Текст книги "Среди самцов"
Автор книги: Фиона Уокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)
21
– Вы такая неприступная, холодная и одинокая. Прямо Снежная королева, – улыбаясь, сказал Джимми.
Неожиданно Одетта почувствовала вспышку острой неприязни к этому человеку.
– Да, я пришла одна! – воскликнула она. – Потому что мне так захотелось. Если хотите знать, я нахожусь с мужчиной, пока он мне интересен, а когда надоедает – без колебаний кладу отношениям конец. Отношения между людьми – это как вложение в деловые бумаги. Главное, изъять их из обращения, пока они окончательно не обесценились.
– Вот этого я как раз никогда не умел, – печально покачал головой Джимми. – Возможно, впрочем, мы говорим о совершенно разных вещах. – Он широко улыбнулся. Одетта заметила, что у него была чрезвычайно обаятельная улыбка.
«Зря стараетесь, мистер Сильвиан, – со злостью подумала она, – на меня такие улыбочки давно уже не действуют».
– Вы слишком долго жили в Африке, Джимми, – наставительно сказала Одетта. – За это время правила изменились. И в политике, и в любви. Любовь двадцать первого века – это прежде всего вопрос сиюминутной выгоды.
– Боже, что вы такое говорите! Неужели вы ни разу не влюблялись? – спросил Джимми, пристально глядя на нее. Он вовсе не пытался с ней заигрывать, как поначалу показалось Одетте. Теперь у нее не было на этот счет никаких сомнений.
– По-настоящему, да? Так, кажется, люди говорят? – произнесла она, чувствуя, что разговор и впрямь принимает несвойственную легкой светской болтовне глубину.
– А еще говорят: «Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас». – Похоже, Джимми Сильвиан не относился к числу людей, с которыми можно было вести легкий бездумный треп.
– Пока смерть не разлучит нас, – повторила Одетта, думая о Калуме. Между прочим, она – что греха таить? – желала ему смерти. И не так уж редко. Конечно, куда проще было бы, чтобы он вообще никогда не рождался на свет и не мучил ее самим фактом своего существования. Но коль скоро он родился и жил, и отлично себя при этом чувствовал, для нее лучше всего было бы его схоронить. Одетта предпочла бы ходить к нему на могилку и, заливаясь слезами, класть цветы на его надгробие, нежели знать, что он живет, дышит, смеется и обнимается с другими женщинами, напрочь вычеркнув ее из своей жизни. Нет все-таки горшей муки, чем душевная боль отвергнутой женщины.
– Вот когда этот парень умрет, тогда и поговорим, – сказала она, мрачно посмотрев на Джимми.
– Неужели для того, чтобы убедиться в своей любви, вам нужно, чтобы ваш близкий человек умер? – спросил Джимми, понизив голос до шепота. Не хотел, чтобы его слышала Сьюки.
– Вы можете любить человека мучительно и сильно, даже, как говорится, насмерть, но из этого вовсе не следует, что он отплатит вам той же полноценной монетой, – пожала она плечами. – Так что любовь – это риск. И преогромный. Поэтому нет ничего удивительного в том, что люди, обеспечивая себе душевный покой, все реже соглашаются рисковать.
Одетта посмотрела на скучающих Сьюки и Гая, которые давно уже были вместе, но не потому, что не могли друг без друга, а потому, что боялись одиночества.
Джимми проследил за ее взглядом.
– Как я понимаю, вы тоже рисковать не хотите, – едва слышно произнес он.
Одетта опять подумала о Калуме, о том, в частности, на какие жертвы ради него пошла и что получила в результате.
– Та любовь, о которой вы говорите, существует только в слезливых романах и телесериалах, – жестко сказала она. – В реальной же жизни вечной любви не существует.
К большому ее удивлению, Джимми не стал оспаривать высказанное ею мнение, лишь задумчиво кивнул, принимая ее слова к сведению.
– В определенном смысле, Одетта, вы правы, – с минуту помолчав, сказал он. – Настоящая, большая любовь встречается редко. Обычно людей вполне устраивает некий ее суррогат, который удобен в употреблении, как электрический чайник. Ну а потом… время идет, дни складываются в годы, годы – в десятилетия, и люди умирают, так и не узнав, что это такое.
– Стало быть, лучше прожить мало, но зато в любви – так, что ли? – спросила Одетта, подпустив в голос циничные нотки.
– Можно и так сказать, – пожал плечами Джимми. – Тут каждый делает выбор сам.
– А по-моему, нет ничего лучше мертвого возлюбленного! – бросила Одетта. – Мертвец не может ни уйти от тебя, ни изменить тебе, да и никак иначе тебе напортить. Так что тебе остается только лелеять добрую память о нем и те чувства, которые ты к нему питала. А это, по большому счету, означает культивировать жалость к самой себе. Ну а жалость к себе суть та же любовь. Ведь жалеть себя так приятно… Я бы назвала это чувство жалостью-любовью к собственной персоне. Вот, по мне, самое сладкое и сильное чувство, какое только может испытывать человек.
Джимми кивнул, устремив на нее взгляд темно-синих глаз, на дне которых плескалась затаенная печаль.
– Это вы сказали, Одетта, – не я. Когда умерла моя возлюбленная, у меня было такое ощущение, словно она забрала с собой мою душу. Я будто бы разом лишился всех своих чувств. Где уж тогда мне было жалеть себя или, того больше, себя любить… Я просто ничего не чувствовал. Был пуст и туп, как трухлявый пень, вот и все.
Одетта почувствовала, как у нее от стыда жарко полыхнули щеки.
– И сколько же вы были вместе? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Всего три месяца, – сказал он и одним глотком осушил свой стакан. – Теперь, если следовать вашей теории, мне остается одно: до скончания века себя жалеть. И в этом черпать силы для дальнейшего существования. Так, да?
Одетта, клацая зубами о край чашки и захлебываясь от рыданий, пыталась влить в себя холодную воду, чтобы немного успокоиться, что, надо сказать, получалось у нее не лучшим образом.
Она дала слабину, позволила себе раскиснуть, расплакаться и вот теперь никак не могла остановиться.
– Извините, – шептала она прерывающимся от рыданий голосом. – Я таких глупостей вам сейчас наговорила… Теперь вам только и остается, что думать обо мне, будто я самая последняя эгоистичная тварь.
Держа перед Одеттой чашку с водой, Джимми гладил женщину по волосам, но вид при этом имел такой, что, казалось, еще немного – и он сам зальется слезами или, чего доброго, хлопнется в обморок. Это свидетельствовало о том, что Джимми редко приходилось иметь дело с женскими истериками, а успокаивать истеричных женщин – и того реже.
Появился Феликс, мигом оценил обстановку и решил избавить брата от этого тяжкого бремени.
– Нужна твоя помощь, Джимми, – деловито сказал он. – Дети и кое-кто из взрослых затеяли игру в снежки. Между тем срочно требуется собрать всех в большом шатре, поскольку Ситтоны начнут сейчас зачитывать торжественную речь.
– Понял. – Джимми поднялся с места и, одарив Одетту странным взглядом, который было невозможно расшифровать, отправился следом за своим братом.
– А куда это ушел Джимми? – медовым голоском пропела Сьюки, предварительно обменявшись многозначительными взглядами с Джин Ситтон. – Мама говорит, что Саския нарочно попросила усадить его рядом с вами. На тот случай, если вы не заметили, скажу, что мужчин и женщин без пары на вечере не так уж много.
Одетта стиснула зубы. Она опять допустила промашку. А все ее гадкий рот. Стоит ей только его раскрыть и одарить собеседника своей доморощенной философией, как он из ее поклонника или хотя бы дружески настроенного к ней человека мигом превращается в ее ярого оппонента или даже врага. Это же надо было такое сморозить: представить свою глупейшую теорию про мертвого, но незабвенного возлюбленного на суд человека, потерявшего любимую девушку!
Когда начали произносить речи, Джимми в шатре все еще не было. Зато его место за столом занял пытавшийся уже строить Одетте куры валлиец по имени Гарт Дрейлон. Проходя мимо, он будто невзначай отогнул манжет рубашки – якобы для того, чтобы узнать время, а на самом деле – чтобы продемонстрировать ей свой золотой «Ролекс». Потом, наклонившись к ней и лаская взглядом треугольный вырез ее платья, он произнес:
– До чего же мне люб этот вид! Напоминает горы и долины моего родного края.
Речь Тони Ситтона относительно будущего счастья Саскии и Стэнли была произнесена без особого энтузиазма и, соответственно, ответного энтузиазма у собравшихся не вызвала.
– Этот тип такой жмот… Каждый пенни экономит, – сказал про Тони Гарт Дрейлон. – Знаешь, что он подарил молодым на свадьбу? Жалкий этюдишко Котмана – вот что.
Когда с места поднялся Стэн и начал рассказывать собравшимся, как сильно он любит свою Саскию, Гарт, не обращая на него никакого внимания, еще ближе подсел к Одетте и стал говорить ей на ухо весьма рискованные комплименты. Одетта же, будто и впрямь обратившись в Снежную королеву, сидела на месте словно вырезанная изо льда статуя, не шевеля даже бровью.
Уже в самом конце взял слово свидетель жениха Гилберт и долго и нудно зачитывал поздравления, которые пришли молодым. К тому времени длинный нос Гарта почти уже касался грудей Одетты, поэтому, когда Вирджиния Ситтон сказала: «А теперь прошу всех встать», – и гости разом поднялись с места, она своим бюстом едва не свернула ему нос на сторону.
Все это время Джимми Сильвиан, не видевший снега лет пятнадцать, играл с ребятней в снежки. Относительно Одетты Филдинг Джимми совершенно точно знал две вещи: во-первых, она была далеко не такая покладистая, как его покойная Флоренс, а во-вторых, у нее были все шансы угодить в ближайшее время в психушку. Особенно если принять к сведению все то, что говорил о ней Калум. Нельзя, конечно, сказать, что Джимми верил Калуму на все сто, но в данном случае признаки нервного расстройства у бедняжки были видны и неспециалисту. По мнению Джимми, у Одетты слишком часто менялось настроение – то она была наверху блаженства, то без всякой видимой причины погружалась в бездны отчаяния и начинала ненавидеть себя и окружающих.
Однако, будучи человеком наблюдательным и вдумчивым, Джимми знал, что подобные симптомы часто бывают не только спутниками нервной болезни, но еще и очень сильной влюбленности. Поэтому ларчик мог открываться просто: Одетта была без памяти влюблена, и в этом-то ее болезнь и заключалась. Оставалось только узнать, кого именно она одарила своим чувством. Джимми решил при случае непременно это выяснить.
Начались танцы, в которых Одетта приняла самое деятельное участие. Возможно, по той причине, что быстрые, слаженные движения помогали ей подавить истерику и избавиться, пусть и на время, от бесконечных, надоедливых слез. Она буквально разваливалась на части, и лишь четкий ритм, задаваемый ударными инструментами, позволял ей держаться и воспринимать себя как единое целое.
Однако все хорошее кончается, и ансамбль «Диско-Фриско» после быстрых ритмичных вещей заиграл тягучую медленную мелодию. После нескольких вступительных аккордов послышался записанный на фонограмму голос Пэтси Кляйн, выводивший слова популярного шлягера: «Я с ума схожу, когда думаю о тебе».
Услышав песню Пэтси Кляйн, Одетта поняла, что ее собственная песенка спета. Слезы снова хлынули у нее из глаз и текли, ни на мгновение не останавливаясь. Закрыв лицо руками, она устремилась к выходу – в спасительную прохладу парка. Встав у полога, она принялась с шумом втягивать в себя свежий холодный воздух. Неожиданно ей на плечо легла тяжелая мужская рука, и чей-то голос произнес несколько слов ей на ухо.
«Если это Гарт Дрейлон, – подумала она, – то я сейчас его ударю». В следующую минуту, правда, она осознала, что рядом с ней находится Джимми Сильвиан.
– Вы не слышите меня? – спросил он. – Я во второй раз предлагаю вам потанцевать. – С этими словами Джимми протянул ей руку.
– Но я… я же плачу, – хлюпая носом, пробормотала Одетта.
– Я вижу, – охотно согласился Джимми с этим вполне очевидным фактом. – Так что, если вы откажетесь танцевать со мной, я вам бумажного платка не дам. А в передвижных туалетах, насколько я знаю, запас туалетной бумаги уже закончился.
Когда они вошли в шатер и стали танцевать, Одетта первое время прятала свое заплаканное лицо у него на груди: лучшей ширмы, чем широкая грудь Джимми, для этой цели было не сыскать. На них никто не обращал внимания, и Одетта постепенно стала успокаиваться.
Как только танец закончился, Джимми сразу же вывел ее на воздух.
– Ну вот, – сказал он, – я снова предоставляю вам возможность себя жалеть. Идите и рыдайте, сколько душа пожелает. – Вручив ей свой большой носовой платок и не прибавив ни единого слова, он оставил ее в одиночестве.
Одетта, хлюпая носом и содрогаясь от холода, побрела под снегом куда глаза глядят. Она долго танцевала, вспотела, и теперь ей казалось, что кожа постепенно покрывается скользкой ледяной чешуей.
Одетта поняла, что забрела на поле. Отсюда воздвигнутый усилиями Ситтонов ярко освещенный шатер казался пристанищем инопланетян из фильма «Звездные войны». Неожиданно она услышала, что у нее за спиной кто-то громко, натужно дышит. «Неужели Джимми Сильвиан?» – подумала она, повернулась и увидела нагонявшего ее Гарта Дрейлона.
– Сначала я подумал, что вижу призрак, и только потом, приглядевшись, понял: это ты, – сказал он, подходя к ней и переводя дух. – Тогда я сиганул через забор и двинулся за тобой. Даме не следует бродить по полям в одиночестве в такую погоду.
– Вовсе я не брожу по полям, – пролепетала Одетта. – Просто мне захотелось на минутку вырваться из этого душного шатра на простор.
– Как я тебя понимаю, детка! Что может быть лучше безраздельного простора? – Глаза Гарта шарили по местности в поисках шалаша или иного романтического укрытия, где, как известно, милые обретают рай. Так и не обнаружив ничего достойного внимания, он высказал предложение: – Может, укроемся от непогоды в моей машине, а, милашка? У меня «Порше Каррера» с интерьером из красной кожи. Классическая модель!
– Извините, – сказала Одетта. – Но как раз именно эта модель мне почему-то очень не нравится. – С этими словами она отвернулась от валлийца и двинулась в обратный путь – в сторону ярко освещенного шатра. Гарт был значительно быстрей на ногу и, без сомнения, легко бы ее нагнал, если бы не провалился в прикрытую снегом нору и не повредил себе голеностоп. Одетта уже подходила к передвижным туалетам и, по идее, могла чувствовать себя в полной безопасности, если бы… Если бы эта праздничная ночь не оказалась еще и балом всех местных вампиров.
Выскочив из кабинки, к ней подлетел Лайэм и пошел рядом, ловко попадая с ней в шаг.
– Все время тебя искал, – сообщил он. – Можно сказать, все глаза проглядел. Может, прогуляемся до гостиницы, а? – Тут он без всякой преамбулы грубо ее облапил и попытался просунуть язык ей в рот.
Одетта обеими руками отпихнула Лайэма от себя. Если бы у нее не свело от холода руки, она бы еще и по физиономии его ударила, но теперь это было ей не по силам. По счастью, у нее объявился защитник. Следовавший за ней, припадая на ногу, Гарт Дрейлон, обнаружив в лице Лайэма неожиданного соперника, грозным голосом крикнул:
– Оставь эту леди в покое, парень! Не то тебе придется иметь дело со мной.
Пока Гарт прятал свой драгоценный «Ролекс» в карман и поднимал руку, чтобы как следует размахнуться, Лайэм Тернер успел нанести ему сильнейший удар головой в лицо. Завязалась драка. Поначалу Одетта собиралась позвать кого-нибудь на помощь, но потом поняла, что ей хочется одного: убраться отсюда как можно дальше.
Когда из шатра выскочил наконец Джимми Сильвиан, разнял дерущихся и осмотрелся, его взгляд выхватил из темноты удалявшуюся фигуру женщины в голубом платье. На фоне непрерывно сыпавшей с темного неба снежной крупы она показалась ему особенно хрупкой и беззащитной.
Вместо того чтобы идти через поместье, Одетта побрела по дорожке, которая, как она считала, напрямую выводила к деревне. Идти на каблуках было неудобно, поэтому туфли ей сразу же пришлось снять. Ноги у нее мгновенно промокли, а еще через несколько минут стали холодными, как ледышки, и занемели. Стояла такая темень, что она несколько раз теряла направление, сворачивала на обочину и утыкалась в живую изгородь.
Дойдя до развилки, Одетта в недоумении остановилась. Не зная, куда направить свои стопы, она после минутного размышления свернула налево, решив неукоснительно держаться левой стороны, как делала это в детстве, выбираясь из лабиринта в Луна-парке. Продолжая брести в избранном ею направлении, она через какое-то время, показавшееся ей вечностью, подошла к огороженному забором абсолютно темному зданию и поняла, что перед ней Дейтон-менор – прежнее обиталище семейства Ситтон. Деревня находилась в противоположной стороне, и до нее было не менее получаса ходьбы. Все объяснялось просто: она пошла не по той дороге, и теперь ей предстояло возвращаться.
Избитые об острые камни и коряги ноги Одетты превратились в сплошную рану, и каждый шаг давался ей с огромным трудом. Это не говоря уже о том, что она насквозь промерзла, безмерно устала и ее начало клонить ко сну. Двигаясь рывками, как заводной манекен, она отправилась в обратный путь и ценой неимоверных усилий снова добралась до развилки. Тут ей захотелось присесть на кочку и немного подремать. Сон властно звал ее в свои объятия, предлагая сладостное отдохновение в награду за перенесенные испытания.
Она опустилась на землю, прислонилась спиной к живой изгороди и, склонив голову к груди, прикрыла глаза. По этой причине она не увидела, как по дороге заметался свет фар подъезжавшего автомобиля, а звук его мотора услышала только в последнюю минуту – все звуки доносились до нее как через вату. За рулем дряхлого «Форда Зефира», принадлежавшего Феликсу Сильвиану, сидел его старший брат Джимми. Он едва не проехал мимо Одетты – в свете фар ее голубое платье почти сливалось с присыпанной снегом живой изгородью, у которой она сидела.
Сдав назад, он выскочил из машины и подбежал к Одетте. Она была холодна, как мрамор, и едва могла говорить.
– Это ты, Калум? – пробормотала она после того, как он с силой потряс ее за плечо. Волосы у нее были припорошены снегом, а ресницы покрылись инеем и походили на мохнатые паучьи лапки.
– Нет, это Джимми, – ответил Сильвиан, поднимая ее с земли.
Ноги у Одетты так заледенели, что почти не сгибались в коленях, поэтому Джимми стоило большого труда устроить ее на заднем сиденье автомобиля и закрыть за ней дверцу. Когда Джимми затаскивал Одетту в машину, юбка на ней задралась, и он увидел у нее на бедрах желтоватые пятна старых кровоподтеков.
– Что смотришь? – напустилась на него Одетта. – Не знаешь, что это такое? Ну так я тебе скажу – это следы от занятий продвинутым сексом двадцать первого века! Неприятное, знаешь ли, занятие, а главное – болезненное.
В салоне древнего «фордика» было относительно тепло, и Одетта постепенно стала оттаивать – в прямом, так сказать, и переносном смысле. Во всяком случае, вырывавшиеся поначалу из ее уст малопонятные, несвязные фразы стали трансформироваться в более осмысленные.
– Я остановилась в гостинице «Корона», – пробормотала она, растирая онемевшие от холода ноги. – Это в деревне. Рядом с церковью.
Джимми уже было решил, что она начала приходить в норму, но стоило ему покатить в сторону деревни, как у Одетты снова началась истерика. Ее хриплые, надрывавшие душу рыдания напомнили ему стенания льва, только в голосе Одетты было еще больше горечи и безнадежности, чем у одинокого африканского хищника.
Впрочем, когда Джимми подъехал к гостинице и выключил мотор, Одетта неожиданно замолчала. Как радио, у которого кто-то выдернул шнур из розетки.
Джимми, свыкшийся уже в течение вечера с бесконечными истериками Одетты, почувствовал себя не в своей тарелке.
– Позвольте мне купить вам выпивку, – предложил он, поскольку ничего другого ему просто-напросто не приходило в голову. – Думаю, мы это заслужили.
Одетта отрицательно помотала головой.
– Вам не следует пить, – прошептала она. – Вы же за рулем.
– В таком случае я провожу вас до комнаты, – сказал он и открыл дверцу «Форда».
Управлявшаяся с делами в баре сварливая хозяйка «Короны» краем глаза заметила, как по лестнице, которая вела на второй этаж, стала подниматься постоялица в голубом платье, за которой следовал какой-то здоровяк.
– Эй, мистер! – крикнула она, обращаясь к Джимми. – У нас не принято ходить к постояльцам в гости после десяти вечера.
Джимми посмотрел на нее, понял, что скандалы – ее отрада, и вступать с ней в перебранку не решился. Не сказав ей ни слова, он вышел из гостиницы, плотно прикрыв за собой дверь.
Возвращаясь на следующее утро к себе в номер – в другой гостинице и в другой деревне – и мучаясь с похмелья головной болью, Джимми Сильвиан был немало удивлен, застав у своей двери посыльного с огромным букетом цветов.
– Я, черт возьми, цветов в номер не заказывал, – пробурчал он, вставляя дрожащей рукой ключ в замок.
– Но ведь вы мистер Джеймс Сильвиан, не так ли? – спросил, шмыгнув носом, посыльный, сверившись с карточкой.
– Положим, – ответил Джимми, – и что из этого?
– Тогда все правильно.
С этими словами посыльный – деревенский парнишка лет шестнадцати – вручил Джимми букет и карточку, после чего помчался вниз по лестнице. Джимми никогда прежде цветов не дарили, так что он даже не знал, что с ними делать. Войдя в номер и положив букет на стол, он взял карточку и прочитал лаконичное послание: «Спасибо за то, что помогли мне оттаять».
