Текст книги "Невеста каторжника, или Тайны Бастилии"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 61 страниц)

VII. ЖЕРТВА МАТЕРИ

Серафи де Каванак, пошатываясь словно пьяная, спускалась по крутым ступеням лестниц Бастилии. Полная апатия овладела ею. Она двигалась машинально. Одна лишь мысль, будто буравом, сверлила ей мозг: и она и Марсель погибли окончательно. Ее удачное бегство не привело ни к чему. Прежде у нее были хотя бы надежды. Теперь и они разбиты. Ей оставалось лишь умереть. В отчаянии села она в карету, которая тотчас тронулась, направляясь ко дворцу герцога.

Снова запертая на ключ в своей прежней комнате с окнами в парк, Серафи, оставшись одна, закрыла лицо руками и подумала:

«Какой ужасный конец светлых грез, которыми я жила последнее время!.. Как страстно, как бесконечно я любила когда‑то! Какое прекрасное было время!.. А теперь ты, мой милый, мой единственный, ничего не знаешь обо мне. Ты не знаешь даже, жива ли я… Я умерла для тебя с тех пор, как ты покинул меня…»

Тут она услышала, как щелкнул замок. Затем раздался легкий шорох позади нее. Она вздрогнула от неожиданности, обернулась и увидела белокурую девушку, Адриенну. Это был единственный человек во всем громадном дворце, который сочувствовал ей. И сочувствовал искренне.

Со слезами на глазах Адриенна опустилась на колени перед госпожой де Каванак. Серафи тотчас подошла к ней и ласково подала ей руку.

– Встаньте, Адриенна. Я знаю, как близко к сердцу принимаете вы мои несчастья, и очень благодарна вам за это.

– Ах, госпожа Каванак, я вся дрожу от страха за вас…

– Ваш приход ко мне, милое дитя, лучшее доказательство того, что во дворце моего брата все‑таки есть добрая душа, которая искренне предана мне, которая не забыла, что я – дочь герцога Бофора. Только вы одна остались у меня. Остались со мной… Прежде у меня был сын…

– Был? – переспросила Адриенна, испуганно глядя на госпожу де Каванак. – Боже мой! Уж не случилось ли что с Марселем? – На лице девушки на миг отразилась ее любовь к Марселю, которую она тщательно скрывала.

Серафи опустила голову.

– Он – в Бастилии.

Адриенна побледнела как смерть.

– Я знаю, дитя мое, – тихо проговорила Серафи, – что и вы принимаете участие в его судьбе. Только потому я и решилась поведать вам свое материнское горе. И оно тем более ужасно, что я совершенно бессильна помочь Марселю.

– Отчаяние привело меня к вам, – прошептала Адриенна, ближе подходя к госпоже де Каванак. – У нас во дворце затевается нечто ужасное. Пресвятая Матерь Божья! Я опасаюсь за вашу жизнь…

– Моя жизнь всецело в руках моего брата.

– Никто не должен знать, что я была у вас, – продолжала Адриенна. – Они все, все до одного, против вас. Все они как будто забыли, что вы родились в этом дворце. Никто не помнит, что вы ровня герцогу. И менее всех об этом помнит сам герцог… О, Боже!.. Честно говоря, я просто боюсь за вашу жизнь.

– Вы думаете, – спокойно спросила Серафи, – что меня хотят лишить жизни? Я давно уже предвидела возможность такого исхода… Я охотно умерла бы, если бы сын мой находился в безопасности. Я уже не жду от жизни ничего хорошего. Смерть стала бы для меня только избавлением от мучений. Мое единственное желание – еще хоть раз перед смертью увидеть Марселя.

– Я всем сердцем привязана к вам, госпожа де Каванак, но, увы, я бессильна. Я не могу быть надежной охраной для вас…

Серафи крепко пожала девушке руку и с любовью посмотрела на нее.

– Все мы во власти Господа. Без его воли ни один волос не упадет с нашей головы… – заверила Серафи.

– Тише… кто‑то идет… Боже! Судя по походке – это герцог, – прошептала, прислушиваясь, Адриенна.

– Вы его боитесь? Сделайте вид, что приносили мне воду…

Адриенна взяла со стола пустой графин и направилась к двери.

Навстречу ей в комнату вошел герцог Бофор и, выпустив Адриенну, тотчас ключом запер за собой дверь.

Стоя посреди комнаты, Серафи гордо подняла голову, готовая к еще одному сражению с братом.

– Из‑за твоего незаконнорожденного сына, – начал герцог, – составляющего стыд и срам для нашей родовой гордости, ты решилась на новый позор. Ты постыдно бежала из этого дворца, чтобы тайком пробраться в Бастилию…

– Если ты считаешь мой поступок позором, то ведь ты виновник этого позора – ты лишил меня свободы.

– Но твоя бестактность оказала твоему сыночку очень плохую услугу. Благодаря тебе, с сегодняшнего дня он закован в цепи.

– Как? Марсель – в цепях?! – в ужасе вскричала Серафи.

– Должен же я был обезвредить его. Я вовсе не хочу, чтобы этот выродок хвастал своим происхождением – трепал имя славного рода Бофоров, – надменно заявил герцог. – Ты помнишь, я дал тебе три дня на размышление. Эти дни прошли, и я пришел за ответом. Согласна ли ты отказаться… и забыть Марселя? Выбора, впрочем, у тебя нет. Или ты откажешься от него, или он умрет. Ты ведь знаешь, я всегда держу свое слово.

– Остановись! Вспомни Бога! – в исступлении вскричала несчастная мать. – Убей меня, но не требуй отречения от сына. Я знаю, что ты давно жаждешь моей смерти – так убей меня! Но оставь в покое Марселя! Не вынуждай его страдать из‑за меня!

– Оставь эти глупости при себе! – с раздражением ответил герцог. – Ты опять забываешь о своем позорном падении. Никак не хочешь понять, что мое непоколебимое желание снять это постыдное пятно с герба герцогов Бофоров вполне естественно и законно. Итак, откажись от Марселя или он умрет.

– Ах, так? Тогда я прибегну к защите его величества короля! – в порыве отчаяния воскликнула Серафи. – Ты доведешь меня до этого!

– Сумасшедшая! – яростно прошипел герцог. – Этому никогда не бывать!

– Я ни перед чем не остановлюсь, Анатоль! Я буду умолять короля о помощи, просить его поместить меня в монастырь, чтобы избежать преследований со стороны моего родного брата.

– Ты забываешь, что благодаря моей предусмотрительности ты никогда больше не выйдешь из этой комнаты, – злобно усмехнувшись, напомнил герцог.

– Я открою окна и изо всех сил буду звать на помощь! И расскажу людям все! И буду просить, чтоб донесли королю!..

Герцог выхватил кинжал и замахнулся на сестру, но тотчас же справился с собой и лишь прорычал с пеной у рта:

– Эти крики стоили бы тебе жизни!.. Мне давно следовало заключить тебя в настоящую тюрьму! Ты все еще слишком свободна, и мне приходится постоянно опасаться твоих новых безрассудств.

– Так убей меня! Ведь ты уже приготовил кинжал. Доведи до конца твое намерение… – спокойно сказала Серафи, почти вплотную подходя к герцогу. – Кто способен грозить оружием родной сестре, тот способен на все…

Взгляд герцога, блуждавший по комнате, был так страшен, что от него содрогнулся бы любой нормальный человек. Бофор не остановился бы перед убийством, но боялся огласки и нежелательных последствий…

– Что же ты медлишь? – продолжала Серафи. – Убей меня! Ты думаешь, я боюсь смерти? О нет! Как можно любить жизнь, исполненную одних страданий!.. Убей меня, но не мучь Марселя своей ненавистью.

Герцог вложил кинжал в ножны.

– Очень мне нужен Марсель после твоей смерти! Кто он мне?

– Можешь ли ты дать мне клятву, что после моей смерти перестанешь преследовать Марселя?.. Освободишь его?

– Я тебе сказал, что после твоей смерти он перестанет су¬щест¬вовать для меня. Поняла?

– Хорошо. Договорились. Ты обещаешь мне свободу Марселя, а я… – глухим голосом произнесла Серафи, и черты ее лица приняли выражение непоколебимой решимости: она готова была пожертвовать собой во имя освобождения сына.

Быстрым движением руки она вынула спрятанный на груди флакон с ядом.

– Что это у тебя? Что ты хочешь сделать? – испугался герцог.

– Собираюсь покончить счеты с жизнью, – холодно и спокойно ответила Серафи.

В этот миг за стеклянной дверью террасы мелькнула и тотчас скрылась белокурая головка Адриенны – она подслушивала.

– Я давно уже ношу этот яд с собой, – отрешенным, словно не своим голосом продолжала Серафи. – Этой дозы вполне хватит для мгновенной смерти…

Она замолчала. От волнения она не в силах была продолжать. Сердце у нее билось так сильно, что она машинально прижала руку к груди.

Герцог не смог скрыть своего удовольствия – оно так и читалось у него на лице.

– Я охотно пожертвую собой, – после минутного молчания заговорила вновь Серафи, – но я должна быть уверена, что своей смертью я куплю свободу и безопасность Марселю.

– Я могу поклясться… – выдавил из себя герцог.

– И тайна его рождения пусть умрет вместе со мной, – борясь со страшным волнением, проговорила Серафи. – И ты получишь мою часть наследства, не запачкав руки моей кровью… Поклянись же еще раз, что никогда не будешь преследовать Марселя.

– Клянусь! – глухо отозвался герцог.

– Итак, решено! – твердым голосом сказала Серафи, переливая яд из флакона в бокал.

В этот момент за стеклянной дверью вновь мелькнула голова Адриенны, и по ее округлившимся глазам можно было судить, что она слышала весь разговор. С колыбели она любила Серафи и теперь никак не могла примириться с мыслью, чтобы мать страстно любимого ею Марселя лишила себя жизни.

– Я предоставил тебе выбор, – сказал герцог, собираясь уходить. – А ты поступай как знаешь…

– Ты уходишь, Анатоль… Больше я тебя никогда не увижу, и ты меня не увидишь. И я даже не проклинаю тебя, – сказала Серафи, поднимая бокал с ядом. – Не забудь только своего обещания, своей клятвы…

Герцог отвернулся и вышел из комнаты.

– Марсель, мой милый Марсель… – одними губами произнесла несчастная. – Я умираю со сладким сознанием, что своей смертью покупаю твое счастье…

С этими словами она поднесла бокал ко рту.

Адриенна тотчас же, дождавшись ухода герцога, проскользнула в комнату и бросилась к Серафи.

– Ради всех святых, остановитесь! Что вы делаете?! – вскричала девушка.

– Поздно… Прощайте, милая… – прошептала Серафи. – Да хранит Небо моего Марселя…

Адриенна поспешно вырвала из ее рук наполовину опорожненный бокал.

– Пресвятая Матерь Божья! – в отчаянии воскликнула она. – Сжалься над нею, помилуй и спаси ее!

Серафи пошатнулась, оперлась руками о стол и медленно опустилась в кресло.

Через минуту смертельная бледность покрыла спокойные черты ее величаво–прекрасного лица.

VIII. ПРИВИДЕНИЕ БАСТИЛИИ

– Марсель! – раздался глухой голос грека за стеной после того, как герцог Бофор и комендант Бастилии покинули камеру Марселя, прикованного к железному кольцу. – Мужайся и не падай духом! Небо посылает тяжкие испытания только тем, кого оно избрало орудием своих предначертаний. Победа и успех в конце концов всегда на стороне тех, кто умеет владеть собой и во всем себе отказывать. Только сильные духом выходят победителями в тяжелой жизненной борьбе.

Слова эти, словно целебный бальзам, глубоко проникали в душу удрученного горем Марселя.

– Тяжелые, бесконечно тяжелые испытания ниспослало тебе Небо, – продолжал грек, – но ты должен все перенести. Сердце твое лишь закалится. Верь, только удары судьбы выковывают по–настоящему сильных людей. Само Небо избрало тебя борцом за правду. Учись же мужественно переносить посланные тебе испытания, и в будущем никакая сила не сломит тебя.

– Да–да, ты прав, – отозвался Марсель. – Я не буду роптать на провидение. Я постараюсь собраться с духом и все перенести…

После вечернего обхода камер тюремщиком грек разобрал камни, закрывавшие лаз.

– Теперь, сын мой, тебе уже нельзя приходить ко мне, значит, наступила моя очередь приходить к тебе в гости.

Несмотря на болезненную слабость, греку все‑таки удалось проползти в камеру к Марселю. Он дружески пожал ему руку и присел рядом с ним на постель.

– Вижу, мои слова немного поддержали тебя – в твоих глазах светятся мужество и сила. Да поможет тебе всемогущий Господь исполнить твое призвание! Мстя герцогу, ты будешь мстить не только за себя, но и за меня… Я продолжу рассказ о моем прошлом, чтобы ты убедился в справедливости моей мести этому человеку…

– Ты прав, Абу Коронос, я теперь спокоен и готов ко всему…

– Я слышал весь разговор – и слова любящей тебя матери, и слова изверга Бофора, и подобострастные слова коменданта. Новое злодеяние свершилось – твоя несчастная мать снова в жестокой неволе, а ты в цепях. Но ты совершенно прав, преду¬преждая герцога о справедливой мести. Моими старческими руками я благословляю тебя на святое дело мести этому извергу, которого и я считаю моим смертельным врагом. Проклятие и позорная смерть тебе, Бофор, убийца моего ребенка!

Помолчав и немного успокоившись, старик продолжил рассказ о своем прошлом.

– Я родился в Греции, в Фивах. Мой отец был богатым человеком, видным чиновником. Наша фамилия происходит от названия огромного, принадлежавшего нам поместья, которое находилось в окрестностях города Коронос. Отец после смерти оста¬вил мне в наследство ничем не запятнанное имя, громадный сундук, доверху наполненный пиастрами, и поместье, которое оценивалось в десятки миллионов. Образование я получил в Риме и Париже и до такой степени сроднился с этими городами, что меня тянуло к ним больше, чем на родину. К сожалению, заботы об управлении имением не давали возможности покидать родной город. В это время я познакомился с красавицей Горгоной, дочерью известного миллионера Галеноса Абаса. Зная моего отца и уважая его память, он без всяких колебаний согласился благословить наш брак с Горгоной. Ах, то было счастливое, но, увы, слишком непродолжительное время моей горемычной жизни! Через год Горгона родила мне дочь. По ее желанию новорожденную тут же, у ее постели, окрестили и назвали Сиррой… Но вместе с рождением дочери на меня обрушился первый се¬рьезный удар судьбы… Да, сын мой, когда ты узнаешь, наконец, беспрерывный ряд страданий, выпавших на мою долю, ты с удивлением воскликнешь: «Да неужели ты все еще жив, Абу Коронос?»

Старик снова помолчал немного. На этот раз, чтобы перевести дыхание, – слишком продолжительная речь утомила его.

– Горгона умерла от родовой горячки, оставив на мое попечение крошку Сирру как память о нашей слишком короткой брачной жизни. С тех пор я никогда не предлагал своей руки другой женщине. Я твердо верю в загробную жизнь и на том свете, по крайней мере, смогу с чистой совестью предстать перед Горгоной. И уж тогда‑то мы соединимся навеки… После ее смерти всю мою любовь я перенес на малютку Сирру. Под присмотром добрых нянек она росла и развивалась. И с годами превратилась в грациозную прекрасную девушку. Чтобы дать ей наилучшее образование, я решил переселиться в Венецию. Я продал свое поместье и дом в окрестностях Короноса и выручил около восьми миллионов пиастров. На проценты с этих денег я мог великолепно устроиться в Венеции. Капитал я хотел сохранить неприкосновенным, чтобы оставить его в наследство моей красавице Сирре. Мы трогательно простились со стариком Галеносом, отцом Горгоны и дедом моей милой Сирры. На прощанье он горячо благословил свою внучку и единственную наследницу. После чего мы с дочкой и небольшим числом наиболее преданных нам слуг на собственном корабле отчалили из Коринфской гавани. Стоя на палубе и обнимая свою горячо любимую дочь, я искренне радовался – наконец‑то сбывается моя мечта переселиться в Италию!.. Через несколько недель мы причалили в Лидо и оттуда на обыкновенной гондоле отправились в Венецию – эту древнюю владычицу морей. Поселились мы в старинном дворце Морелло. Окна дворца выходили на канал Гранде, и перед нашими глазами открывался великолепный вид. – Старик опять перевел дыхание. – В скромной и тихой Венеции мое богатство считалось громадным и со временем у местных жителей даже вошло в поговорку. Ко мне они относились почтительно и дружелюбно… Сирра вскоре перестала скучать по родине и была очень довольна своими учителями и наставниками. Я старался пока не выводить ее в общество, чтобы не отвлекать от занятий науками. Однако стоило ей в сопровождении дуэньи показаться в своей разукрашенной гондоле, как целая дюжина благородных юношей, сыновей знатных патрициев города, сопровождала гондолу и засыпала ее цветами…

– И тебя не тянуло на родину, Абу Коронос? – спросил Марсель, мысленно рисуя образ красавицы Сирры, утопавшей в цветах.

– Нет, сын мой, я с удовольствием жил в Венеции. Со временем, когда Сирра окончила бы образование, я собирался попутешествовать с ней по всей Италии, побывать в Неаполе и Риме, в Милане и Флоренции. А потом мечтал пожить с нею некоторое время в Париже… Однако Сирре до окончания образования надо было еще года три. И эти три года пробежали очень быстро, и мы уже потихоньку стали готовиться к путешествию в Рим… Но в самый разгар этих сборов как снег на голову нагрянул гонец от Галеноса Абаса с известием, что старик при смерти и хотел бы в последний раз увидеть нас с Сиррой. Я считал и считаю своим долгом исполнять последнее желание уходящих в мир иной. Но чтобы не прерывать учебу на такой длительный срок, я оставил Сирру на попечение верных слуг, учителей и наставниц, а сам поспешил к смертному одру тестя. Переезд в Грецию на этот раз оказался очень длительным и трудным – море постоянно штормило. Когда Господь сподобил меня, наконец, добраться до берегов моей родины, то Галеноса Абаса уже не было в живых. Все свое огромное состояние он завещал Сирре и мне. Благодаря завещанию этого почтенного старца наш капитал увеличился еще на десять миллионов пиастров. Я посетил могилу славного тестя, помолился на ней и поспешил возвратиться в Венецию… – Старик устало вздохнул. – Ну, на сегодняшнюю ночь довольно, сын мой. Рассвет уже близок, да и я устал – мне вредно говорить так много и без остановки…

Старик и вправду выглядел бледным и утомленным. Кашель снова начал душить его. Пожелав Марселю спокойного сна, он отправился через лаз в свою камеру.

На следующую ночь грек все тем же путем снова явился в гости к Марселю и тотчас же стал продолжать рассказ о своей жизни.

– Теперь мне придется рассказывать, сын мой, о непрерывной череде печальных и горьких событий… Когда я после моего путешествия на родину, которое продолжалось ровно месяц, возвратился в Венецию, то застал мою Сирру страшно изменившейся. Из веселого, шаловливо–беззаботного ребенка она превратилась в замкнутую, сосредоточенную, серьезную барышню, любящую, как я догадался, уже не только своего отца… Я в ее сердце отошел на второй план… Мне она предпочитала уже кого‑то другого… Из неохотных и несвязных признаний слуг я узнал, что незадолго до моего приезда Сирра каталась по каналу в гондоле и познакомилась с каким‑то знатным иностранцем, который учтиво заговорил с ней из своей роскошной гондолы. После этой первой встречи, рассказали мне, Сирра почти ежедневно виделась и разговаривала с этим незнакомцем… Конечно, я прежде всего пожелал узнать, кто же такой этот незнакомец. В тот же вечер, сидя на балконе своего дворца, я увидел разукрашенную цветами гондолу Сирры, а рядом с ней великолепную гондолу незнакомца. Я внимательно следил за каждым их жестом и движением. Они же были до того увлечены друг другом, что не замечали ни меня, ни кого‑либо другого… Мой страх за Сирру увеличился еще больше, когда, после ее возвращения с прогулки, я попросил ее прекратить знакомство с иностранцем. В ответ на мою убедительную просьбу она почти дерзко сказала, что мое желание невыполнимо, потому что… потому что она любит герцога.

– Герцога? – воскликнул Марсель. – Я предчувствую нечто ужасное…

– Да, в тот вечер она призналась мне в своей горячей любви к молодому герцогу Анатолю Бофору.

– И он, конечно же, сделал все, чтобы обольстить твою дочь…

– Наберись терпения и слушай дальше… Сирра бросилась мне в ноги и умоляла не мешать ее счастью… Окольными путями я узнал, что Анатоль Бофор действительно сын герцога и что после смерти отца к нему перейдет герцогская мантия. Я обещал Сирре переговорить с ним, и если окажется, что намерения его честные, я не буду препятствовать их счастью. Тогда я еще не знал Бофора. Мне и в голову не приходило, какими коварными сетями он опутал мое бедное дитя… Исполняя обещание, данное Сирре, я отправился в отель, где остановился герцог. Принял он меня как бы с недоумением. И довольно высокомерно сказал, что не имеет чести знать меня. Когда же я вторично назвал себя и объяснил, что я отец Сирры, он еще больше постарался подчерк¬нуть свое пренебрежение ко мне. И это его высокомерие, и безобразная наружность сразу внушили мне антипатию к нему. Я никак не мог понять, чем прельстил мою дочь такой неприятный человек. Ведь она, моя Сирра, казалось мне, должна ценить и любить в людях все исключительно благородное и прекрасное… Признаюсь, я был даже зол на свою дочь. Но сам же себя успокаивал, говорил себе, что нельзя судить о людях по внешности, нельзя поддаваться первому впечатлению, часто – ошибочному. И вот с целью узнать этого человека получше я заговорил с герцогом о его житье–бытье в Венеции, намереваясь из разговора составить себе представление об истинных его взглядах, привычках и мыслях. И в разговоре он как будто вскользь заметил, что через несколько дней уезжает в Париж, где постоянно живет вместе с отцом… Тогда я прямо спросил его, насколько серьезно смотрит он на свои отношения с моей дочерью. Я откровенно сказал ему, что уже многие почтенные граждане города обратили внимание на их свидания и что знакомство с ним произвело сильное впечатление на мою дочь… И что же? В ответ на мои прямые и сердечные слова герцог Бофор насмешливо бросил мне в лицо: «Что вы хотите этим сказать, милейший папаша? Уж не предполагаете ли вы, что я сделаю простую, никому не известную гречанку герцогиней Бофор? Если ваши предположения таковы, то должен предупредить вас, что вы сильно заблуждаетесь…» От этих надменных, высокомерных слов меня бросило в жар. Но я все‑таки сдержал свой гнев и ограничился требованием не искать больше свиданий с моей дочерью. А придя домой, я категорически запретил Сирре дальнейшие свидания с чуже¬странцем, хотя и скрыл от нее разговор с герцогом. И, несмотря на ее слезы и мольбы, я оставался непреклонным, и мне казалось, что я как нельзя лучше исполнил свой родительский долг. Я льстил себя надеждой, что со временем мне удастся образумить Сирру, излечить ее от этого пагубного увлечения…

Под тяжестью нахлынувших воспоминаний старик глубоко задумался. Он сгорбился и с минуту сидел и молчал.

Вдруг издалека до их камеры донесся тревожный оклик часового: «Кто здесь?» И вслед за тем по верхней галерее кто‑то торопливо протопал.

Грек насторожился.

– Ничего, – успокоил его Марсель. – Это всего лишь прошел часовой. Мимо, как ты слышал. Продолжай…

– Спустя несколько дней, вечером, я должен был уйти из дома по делам. И совершенно случайно вернулся домой гораздо раньше, чем обещал. В комнате, смежной с балконом, я наткнулся на одну из служанок, и меня удивил ее испуганный вид. Я спросил ее – где Сирра? Она еще больше растерялась и ничего не смогла мне ответить. Страшное подозрение закралось мне в душу. Почти бегом бросился я к комнате дочери, и – о, ужас! – на диване рядом с Сиррой в самой непринужденной позе сидел герцог Бофор. Я опоздал. Моя дочь, моя единственная дочь, судя по некоторому беспорядку в ее одежде, наверняка уже побывала в объятиях этого животного. Не помня себя, я выхватил из ножен шпагу и бросился на негодяя. Но это подобие человека успело схватить Сирру и загородиться ею. Вместо его груди острие моей шпаги пронзило сердце моей бедной дочери…

Старик больше не мог продолжать свой рассказ. Он глухо зарыдал, закрыв лицо руками.

– Проклятие и позорная смерть тебе, Бофор! – с горяч¬ностью воскликнул глубоко возмущенный Марсель.

– Проклятие и смерть тебе, Бофор, – подлый убийца моего ребенка! – отозвался старый Абу Коронос дрожащим голосом.

В это время возле двери камеры послышался легкий шорох, как будто кто‑то силился открыть ее. Марсель и грек замерли. Очевидно, кто‑то подслушивал их.

В следующее мгновение ключ в замке повернулся, и дверь медленно распахнулась. На пороге показалась фигура высокой женщины в длинной белой одежде. Едва пробивавшийся сквозь маленькое окошечко свет луны придавал появлению таинственной фигуры еще более фантастический характер.

Оба узника с немым удивлением глядели на чудо, совершившееся на их глазах.

Женщина в белом бесшумно вошла к ним в камеру, а часовой удалился, даже не закрыв за ней дверь.

Наконец Марсель не выдержал и громко произнес:

– Ты кто? Привидение?

Женщина в белом приложила палец к губам, как бы советуя говорить тише.

Старец–грек, замерев, смотрел на таинственную даму округлившимися глазами.

Женщина почти вплотную подошла к заключенным.

– Марсель Сорбон, – шепотом произнесла она. – Не от¬чаи¬вайся, не падай духом. Час твоего освобождения близок…

– Но кто ты? – тоже невольно перейдя на шепот, потрясенно повторил Марсель.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Но знай, что я твоя покровительница. Жди терпеливо. Скоро, скоро окончатся дни твоей незаслуженной пытки. Я знаю, что ты заключен сюда во¬преки божеским и человеческим законам.

– Я благодарен тебе за твою доброту! – горячо заговорил Марсель. – И все‑таки… Живой ли ты человек или привидение Бастилии, о котором здесь ходят слухи? И почему ты пришла именно ко мне? Разве мало здесь других невинных страдальцев?

– Я не могу дать ответа на твои вопросы, – снова сказала женщина в белом. – Но верь мне – ты не погибнешь в Бастилии.

– Скажи мне, по крайней мере, что сталось с моей бедной матерью? Знаешь ли ты ее? Где она? – немного осмелев, продолжал вопрошать Марсель.

– О ней не беспокойся. В назначенный час ты увидишь ее.

– А Адриенна, где Адриенна? – с волнением спрашивал Марсель.

– Интонация твоего голоса лучше всяких слов говорит о том, что ты любишь ее. Не сомневайся и в любви Адриенны. Она по–прежнему тебе верна и ждет счастливой минуты, когда ты вырвешься, наконец, отсюда.

– О, благодарю, бесконечно благодарю тебя за эти слова!

– Будь готов в ночь с субботы на воскресенье. После полуночи наступит час твоего освобождения, – по–прежнему почти беззвучно заявила женщина в белом.

– Не будешь ли ты так добра и к этому почтенному старцу, которого ты видишь рядом со мной? – спросил Марсель. – Не дашь ли ты и ему на закате дней вдохнуть воздух свободы?

– Не беспокойся обо мне, сын мой! – запротестовал добрый старик. – Дни мои сочтены, и я с Богом в сердце закончу их здесь.

– В ночь с субботы на воскресенье в Бастилии будет большое торжество, и эта ночь принесет тебе свободу.

– И в эту ночь ты снова придешь ко мне? – спросил Марсель. – О, чем я заслужил твою заботу обо мне?

– Ты молод. Таким, как ты, нельзя бесплодно гибнуть в Бастилии. А кроме того, ты должен отомстить за свою мать.

– Твои слова исполнены благородства! – воскликнул грек. – Да осенит тебя благословение Божье, кто бы ты ни была! Спаси этого юношу, и он отомстит и за себя, и за меня.

Марсель решил приблизиться к незнакомке, чтобы лучше разглядеть ее. Он прянул вперед, но железная цепь со звоном натянулась, и он беспомощно повалился на свое убогое ложе.

Освещенная слабым молочным светом луны, таинственная незнакомка склонилась над Марселем и тихо проговорила:

– Да хранит тебя Небо!

Затем она медленно повернулась и направилась к выходу из камеры.

Марсель широко раскрытыми глазами смотрел ей вслед, чувствуя себя точно во сне.

Абу Коронос сердечно обнял его. Благородное лицо грека, обрамленное белой бородой, озарилось тихой радостью, а в глазах сверкнули слезинки.

– Ты снова увидишь лучезарную свободу, сын мой.

– И ты, Абу Коронос, уйдешь отсюда вместе со мной, – твердо сказал Марсель.

– О нет, сын мой! Я стар и болен. Заветнейшую цель моей жизни я поручил осуществить тебе. Час твоего освобождения будет счастливейшим часом моей жизни. Меня же оставь здесь – ждать приближения смертного часа. В следующую ночь я снова приду к тебе, чтобы досказать историю своей горемычной жизни. Спокойного сна, сын мой!

Женщина в белом, заперев на ключ камеру Марселя, неторопливо шла по мрачным коридорам Бастилии своей бесшумной походкой. Сквозняк шевелил ее вуаль, а белая одежда резко выделялась в царящем здесь мраке.

Старый сторож, поседевший на службе в Бастилии, завидев привидение, благоговейно перекрестился и низко поклонился, когда Женщина в белом поравнялась с ним.

То же делали и многочисленные часовые. Все они беспрепятственно пропускали Женщину в белом, пока она не скрылась из виду за углом последней башни.