!.. Давай, Лосев, продолжай травить…
Глушецкого окликнул Новосельцев:
– Десантников – наверх, приготовиться к высадке!
Из всех люков стали вылезать люди. Вскоре на палубе маленького корабля стало тесно. Подозвав командиров взводов, Глушецкий распорядился:
– Рассредоточить разведчиков по бортам. На правый – взвод Крошки, на левый – Семененко.
Вспенивая воду, морской охотник мчался к берегу. Стал виден мыс Мысхако. Темной громадой вырастала из воды гора Колдун. До берега было еще далеко, но Глушецкий сразу определил, что в Станичке и левее ее идет бой. Взлетали вверх разноцветные ракеты, тянулись нити трассирующих пуль, рвались мины и снаряды.
Новосельцев уменьшил ход до малого и перевел моторы на подводный выхлоп. На катере смолкли разговоры, слышались лишь отрывистые команды командира корабля.
С берега не стреляли. Это удивляло и радовало. У каждого десантника и моряка появилась надежда: «Авось да все обойдется хорошо».
Глушецкий поднялся на мостик, чтобы проститься с товарищами. Новосельцев задержал его руку в своей.
– Ни пуха ни пера, Николай, – произнес он. – Голову понапрасну не подставляй. Увидишь Таню, привет от меня, а мне весточку о ней…
Стали видны контуры зданий рыбозавода. Катер описал крутую дугу и подошел к причалу.
– Разведчики! Вперед! Не мешкай! – крикнул Новосельцев.
Глушецкий торопливо спрыгнул на шаткие доски причала и побежал. Один раз он споткнулся и чуть не свалился в воду. Его подхватил Семененко.
– Порядок! – раздался с катера торжествующий голос Новосельцева.
Очутившись на берегу, Глушецкий оглянулся и увидел, что катер уже отошел от причала.
Разведчики побежали к темнеющему впереди разбитому зданию. Позади всех были старшина и повар с грузом.
И только успели они вбежать в здание, у которого не оказалось крыши, как над их головами засвистели снаряды. На причале и около него загрохотали разрывы.
«Повезло», – с облегчением подумал Глушецкий, радуясь, что удалось высадиться без потерь.
Безмас доложил командиру:
– Весь груз, товарищ лейтенант, благополучно снесли с катера.
– Превосходно, – похвалил Глушецкий.
Несколько минут разведчики стояли молча, разглядывая в разбитые окна местность. Глушецкий раздумывал, как бы связаться с кем-либо из отряда Куникова и узнать обстановку.
Связной от Куникова выручил его из затруднения. Он появился внезапно в окне и хрипло спросил:
– Кто такие? Где ваш командир?
Глушецкий подошел к нему.
– Майор Куников вызывает, – сказал ему связной. – Возьмите бойца для связи.
– А это здание гитлеровцы не обстреливают?
– Бьют! Видите, какое оно…
– В таком случае надо будет отсюда уходить, – сказал Уральцев.
Глушецкий согласился с ним.
– Идите за мной, – сказал связной. – Найдем место.
Вскоре разведчики находились от причала не менее чем в пятистах метрах. Остановились около крайнего дома в Станичке. Приказав разведчикам занять оборону, Глушецкий пошел к Куникову.
А по причалу продолжала бить немецкая артиллерия.
3
Куников сидел в землянке и что-то писал, когда вошел Глушецкий. Подняв голову, он пытливо посмотрел на вошедшего и, узнав, воскликнул:
– О, старый знакомый! Ну, докладывай, с какими силами прибыл.
Глушецкий сказал ему, что командует ротой разведчиков бригады полковника Громова, что в эту ночь должны высадиться еще два батальона 255-й бригады морской пехоты и батальон автоматчиков из громовской бригады.
– Хорошо, – обрадованно потер руки Куников. – Значит, и завтрашний день можем продержаться, а может, и расширим плацдарм. А как успехи в Южной Озерейке?
Когда Глушецкий сообщил, что десант в Южной Озерейке сорвался, на лице Куникова отразилось недоумение.
– Как же так? – проговорил он, в задумчивости почесывая подбородок. – Мои ребята неделю назад там провели разведку. Немцы не имели никакой обороны.
– Пронюхали, стало быть…
– Положеньице, – покачал головой Куников.
Куников пригласил лейтенанта к столу, на котором была разостлана карта.
– Вот, – указал он на карту, – пробивайся к окраине Станички около кладбища. Здесь проходит дорога из города в совхоз и к горе Колдун. Мои ребята ведут там бой. Вы должны оседлать дорогу и лишить немцев возможности подбрасывать по ней подкрепления. Ясна задача?
– Товарищ лейтенант, – раздался вдруг девичий голос.
Глушецкий живо обернулся. Перед ним стояла невысокая девушка в ватном бушлате, в штанах, с надвинутой до самых глаз шапкой.
– Не узнаете? – грустно проговорила она.
– Таня! – воскликнул Глушецкий и обнял девушку. – Здравствуй, Таня! Очень рад видеть тебя живой и невредимой. Виктор передает тебе привет. Это он полчаса назад высадил нас.
– Так это был он! – с радостным волнением проговорила Таня.
– Он. Отошел от берега целым и невредимым.
– Я видела. А сейчас посмотрите, что там творится.
Глушецкий посмотрел в сторону причала. Весь причал был в огне, снаряды и мины рвались густо. По-видимому, стрельбу по нему вели сразу несколько батарей. А морские охотники, пренебрегая огненным шквалом, один за другим подходили к берегу.
– Извини, Таня, я должен спешить, – сказал Глушецкий, ощущая смутную тревогу после того, что увидел. – Надеюсь, еще встретимся.
– А может быть, мне разрешите пойти с вами, – торопливо спохватилась Таня. – Я сейчас спрошу майора.
Она бегом побежала к землянке майора, но через минуту вернулась и с обидой произнесла:
– Не разрешил. До свидания, – и протянула Глушецкому руку.
Кивнув Трегубову, Глушецкий зашагал быстро. На окраине Станички скопились десантники, только что высадившиеся С катеров. Слышались стоны раненых.
Разыскав свою роту, Глушецкий подозвал командиров взводов и отделений и объяснил им предстоящую задачу.
Через полчаса рота вела бой. Глушецкий знал, что ночной бой в населенном пункте сложен и управлять взводами и отделениями практически невозможно. Группы разведчиков «прочесывали» дом за домом, продвигаясь все вперед и вперед. Глушецкий перебегал от отделения к отделению, когда это представлялось возможным, и вместе с разведчиками вскакивал в дома, стрелял, бросал гранаты. То там, то тут возникали рукопашные схватки. О них можно было догадаться по крикам: «Полундра!» Услышав такой крик, Глушецкий и Добрецов, сопровождавший своего командира, бросались на помощь. Глушецкий в эту ночь убедился, что Добрецов в рукопашном бою незаменимый боец. Однажды Добрецов налетел на двух гитлеровцев, выбежавших из дома. И прежде чем Глушецкий поспел к нему на помощь, один гитлеровец лежал поверженный, а другому он крутил руки. Заткнув рот связанному гитлеровцу, Добрецов уволок его в сарай и закрыл, а дверь сарая замазал грязью для того, чтобы потом найти сарай по этой примете.
Около одного дома Глушецкий услышал сердитый голос Гриднева:
– Брось поклоны бить: всем пулям не поклонишься. Не отставай от меня и делай, как я.
Перед ним стоял Зайцев, тяжело переводя дыхание.
– В чем дело, Гриднев? – отрывисто спросил Глушецкий. – Почему задержались?
Тот не успел ответить, как из-за угла дома вынырнули Коган и Логунов. Подбежав к Глушецкому, Коган торопливо проговорил:
– В соседнем доме нам дали по мордам. В нем пулемет и с десяток автоматчиков. Мы было сунулись, но пришлось попятиться. Иващенко убит. Что делать?
– Подобраться – и гранатами, – предложил Логунов.
Глушецкий выглянул из-за угла. Впереди чернел приземистый одноэтажный каменный дом. До него было не менее пятидесяти метров. Поблизости от дома не видно было никаких построек: скрытно не обойдешь. Логунов прав – надо подобраться и вышибить гитлеровцев гранатами. Раздумывать некогда.
– Логунов, поползете справа, Коган – слева. Гриднев и Зайцев – в лоб. Ползти до самого дома, потом – гранаты в окна и вслед за нами. Я и Добрецов будем отвлекать противника.
Он махнул рукой, и разведчики поползли. Глушецкий из-за одного угла, а Добрецов из-за другого стали стрелять по окнам дома. Оттуда ответили пулеметной очередью. Глушецкий заметил, что стреляли из третьего окна слева.
Вскоре раздались один за другим два взрыва. Через несколько секунд взорвалась граната в комнате, где находился пулемет. Глушецкий и Добрецов бросились к дому. Они вскочили в окно, из которого ранее бил пулемет. В соседних комнатах раздались выстрелы. Глушецкий увидел две борющиеся фигуры и подбежал к ним. Это схватились гитлеровский солдат и Зайцев. Глушецкий выстрелил из пистолета, и гитлеровец упал. В углу тоже кто-то возился. Глушецкий присветил фонариком и увидел на полу Гриднева, на нем лежал гитлеровец.
Добрецов выхватил финку и вонзил в спину врага. Тот вскрикнул и откинулся назад. Добрецов пинком отбросил его и поднял Гриднева. Глушецкий посветил в другие углы. На полу валялось шесть трупов. Пошатываясь, Гриднев подошел к лейтенанту и виноватым голосом произнес:
– Здоровый черт… Выхватил у меня автомат и за горло… Никак финку вытащить не мог…
Оставайтесь с Зайцевым тут, охраняйте пулемет, он пригодится, – распорядился Глушецкий и побежал в другую комнату.
Там Логунов обшаривал карманы убитого немца.
– Что выделаете? – крикнул на него Глушецкий.
– Документы забираю.
– Это потом! Надо очистить здание.
– Все в порядке, – успокоил Логунов, вставая. – Коган в той комнате, он уже проверил кухню и подвал.
Логунов что-то спрятал в карман. В комнату с руганью ввалился Коган, держась левой рукой за нос.
– Ты тут, Логунов? – окликнул он, не поднимая головы. – Намочи платок.
Логунов подбежал к нему.
– Ранили?
– Хуже. Расквасили мне нос, – и Коган опять крепко выругался.
Логунов вынул платок, полил на него из фляги и подал Когану. Глушецкий присветил фонариком. Нос у разведчика был весь в крови и распух. Узнав командира, Коган сказал:
– Квартиранты выселены, товарищ лейтенант. Только вот один невежливым оказался.
– Откинь назад голову, – посоветовал Логунов.
– Не учи мясника, – буркнул Коган, поднося к носу платок, смоченный водкой. Голову он, однако, откинул назад.
Глушецкий выглянул из окна, пытаясь определить, где находятся остальные разведчики и далеко ли от дороги, которую Куников приказал оседлать. Впереди, метрах в пятидесяти, темнели дома и оттуда слышалась стрельба. Глушецкий решил, что разведчики там. Приказав Гридневу и Зайцеву прихватить трофейный пулемет, он побежал в ту сторону. Добрецов, Логунов и Коган последовали за ним.
Когда Глушецкий появился там, стрельба уже прекратилась. Из-за угла вывернулся Уральцев. Увидев Глушецкого, он обрадованно воскликнул:
– Вот хорошо, что наткнулся на тебя! Нужно посоветоваться. Пойдем-ка со мной.
Они зашли в дом.
– Прямо перед нами овраг, – указывая рукой, сказал Уральцев. – Есть ли смысл переходить его? Давай подумаем.
Глушецкий сразу не ответил, а осмотрелся кругом. Станичка полого спускалась к морскому берегу, и было видно, что на всех улицах, прилегающих к городу, шел бой. То в том, то в другом квартале раздавались разрывы мин. Стрельба слышалась и около горы Колдун. Тихо лишь справа, там, где находилось кладбище и проходила дорога к совхозу.
– А кусочек добрый отбили, – вырвалось у Глушецкого. – Потаповская бригада хорошо действует.
– Неплохо, – согласился Уральцев. – Мы в Станичке на самом левом фланге.
– Надо спешить к дороге, – сказал Глушецкий. – Интересно, есть ли около нее дома?
Он подозвал командиров взводов. Семененко и Крошка доложили, что четыре разведчика ранены, два убиты.
– Поворачиваем налево, – сказал Глушецкий. – Взвод Семененко пойдет около балки, Крошки – левее. Дойдем до дороги и займем оборону.
– Раненых следовало бы оставить в одном из этих домов, – предложил Уральцев. – Сюда надо также перетащить имущество старшины.
Глушецкий согласился с его предложением и приказал Безмасу и Лосеву выбрать дом пофундаментальнее и с дверями, выходящими не в сторону противника.
Пройдя пустырь, разведчики окружили четыре дома. В них гитлеровцев не оказалось. Глушецкий подал сигнал перейти улицу, на другой стороне которой густо стояли одноэтажные дома. Но только разведчики появились на ней, как с разных сторон застрочили пулеметы. Разведчики отхлынули назад, оставив двух убитых товарищей. И только забежали они за дома, как вдоль по улице начали рваться мины.
Вторая попытка прорваться через улицу также окончилась неудачей. На ней осталось еще три убитых разведчика. Глушецкому стало ясно, что здесь гитлеровцы создали прочную оборону. Прорываться сквозь нее малыми силами не было смысла, тем более, что скоро начнет светать. После некоторого раздумья Глушецкий приказал разведчикам отходить к тем домам, где оставили старшину. Он рассудил, что в четырех домах, около которых они находились сейчас, занимать оборону было нецелесообразно – слишком близко противник.
Вернувшись к каменным домам, разведчики стали оборудовать их для обороны. Глушецкий выбрал для этого три дома. Крайний к пустырю дом достался взводу Семененко. В другом доме, находящемся чуть сбоку, разместился взвод Крошки. Третий заняли старшина, повар и санинструктор. Глушецкий приказал около дома вырыть окопы на случай танковой атаки. Трофейный станковый пулемет решили расположить в окопе у второго дома.
Подозвав старшину, Глушецкий распорядился раздать разведчикам весь запас гранат и патронов.
– Что будем делать с ранеными? – спросил Безмас.
– Отправим на берег. Идти все могут?
Старшина ответил утвердительно. Глушецкий зашел в дом. В одной комнате горела лампа. На полу лежали раненые, а около них стояла на коленях женщина и наливала из глиняного горшка в кружку молоко. Сидевший на стуле Лосев при появлении командира встал и доложил:
– Все раненые обработаны. – Заметив недоумевающий взгляд командира, он пояснил: – Это хозяйка дома. В подвале сидела. У нее есть корова. Она сама предложила молоко для раненых. Думаю, что неплохо.
Женщина поднялась и подошла к Глушецкому. На вид ей было около тридцати пяти. Ее карие глаза на смуглом, тронутом преждевременными морщинами, лице светились тихой радостью.
– Прямо не верится, что вы вернулись, – сказала она слегка дрожащим от волнения голосом. – Скажите, вы насовсем?
Глушецкий почувствовал в ее голосе затаенную тревогу и успокоительно произнес:
– Думаю, что насовсем.
Она смущенно улыбнулась и виновато проговорила:
– Извините за такой вопрос. Мы так ждали вас…
Один из раненых застонал, и она поспешила к нему.
Глушецкий сел за стол и начал писать донесение Куникову.
Написав, он подозвал Трегубова:
– Вручите лично Куникову. Останетесь при штабе связным. Помогите доставить раненых к штабу Куникова. Попутно захватите пленного. Того, что Добрецов оставил.
Через несколько минут комната опустела.
Выйдя из дома, Глушецкий прислушался. Кругом стояла тишина. Лишь от горы Колдун доносились редкие выстрелы.
«Передышка перед дневным сражением», – подумал он.
Глушецкий был твердо убежден в том, что днем сражение будет более ожесточенным, чем ночью. Гитлеровцы, конечно, не захотят лишиться Новороссийска и постараются бросить все силы на уничтожение десанта в Станичке.
Из дома вышла хозяйка с ведром в руке.
– Хочу успеть подоить корову, пока тихо, – сказала она и вопросительно посмотрела на него.
– Успеете, – невольно улыбнулся Глушецкий.
Ему вдруг стало жалко эту женщину с измученным лицом, появилась тревога за нее.
– У вас погреб есть? – спросил он.
– В сарае имеется.
– Мой совет вам такой: на рассвете переселяйтесь в погреб. Возьмите теплые вещи. Будет бой. Вашу корову нельзя опустить в погреб?
Женщина задумалась.
– Можно, пожалуй, но я не смогу этого сделать.
– Ребята помогут.
– Сначала я подою ее. Хочу угостить ваших солдат парным молоком. Корова недавно отелилась и дает по ведру молока. Теленочка-то пришлось зарезать…
Рассвет наступал медленно, по-зимнему. Моросил мелкий, холодный дождик. Подготовившись к обороне, разведчики стали завтракать. Старшина принес в каждый взвод по полведра молока.
– В подарок от освобожденной Веры Петровны, – с серьезным видом объявил он разведчикам.
Когда он вышел, Кондратюк с усмешкой произнес:
– На войне, видимо, такой закон – где старшина, там и хозяйка с коровой.
– Так и должно быть, – убежденно заявил Коган. – Настоящий старшина по этому узнается.
Кондратюк посмотрел на него и расхохотался:
– Ой, нос… На двоих рос, а одному достался.
Коган осторожно потрогал пальцами распухший нос и смущенно улыбнулся:
– Неужто увеличился? Ребята, у кого есть зеркало?
Логунов вынул из кармана маленькое круглое зеркальце.
Посмотрев в него, Коган сокрушенно покачал головой:
– И без того он был приметным на всю Одессу, а теперь… – и он махнул рукой. – Имел я серьезное намерение познакомиться поближе с хозяйкой коровы, но теперь… Чтоб ему икалось на том свете, фрицу поганому! В таком виде меня и Сара не признает.
– К тому времени твой руль нормальным станет, – успокоил его Гучков.
– Ты думаешь?
– Уверен.
– Ну, спасибо, утешил. Этим и жить буду.
Глушецкий и Уральцев, позавтракав консервами, молча стояли у окна. Семененко, хмуря лоб, пересчитывал патроны и гранаты, полученные от старшины. Когда разведчики рассмеялись, он сердито прикрикнул:
– Вы шо, у тещи в гостях? Никакого понятия о серьезности момента! Зараз, может, на нас навалятся…
– Нехай, – беспечно махнул рукой Кондратюк. – Мы уже пуганые.
– Э, – повел плечом Семененко. – А еще комсорг. Перед боем политичну беседу треба провести с молодежью, а он балачками занимается.
– Все уже обговорено, главстаршина, – зевнув, проговорил Гриднев, вытирая усы. – Задача ясна каждому: зацепились и держи. Обратной дороги нету. Вот поспать бы…
Он встал, потянулся, погладил горло, помятое гитлеровцем, и, подойдя к Байсарову, повторил:
– Да, поспать бы…
Но только Гриднев прилег, как сразу в нескольких местах раздались взрывы десятков мин и снарядов.
