Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц)
– Довоенный снимок, – Таня наклонилась над столиком. – Ой, какая была! Совсем девчонка. Какая смешная прическа! А платье!
Она невольно вздохнула, охваченная воспоминаниями.
– Ты сейчас еще лучше! – горячо произнес Новосельцев.
– Не говори глупостей, – Таня нахмурила брови.
Ей стало грустно. Фотография напомнила ей о беспечной и веселой юности, об отце, о хлопотливой матери, об уютном домике на Корабельной стороне. Все ушло в прошлое…
– На обороте есть надпись? – спросила Таня после минутного молчания. – Дай подпишу.
Новосельцев поднял стекло, вынул портрет и в нерешительности посмотрел на Таню, раздумывая. А вдруг она не вернет, скажет, что не дарила.
– Для меня эта фотография дорога, – тихо сказал он.
Таня улыбнулась, но улыбка у нее вышла печальной.
– Не отберу, Виктор. Только, чур, не читать, что напишу, до завтрашнего дня.
– Даю слово.
– А сейчас отвернись.
Новосельцев вышел из каюты и сказал матросу, чтобы кок принес чай.
Через минуту на столе дымился чайник. Виктор достал из шкафчика сахар и пачку печенья.
– Я так замерзла, – виновато проговорила Таня, торопливо наливая в стакан чай. – В твоей каюте тоже холодно. Неужели все время так?
– Нет, не всегда. Когда катер на ходу, тогда тепло. Сейчас ремонт. Может быть, хочешь вина?
– В чай две ложечки, – согласилась Таня. – Чтобы согреться, – и она смущенно улыбнулась.
Выпив два стакана чаю, Таня сказала:
– Пойдем к нам. У нас скоро будет митинг, потом концерт.
– Куда это – к нам?
– В куниковский отряд.
Новосельцев удивленно посмотрел па нее.
– Ты разве там? Куников же только добровольцев принимает.
– Я тоже добровольно записалась.
– И тебя Куников взял?
Таня обиженно поджала губы.
– А что я, хуже других?
Новосельцев сообразил, что сказал не то.
– Ты меня не поняла, – виновато сказал он. – Я хотел сказать, что тяжело тебе будет…
– Куников меня предупредил об этом… – И, не давая Новосельцеву времени для возражений, вынула из кармана расческу и предложила: – Дай я тебе сделаю прическу, – голос ее был весел и беззаботен. Она распушила волосы на его голове.
Лейтенант зажмурился от удовольствия.
– Может быть, на твоем катере придется высаживаться, – промолвила Таня, касаясь пальцами его лица.
– Мой не пойдет. На ремонте.
– Жаль, – с искренним огорчением сказала она. – Ты не ответил, пойдешь ли со мной в клуб?
– Сейчас не смогу, немного позже.
– Приходи попозже.
Таня спрятала гребешок, встала и взяла шапку.
– Мне пора. Проводи меня немного, – и посмотрела на него таким ясным взглядом, что Виктор не мог совладать с собой, обнял ее и быстро заговорил:
– Хоть раз поцелуй, Танюша… Ну, разреши…
Таня мягко отстранилась:
– Не надо, Витя, ведь я тебе говорила…
– Эх! – вырвалось у Новосельцева. – Какая ты непонятная! Ведь если любишь…
Таня грустно улыбнулась и закрыла рукой ему рот.
– Я все знаю, Витя. Но сейчас мы с тобой хорошие, хорошие друзья. Я верю тебе, а ты мне… а остальное после войны… Если любишь, дождешься…
Она подала ему руку. Он молча пожал ее, боясь почему-то посмотреть девушке в глаза.
Проводив Таню до дороги, Новосельцев вернулся на катер.
До самого клуба, где должен был состояться митинг, Таня шла с улыбкой. «Милый Виктор, он все-таки любит меня и верит по-прежнему!» Ей и самой хотелось броситься ему на шею и крепко поцеловать, так, чтобы голова закружилась. Но она сдержала себя. Нельзя нарушать клятву, данную после смерти отца и матери. В мире есть два великих чувства – любовь и ненависть. Сейчас советским человеком должна владеть только ненависть к фашистским захватчикам. А любовь следует приберечь до лучших времен, когда придет победа над врагом. Это так ясно. Почему Виктор этого не поймет?
Около клуба Таня неожиданно встретилась с капитаном Уздяковым. Она его сразу узнала и первой окликнула.
– О, кого я вижу! – с радостным изумлением воскликнул Уздяков. – Неужели Таня? Рад, рад приветствовать советскую Жанну д'Арк! – и он поднес руку к козырьку фуражки.
Таня смутилась и с укором заметила:
– Вы всегда, Илья Давыдович, преувеличиваете. Для чего такие сравнения?
Уздяков снисходительно улыбнулся:
– Гиперболы и метафоры скрашивают нашу серенькую жизнь.
– Я бы не сказала, что у нас жизнь серенькая.
– У вас – нет, а у меня – да. Вы – героиня, о вас в газетах пишут. А что я? Маленький военный чиновник, каждый день одно и то же. Тоска… Никаких ярких событий на жизненном пути, – он криво усмехнулся. – Кроме разве развода с женой. Остается одно – созерцать. А когда созерцаешь, в голову приходят сравнения, аналогии, вспоминаешь то, что было давным-давно, и видишь – ничто не ново под луной.
Таня обеспокоенно посмотрела на дверь клуба, около которой стояло несколько матросов. Уздяков заметил ее взгляд и сделал успокоительный жест.
– Еще командование не появилось. Давайте присядем. Я тоже пришел послушать.
Они сели на широкую скамью. Уздяков закурил папиросу и стал рассказывать, каким путем он оказался в Геленджике, какую должность занимает. Глядя на него, Таня вспомнила подругу Лену Баженову, пианистку из Дома флота. Лена пригласила ее на свою свадьбу. Муж Лены Илья Давыдович Уздяков сначала не произвел впечатления на Таню. Был он слишком массивен, какой-то квадратный, даже лицо квадратное, а глаза под белесыми бровями были маленькие. Но спустя некоторое время Таня перестала замечать его физические недостатки и прониклась к нему уважением. Он оказался начитанным знатоком древней истории. Как-то Уздяков показал ей свою библиотеку. «Мой отец, – сказал он, показывая старинные, потемневшие от времени, книги, – был большим оригиналом. Он преподавал историю в старой гимназии и любил книги древних писателей и философов. Я унаследовал его страсть». Велико же было удивление Тани, когда она, приехав перед войной на каникулы, узнала, что Лена ушла от Уздякова.
У капитана был сытый и довольный вид, не вязавшийся с его мрачными заявлениями о тоскливой жизни одинокого человека.
– Человеку с интеллектом тяжело в наше время. На его долю достаются одни неудачи, переживания. Жизнь, в общем, скверная штука, – говорил он. – Счастье – это тоже лотерея. Кому оно выпадет, кому достается пустой номер. Мне, например, выпадают все пустые номера. Поэтому у меня нет ни чинов больших, ни орденов, ни любимой жены, ни даже тех старых книг, в которых я находил наслаждение.
– Вы стали пессимистом, Илья Давыдович, – заметила Таня.
Уздяков живо вскинул на нее глаза.
– Не то слово, Таня. Что значит пессимист? Это какой-то ворон, предрекающий несчастье. Я же верю в закономерность. Помните Пифагора?
– Как же, – улыбнулась Таня. – В школе учили теорему Пифагора. Да еще помню смешную песенку: пифагоровы штаны на все стороны равны…
Уздяков поморщился:
– Пифагор был философом. Жаль, что наше юношество не знакомят с мыслями древних мудрецов. Молодые растут невеждами, дилетантами, которые не вдумываются в суть вещей.
– Неправда! – с жаром возразила Таня, которой не понравились рассуждения Уздякова, особенно его безапелляционный тон. – Молодежь глубоко понимает, где правда, где ложь. Посмотрите, как она воюет против гитлеровцев!
Уздяков опять снисходительно улыбнулся.
– Воюет… Да, конечно, воюет, – проговорил он скептически и наклонился к Тане. – А в глубь этой войны заглянул ли кто из вас, молодых людей? Ведь что такое война? С точки зрения философа, это один из эпизодов великого закона цикличности. Войны были и раньше. Воевали наши отцы, деды, прадеды… Нет ничего удивительного и в нынешней войне. Все подчинено извечному круговороту. Вечная борьба добра и зла, вечная смена дня и ночи, вечная смена зимы весной, весны летом, после которого наступает осень. Даже в библии говорится: «Все возвращается на круги своя».
Таня растерянно посмотрела на его квадратный, чисто выбритый подбородок и отвела глаза. Уздякову показалось, что она не поняла его.
– Вот видите, – развел он руками, снисходительно усмехнувшись, – что значит не вдумываться в суть вещей, не уметь мыслить. Объясняю проще. Допустим, вам понравился кинофильм. Посмотрели один сеанс, решили пойти на второй. Что вы увидите на втором сеансе? Да то же, что и на первом, сеансы повторились. И в жизни так.
Резко поднявшись, Таня хмуро заявила:
– Все это глупости. Жизнь – не кино.
Уздяков тоже встал и смущенно закрутил головой.
– Извините, Таня, – проговорил он виноватым голосом. – Вижу – расстроил вас… Наверное, я стареть начал и превращаюсь в брюзгу. Пойдемте, однако, в клуб.
Тане действительно стало не по себе. Ей захотелось побыть одной. Чтобы отвязаться от него, она сказала:
– Мне надо еще доложить командиру о возвращении из краткосрочного отпуска. До свидания.
Она вбежала в зал клуба, где стоял веселый шум, разыскала свободное место подальше от входных дверей, села и задумалась.
«Странный человек. Зачем он говорил мне всю эту несуразицу? – думала она. – Все возвращается? Чепуха!»
Новосельцев после ухода Тани пошел доложить Корягину о том, что катер утром войдет в строй.
– Хорошо, – с одобрением сказал Корягин. – Кто знает, как обернутся дела.
– Что мне делать ночью?
Корягин на мгновение задумался.
– Дежурного по дивизиону я уже назначил, – проговорил он, почесывая подбородок. – Вот что: пойдешь на катере Крутова дублером. Там будет Куников и его штаб. Контр-адмирал приказал, чтобы на катере, на котором находится командование десантом, был командир-дублер. В случае выхода из строя командира корабля дублер должен его заменить. Как только штаб будет высажен, ты должен сойти с корабля и явиться сюда. Понятен приказ?
– Так точно! – обрадованно отчеканил Новосельцев.
Это было здорово! Хоть дублером, лишь бы не на берегу в такую ночь.
– А сейчас, – глянув на часы, сказал Корягин, – веди своих людей в базовый клуб на митинг. Начальство распорядилось провести его совместно с десантниками. Задача у нас одна.
– Есть! – весело ответил Новосельцев, которому пребывание в клубе сулило еще одну встречу с Таней.
И он опрометью выбежал из штаба.
3
С наступлением темноты к причалам подошли канонерские лодки, тральщики, баржи. Началась посадка десантников на корабли. В двадцать два часа большие и малые корабли с десантом покинули бухту. В открытом море караван поджидали эсминцы, подводные лодки.
Небо было затянуто тучами. Шел мелкий холодный дождь. Темнота стояла такая, что на расстоянии полкабельтова корабль исчезал из вида. Море почернело, дегтярного цвета волны били в борта кораблей, заставляя вздрагивать катера и сейнеры.
Выйдя на траверз Мысхако, морские охотники Корягина остановились с застопоренными моторами, а главные силы пошли дальше, к Южной Озерейке.
Новосельцев стоял около мостика рядом с Таней, укутанной в плащ-палатку, отчего даже вблизи ее нельзя было отличить от остальных десантников. Она молчала, погруженная в свои мысли. Новосельцев пытался затеять разговор, но Таня резко оборвала его: «Помолчи».
Внешне Новосельцев казался спокойным, но в душе волновался. Ему было известно, что два дня тому назад моряки разведали места высадки десанта. Данные были не очень утешительными. По указанию контр-адмирала высадка первого десанта должна происходить на причале рыбозавода. Там стояла вражеская батарея. Правее, где находился городской пляж, также стояла батарея. На окраине города, называемой Станичкой, расквартированы подразделения противника численностью до батальона. Можно бы высадку делать левее, около Суджукской косы, где разведка не обнаружила вражеских огневых точек. Но подход к ней неудобен, десантникам пришлось бы прыгать в студеную февральскую воду, а это сказалось бы на их боеспособности.
Новосельцев припоминал расположение причала и обдумывал, сможет ли командир катера подойти незаметно, чтобы не напороться на огонь прямой наводкой.
На мостике рядом с Крутовым стоял Куников. Как и все десантники, он был одет в ватный бушлат, подпоясанный ремнем, такие же штаны, на плечи накинута плащ-палатка, автомат висел па шее.
Новосельцев прислушался к разговору на мостике.
Чуть покашливая, Куников говорил:
– Перед посадкой проверил людей. И вот что меня обрадовало – каждый взял боезапасов больше, чем продуктов. Хороший знак! Лишь бы высадиться благополучно. Как думаешь?
– На катерников можно надеяться, – послышался ответ. – Половина команды коммунисты и комсомольцы. Сегодня в нашем дивизионе тридцать человек подали заявление о приеме в партию. А человек, который хочет связать свою жизнь с партией в такой момент, будет действовать, не щадя себя.
– Знаю…
«Я бы тоже сегодня подал заявление, – подумал Новосельцев. – Да неудобно было. Сегодня я вроде пассажира. Вот завтра, когда мой катер будет на ходу, напишу. Рекомендации возьму в комсомольской организации, у Корягина и Ивлева».
Ему припомнился митинг десантников совместно с катерниками. Заместитель командира десантного отряда по политической части старший лейтенант Старшинов читал клятву моряков. Читал он высоким голосом, делая паузу после каждого слова, отчего они звучали торжественно и весомо.
«Мы получили приказ командования – нанести удар по тылу врага, опрокинуть и разгромить его. Идя в бой, мы даем клятву Родине в том, что будем действовать стремительно и смело, не щадя своей жизни ради победы над врагом. Волю свою, силы свои и кровь свою, каплю за каплей, мы отдадим за жизнь и счастье нашего народа, за тебя, горячо любимая Родина… Нашим законом есть и будет – движение только вперед. Мы победим! Да здравствует наша победа!»
Размышления Новосельцева прервала Таня.
– А я сейчас только вспомнила, – сказала она, оживившись, – что ты новороссиец. Буду твой родной город освобождать. Родители там?
Новосельцев покосился на нее, ответил:
– Отец на фронте, а мама, возможно, осталась в Новороссийске. Может быть, и ее…
– Отобьем, – заявила Таня.
Он молча улыбнулся девичьей самоуверенности.
– Расскажи мне что-нибудь о Новороссийске, – попросила она.
Новосельцев задумался. О чем рассказать? О том, что Новороссийск – город с боевой и трудовой славой? Вероятно, она и сама знает это. Агитаторы рассказывали и десантникам и морякам о том, что на дне Цемесской бухты находятся останки турецких судов, потопленных русскими воинами в первой половине девятнадцатого века, что в 1855 году гарнизон новороссийской крепости героически сражался с мощной англо-франко-турецкой эскадрой, разрушившей крепость, но не вынудившей ее защитников к капитуляции. В годы гражданской войны в Новороссийске советские моряки по приказу Ленина затопили эскадру, не дав в руки врага, что через город проходил знаменитый «железный поток» легендарной Таманской армии, что в Новороссийске нашла свой конец белогвардейская деникинская армия. А о том, что Новороссийск на весь мир славится цементом, пожалуй, не стоит и говорить. Таня, конечно, знает об этом.
Новосельцев любил суровый облик рабочего и портового Новороссийска, голубизну Цемесской бухты. Даже о свирепых зимних норд-остах он вспоминал с теплотой. Ему до сих пор не верилось, что теперь там развороченные корпуса заводов, скелеты жилых домов, взорванные причалы в порту. Он видел развалины Севастополя, но не мог представить себе разрушенными цементные заводы, среднюю школу, в которой учился, турецкий сад, веселую каботажную пристань…
Но сейчас у него не нашлось слов, чтобы рассказать Тане о родном городе. Обстановка, видимо, была не та. Он только сказал:
– В детстве я чуть не утонул в Цемесской бухте. Во время норд-оста пытался покупаться. Отец всыпал мне тогда…
Таня посмотрела на море, похожее на смолу, кипящую в котле, и отвернулась. Кораблей не было видно, и Тане показалось, что в неспокойном море находится только один катер, а остальные растворились в непроницаемой мгле, и та же судьба постигнет и вот этот маленький корабль, палубу которого она пока ощущает. Ей стало страшно, и она прижалась плечом к лейтенанту.
– Замерзла. Возьми мои руки, согрей…
Руки у нее действительно были холодные. Новосельцев взял их в свои и стал дышать на них.
На правом борту, невдалеке от Новосельцева, прислонившись к лееру, боцман Харыбин напевал под нос какую-то песню. Пропев куплет, он поднимал голову, оглядывался кругом и снова начинал петь. Из кают-компании, где находились офицеры, доносился смех.
– Может, пойдешь в кают-компанию, – вполголоса предложил Новосельцев. – Там тепло.
– Не хочу, – так же тихо ответила Таня.
С мостика сошел Куников. Проходя мимо Тани, он остановился и весело спросил:
– Как самочувствие, снайпер?
– Хорошее, – смущенно ответила Таня, поспешно отдернув руки от Виктора.
– Еще бы… – понятливо усмехнулся Куников. – Разве в обществе морского лейтенанта у девушки может быть плохое самочувствие. – И уже серьезно сказал: – Еще раз предупреждаю: ночью не вырываться. Будете в моем резерве. Снайперу ночью делать нечего. Когда рассветет, найдется и вам работа.
Таня промолчала, немного обиженная замечанием. «Словно я не знаю, как вести себя», – подумала она. Но Новосельцев по-другому оценил эти слова, найдя, что в них кроется тревога и забота о Тане, и мысленно поблагодарил майора.
Куников прошелся по палубе и снова поднялся на мостик.
Прорезая ночную мглу, вверх взвилась зеленая ракета – сигнал «катерам идти к месту высадки».
И сразу все преобразилось.
В тот миг, когда взлетела ракета, осветился огненными зарницами и загремел правый берег Цемесской бухты. Это наша береговая артиллерия начала огневую обработку вражеского берега.
– Полный вперед!
С ревущими от избытка сил моторами морские охотники легли на боевой курс, оставляя за собой длинные белые шлейфы.
В воздухе стоял грохот от артиллерийской стрельбы.
Наступили минуты страшные в своем напряжении.
Таня вздрогнула и инстинктивно прижалась к Новосельцеву.
Сосредоточившись по бортам и скатав плащ-палатки, десантники приготовились для прыжка. У кого-то вырвалось: «Эх, покурить бы в последний разок…», на что другой многозначительно отозвался: «А вот сейчас нам дадут прикурить».
Куников стоял на мостике, вытянув вперед голову, будто хотел рассмотреть, что происходит там, на берегу. Время от времени он поглядывал на светящийся циферблат часов.
На берегу поднялась тревога, по морю заметались лучи прожекторов. Обнаружив советские корабли, гитлеровцы открыли сильный, но беспорядочный огонь из пушек, минометов и пулеметов. В море потянулись огненные трассы.
Катер Крутова подлетел к причалу рыбного завода первым. С берега его в упор осветил прожектор. Боцман Щербина, находившийся у носового пулемета, выпустил по нему длинную очередь, и он затух. Пулеметчик кормового пулемета Канютов заметил пушку, стоявшую невдалеке от причала. Около нее возились вражеские артиллеристы. Канютов отогнал их от пушки пулеметным огнем и заставил залечь.
Десантники быстро спрыгивали на шаткие доски причала и бежали на берег.
Таня торопливо проговорила:
– Витя, давай поцелуемся.
У него дрогнуло сердце.
Она обняла его за шею и прильнула к его губам, а потом зашептала на ухо: «Витенька, родненький, если бы ты знал, как я боюсь».
Он не успел ответить, как она разжала руки и бросилась к причалу. Кто-то подал ей руку. Новосельцев провожал ее взглядом до тех пор, пока ночная мгла не поглотила ее невысокую фигуру.
Бой начался сразу же на берегу. Десантники смяли расчет вражеской пушки, которую все время держал под обстрелом Канютов.
«А у Крутова ребята не хуже моих», – решил Новосельцев.
Он посмотрел по сторонам. Справа и слева к берегу подходили катера. Десантники спрыгивали с них и бежали вперед. С некоторых катеров прыгать пришлось в воду. На земле грохотали выстрелы, хлопали гранаты, слышались накаленные крики: «Полундра!»
«Зацепились», – с удовлетворением подумал Новосельцев.
Крутов дал команду отойти от причала, и через несколько минут катер был уже далеко от земли. Новосельцев поднялся на мостик.
– Здорово получилось, – сказал он. – Вот это порядочек.
В порту на катер погрузилась новая группа десантников. Новосельцев хотел пойти во второй рейс, но Крутов воспротивился.
– Сматывайся, сматывайся, – заворчал он. – Корягин приказывал иметь дублера только на один рейс. Я сам с усам.
Новосельцев сошел с катера и пошел в эллинг.
Почти всю команду своего корабля он застал в моторном отделении.
Увидев своего командира, матросы вскочили, и на их лицах Новосельцев прочел один и тот же молчаливый вопрос.
– Как там? – раздалось сразу несколько голосов.
– Полный порядок, – весело ответил он. – Куниковский отряд в Станичке. Все идет отлично.
– Ах, а мы тут! – вырвалось горестное восклицание у Ковалева.
У боцмана был вымазан лоб и правый ус, который он подкручивал измазанными в масле пальцами. Новосельцев посмотрел на него и невольно улыбнулся.
– А как у вас дела? – спросил он Ивлева.
– Через три часа корабельное сердце заработает, – ответил механик, делая энергичный жест рукой, словно подтверждая, что так и будет.
– Порядок! Молодцы! – похвалил Новосельцев. – Боцман, распорядись, чтобы через три часа был сытный завтрак. После завтрака – всем спать. Нам, товарищи, предстоит следующей ночью, а может быть, и днем тяжелая работа.
Он прошел в свою каюту и устало опустился на койку. Его взгляд упал на фотографию Тайн, и ему сразу вспомнилось, что на обороте Таня что-то написала. Что же она написала? Новосельцев приподнял стекло и достал фотографию. На оборотной стороне ее было написано: «Витя, я люблю тебя, но будем помнить о войне. Твоя Таня».
«Любит! – грустно улыбнулся Новосельцев. И тотчас вспомнил ее фигурку на причале. – Как-то она там? Может, сейчас дерется врукопашную, отбиваясь от цепких рук гитлеровских солдат? А может, она уже лежит бездыханным трупом на холодных камнях…»
Новосельцев почувствовал себя в тесной каюте, как в клетке. Он выскочил из нее и побежал в моторный отсек, к ребятам, с которыми привык делить и радость, и горе, в обществе которых всегда находил душевный покой…
Утром, выйдя на палубу, Новосельцев обратил внимание на разгуливающих по берегу чаек. Море было бурное, неспокойное. По небу клубами густого дыма катились рваные облака. «Быть шторму», – решил Новосельцев, знающий старую морскую примету: «Чайка ходит по песку – моряку сулит тоску. Села чайка на воду – жди хорошую погоду».
После завтрака Новосельцев пошел в штаб доложить о готовности корабля.
Корягин усталым голосом отдавал распоряжения штабным работникам. За ночь черты его лица обострились, под запавшими глазами синели круги.
Увидев Новосельцева, Корягин вскочил и воскликнул:
– Жив? Ну, рассказывай! Что там случилось?
Несколько удивленный поведением командира, Новосельцев спокойно проговорил:
– Ремонт окончен. Катер готов к выполнению любого задания.
– Э, не то, – махнул рукой Корягин. – Не об этом спрашиваю. Ты же был на катере Крутова. Он сел на мель. Подойти к нему не удалось – сильный огонь. По радио передали, что Крутов убит, потом связь прервалась.
– Убит? – растерянно переспросил Новосельцев, невольно делая шаг назад.
– Да ты что – не знаешь? Ты же был на его корабле.
– После первого рейса я сошел, как вы приказали.
– Хорошо сделал, – насупился Корягин.
Корягнн отошел от Новосельцева и повернулся к нему спиной.
– Эх, Крутов!.. Не верится мне… – глухим и отчужденным голосом произнес он. – Такого катерника… Иди, лейтенант…
Новосельцев вышел из штаба. Около дерева с иссеченным стволом стояла одетая в военную форму молодая женщина и плакала. Новосельцев узнал в ней жену Крутова Лину. Около нее, переминаясь с ноги на ногу, стоял командир катера лейтенант Кожемякин и что-то говорил ей.
Он подошел к ним и поздоровался.
– Неужели это правда, Виктор? – Лина посмотрела на него умоляющими глазами, в которых блестели слезы.
У Новосельцева Сжалось сердце.
– Я не знаю, Лина, – сказал он.
Она вытерла платком глаза и, не прощаясь, пошла по дороге. Новосельцев посмотрел на расстроенное лицо Кожемякина и спросил:
– Что же произошло?
– А я сам не знаю. Сел на камни, похоже. Я дал ему конец, но сдернуть не удалось. Огонь был сильный, пришлось рубить конец и отходить.
Лицо его сморщилось, как от зубной боли.
– Да что один катер! – воскликнул он. – Весь десант в Южную Озерейку сорвался, много людей погибло. Слышал ты об этом?
– Как? – поразился Новосельцев. – Не может этого быть!
– Подробности я не знаю, но факт, что все корабли с десантниками на рассвете вернулись. Говорят, что нарвались на сильный огонь. Гитлеровцам удалось потопить несколько наших кораблей. Пойдем в штаб, поинтересуемся.
– Потом зайду, – сказал Новосельцев, ожесточенно потирая подбородок. – Катер на воду буду спускать…
«Что же произошло?» – спрашивал себя Новосельцев по дороге в эллинг. Ему еще не верилось ни в смерть Крутова, ни в неудачу десанта в Южную Озерейку.
На душе стало неспокойно. Все кругом теперь казалось ему тоскливым – и голые деревья, с которых слезинками капали дождевые капли, и сырая земля, и бурое неспокойное море, и небо в лохматых мрачных тучах.
«Что же все-таки произошло?» – в который раз задавал он себе вопрос.
4
Корабли держали курс на Южную Озерейку.
Полковник Громов стоял на командирском мостике канлодки и молча смотрел в темноту. В разговор с командиром корабля он не вступал, лишь время от времени сердито покашливал, тряся бородой и топорща усы.
Командир канлодки, видимо, тоже не был словоохотлив. Кроме отрывистых команд, он не произнес ни одного слова.
Разведчики разместились на корме. Коган рассказывал одесский анекдот, и хохот разносился по всей палубе. Крошка стоял, как маяк, возвышаясь над всеми, и с любопытством новичка рассматривал корабль.
Глушецкий сидел на ящике с патронами и молчаливо смотрел на море.
Разноречивые чувства испытывал Николай. Он и радовался тому, что наконец-то делается первый шаг к Севастополю, и в то же время на сердце была какая-то смутная, неосознанная тревога. Не выходила из памяти встреча в геленджикском порту. Встретился ему капитан второго ранга Медведкин. На начальнике разведотдела был надет ватный бушлат и ватные брюки, на шее болтался автомат, из карманов выглядывали гранаты. «Иду первым эшелоном, – сообщил он. – Хватит просиживать штаны в штабе». Медведкин был явно рад тому, что придется подраться. Глушецкий отметил про себя, что заломленная набекрень шапка делала начальника разведки похожим на молодых командиров из куниковского отряда. Но почему Медведкин должен высаживаться одним из первых? Он прямо не ответил на вопрос лейтенанта, а только с легким вздохом сказал: «На войне всякое бывает. Есть, стало быть, причины». Николаю показалось, что в его голосе звучали нотки горечи и тревоги.
Сейчас Глушецкий задавался вопросом: «Почему?» – и, не находя на него ответа, тревожился.
Полчаса спустя после выхода в открытое море Уральцев что-то притих. Сев рядом с командиром роты, он опустил голову и несколько раз мрачно чертыхнулся.
Глушецкий участливо спросил его:
– Укачивает?
– Мутит, – признался Уральцев.
– А ты поброди по кораблю. Осмотри каюты и все прочее. Время в запасе есть.
– Пожалуй, – согласился Уральцев, поднимаясь.
С ним пошел Крошка.
Когда вернулись, Крошка стал рассказывать разведчикам о виденном:
– Блиндажей не надо рыть, каюты есть. Культурненько воюют. Пострелял – и изволь в теплую каюту.
Семененко посмотрел на него так, словно хотел сказать: «Эх, ты, салага, не понимаешь, что городишь». И решил подшутить над ним.
– Бачу, лейтенанту понравилось на корабле, – заговорил он. – Мабуть, вас на клотике чаем угощали?
– Нет, мы туда не заходили, – ответил Крошка, вопросительно посмотрев на Уральцева.
– Как же это вы упустили такую возможность, – с сожалением заметил Кондратюк, догадавшись, что главстаршина разыгрывает лейтенанта.
– И с главным гальюнщиком вам не довелось встретиться? – спросил Семененко.
– Мы спешили, – сказал Крошка. – А что такое гальюнщик?
– О, вы многое потеряли! – воскликнул Семененко. – После камбуза гальюн самое необходимое место на корабле.
– Откуда же я знаю, – признался Крошка. – В следующий раз побываю.
– Побывайте, товарищ лейтенант, побывайте, – серьезно посоветовал Семененко под смех разведчиков.
Глушецкий тоже улыбнулся. Крошка растерянно посмотрел на смеявшихся.
– А что такое гальюн? – спросил он Глушецкого.
– Это уборная.
– Тьфу, – рассердился Крошка, но тут же рассмеялся и сам: – Э, главстаршина, и не стыдно обманывать?
Разведчики захохотали еще сильнее.
К ним подошел какой-то офицер, по-видимому из штаба бригады.
– Что за смех? – сердито стал выговаривать он. – Вы что – не знаете, куда идем?
– Нам говорили, что к тещам в гости везут, – серьезно проговорил Гриднев. – Вот мы и радуемся. А разве не правда?
– На смерть идем, – тем же сердитым голосом сказал офицер. – Смех тут неуместен.
– Скажите, пожалуйста, – удивился Гриднев. – А мы и не знали. Спасибо вам. Кстати, вам не требуется шило?
– Какое шило? Зачем? – в недоумении спросил офицер.
– Душу из пяток выковыривать.
Разведчики опять громко расхохотались. Возмущенный офицер резко повернулся и ушел.
– Давай, ребята, потише, – предложил Гриднев, – а то, может, и в самом деле мы своим реготаньем начальству думать мешаем. Хотите, расскажу, как я был салагой…
Разведчики видели, как много кораблей идет к вражескому берегу. Это совсем не то, что высаживаться с охотника в количестве десяти человек и несколько суток быть на положении травимого зверя. Теперь можно быть более спокойным. Конечно, бой будет, но едва ли гитлеровцам устоять. Вот почему разведчики были веселы, не испытывая особого беспокойства.
Эскадра и в самом деле была внушительной. Четыре канонерских лодки, четыре БТЩ, четыре небольших плоскодонных транспорта «Райкомвод», «Тракторист», «Батрак», «Судком», сторожевые катера, с десяток сейнеров вместили более пяти тысяч человек. Танковый дивизион был погружен на три несамоходные болиндера, которые тянули буксиры. Штаб десанта находился на миноносце «Незаможник».
Мористее шли два крейсера, два эсминца, торпедные катера и морские охотники. В их задачу входили охрана кораблей с десантниками и поддержка артиллерийским огнем.
Когда корабли вышли на траверз Южной Озерейки, командир канлодки приказал застопорить ход. Громов не понял, для чего он сделал это, и спросил:
– Как понимать ваш маневр?
– Приказано ждать артподготовку, – ответил тот.
Громов покосился на него. У командира корабля был невозмутимо спокойный вид. Крупные складки на его широком лице казались вырезанными из камня. Полковник в задумчивости потер рукой подбородок и стал смотреть на темнеющий вдали берег. До него было не более полутора-двух километров. И он подумал, что вот сейчас рявкнут орудия большого калибра, а вслед за тем туда рванутся корабли – и безмолвный берег огласится боевым кличем морской пехоты, стрельбой автоматов, хлопками гранат. Как-то обернутся дела?
