Текст книги "Нас ждет Севастополь"
Автор книги: Георгий Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)
– Попали, ей-богу, попали! – воскликнул Дюжев.
– Не отвлекайся, – сердито оборвал его Новосельцев.
Один «мессершмитт» стал крениться и боком пошел в сторону Крыма, оставляя за собой шлейф дыма.
Катер подошел совсем близко к двум плавающим на воде. Дюжев развернулся к ним левым бортом, а Новосельцев приказал застопорить ход.
Акустики Румянцев и Левшин, или, как их называли матросы, Посейдон и Цефей, бросили за борт два круга.
– Концы обматывайте вокруг туловища или рук, – закричал Румянцев, свешиваясь своим длинным телом через леер.
Находящиеся в воде два матроса держались за обломок мачты. Один из них ухватился за брошенный круг и намотал на руки бечеву. Второй никак не мог поймать круг, плавающий рядом. Он ловил его одной рукой, а второй держался за обломок мачты.
Румянцев и кок Кравцов вытянули на палубу первого матроса. Это был высокий, атлетического сложения человек, круглолицый, светловолосый. Вступив на палубу, он пошатнулся, всхлипнул:
– Братки, браточки…
И упал на колени, хотел подняться и опять упал. Румянцев подхватил его под руки. Широко открывая рот, словно ему не хватало воздуха, он проговорил:
– Того… он ранен… Ему помочь надо…
Токарев повернулся к командиру:
– Разрешите?
Новосельцев кивнул головой. Токарев скинул брезентовую куртку, шапку и бросился в воду. Схватив круг, он подплыл к матросу и обвязал его бечевой под мышками.
– Тяни! – крикнул он.
Когда матроса вытянули на палубу, он потерял сознание.
– Обоих в моторное отделение, – распорядился Новосельцев. – Кок, дашь каждому по стакану водки, раздеть, растереть водкой и одеть в сухое.
Новосельцев повел катер в ту сторону, где «мессершмитт» обстреливал на бреющем полете воду. Значит, там есть люди.
Солнце близилось к горизонту. Скоро стемнеет. Надо торопиться. Новосельцев перевел рычаги машинного телеграфа на «полный вперед».
До наступления темноты спасли еще пятерых матросов и одного офицера.
Несмотря на темноту, катер продолжал бороздить море. Но больше никого из воды не подняли. Часов в восемь вечера Новосельцев получил радиограмму, предписывающую ему идти в Геленджик. Оставив на мостике за себя Дюжева, Новосельцев спустился в кают-компанию, где находились спасенные. Все они уже были переодеты в сухую одежду, которую им одолжили матросы. Их мокрое белье и обмундирование сушилось на горячих трубах в моторном отделении. На столе в кают-компании лежал хлеб, стояли банки с тушенкой, большой чайник. Все с жадностью пили чай, обнимая обеими руками горячие алюминиевые кружки. Кок стоял у дверей и приговаривал:
– Пейте до пота, чай простуду выгоняет.
Офицер, когда вошел Новосельцев, встал и протянул руку.
– Спасибо, командир, от всех нас, – сказал он дрогнувшим голосом. – Вы вернули нас с того света.
Офицер был широкий в кости, и китель Новосельцева, который тот одолжил ему, не сходился на груди, поэтому был застегнут только на нижние пуговицы. У него широкоскулое лицо, под маленькими, но острыми глазами отеки, густые темные брови сходились на переносице.
Новосельцев сел рядом с ним и спросил, что же произошло, почему корабли погибли.
– Почему? – хмурясь переспросил офицер. Он покосился на матросов, словно раздумывая, говорить при них о том, что у него накипело на сердце, потом тряхнул головой и махнул рукой: – Потому что война.
Из рассказов офицера и матросов выяснилось следующее.
Черноморскому флоту было приказано атаковать порты Ялта и Феодосия и бухту Двухъякорную, где, по данным разведки, гитлеровцы сосредоточили транспортные корабли, бронебаржи, самоходные понтоны.
В набеговую операцию выделили эсминец «Харьков», миноносцы «Беспощадный» и «Способный».
Когда стемнело, все три корабля покинули порт Поти. На переходе в районе Туапсе над кораблями пролетел немецкий гидросамолет «Гамбург-139». Он сбросил над ними светящиеся бомбы. С кораблей открыли стрельбу из зенитных орудий и пулеметов. Гидросамолет сбросил бомбы и улетел. Ни одна бомба в цель не попала. Корабли продолжали свой путь. Лидер «Харьков», обладающий хорошим ходом, оторвался от миноносцев и ушел вперед. Он должен был атаковать порты Ялта и Феодосия, а миноносцы направились к бухте Двухъякорной.
Гитлеровцы не ожидали столь дерзкого налета на свои порты и жестоко поплатились за это. Все три корабля успешно выполнили свои задачи. Орудийным огнем и торпедами они уничтожили почти все вражеские плавсредства, находящиеся в портах. Гитлеровцы открыли ответный огонь, когда советские корабли уже уходили.
В шесть часов утра корабли должны были соединиться. Первым возвращался «Способный», за ним шел «Беспощадный». Вскоре их догнал «Харьков».
На рассвете, на траверзе Анапы, увидели сидящий на воде немецкий гидросамолет. Видимо, это был тот, который ночью бомбил, а теперь сам оказался подбитым. Со «Способного» спустили шлюпку, забрали в плен экипаж, а гидросамолет утопили.
А через несколько минут над кораблями появилось тридцать вражеских бомбардировщиков. Все они стали пикировать на лидер «Харьков». Одна бомба попала в первую трубу. Из строя вышла энергетическая установка. От других попаданий в корпусе появились пробоины, корабль лишился хода. Когда самолеты улетели, «Беспощадный» взял эсминец на буксир. Миноносцам в связи с этим пришлось снизить ход до шести узлов.
Через несколько минут в воздухе появилась новая волна бомбардировщиков. С «Харькова» отдали буксир, чтобы кораблям было легче маневрировать. Самолеты опять стали пикировать на лидер. Получив еще несколько пробоин, «Харьков» затонул. Команду с него снял «Беспощадный». Все это происходило под рев бомбардировщиков, которые, израсходовав бомбы на бреющем полете обстреливали тонущий корабль.
Когда команда с «Харькова» была снята, в воздухе появилась новая группа бомбардировщиков. На этот раз они обрушили бомбовый удар на «Беспощадный». И только они успели сбросить бомбы и развернуться, как их сменила другая партия бомбардировщиков. И эти бомбили «Беспощадный». Получив несколько прямых попаданий, миноносец стал тонуть. Матросы оказались в воде. «Способный» был вынужден застопорить ход и заняться спасением команд утопленных кораблей.
Каждые десять – пятнадцать минут появлялась новая партия бомбардировщиков. Утопив два корабля, гитлеровские летчики теперь начали бомбить «Способный». Вскоре и он был потоплен. Вслед за бомбардировщиками появились истребители, которые на бреющем полете расстреливали шлюпки и плавающих в воде моряков.
Команды всех трех кораблей героически сражались до последней минуты.
Спасенные утверждали, что было подбито несколько вражеских бомбардировщиков. Некоторые упали в море близко от тонущих кораблей. Но силы были явно неравные.
Рассказы спасенных моряков взволновали Новосельцева. Да, командир дивизиона прав – это был черный день Черноморского флота. А была ли нужда посылать эсминец и миноносцы в набеговую операцию? Едва ли. Они уничтожили в крымских портах переправочные средства. Но гитлеровцы не собираются удирать из Крыма, эти транспорты, самоходные баржи, понтоны сейчас не нужны. Надо было уничтожать то, что мешает нашим войскам высадиться на крымский берег.
Это – во-первых… А во-вторых, почему, когда появились над кораблями вражеские бомбардировщики, не были вызваны наши истребители? Почему позволили гитлеровцам безнаказанно бомбить? Вероятно, с кораблей были посланы радиограммы в штаб флота с вызовом истребителей.
Конечно, Ставка Верховного Главнокомандования кого-то накажет за такую непродуманную операцию, но кораблей-то нет, сотни моряков погибли.
«Вот вам, товарищ замполит, явление, – с горькой иронией подумал Новосельцев. – А где сущность? Как в ней разобраться?»
2
Берег выглядел пустынным. Не видно было ни солдат, ни орудий, ни машин. Станица Таманская казалась вымершей. Лишь изредка на ее площади раздавались взрывы – это рвались тяжелые снаряды, пущенные из дальнобойных пушек с крымского берега.
Вокруг станицы на многие километры протянулась пустынная желто-бурая степь, по которой холодный ветер гнал сухую траву курай.
Но стоило только сумеркам спуститься на землю, как неизвестно откуда появились колонны солдат, повозки, тягачи с орудиями. Отовсюду слышалось урчание моторов машин.
Наступило долгожданное – этой ночью десантники должны высадиться на крымский берег и положить начало освобождению Крыма.
12 октября 1943 года Ставка Верховного Главнокомандования дала директиву Северо-Кавказскому фронту подготовить крупную десантную операцию по захвату плацдарма на Керченском полуострове. Проведение этой операции диктовалось необходимостью сковать силы 17-й немецкой армии в Крыму, не дать врагу возможности использовать их против войск 4-го Украинского фронта, которые в то время вели тяжелые бои на подступах к Мелитополю.
Командующий Северо-Кавказским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров принял решение: 56-я армия высаживает десант с кораблей Азовской военной флотилии севернее Керчи, на полуостров Еникале, в районах Жуковка, Опасное. Главная задача этого десанта овладеть портом и городом Керчь. 18-я армия должна высадить вспомогательный десант южнее Керчи, в районе поселка Эльтиген, захватить порт Камыш-Бурун и содействовать 56-й армии в освобождении Керчи.
Высадка десанта намечалась на 28 октября.
Две недели для подготовки десанта срок малый. Тем не менее флот и части, которым предстояло высаживаться, сумели подготовиться. Моряки успели отремонтировать десятки кораблей, выбывших из строя во время боев за Тамань. Каждый день десантники выходили в море и штурмовали берег, где находились макеты укреплений, подобных тем, что были в Эльтигене и под Керчью. Во всех ротах и на кораблях прошли партийные и комсомольские собрания, на которых разъяснялась предстоящая задача, определялось место коммунистов и комсомольцев в бою, в каждом взводе широко популяризировался опыт бывших десантников. В эти дни популярной стала частушка:
Мне на месте не сидится,
Заиграй, гармонь, мотив:
Не ходить вам больше, фрицы,
Через Керченский пролив.
Но 28 октября десант пришлось отложить. Подул норд-ост силой в шесть-семь баллов, на море поднялся шторм. В Керченском проливе в такую погоду вода чернеет, вспенивается, клокочет, и даже солидному кораблю невмоготу бороться с волнами. А десантные корабли – это плоскодонные тихоходные мотоботы и катера, которым выход в море при шторме свыше трех баллов запрещен. Ни Черноморский флот, ни Азовская флотилия не имели специальных десантных кораблей. Несколько мотоботов и катеров-тральщиков были выброшены на берег, большое число десантно-высадочных средств залило водой.
31 октября шторм немного утих. К вечеру моряки ввели в строй почти все плавсредства.
С наступлением темноты в Тамани, на пристани хутора Кротково, у озера Соленого и Гадючьего Кута началась посадка десантников на корабли. Но, к сожалению, из-за штормовой погоды на переходе из Анапы и Новороссийска к месту посадки задержались многие корабли и мотоботы.
Катер Новосельцева пришел из Анапы в Кротково в полночь. Опоздал потому, что вел на буксире два мотобота.
Командир дивизиона капитан третьего ранга Корягин был сердит и суетлив, как никогда. Он выругал Новосельцева за опоздание, хотя и понимал, что тот не виноват. У самого Новосельцева настроение тоже было не из лучших. Он устал и продрог на мостике во время перехода. Один Бородихин был внешне спокоен.
– Пока идет погрузка, зайдем к старморначу Данилкину, – предложил он и взял под руку Корягина.
– Время идет, а тут неразбериха, – проворчал Корягин, однако от предложения замполита не отказался.
Старшего морского начальника в его комнате не оказалось.
– Ничего, – заметил Бородихин. – Без хозяина посидим, обогреемся.
В комнате было тепло. На столе, застланном газетой, лежали буханка хлеба, куски колбасы, вяленый судак, разрезанный на части, пять алюминиевых кружек. Бородихин огляделся и увидел в углу печку, а на плите чайник.
– Вот что, друзья, – обрадованно воскликнул Бородихин, щупая чайник. – Есть предложение согреть наши озябшие души кипяточком. Данилкин – это настоящая морская душа, он будет рад, если угостимся у него. Судачок к чайку для возбуждения жажды пригодится. В общем, садитесь.
– Может, к судачку у него другое есть, – многозначительно сказал Новосельцев.
– Пошарим, – весело отозвался Бородихин и открыл снарядный ящик, стоящий у окна. – Так и есть! – торжествующе воскликнул он, доставая оттуда бутылку с водкой и ставя на стол: – Друг Данилкин, знаю, ты бы сам угостил. А зная это, угощаемся без тебя, поскольку ты есть гостеприимный хозяин.
Подняв кружку, Бородихин весело провозгласил:
– Даешь Крым! За победу!
Выпив, Корягин усмехнулся:
– Что-то ты сегодня веселый, замполит. Давненько не замечал за тобой такого.
– Радуюсь успехам наших войск. Я уже вижу победу, капитан третьего ранга.
– А барон фон Гринвальдюс все в той же позиции на камне сидит, – буркнул Корягин.
– Какой барон? – удивился Бородихин и вдруг рассмеялся.
– А, ты имеешь в виду тех, кто за Ла-Маншем.
– Кого же иначе.
– К черту их! – опять тряхнул головой Бородихин. – На союзников надейся, а сам не плошай.
– Керченский пролив тот же Ла-Манш, а мы форсируем его мотоботами, катерами. А у них сотни специальных десантных кораблей, могут брать на борт танки, орудия. В распоряжении англичан и американцев тысячи самолетов, сотни крейсеров, эсминцев, подводных лодок. И они еще раздумывают! Нам бы их технику.
Корягин вздохнул, встал и, хмуря брови, распорядился:
– Все. Пошли. Чайком погреемся, когда вернемся. Ты на каком катере пойдешь, замполит?
– С ним, – кивнул тот на Новосельцева.
– А я с Кожемякиным. После первого рейса сходи.
– Там видно будет.
На катере Новосельцева уже разместилось пятьдесят морских пехотинцев. На мотоботы еще шла погрузка. «Корягин прав, – подумал Новосельцев, поднимаясь на мостик. – Не очень организованно идет погрузка. Впрочем, при такой волне всегда больше мороки».
– Скажи, Виктор, что сейчас тебя волнует? – спросил Бородихин, также поднявшийся на мостик. – Замечаю, что ты молчаливее обычного.
– Если откровенно, – признался Новосельцев, – то боюсь не довести корабль до берега. Немцы поставили в проливе около тысячи мин. А тут еще штормовая погода, к тому же на буксире мотоботы.
– Да, риск велик, – согласился Бородихин. – Будем, однако, надеяться на мастерство моряков. Я верю, Виктор, в ребят.
«Чего это он начал меня по имени называть?» – подумал Новосельцев.
На мостик поднялся Ивлев и доложил об исправности моторов. Бородихин спросил его, выпущен ли боевой листок.
– Конечно, – ответил Ивлев.
– Пойду почитаю и потолкую с десантниками, – сказал Бородихин.
В три часа пять минут ночи, вместо двух часов по плану, отряды кораблей двинулись к крымскому берегу. На их борту находились морские пехотинцы 386-го отдельного батальона морской пехоты, подразделения 318-й стрелковой дивизии, той, которая в течение года закрывала путь гитлеровцам на правом берегу Цемесской бухты.
Когда катер прошел половину пути, Бородихин поднялся на мостик, встал рядом с Новосельцевым, но в разговор не вступал, видя, как напряженно тот всматривается вперед.
Несмотря на темноту, зоркие глаза сигнальщиков замечали болтающиеся на воде мины.
Внешне Новосельцев ничем не выдавал своего волнения. Однако он чувствовал, что сегодня волнуется сильнее, чем при высадке десанта на Мысхако или в Новороссийский порт. Его волнение не было проявлением робости, опасением за жизнь, неуверенностью в успехе десанта. Он и сам не понимал, почему так встревожен. То ли штормовая погода тому виной, то ли усталость. А может, беспокойство о жене. За полтора месяца ему удалось всего один раз увидеться с Таней. Было это в Анапе. Туда он пришел после высадки десанта в районе Соленого озера. Сошел на берег и сразу попал в объятия Тани. У нее, оказывается, отпуск, и она целыми днями просиживала в Анапском порту. К сожалению, в их распоряжении оказался всего один час. Но какой это был счастливый час!
До берега оставалось не более тридцати кабельтовых. Противник на берегу молчал. Новосельцев передал распоряжение на мотоботы.
– Заводите моторы, буксиры отдаем.
И в этот миг с Таманского берега загрохотали орудия. На крымском берегу стали рваться снаряды. Новосельцев посмотрел на часы. Было четыре часа двадцать минут.
Противник огонь не открывал. «Что бы это значило?» – подумал Новосельцев.
Головные катера, среди которых был и корабль Новосельцева, приблизились к береговой черте.
«Не сесть бы на мель», – мелькнула мысль у Новосельцева. Он знал, что во многих местах у Эльтигена мелководье.
В пене прибоя Новосельцев увидел колья и черные мотки скрученной спиралями колючей проволоки.
А десантники уже начали спрыгивать в воду. Сейчас они нарвутся на проволочное заграждение. Что делать?
– Бросай на проволоку бушлаты и шинели! – закричал Бородихин, подбегая к лееру.
Матросы с подошедших мотоботов и десантники сбрасывали с себя верхнюю одежду и накидывали на проволоку.
– Кажется, все на берегу, – сам себе сказал Новосельцев и скомандовал дать задний ход.
И только сейчас гитлеровцы осветили пролив прожекторами и открыли артиллерийский огонь по береговой черте. «Ого, – отметил Новосельцев, – у них тут много батарей. Как же это они сразу не открыли стрельбу, когда мы были на подходе? Одно из двух – или не ожидали десанта в такую погоду, или приготовили ловушку».
Где-то слева раздался сильный взрыв. По звуку Новосельцев догадался, что взорвалась мина. Значит, подорвался чей-то корабль. Чей?
Новосельцев повел свой катер в ту сторону, где произошел взрыв. Но на воде уже ничего не было видно, даже обломков, которые волны успели разметать.
Гитлеровская артиллерия теперь стреляла по берегу и по подходившим кораблям с десантниками.
Новосельцев принял решение отвлечь внимание противника на себя и тем самым дать возможность другим кораблям в более спокойной обстановке высаживать десантников. Это было опасно для катера, но решалась судьба многих кораблей, жизнь сотен людей, успех десанта, и раздумывать об опасности не приходилось. Чувство встревоженности, непонятного волнения, которое Новосельцев испытывал еще полчаса назад, исчезло в тот момент, когда катер подошел к берегу и десантники стали спрыгивать с борта. Сейчас одно чувство владело им – помочь десантникам закрепиться.
О своем решении Новосельцев сказал Бородихину, поднявшемуся на мостик. Тот коротко бросил:
– Добро!
Катер лавировал на виду у противника, уклоняясь от мин и снарядов, комендоры носовой и кормовой пушек открыли стрельбу по вражеским огневым точкам. Получилось так, как и рассчитывал Новосельцев. Противник сосредоточил по его катеру огонь по крайней мере двух батарей. Снаряды рвались густо. А тем временем другие корабли приставали к берегу. Стреляли и по ним, но уже не так интенсивно.
Со смертью долго играть нельзя. Это понимали и Новосельцев, и Бородихин. Удивительно, что пока ни один снаряд не попал в катер. Какая-то заслуга в этом принадлежала Токареву: на этот раз он управляет штурвалом не хуже Дюжева.
– Хватит, пожалуй, – сказал Бородихин, вытирая со лба проступивший холодный пот.
Новосельцев перевел ручки машинного телеграфа на «полный вперед».
Катер вышел из опасной зоны, и Новосельцев облегченно воскликнул:
– Так-то вот, товарищ замполит! Наша берет!
И он с жадностью вдохнул полной грудью ледяной воздух, словно там, под обстрелом, нечем было дышать.
– Берет, – отозвался Бородихин. – Ребята зацепились за берег. Теперь не сковырнешь.
Он был доволен четкими и слаженными действиями команды.
Долго стоять на мостике Бородихин не мог. Такой уже характер у него. Спустившись на палубу, пошел к комендорам кормовой пушки.
– Ну, как, ребята, все в порядке? – спросил он, трогая рукой горячий ствол. – Как самочувствие после жаркой встречи на крымском берегу?
– Терпеть можно, – отозвался кто-то.
И в этот миг прямо в тумбу орудия ударил вражеский снаряд. Ослепленный взрывом, Бородихин качнулся, шагнул, не понимая еще, что произошло, упал на колени, быстро поднялся, несколько мгновений стоял, широко расставив ноги, хотел шагнуть, но неодолимая сила откинула его назад, и он упал навзничь, стукнувшись головой о палубу.
Рулевой резко переложил руль, и катер метнулся вправо. Новосельцев оглянулся и увидел лежащих на палубе людей. Не дожидаясь приказания, Дюжев оторвался от пулемета и бросился туда.
– Товарищ командир, – крикнул он вскоре, – замполит и весь расчет убиты, орудие выведено из строя.
Новосельцев стиснул зубы.
– Держи курс на Кротково, – крикнул он рулевому и сбежал с мостика.
Встав на колени, он приподнял голову замполита.
– Василий Борисович! Товарищ замполит…
Видя, что тот мертв, Новосельцев поднялся и, покачиваясь, пошел к мостику.
В артиллерийском кранце кормовой пушки загорелся боезапас. Новосельцев не заметил этого. Увидел пожар Дюжев. Боцман побежал к пылающему кранцу и хотел столкнуть его в море. Но тот крепко был принайтовлен проволокой, перервать которую Дюжев не смог. А медлить нельзя – могут взорваться снаряды. Тогда он схватил голыми руками верхний снаряд, уже накалившийся от огня, и бросил за борт. Затем второй, третий… Раскаленный металл жег руки, причиняя сильную боль. От боли и злости Дюжев отчаянно ругался.
Услышав боцманскую ругань, Новосельцев обернулся и сразу все понял.
– Топор! – крикнул он выбежавшему в это время акустику Румянцеву. – На корму!
Румянцев схватил топор и бросился на помощь Дюжеву. Одним ударом он перерубил проволоку, и Дюжев столкнул кранец за борт.
– Пожар ликвидирован, – подойдя к мостику, доложил Дюжев и сморщился от боли.
– Топором надо было, – укорил его Новосельцев. – Что же ты…
– Не сообразил. Как увидел пожар, почему-то сразу вспомнился Иван Голубец, который горячие бомбы сбрасывал за борт. И сам стал действовать так… А топор из головы вылетел.
Дюжев явно был удручен. Если бы кто сейчас сказал ему, что он совершил подвиг, рассердился бы, подумал, что его разыгрывают. Какой там подвиг, когда не сообразил сразу про топор. Новосельцев, конечно, понимал, что боцман поступил геройски, но решил, что сейчас об этом говорить не стоит. Нарочно с сердитыми нотками в голосе сказал:
– Иди в кают-компанию на перевязку.
А когда тот ушел, с огорчением подумал: «Еще одного моряка потерял. Заберут в госпиталь, как пить дать. И в такое время!»
К таманскому берегу катер подошел с приспущенным флагом. Уже светало. Матросы вынесли на берег пять погибших товарищей. Их положили рядом, лицом вверх. Казалось, ребята после тяжелого рейса легли отдохнуть и забылись коротким сном. Бородихин лежал крайним слева. Его густые брови были сдвинуты к переносице, будто задумался замполит. Непокорные волосы стояли торчком. Только прокушенная губа, на которой запеклась кровь, говорила, что человеку было очень больно в последнюю минуту.
К берегу подходили десантные корабли. Почти с каждого выносили убитых и раненых.
Раненых грузили в подъехавшие автобусы, убитых накрывали брезентами. К Новосельцеву подошел Дюжев. Обе руки у него были забинтованы.
Пожимая плечами, он сказал с виноватыми нотками в голосе:
– Приказывают в госпиталь, товарищ командир. Вы на меня не сердитесь. Сам понимаю, что глупость сотворил. Теперь вот приходится покидать корабль в самый что ни на есть ответственный момент. Но я даю слово, что при малейшей возможности сбегу – и прямо к нам.
Новосельцев грустно улыбнулся и обнял боцмана:
– Жду, Степа.
Дюжев стал прощаться с товарищами. Токарев тоже обнял его и сунул ему в карман сверток. На ухо шепнул:
– Ребята собрали деньжат. Чтобы не скучал в госпитале и выпил там за наше здоровье.
– Спасибо, ребята! – растроганно сказал Дюжев. – Выпью обязательно…
– Пушкарева увидишь – привет передавай.
К Дюжеву протиснулся Шабрин:
– В Геленджикском госпитале, наверное, будешь. Так зайди к моей, скажи, что в полном здравии.
Новосельцев видел, как Дюжев садился в автобус, и подумал, дадут ли сегодня на катер пополнение или ему придется идти к крымскому берегу с неполным составом команды. А это тяжеловато. Надо осмотреть кормовую пушку. Может, можно ввести в строй.
Из сарая, где находился штаб дивизиона, вышел Корягин. Лицо его было сумрачно, фуражка надвинута на нос. Подозвав Новосельцева, он с укором сказал:
– Как ты недоглядел… Эх ты, растяпа…
– Александр Афанасьевич. – Новосельцев впервые назвал своего командира но имени и отчеству. – Я не меньше вас…
Он не договорил «переживаю» и отвернулся. Корягин понял недосказанное слово и сообразил, что незаслуженно обидел командира корабля.
– Извини, Виктор, – уже мягче произнес он. – Ты должен понять меня.
– Понимаю, – отозвался Новосельцев, не испытывая обиды.
– Василий был моим лучшим другом и советчиком. Ему я многим обязан. Нет его, и на сердце пусто стало… Как нелепо все.
Он подошел к трупам, поднял брезент, опустился на колено и поцеловал Бородихина в холодные губы.
– Прощай, дорогой друг. Прощайте, боевые друзья.
Поднявшись, он несколько мгновений стоял с опущенной головой, потом закрыл тела погибших брезентом и повернулся к Новосельцеву:
– Два часа на отдых. Потом зайдешь ко мне.
И с опущенной головой пошел к сараю.
Новосельцев поднялся на корабль. Ивлев подал ему записную книжку:
– На палубе нашли. Замполита, кажется.
Новосельцев взял ее и спустился в свою каюту. Сняв кожаный реглан и фуражку, устало опустился на койку.
Новосельцев развернул записную книжку. В ней были короткие записи о проделанной работе, планы с пометками о выполнении, тематика бесед с матросами, фамилии агитаторов, редакторов боевых листков, записанные мысли. В общем, обыкновенная записная книжка политработника. Но сейчас Новосельцеву казалось, что говорит он с живым Бородихиным.
«Боевые части корабля что пальцы на руке: сожмешь вместе – кулак получается».
Новосельцеву вспомнилось, что это выражение Бородихин любил употреблять в беседах с матросами.
«Каждый офицер обязан быть лучшим матросом». И это не раз он говорил офицерам дивизиона.
Последняя запись: «Диалектический метод считает, что процесс развития следует понимать не как движение по кругу, не как простое повторение пройденного, а как движение поступательное, как движение по восходящей линии, как переход от старого качественного состояния к новому качественному состоянию, как развитие от простого к сложному, от низшего к высшему». А ниже пометка: «Провести лекции и беседы с офицерами и матросами о реакционной теории круговорота».
Новосельцев закрыл записную книжку и спрятал среди книг на полке.
3
День ушел на комплектование команды и ремонт кормовой пушки. Новосельцев так и не успел отдохнуть. Как только стемнело, берег заполнился десантниками. Новосельцев сошел с корабля, чтобы доложить командиру дивизиона о готовности катера.
В сарае, где находился Корягин, собрались офицеры. По лицу командира дивизиона можно было определить, что он озабочен и расстроен. Около губ и на лбу появились резкие морщины, Новосельцев раньше их не замечал. Неужели они могут появиться за один день?
– Вот что, товарищи офицеры, – не глядя ни на кого, опустив голову, глуховатым голосом заявил Корягин. – В первую ночь не смог высадиться командир отдельного батальона морской пехоты Беляков, а его начальник штаба Жерновой ранен в голову при высадке. Не высадился командир дивизии генерал Гладков со своим штабом. Таким образом, десантники остались без руководства. Как там у них дела – никто толком не знает. И еще одно неприятное известие. 56-я армия должна была высадиться под Керчь. Но высадка не состоялась. Там свирепствует шторм, и Азовская флотилия не рискнула начинать высадку в такую погоду. Начнут ли они высадку этой ночью – неизвестно. А главный десант должен быть там. Наша задача – в эту ночь надо во что бы то ни стало высадить как можно большее количество людей, и обязательно командование. Придется трудно. Очень трудно. Но мы обязаны выполнить свой долг.
Он поднял голову, и взгляд его упал на Новосельцева. В глазах Корягина мелькнуло что-то похожее на упрек, но он тут же нахмурил брови и махнул рукой:
– Идите.
Возвращаясь на катер, Новосельцев раздумывал: «Что-то у нас не очень ладно получается».
На катере уже разместились десантники. Среди них расхаживал Ивлев. Парторг считал своим долгом беседовать со всеми, кто находился на борту. Он ходил от одной группы к другой и подбадривал, цитировал «Советы бывалого десантника».
Море по-прежнему было бурное, и десантники с опаской поглядывали на гривастые волны. На этот раз на борту были не моряки, а пехотинцы, многие из них впервые шли в десант. Ивлев понимал их.
– Главное, ребята, не робеть, – говорил он. – Сегодня волна поменьше вчерашней. Опасаться нечего. Верно, товарищ командир? – обратился он к подошедшему Новосельцеву.
– Верно, – подтвердил Новосельцев. – Моря бояться не надо.
– А я не боюсь, – сказал один десантник. – А вот шкура почему-то дрожит.
– Ты хлебни из фляжки, – посоветовал кто-то. – Испытанное средство от дрожи.
– Рановато, – не согласился тот, что заговорил о шкуре. – На крымской землице выберу моментик и тогда тяпну законные фронтовые сто граммов. А шкура пусть подрожит, она дубленая, в окопах закаленная.
– Вот это верно говоришь, – заметил Ивлев. – А теперь будет просоленная. Такую шкуру и пуля не возьмет.
С берега просигналили: «Идти к месту высадки». Катер дрогнул: заработали моторы.
Как и предсказывал Корягин, во вторую десантную ночь кораблям было значительно труднее, чем в первую. Если вчера на их стороне была внезапность, то сегодня уже не было этого преимущества. Противник сосредоточил в районе высадки много артиллерийских батарей. Вражеские самолеты сбрасывали над проливом светящиеся бомбы, прожекторы ловили своими лучами маневрирующие корабли.
Сначала Новосельцев решил повести свой катер к песчаной отмели, заметив, что она слабо обстреливается, но передумал. Корабль не сможет подойти к самому берегу, десантникам придется прыгать в ледяную воду и идти по открытой для пулеметного обстрела песчаной косе.
– Лево руля, – распорядился он.
Катер пошел вдоль берега. Вскоре Новосельцев заметил каменистый выступ и повел корабль к нему. Но к берегу и тут нельзя было подойти. Три матроса спрыгнули в воду. С борта им подали сходни. Минуты через две на корабле не оказалось ни одного солдата.
Когда катер отошел, у Новосельцева отлегло от сердца.
Он перевел ручки машинного телеграфа на «полный вперед».
И вдруг из затемненной части горизонта выскочили три фашистских торпедных катера. От неожиданности Новосельцев вздрогнул.
Какое-то мгновение он раздумывал: броситься навстречу или отвернуть и уйти, закрывшись дымовой завесой. В каюте у Новосельцева под рамкой были записаны слова адмирала Макарова: «Если вы встретите слабейшее судно – нападайте, если равное себе – нападайте, и если сильнее себя – тоже нападайте». Эти слова были для него девизом. В другое время Новосельцев не раздумывал бы. Но сейчас приходилось поразмыслить. На корабле почти половина команды новые люди. Как-то они будут действовать?
