Текст книги "Нас ждет Севастополь"

Автор книги: Георгий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 50 страниц)

Вскоре помкомвзвода доложил, что все в порядке, раненых нет, но не хватает семнадцати человек.

– Столько потеряли, не вступая в бой, – огорчился Воронов и повернулся к Уральцеву: – Мое мнение, товарищ майор, такое: не искать здесь начальство для того, чтобы получить приказание, а действовать самостоятельно. Как вы думаете?

– Согласен с вами.

– А как действовать? Лежать тут, конечно, не будем, а двинемся вперед. К рассвету надо продвинуться как можно дальше, на рассвете сориентируемся, может, с кем-то из наших в контакт вступим.

Он подозвал помкомвзвода и командиров отделений.

– Двигаем вперед, ребята. Перебежками, от дома к дому. Во главе взвода – отделение Воробьева. Замыкает – отделение Зябликова. С ним пойдет помкомвзвода Сорокин. Я и майор будем находиться посредине, с отделением Петрова. Все ясно? Двинули.

Воронов встал и указал рукой Воробьеву направление, куда двигаться. Один за другим десантники начали перебегать к ближайшему дому, до которого было метров тридцать.

– Теперь мы, – сказал Воронов и, не пригибаясь, побежал.

Уральцев не отставал.

Весь взвод сосредоточился под стеной разрушенного двухэтажного дома.

Ожесточенная стрельба из автоматов и пулеметов шла где-то значительно левее. Уральцев сообразил, что там отбивается 255-я бригада, которую гитлеровцы прижали за мысом Любви. В ту сторону летели мины и снаряды. Видимо, гитлеровцы сосредоточили там большие силы. Впрочем, вправо, за каботажной пристанью, бой шел не менее ожесточенный. Десятки снарядов одновременно рвались в бухте, где сновали десантные корабли.

– Теперь мой план такой, товарищ майор, – сказал Воронов после того, как осмотрел улицу и ближайшие дома. – Закон десантника – вперед и вперед. Вот мы и проскочим несколько кварталов, а потом повернем налево и с тылу начнем бить немцев, которые жмут к берегу нашу бригаду. Одобряете?

– Так и будем действовать, – согласился Уральцев.

Он уже понимал, что сейчас он не просто корреспондент, а старший офицер, с которым лейтенант поневоле будет советоваться, считать его по крайней мере своим замполитом. Обстановка сложилась так, что ему до утра, по всей вероятности, не удастся встретиться с другими офицерами и солдатами, ведущими тут бой. Записывать некогда, да и не на чем, блокнот размок. Но он не жалел, что высадился со взводом Воронова. И сам лейтенант, и его матросы понравились Уральцеву. С этими ребятами не страшно вступать в бой.

– Петров, со своим отделением бегом по тротуару, прижимайтесь к стенам, – распорядился Воронов. – Квартал пробежите, займите оборону и дайте нам сигнал.

Пригибаясь, один за другим, матросы пересекли улицу и побежали дальше. Не дожидаясь сигнала от Петрова, лейтенант приглушенно скомандовал: «За мной!» – и бросился вслед за Петровым.

На углу квартала остановились. Воронов несколько минут молча смотрел на дорогу и ближайшие дома.

– Неужели немцы удрали? – в недоумении произнес он.

– Не похоже, – сказал Уральцев.

– Но здесь-то их нет.

– До поры до времени.

– Делаем перебежку через дорогу, к тому дому, – распорядился Воронов.

По ту сторону дороги виднелся большой одноэтажный дом с высоким фундаментом. Он был цел, только окна выбиты.

Отделение Петрова пробежало полдороги, когда из двух окон дома раздались пулеметные очереди. Все матросы, в том числе и Петров, были сражены.

Воронов отпрянул назад.

– Этого надо было ожидать, – спокойно проговорил он и уже со злостью сказал: – Я не прощу им смерть моих ребят. Воробьев, возьми двух и обойди дом справа, через дорогу переползайте. Сорокин, действуй с двумя ребятами слева. Мы будем отвлекать огонь на себя.

Когда Воробьев и Сорокин с матросами уползли, Воронов приказал остальным рассредоточиться в развалинах и стрелять по окнам короткими очередями.

– Первый выстрел произведу я.

Уральцев лег рядом с ним. Не поворачивая головы, лейтенант сказал:

– У Петрова дома несчастье – умерла жена, двое детей остались без присмотра. Командир батальона обещал ему отпуск после освобождения города. Надо ж такому случиться… Как освободим город, напишу в сельсовет, чтобы детей пристроили. А может, моя жена возьмет их на воспитание. У нас детей нет. Напишу ей… Ага, гад!

Он выстрелил в проем окна, где, как ему показалось, появилась фигура человека. Тотчас же начали стрелять все матросы. Из дома раздались ответные выстрелы.

Перестрелка длилась минут десять. Неожиданно в доме один за другим раздались взрывы гранат. Воронов тотчас же вскочил, крикнул: «За мной!» – и бросился к дому.

Атака оказалась столь стремительной, что Уральцев еле успел за атакующими. В доме завязалась рукопашная схватка. Она длилась недолго.

– Подведем итоги, – запыхавшимся голосом сказал Воронов, садясь на стул: – Можно курить, ребята.

Минуту спустя помкомвзвода доложил:

– Убито восемь немцев. Наши потери – убито три, ранено четверо. Трофеи – два ручных пулемета, шесть автоматов, много гранат.

– Сколько же ребят осталось в строю?

– Восемнадцать.

– Пол-взвода как не бывало, – вздохнул Воронов и повернулся к Уральцеву: – Что будем делать, товарищ майор? Закрепимся до рассвета в этом доме или двинем дальше?

– Мы высадились не для того, чтобы отсиживаться.

– Я вас понял.

Воронов встал, подошел к раненым матросам, которым санинструктор делал перевязки, и некоторое время молча смотрел на них, потом каким-то изменившимся голосом заговорил:

– Что же делать будем с вами, ребятушки? Можете идти с нами?

– Я смогу, – сказал один матрос. – Ранен в правое плечо.

Могу стрелять и левой.

– А я не смогу, – сказал другой. – В обе ноги пули попали.

Оставьте тут…

– Оставлять негоже. Понесем.

Он потер подбородок, раздумывая, как нести раненых. Носилок нет. На плащ-палатках? Нести надо троих. Чтобы нести их, следует выделить двенадцать человек – по четыре на плащ-палатку. Что же остается от взвода?

Размышления лейтенанта прервал приглушенный крик:

– Немцы!

Крикнул матрос, поставленный наблюдать у окна.

Воронов выглянул в окно и увидел большую группу гитлеровцев, не менее взвода, врассыпную бежавшую к дому.

– Рассредоточиться по окнам, – распорядился Воронов. – Помкомвзвода, возьми несколько человек и обороняй дом с тыла. Ребята, подпускай ближе – и гранатами, гранатами. Трофейные бросайте, их не жалко.

Сам он взял трофейный пулемет и положил его на подоконник.

Не добежав до дома метров двадцать, немцы открыли стрельбу по окнам и дверям. Пули впивались в стены, дробили штукатурку, известковая пыль заволокла комнаты, лезла в нос.

Из окон полетели гранаты. Вслед за их взрывами матросы начали стрелять из автоматов. Воронов стрелял из пулемета и покрикивал:

– Давай, давай, ребята!

Из второго пулемета стрелял матрос, фамилию которого Уральцев не знал. Сам он стоял у двери и бросал одну гранату за другой.

Немцы отхлынули, залегли в развалинах и оттуда продолжали стрелять.

По улице прогромыхал танк.

– Ого! – ахнул кто-то.

– Чего – ого? Танков, что ли, не видел? – крикнул Воронов.

Танк остановился, навел ствол на дом и выстрелил. Первый снаряд ударил в стену, не пробил ее, а разорвался снаружи. Второй снаряд влетел в соседнюю комнату, где находились раненые и два матроса, стрелявшие через окна.

К Уральцеву подошел матрос, протянул что-то белое.

– Возьмите, товарищ майор… На всякий случай… Это письмо маме. Сейчас попытаюсь успокоить его.

Уральцев сунул письмо в карман, а матрос, сжав в руке противотанковую гранату, выбежал в дверь. Уральцев высунул голову, наблюдая за ним. Матрос пробежал шагов пятнадцать, потом вдруг зашатался и упал, сраженный пулей. Несколько мгновений лежал недвижимым, затем приподнялся, пытаясь встать, но опять упал и, падая, слабеющей рукой бросил гранату в сторону танка. Граната разорвалась в нескольких шагах от него. Взрыв не причинил вреда танку, он продолжал стрелять.

К двери подбежал еще один матрос.

– Эх, Федя, – сказал он, отстегивая от пояса противотанковую гранату, – смел ты, да неумел. Разве можно в рост, надо вот так.

Он лег на порог и пополз к танку. Уральцев видел, как матрос заполз танку с тыла и бросил гранату.

– Молодец, Курицын! – крикнул Воронов. – Так им!

Танк перестал стрелять, пытался уйти, но закрутился на месте – одна гусеница оказалась перебитой. Уральцев увидел, как Курицын поднялся, влез на танк.

«Что он задумал? – удивился Уральцев. – Ведь его снимут из автомата».

Но, видимо, Курицын знал, что делал. Взобравшись на танк, он не поднялся в рост, а пополз по нему к смотровой щели. Добравшись до нее, выстрелил в щель. Уральцев подумал сначала, что он стрелял из пистолета, но когда после выстрела щель озарилась красным светом, сообразил, что стрелял из ракетницы. Танкисты, видимо, перепугались, когда к ним влетело, шипя и разбрасывая красные искры, что-то непонятное и поэтому вдвойне страшное. Они открыли люк и стали выбираться наружу. Матрос расстрелял их.

– Майор, видал? – крикнул Воронов. – Опишешь смелость и находчивость парня. Капут теперь танку!

– Такое не забудешь…

Через несколько минут Курицын вполз в двери, поднялся и подошел к Воронову.

– Успокоил, – коротко доложил он, тяжело дыша.

Переведя дыхание, он сказал:

– Из танка можно стрелять. Башня-то целая. Но я не умею.

– Обойдемся и без него. А впрочем…

Он не договорил, схватился за грудь. Несколько мгновений стоял, пошатываясь, потом медленно опустился на пол.

– Санинструктор, сюда! – крикнул Курицын. – Командира ранило!

Из соседней комнаты кто-то ответил:

– Убит санинструктор.

Уральцев подбежал и склонился над Вороновым.

– В грудь его, – сказал Курицын, расстегивая ворот гимнастерки лейтенанта. – Ребята, дайте бинты.

Воронов лежал в беспамятстве, закрыв глаза. Но когда Курицын начал его бинтовать, он открыл глаза, увидел Уральцева.

– Майор, – прерывающимся голосом заговорил он, – командуй, не дай ребятам погибнуть. Возьми мою сумку, там список всего взвода. О погибших командованию сообщишь, пусть родных известят. Мой адрес в том списке. К наградам чтобы не забыли…

Он опять впал в беспамятство. Его вынесли в коридор, который не подвергался обстрелу.

Среди немецких солдат нашелся смельчак, который подобрался к танку, взобрался на него, нырнул в люк и задраил его. Развернув башню, он выстрелил в окно соседней комнаты. Второй снаряд разорвался там же.

Уральцев сначала подумал, что подошел другой танк, но увидел, что стреляют из подбитого.

– Прошляпили мы…

Курицын зарядил ракетницу.

– Сейчас я его выкурю, – сказал он и пошел к двери. Там лег и пополз.

Уральцев не стал следить за ним, а побежал в соседнюю комнату, чтобы узнать, кто там остался живым. На полу лежали четыре матроса. Уральцев окликнул их. Никто не отозвался. Тогда Уральцев прошел в другие комнаты, окна которых выходил в переулок. Здесь увидел трех матросов, прижавшихся к стене.

– Осторожно, товарищ майор, – предупредил один, – в окна летят пули. Жмитесь к этой стенке.

– Как тут у вас?:– спросил Уральцев.

– Стрелять фрицам разрешаем, но подниматься не советуем, – отозвался другой матрос. – Как поднимутся, мы их гранатами.

– Много их с этой стороны?

– Не пересчитывали, но примерно десятка два.

В доме оказалось восемь комнат. В самой крайней у окна стоял один матрос, другой лежал, раскинув руки.

Уральцев спросил:

– Вы тут один?

– Как видите. Геннадию пуля прямо в лоб. Не дошел парень до своей квартиры. Всего два квартала отсюда.

– Будьте осторожны, – сказал Уральцев, – но не упустите момент, когда немцы перейдут в атаку. Тогда пускайте в ход гранаты. Есть у вас?

– Три осталось.

– Лейтенант тяжело ранен. Командую взводом я. Буду находиться в первой комнате, где входная дверь.

– Все ясно, товарищ майор.

Уральцев вернулся в комнату, где находились три матроса. Во всех комнатах стояла удушливая известковая пыль, от которой першило в горле, слезились глаза. И только он приложил флягу ко рту, чтобы прополоскать горло, как в комнате разорвался снаряд. Взрывной волной Уральцева отбросило в угол, и он потерял сознание.

Когда пришел в себя, первой мыслью было: «Куда меня ранило?» Несколько минут он не поднимался, пытаясь определить, в какое место ранен. В голове шумело, по всему телу разлилась слабость. И тут его поразила тишина. «Неужели я оглох?» – испугался он. Но только так подумал, как услышал в соседней комнате разговор на немецком языке.

Превозмогая слабость, Уральцев поднялся, подошел к окну. Под окном стояла группа немцев.

«Попался. Как глупо», – подумал он и вынул пистолет.

Он перебежал в дальнюю комнату, прикрыл дверь и огляделся. На полу лежал мертвый матрос, тот, который не дошел два квартала до дома. Около стены увидел большое квадратное отверстие в полу. «Погреб», – сообразил Уральцев и, не долго раздумывая, полез в него. Лестницы не оказалось, пришлось прыгать. Как только ноги коснулись пола, кто-то схватил его за грудь и приставил к лицу пистолет.

– Кто такой?

– Свои, свои, – торопливо ответил Уральцев.

– Ах, это вы, майор. Проходите.

Уральцев шагнул в сторону и больно ударился о что-то головой.

Тогда остановился и спросил:

– Кто еще тут?

– Нас двое. Вы третий.

– У вас нет фонарика?

– Нет.

– А спички?

– Есть.

– Зажгите. Надо осмотреться.

Подвал оказался большим, выложен кирпичом. Почему-то в нем было сделано два уступа.

– Заляжем за тем уступом, – сказал вполголоса Уральцев. – Не будем подавать никаких признаков жизни весь день. Как наступит ночь, попытаемся выбраться.

– А если немцы заглянут в подвал?

– Придется подраться.

Наверху послышались шаги. Уральцев и оба матроса залегли за уступом. До них донеслись голоса немцев.

– А крышки от подвала не было? – шепотом спросил Уральцев у лежащего рядом матроса.

– Не видал.

Помолчали. Время тянулось медленно.

– Как ваша фамилия? – вполголоса спросил Уральцев.

– Александр Соловьев. В начале войны был минером на корабле.

– В морской пехоте давно?

– Второй год. Еще с Севастополя.

Уральцев спросил второго матроса. Тот молчал, уткнув голову.

– Он ранен, – сказал Соловьев.

– Рану перевязали?

– Не знаю.

Соловьев встал, приподнял матроса.

– Коля, как твоя рана?

Матрос тяжело дышал.

– Пить, – простонал он.

– Тише, над нами немцы.

У Соловьева уцелела фляга, в которой было немного воды. Выпив, матрос несколько мгновений молчал, потом обеспокоенно спросил:

– Вы меня не бросите?

– За такой вопрос, Коля, следовало бы тебе по морде дать.

– Выше колена осколком вдарило. Нога одеревенела, не могу идти.

– Ну и лежи, терпения наберись. Перевязал ногу?

– Ремнем перетянул выше раны.

Соловьев достал из кармана бинт.

– В которую ногу ранен?

– В левую.

– Давай забинтую.

– Штаны придется рвать.

– Черт с ними, новые получишь.

Неожиданно потемнело. Уральцев насторожился. Отверстие в погреб заслонила фигура немца. Видимо, его распирало любопытство-что там в погребе, нельзя ли чем поживиться? Какое-то время он раздумывал, потом стал спускаться.

– Затаитесь, – шепотом приказал Уральцев, вставая. – Дайте финку.

Он прильнул к кирпичному выступу: может, немец не заметит их.

Немецкий солдат постоял немного, что-то проворчал, вынул фонарик и шагнул к выступу, где находился Уральцев. В этот миг раненый матрос скрипнул зубами. Немец отшатнулся, вскрикнул и попятился. Уральцев рванулся к нему и вонзил в грудь финку. Вскрикнуть второй раз немец не успел. Соловьев сжал ему горло.

В отверстие просунулось сразу две головы и тут же отпрянули.

– Матрозен, – встревоженно крикнул кто-то наверху.

Уральцев вынул пистолет, решив стрелять в каждого, кто станет спускаться вниз.

Но никто больше в отверстие не заглядывал.

Несколько минут наверху слышались разговоры. Потом к отверстию кто-то подошел и заговорил по-русски:

– Матросы, вы в безвыходном положении. Предлагаем немедленно сдаться… И записаться в добровольческую армию генерала Власова.

– Ну и стерва, – со злостью процедил Соловьев.

– Выходите, – опять раздался голос. – Нечего раздумывать.

Несколько минут длилось молчание.

Уральцев слышал отдаленный гул боя, слышна была даже автоматная стрельба. Значит, бой идет все еще в городе. Крепко же держатся гитлеровцы. Наши, видимо, владеют только береговой чертой.

Молчание нарушил тот же голос, но сейчас уже озлобленный:

– Не сдаетесь, значит. Идейные, стало быть, коммунисты. Ну и сдыхайте собачьей смертью.

В подвал посыпались гранаты. Их осколки не задевали укрывшихся за выступом десантников, но стало трудно дышать от поднятой взрывами пыли и удушливого дыма.

«Нас не так-то просто тут взять», – подумал Уральцев, выглядывая из-за уступа после взрывов и наводя пистолет на люк в полу.

Еще несколько минут тишины. Наверху кто-то сказал:

– Капут матрозен.

Другой голос по-русски произнес:

– Выпьем за упокой их душ, чтоб им икалось на том свете.

Раненый матрос тихо застонал, попросил пить. Но воды не было. Соловьев наклонился к нему:

– Терпи, браток. Кусай губы, но не стони и не скрежещи зубами. Ты же моряк.

– Невтерпеж. В груди горит… Поверни меня на живот.

Оказавшись на животе, раненый зажал зубами пилотку и уткнулся лицом в пол.

– Как его фамилия? – спросил Уральцев.

– У него смешная фамилия – Небылица.

– С Украины родом?

– Кубанский, только не помню, с какой станицы.

– А вы откуда?

– Ростовчанин.

– Земляк, выходит.

– Стало быть, так.

– А работал где?

– На Лензаводе. Знаете такой?

– Как не знать. Каждый ростовчанин знает.

Наступал вечер. Это было заметно по тому, как отверстие подвала темнело. Не только раненый, но и Уральцев, и Соловьев испытывали жажду. В горле, во рту сухость, губы потрескались.

Наверху слышались шаги, короткие разговоры.

Прислушиваясь к тому, что делалось наверху, Уральцев думал о судьбе взвода. Неужели все ребята погибли?

Что они сделали с лейтенантом Вороновым?

Разговоры наверху утихли. Прошло минут тридцать, и Соловьев тронул за плечо Уральцева.

– Прислушайтесь, товарищ майор. В комнате вроде бы тихо, может, там уже нет никого.

Уральцев и сам заметил это.

– Что ж, разведаем.

Они встали и тихо подошли к отверстию. В комнате было темно и тихо.

– Разрешите влезть, – зашептал Соловьев.

– Действуй.

Уральцев подсадил его, и Соловьев влез в комнату. Несколько минут прошло в томительной неизвестности. Уральцев держал наготове пистолет.

Но вот раздались шаги – и у люка появился Соловьев.

– Порядок, товарищ майор, – весело сообщил он. – В доме ни души, можно вылезать.

– Сейчас я Небылицу подтащу. Примешь его.

От потери крови, от боли Небылица настолько ослаб, что не мог встать. Уральцев поднял его и поднес к отверстию. Соловьев склонился и поднял раненого в комнату, потом помог подняться Уральцеву.

Небылицу уложили у стены.

– Поищу воду, Коля, – сказал ему Соловьев.

Уральцев осмотрел все комнаты. Они были пусты. На полу валялись стреляные гильзы, куски штукатурки, кирпича. Он подошел к двери и выглянул. Подбитого танка, который принес столько бед взводу, не было. Невдалеке от двери лежали трупы.

«Гитлеровцы выбросили из комнат всех убитых матросов», – догадался Уральцев и подошел ближе. В темноте трудно было узнать кого-либо.

– Что будем делать, товарищ майор? – спросил подошедший Соловьев.

– Посмотри в коридоре, там лежал раненый лейтенант.

Соловьев быстро вернулся.

– Лейтенант там. Его всего искололи кинжалами… Звери осатанелые, а не люди. Припомню я им нашего лейтенанта, ох припомню…

Уральцев задумался: что сейчас предпринять? Двинуться дальше? Но в какую сторону? А как быть с раненым? Нельзя же оставить одного.

В районе бухты рвались снаряды. Там, видимо, опять появились наши корабли. Справа и слева также громыхали снаряды и мины, и довольно часто. Уральцев не уловил стрекота автоматов и пулеметов, и это озадачило его. Что бы это значило? Неужели гитлеровцы отходят, прикрываясь артиллерийским огнем? А почему бы и нет?

Подозвав Соловьева, Уральцев сказал:

– До рассвета останемся здесь. Мне кажется, что немцы драпают из города.

– Пора бы.

– Я останусь охранять вход в дверях, а вы встанете у окна. Может всякое случиться.

– Разрешите мне поискать гранаты, может, флягу с водой найду для Небылицы.

Минут через десять Соловьев притащил два автомата, с десяток гранат и четыре фляги с водой.

– Это вам, товарищ майор, – протянул он одну флягу. – Нашел четыре. Пейте. Я уже одну опорожнил, а две отнесу Небылице. Автоматы и гранаты тоже вам.

Вода была теплая, но Уральцев пил с жадностью, и ему казалось, что с каждым глотком прибавляются силы. Когда фляга опустела, он повернул ее в руках и тут же подумал о том, что следовало бы сначала прополоскать горло, потом пить медленными глотками.

Подошел Соловьев и сообщил, что по соседней улице перебегают немцы.

– Не перебегают, а убегают, дорогой товарищ Соловьев. – Уральцев похлопал его по плечу: – Выкрутились мы, дружище, из самой что ни на есть неприятной истории. В зубах, считай, у фашистов были.

– Это верно, – подтвердил Соловьев и вздохнул широко: – Я, признаться, не рассчитывал, что вырвемся.

– И у меня такие мысли были, – признался Уральцев. – Но мы еще повоюем.

Топот кованых сапог послышался совсем близко. Уральцев выглянул в дверь и увидел с десяток немецких солдат, торопливо шагающих по улице.

– Бей их! – крикнул Уральцев и бросил одну за другой три гранаты.

Вслед за взрывами он открыл стрельбу из автомата. То же самое сделал Соловьев из окна. Несколько немецких солдат упало. Остальные успели скрыться в развалинах. Но они не отстреливались. И Уральцев перестал стрелять.

– На первый раз хватит, – крикнул он Соловьеву.

На какое-то время наступила тишина. Неожиданно в крайней комнате раздался взрыв гранаты.

– Я сейчас туда, – обеспокоенно сказал Соловьев.

Он вернулся быстро и прерывающимся от волнения голосом произнес:

– Небылица подорвал себя…

– Как? Почему? – встревожился Уральцев.

– Когда я принес ему воду, он попросил гранату. На всякий случай, сказал. А когда мы затеяли стрельбу, он, надо думать, решил, что в дом опять ворвались немцы, ну и…

Не договорив, Соловьев опустил голову.

Уральцев не нашел слов, чтобы что-то сказать. Гордым человеком оказался Небылица, не захотел, чтобы враги глумились над ним. «Только поторопился ты, милый, дорогой человек. Почему не поверил своим товарищам? Не бросили бы тебя в беде…»

Послышался лязг гусениц танка, и вскоре он появился на улице. За ним жались немецкие солдаты. Их было много.

– Эти не по нашим зубам, – сказал Уральцев. – Пропустим, пусть драпают.

– Если бы не танк, – протянул Соловьев.

Когда танк и немцы скрылись из виду, Соловьев подошел к Уральцеву:

– Может, и мы двинем вслед за ними?

– Обождем рассвета, – после некоторого раздумья ответил Уральцев. – Документы у Небылицы взяли?

– Нет. Сейчас возьму.

Вернувшись, он подал Уральцеву матросскую книжку, комсомольский билет покойного, два неотправленных письма. Уральцев положил документы и письма в полевую сумку, в которой хранился список взвода.

По другой улице прошла большая колонна немцев. Они шли не на передовую, а с передовой. Перед рассветом мимо дома пробежали автоматчики, отстреливаясь. Уральцев и Соловьев открыли по ним стрельбу, и автоматчиков смыло с дороги. Через несколько минут на дороге появились наши автоматчики, они делали короткие перебежки.

– Свои! – воскликнул Соловьев и хотел выбежать им навстречу.

Уральцев остановил его:

– Не спеши. Вгорячах могут принять нас за немцев.

– Пожалуй, что и так, – согласился Соловьев и, не сдержавшись, обнял Уральцева. – Победа, товарищ майор!

Уральцев вытер рукавом повлажневшие глаза.

Когда автоматчики оказались рядом с домом, Уральцев увидел на некоторых из них бескозырки и, уже не таясь, крикнул срывающимся от волнения голосом:

– Товарищи, друзья!

Он и Соловьев выбежали из дома. К ним подошел лейтенант, держа наготове автомат.

– Кто такие? – строго спросил он.

– Десантники, – ответил Уральцев.

– Братки! – сразу потеплевшим голосом воскликнул лейтенант и бросился обнимать Уральцева.

Потом его и Соловьева тискали в объятиях другие.

– Малая земля соединилась с Большой, – с торжественными нотками в голосе объявил лейтенант. – Выпить бы по этому поводу. Да жаль, нет времени, надо наступать на хвост фашистам.

– Из какой бригады? – спросил Уральцев.

– Восемьдесят третья морская. А почему вас только двое? – в свою очередь спросил лейтенант.

– Было больше.

– Понятно.

А на улицах уже появились сотни малоземельцев. Они были хмельные от радости, весело приветствовали друг друга, обнимались. Как не понять их радость! Закончилась семимесячная маета на пятачке земли, где ни днем ни ночью не смолкали взрывы, где жизнь начиналась только ночью, а днем замирала, где каждый метр земли был густо усеян осколками бомб, мин и снарядов.

Широко улыбаясь, Уральцев и Соловьев шли вместе с ними к центру города.

* * *

Глушецкому не повезло, не довелось ему встретиться с Галей.

Ступив на берег Малой земли, он, не интересуясь больше ничем, пошел разыскивать госпиталь.

Первым, кого Глушецкий встретил, был хирург Кузьмичев. Он стоял у входа, сложив руки на груди, и смотрел на море.

– Вам кого? – довольно неприветливо спросил он Глушецкого.

Не узнал он офицера, которому спас жизнь.

– Хочу проведать жену.

– Как ваша фамилия?

Когда Глушецкий назвал себя, Кузьмичев посмотрел на него, о чем-то раздумывая.

– Не тот ли Глушецкий, который был командиром роты разведчиков и подорвал себя гранатой? – спросил он с некоторым недоверием.

– Тот самый.

– И в полном здоровье?

– Как видите. Годен к строевой.

– Дорогой ты мой! – потеплевшим голосом воскликнул Кузьмичев и обнял его за плечи. – Я оперировал вас, когда принесли с передовой…

– Я хотел бы с женой увидеться.

– Ах да, – спохватился Кузьмичев и подозвал санитарку: – Милая, разыщите Глушецкую Галю и немедленно доставьте ее сюда.

– А ее нет.

– Куда подевалась?

– Эвакуирует раненых. Сегодня ей поручили сопровождать до Геленджика тяжелораненого полковника.

Кузьмичев живо повернулся к Глушецкому:

– Беги. Может, успеешь.

Глушецкий побежал к месту погрузки раненых на мотоботы. Но он опоздал. Последний мотобот отошел несколько минут назад.

С огорчением смотрел Глушецкий на растворяющиеся в темноте мотоботы. На одном из них Галя. Если бы она знала, что ее муж стоит на берегу! Впрочем, оно и лучше, что не знает.

6

Капитан Гартман долго немигающими глазами смотрел на карту Советского Союза с обозначенной линией фронта. И чем дольше он смотрел, тем мрачнее становились его мысли.

Было отчего помрачнеть. От Волги немецкие войска отброшены до Днепра. Оставлен Северный Кавказ. Что же дальше будет? Ведь это начало конца! После битвы под Курском даже простому офицеру ясно, что игра проиграна. Надо выходить из этой игры. Но как? Думает ли об этом фюрер?

Отойдя от карты, Гартман сел за стол, на котором лежал план Новороссийска с обозначенными узлами сопротивления. Красным карандашом были отмечены занятые советскими десантниками кварталы.

Не сиделось. Гартман принялся ходить по просторному подвалу. Сюда не доносился грохот боя, двойные массивные двери, железобетонные стены и потолок не пропускали звуков. В этом подвале допрашивали и пытали пленных, гражданских лиц, заподозренных в шпионаже и связях с партизанами.

В гробовой тишине шаги кованых сапог звучали как цоканье копыт. Эти звуки чем-то напоминали доброе довоенное время, когда Гартман приезжал в гости к отцу, отставному полковнику, и ранним утром прогуливался на коне по родовому имению. Доброе довоенное время… Было ли оно? Все помнится смутно, как давний сон. Он не прочь был жениться на дочери барона, имение которого находилось по соседству. Девчонка была смазливая и податливая. Утром она тоже выезжала на прогулку. Они встречались на опушке леса, привязывали коней к дереву, а сами уединялись в чаще. Но он так и не женился на ней. Отец убедил его, что в Берлине можно составить более выгодную партию. Там была на примете дочка крупного фабриканта. А брат фабриканта – генерал. По протекции этого генерала его устроили в абвер – армейскую разведывательную службу. Жениться, однако, не довелось. Начались такие события, что о свадьбе думать стало недосуг. Сначала марш в Чехословакию, потом в Польшу, затем Греция, Франция. От успехов закружились головы. Закружилась она и у Гартмана. Он уверовал в Гитлера и его идеи. Гордился, что является чистокровным арийцем, презирал французов, итальянцев и славян, которых считал вырождающимися нациями, был уверен, что арийцы духовно сильнее всех рас. А раз сильнее, то сам бог велит им повелевать всем миром.

Но потом эта война с Россией…

«К черту воспоминания, – ругнулся Гартман. – Надо думать о сегодняшнем дне».

Он начинал презирать себя. Второй месяц в голову лезут разные мысли, которые будоражат, заставляют думать о том, о чем офицеру не положено думать. Распорядок в личной жизни полетел кувырком. Когда-то он был чемпионом по боксу. Дальнейшей боксерской карьере помешал отец, заявив, что сыну прусского юнкера следует владеть не кулаками, а современными видами оружия. Но с той поры, когда занимался боксом, у него осталась привычка ежедневно тренироваться и обливаться холодной водой. Он не изменил ей даже в годы войны, ежедневно если не утром, так вечером находя время для занятий гантелями. Гантели и боксерские перчатки он возил с собой. Он считал, что тренировка тела укрепляет нервы, дает разрядку мозгам. И он действительно удивлял всех своим хладнокровием, умением не теряться в любой обстановке. Ему приходилось много раз пытать людей, слышать их стоны, видеть предсмертные судороги. Это не доставляло ему удовольствия, как некоторым молодчикам из гестапо, но и не действовало на его нервную систему. Просто он добросовестно выполнял приказы. После пыток не заливал себя вином, считая это признаком слабодушия. И вообще он пил мало, хотя для друзей у него всегда было припасено спиртного вдоволь. В подвалах Абрау-Дюрсо он запасся несколькими сотнями бутылок шампанского и ликера. Это привлекало к нему любителей выпить. А кто из офицеров не любил выпить? Разве что майор Гюнтер. Но у того язва желудка, а раньше и он был не дурак выпить. На Восточном фронте наживешь не только язву. Язва – это даже хорошо, можно рассчитывать на тыловую должность. Гюнтер хвастался уже, что его переводят в Данию.

Надо было раньше позаботиться о какой-нибудь Дании. Хотя бы несколько месяцев назад, когда советские моряки создали плацдарм, получивший у них название Малая земля. Эти моряки испортили Гартману настроение. Попав в плен, они дерзят, отчаянно ругаются, никакими пытками из них не вытянешь нужных показаний. Они были физически и духовно сильнее его, Гартмана, потомственного офицера, человека с сильной волей и стальными мускулами. И это злило его, заставляло терять равновесие, хладнокровие и думать, думать о причинах такого явления. Он перестал заниматься гимнастикой, иногда даже не умывался, забывал бриться.