Текст книги "Среди самцов"
Автор книги: Фиона Уокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
50
На ферме горел свет. Одетта подумала, что ей просто необходимо обсудить с кем-нибудь последние события – пусть даже с Сид. Открыв дверь, она вошла на кухню и увидела Сид и Калума, сидевших за кухонным столом. Перед ними стояли пустая бутылка от виски и два стакана.
– Здравствуй, дорогая! – вскликнула Сид, старательно избегая ее взгляда. – Как прошла свадьба?
– Великолепно. – При виде Калума Одетта начала потихоньку пятиться к двери. – Извините, если помешала, но мне нужно забрать Уинни.
– Я бы предложила тебе выпить, – сказала Сид, пожимая плечами, – но у нас уже все закончилось.
– Ничего страшного. Я и так уже достаточно выпила, – сказала Одетта и вышла с кухни, закрыв за собой дверь. За ней, как привязанная, бежала Уинни.
– Подожди! – крикнул Калум, открывая дверь и устремляясь за ней.
Одетта, не обращая внимания на его призыв, торопливым шагом двинулась к мельнице. Калум быстро ее нагнал, схватил за руку и заставил остановиться.
– Ты меня ненавидишь, да? – спросил он. – Сид, во всяком случае, утверждает, что ненавидишь.
Одетта высвободила руку из его хватки и зашагала к мельнице. Ее чувства к Калуму нельзя было описать одним словом. Они были куда сложнее и противоречивее. Но обсуждать их с Калумом в ее намерения не входило. Слишком много волнующего и даже трагического узнала она в этот вечер. Ей было над чем поразмышлять.
Калум, с минуту постояв, тоже двинулся к мельнице. Он подошел к двери в тот самый момент, когда Одетта доставала из-под коврика ключи.
– Джимми тебе все рассказал?
Одетта нашла на связке нужный ключ и стала дрожащей рукой вставлять его в замочную скважину.
– Ты можешь ответить мне на один вопрос? – выдавила из себя она.
– На какой? О том, что случилось в Африке?
– Джимми хочет, чтобы я тебе помогала, вот я и подумала, что это как-то связано с тем, что произошло в Африке.
– Не нужна мне никакая помощь!
– Зато тебе нужны рисунки…
– Что такое? – Казалось, первую минуту он никак не мог понять, о чем она толкует. Потом, к большому ее удивлению, он расхохотался. – Так вот, оказывается, о чем ты думаешь! О парочке провезенных в Англию контрабандой рисунков Пикассо. Как это все-таки для тебя типично. Я давно уже подметил, что жизнь в твоем представлении – это не что иное, как нашпигованный бесконечными интригами телесериал.
Одетте захотелось сказать ему что-нибудь очень едкое, обидное, но она взяла себя в руки и заговорила ровным, спокойным голосом:
– Верни ему эти рисунки, ладно? Ты же знаешь, что он хочет отдать их братьям.
Калум поковырял ногтем древнюю, насквозь прогнившую планку дверной рамы.
– К чему? Джимми все равно не сможет их продать. Стоит ему обратиться в какой-нибудь художественный салон или пойти на аукцион, как таможня сразу же поднимет страшный шум.
– Стало быть, Джимми и в самом деле провез их в Англию нелегально?
Калум неопределенно пожал плечами и ничего не сказал.
– Так это ты привез рисунки в Англию? – догадалась Одетта.
– Да, это я привез их в Англию. Из Мпона, – сказал Калум, выпячивая нижнюю челюсть. Казалось, он немало гордился этим обстоятельством.
– А как они оказались в Африке, скажи на милость? – спросила Одетта и свистнула, подзывая Уинни.
– Ага! Джимми, стало быть, ничего тебе об этом не сказал? – Калум прислонился к двери и некоторое время смотрел на Одетту в упор. – Что ж, тогда я скажу: отец не хотел, чтобы Джимми после его смерти платил налог на наследство. Поэтому он написал на обратной стороне рисунков письмо, по всем правилам эти листочки сложил, запечатал в конверт, наклеил марку и отослал в Африку. Это непреложный факт, хотя не уверен, что каракули на обороте увеличили ценность рисунков. – Тут Калум ухмыльнулся. – Знала бы ты, что папаша написал на обратной стороне. Чрезвычайно пикантное получилось письмишко…
– Он не стал бы отдавать тебе письмо отца, – покачала головой Одетта, вспомнив, какое значение придавал Джимми переписке с Сильвианом-старшим.
– Флорри на этом настояла, – прошипел Калум. – А Джимми делал все, что она ему говорила.
– Но все же: где теперь рисунки? У тебя?
Калум снова стал ковырять ногтем дверную филенку. Казалось, в эту минуту ничего интереснее этого процесса для него не существовало.
– Я их продал, – наконец сказал он.
– Но ты только что сказал, что таможня…
– Неужели ты думаешь, что я поперся с ними на аукцион Кристи? – с удивлением посмотрел на нее Калум. – Да ничего подобного. Я попросил Дэнни свести меня с нужным человеком. Рассчитывал, что он заплатит мне налом. Согласись, наличность в сейфе все-таки лучше, чем рисунки, которые нельзя выпустить на открытый рынок?
По-видимому, Калум все-таки испытывал по поводу этой сделки чувство вины, поскольку опустил голову и старался в глаза Одетте не смотреть.
– Я должен был их продать – тогда мои дела находились в отчаянном состоянии. Джимми, должно быть, полагал, что я продам их какому-нибудь набитому деньгами богачу, повернутому на почве коллекционирования предметов искусства. – Тут Калум не выдержал и усмехнулся. – Желательно иностранцу, который не сможет прочитать то, что написано на обороте. Но он не учел того, что украденные или нелегально ввезенные в страну предметы искусства поступают исключительно на черный рынок, где их приобретают преступники.
Ну так вот: Дэнни свел меня с парнем по кличке Нож. Тот отстегнул мне крупную сумму наличными, а сам положил рисунки в портфельчик и отбыл в Колумбию с намерением обменять их на двадцать килограммов лучшего в мире кокаина. Таким образом мой бизнес был спасен. – Тут Калум задумчиво потер подбородок и добавил: – Тут, правда, неувязочка одна вышла…
– Какая же? Джимми потребовал вернуть ему деньги?
– Если бы только это… До меня дошли неприятные слухи. Говорят, Нож в определенных кругах жаловался на то, что ему никак не удается сбыть с рук рисунки с написанным на обратной стороне дурацким текстом. Никогда бы не подумал, что гангстеры такие снобы…
– Боже мой! – воскликнула Одетта, приложив ладони к щекам. – И после этого ты еще говоришь, что я представляю жизнь как нашпигованный интригами сериал? По-моему, это твой рассказ смахивает на сюжет гангстерского фильма.
– А ты знаешь, почему этот самый Нож до сих пор не перерезал мне горло? – с мрачной усмешкой поинтересовался Калум. – Благодаря твоим стараниям, сестричка.
– Не поняла… – сказала Одетта, глядя на него с недоумением.
– Его отпугнула та самая телекомпания, которая с твоей подачи следит теперь за каждым моим шагом. – Калум невесело рассмеялся и потер себе лоб. – Ну не хочет Нож становиться героем сериала о Фермонсо-холле – что ты с ним поделаешь? Полицейские, похоже, и так с него глаз не спускают, только у них с доказухой слабовато, а тут, случись что, доказательства им, можно сказать, на блюдечке принесут – вернее, на видеопленке.
– Но почему ты сам не обратился в полицию? – Одетта была настолько ошарашена рассказом Калума, что ей и в голову не пришло спросить, как он узнал о ее интригах.
– Не будь наивной, Одетта! – прорычал он. – Тогда меня тоже привлекут. За отмывание денег.
– А как же Джимми? Ты втянул его в эту авантюру, но что он получит взамен?
– Я предложил Джимми десять процентов в своем предприятии. Когда «Дворец чревоугодия» начнет функционировать, его братья будут просто купаться в деньгах.
– А он начнет функционировать? – спросила Одетта, пристально глядя в глаза Калуму. – Насколько я знаю, инвестиции превысили все мыслимые пределы, отдачи – никакой, сроки строительства срываются, инвесторы в панике. Другими словами, Калум, твои дела плохи, очень плохи. Как же ты будешь расплачиваться с Джимми? Или поступишь с ним, как со мной – то есть, попросту говоря, пошлешь его к черту? А ведь он не только спас твой бизнес, передав тебе рисунки. Он, между прочим, спас твою жизнь…
– Он тебе и об этом рассказал?! – взревел Калум, сжимая кулаки. – А ведь дал клятву, что будет молчать! Видно, он меня так и не простил, хотя и уверял в обратном. Проклятый лжец!
Одетта ничего не понимала. Казалось бы, Джимми рассказал ей все. Но что в таком случае он должен был простить? Какую вину? Она всмотрелась в лицо Калума. Глаза у него сверкали, руки тряслись. Он был ужасен и походил на маньяка, готового в любую минуту пролить кровь.
Впрочем, когда Калум заговорил снова, в его голосе не было истерики. Наоборот, в нем отзывалось ледяное спокойствие.
– Что конкретно он тебе рассказал о том случае в Африке?
Одетта откашлялась.
– Ну, он сказал, что нашел тебя в буше в состоянии нервного припадка, привел к себе, а потом, когда Флоренс немного тебя успокоила, предложил отправляться в свое бунгало. Ночью они с Флоренс пошли к тебе, чтобы проведать, а когда вошли, увидели, что ты висишь в петле. Джимми перерезал веревку и вынул тебя из петли. Другими словами, он тебя спас.
– Джимми тебе солгал.
– Джимми не стал бы так лгать. Это не в его стиле.
– Все зависит от точки зрения. Я действительно бродил тогда по саванне, но вовсе не для того, чтобы предложить себя в качестве поживы диким кошкам. До поездки в Африку я слишком много работал, мне было необходимо встряхнуться, ощутить опасность, чтобы вновь почувствовать себя полноценной личностью. Джимми, конечно, ни черта не понял, схватил меня за шиворот и потащил в усадьбу, обзывая по пути дерьмом, слабаком и жалким человечишкой.
Пока он говорил, Одетта не сводила с его лица глаз и неожиданно для себя пришла к выводу, что верит каждому его слову.
– Значит, вешаться ты не пытался?
– Привязав веревку к потолочной балке? Еще как пытался. Даже, можно сказать, повесился и наверняка бы умер, если бы Джимми не вынул меня тогда из петли. Когда я пришел в себя и понял, что он меня спас, то до крайности удивился. Я-то знал, что заслуживаю смерти. – Калум обнял Одетту за шею, приблизил губы к ее уху и прошептал: – Да, я ужасно перед ним провинился. В ту ночь я переспал с его разлюбезной Флорри.
– Нет! – воскликнула Одетта, стряхивая с себя его руку и отодвигаясь. – Этого не может быть.
– Еще как может! – кивнул Калум. – Когда Джимии приволок меня из саванны к себе домой, я был в ужасном состоянии. Джимми так меня достал, что я его возненавидел. Впрочем, в тот момент я ненавидел всех и вся, включая себя самого и собственную жизнь. Надо сказать, Джимми не был тогда таким милым парнем, каким стал сейчас. Если разобраться, он был даже агрессивным типом. Когда он меня нашел, я без труда расшифровал его взгляд: хочешь подохнуть – подыхай. Но где угодно, только не в саванне. Дело в том, что если бы меня загрызли на открытой местности львы или пантеры, это могло бы дурно отразиться на его бизнесе. Короче, он желал мне тогда смерти, и я это чувствовал. Вот я и подумал, а почему бы мне и в самом деле не умереть? Во всяком случае, смерть разрешила бы все мои проблемы.
Калум снова сделал попытку положить руку на плечо Одетты, но его рука замерла на полпути. Казалось, он припомнил нечто очень важное, о чем ему было просто необходимо ей рассказать.
– Но прежде чем умереть, я решил оторваться по полной программе. Выпить вина, забить косячок, а потом трахнуть красивую телку. Я считал, что при таком раскладе, как у меня, я могу себе это позволить.
– Ты хочешь сказать, что…
– Да, я трахнул его возлюбленную. Эту сладкоголосую птичку Флорри. – Рука Калума вновь обрела жизнь. Он приблизил ее к лицу Одетты и провел большим пальцем по ее щеке и губам. – Тем самым я хотел отомстить этому здоровенному грубияну за то, что он оскорблял меня и втайне желал мне провалиться в тартарары. А моя последующая смерть, вернее самоубийство, смыла бы с меня этот грех.
Одетта, злобно сверкнув глазами, снова от него отодвинулась.
– Но как она на это пошла?
– Пошла, потому что сама этого хотела. Флорри до того меня хотела, что чуть из платья не выпрыгивала, а этот здоровенный болван ничего не замечал. Короче, когда он оставил меня на попечение Флорри и ушел к своим гостям, я осуществил свое намерение. Я, конечно, не стал ей говорить, что после этого пойду к себе и повешусь – к чему было расстраивать девушку? Тем более Флорри никакой вины за собой не чувствовала и, после того как мы переспали, стала рассуждать о том, как славно мы с ней вместе теперь заживем. Другими словами, она уже успела создать в своем воображении будущее – наше общее будущее. Я до такой степени из-за этого на нее разозлился, что, не говоря ни слова, поднялся с постели и ушел к себе в бунгало. Вешаться.
– Там тебя они и нашли…
– Верно. Когда Джимми проводил гостей, Флорри рассказала ему о своей измене, а также о том, что я, по ее мнению, нахожусь в ужасно подавленном состоянии. Джимми, хотя и был поражен в самое сердце известием об измене любимой, потащился тем не менее ко мне в бунгало и, как ты знаешь, вынул меня из петли. Удивительное дело: в том, что со мной случилось, Флорри обвинила Джимми. Она называла его тупым и бесчувственным и требовала, чтобы он приложил все усилия, чтобы мне помочь. Вот тогда-то Джимми и передал мне рисунки Пикассо – когда узнал, что я на грани разорения.
– Но как она могла позволить себе так обращаться с Джимми? – озадаченно спросила Одетта. – Ведь она, насколько я знаю, его любила?
– Любила, да разлюбила. Но, между прочим, Флорри успела дать Джимми довольно много. Без нее он стал бы таким же пьяницей и развратником, как и его папаша, на которого он до встречи с Флорри стремился походить, не отдавая себе в том отчета. Ну а потом еще эта страшная ночь… Она чрезвычайно сильно его изменила. Как, впрочем, и всех нас…
Одетта, едва сдерживая ярость, подвела итог.
– Значит, благодаря Джимми ты фактически обрел вторую жизнь, получил возможность спасти свой бизнес и к тому же уехал из Африки с воспоминаниями о приятно проведенной ночи с его возлюбленной? Правда, у тебя на шее остался след от веревки, но с этим, согласись, примириться можно – особенно принимая во внимание, что ты приобрел. Флорри, надо сказать, тоже повела себя по отношению к Джимми не лучшим образом…
– Замолчи, – сказал Калум. – Она умерла. Так что из всех нас она заплатила самую дорогую цену. Хорошо еще, она так никогда и не узнала, что полюбила недостойного ее человека. Да, Одетта, да, – с усмешкой добавил Калум. – Флорри считала, что меня любит. Попав в автокатастрофу и умирая, она думала обо мне, а не о Джимми.
– А ты? Ты ее любил? – прошептала Одетта.
– Во всяком случае, не так, как ее любил Джимми, – хмыкнув, сказал Калум. – Джимми-то ей все простил, но я на такое не способен. Если бы она мне хоть раз изменила, я схватил бы ее за красивую задницу и вышвырнул вон из дома.
Одетта широко размахнулась и отвесила Калуму сильнейшую пощечину. Поскольку она все еще держала в руке ключи, на щеке у Калума образовалась глубокая царапина, тут же ставшая наливаться алым.
– Благодарю тебя, – сказал он, дотрагиваясь до кровоточащей ранки. – Я это заслужил. Кроме того, я всегда знал, что ты на такое способна.
– На такое? Это на что же?
– На ненависть. Так что продолжай меня ненавидеть – хотя бы ради Джимми, которому, как ты, похоже, считаешь, я нанес непоправимый ущерб – во всех смыслах. Впрочем, господь свидетель, я себя тоже ненавижу. А вот Джимми меня любит – и я ничего не могу с этим поделать. Он сказал, что Флорри полюбила меня, потому что я куда больше достоин любви, чем он. По его словам, он не стал бы строить ей препоны, если бы она уехала в Англию, чтобы здесь со мной жить.
Теперь лучшего друга, чем он, у меня нет. Ради меня он готов на все. Поэтому я, хочешь не хочешь, должен думать о том, как отплатить ему добром за добро. Поскольку он готов был отдать мне самое дорогое, что у него было, – Флорри, я просто обязан сделать то же самое. То есть отдать ему то, что я больше всего люблю в этой жизни.
– И что же это? – спросила Одетта, глядя на то, как кровь, стекая с его щеки, капает на землю. – Деньги?
Он покачал головой:
– Нет, Одетта, это не деньги. Это – ты.
На землю упала еще одна капелька влаги, потом вторая, третья… К огромному своему удивлению, Одетта поняла, что это слезы.
– Ты хочешь сказать, что меня любишь? – не поверила Одетта.
Он ничего не ответил, опустил голову и стал смотреть себе под ноги. По его щекам текли слезы и, смешиваясь с кровью, капали на землю.
– Но ты не можешь по собственной прихоти дарить одного человека другому! – воскликнула Одетта, приходя в сильнейшее негодование. – Сейчас не Средние века, когда люди вступали в брак в соответствии с желаниями родителей или родственников.
– Никому я тебя не дарю, – буркнул Калум, доставая из кармана платок и прикладывая его к лицу. – Я лишь хочу сказать, что Джимми, приехав в Англию, очень скоро сильно переменился, и мне стало трудно с ним ладить. И произошло это потому, что он познакомился с тобой. Чтобы стать таким, как прежде, он должен заполучить тебя.
– Ты сразу пришел к этой мысли? Или поначалу хотел подобрать ему в качестве компенсации за Флорри какую-нибудь другую женщину? Скажем, Лидию?
– Ты права. Когда он приехал в Англию, я и впрямь планировал подсунуть ему Лидию, – признался Калум. – Тогда я был сильно увлечен ею, а в соответствии с моей теорией компенсации я должен был отдать ему самое для себя дорогое. К тому же Финли никогда не был бы с ней счастлив – он слишком слаб, чтобы держать под контролем такую непредсказуемую особу. Я решил, что Джимми – единственный человек, который способен ее приструнить. В том, что он ее полюбит, я не сомневался. Но его встреча с тобой на вечере открытия «РО» разрушила все мои планы. Он почти не обращал внимания на Лидию и думал только о тебе. Я злился как черт. Никак не мог понять, что он в тебе нашел…
– Спасибо за комплимент, – процедила сквозь зубы Одетта. – Не забывай только, что в тот самый вечер ты потребовал от меня некую интимную услугу.
– Ну и что? – удивился Калум. – Я просто решил убрать тебя с его пути, а для этого все средства были хороши. Я и гадости ему про тебя рассказывал исключительно по этой причине. Но он ничего не хотел слушать и все больше тобой увлекался. Надеюсь, ты заметила, что он очень упрям? А упрямые люди с удвоенной силой стремятся к тому, от чего их отговаривают. Короче говоря, ты, сама того не зная, вмешалась в затеянную мной игру, смешав мне карты и нарушив все установленные мной правила.
– Извини, – с сарказмом сказала Одетта. – Предупреждать надо. В следующий раз, когда тебе захочется поиграть, я уеду на полгода на Тибет. Быть может, в этом случае мне удастся избежать банкротства.
Калум, словно не слыша обращенных к нему слов, продолжал:
– Тогда я уже знал, что ты ко мне неравнодушна. Должен тебе заметить, это немало меня удивило. Я не знал только, что ты увлеклась мною всерьез, и понял это лишь после того, как ты по моему настоянию трахнулась с Флорианом. С той минуты меня словно подменили: я никак не мог об этом забыть и все время об этом думал.
Одетта ощутила во рту неприятную горечь. Она всегда ее испытывала, когда вспоминала о случившемся.
– Итак, ты доказала мне, что готова ради меня на все, – сказал Калум, сокрушенно покачав головой. – Другой бы обрадовался, но ты ничего, кроме сильнейшего раздражения, у меня не вызывала. Ни ты, ни твой клуб не были мне нужны. Так, во всяком случае, я тогда считал. С другой стороны, во мне словно что-то надломилось. Неожиданно выяснилось, что мне не нужна и Лидия. И тогда я стал думать, что, возможно, в той мешанине чувств, которые я к тебе испытывал, заключено нечто большее, нежели только неприятие и ненависть. Часть моего сознания хотела, чтобы ты меня разлюбила, но другая его часть, лучшая, как я сейчас понимаю, всячески этому противилась.
Одетта смотрела в его бегающие глаза, вслушивалась в путаную речь, пытаясь понять, что происходило и происходит в его изломанном сознании. Извращенные идеи Калума о справедливости, как, равным образом, его искаженное представление о морали, ее поражали.
– Неожиданно я понял, что испытываю к тебе сильное, но чрезвычайно противоречивое и сложное чувство: это была любовь, круто замешенная на ненависти. Я попытался вырвать это чувство из своего сердца, но у меня ничего не получалось, хотя я ради этого превратил свою и твою жизнь в ад. Когда я на Новый год застал у тебя Джимми, то решил, что ты наконец меня разлюбила. Я почувствовал облегчение, но одновременно меня стали терзать сильнейшие муки ревности. Но потом Джимми ушел, и я как-то сразу успокоился. Ты все еще меня любила и продолжала прощать мне все мои прегрешения… Вот тогда-то я понял, как это для меня важно, и окончательно убедился, что тоже тебя люблю.
– И решил отдать меня Джимми вместо Лидии – так, что ли? – хрипло рассмеялась Одетта. – Красивый жест, ничего не скажешь, но бессмысленный. Ничего-то из этого не получилось.
– Еще как получилось, – спокойно сказал Калум, отнимая от лица платок, складывая его и пряча в карман.
– Не получилось, потому что мы… потому что мы… – она запнулась, подыскивая нужное слово. – Потому что мы с Джимми еще не были вместе!
К ее удивлению, Калума это известие нисколько не огорчило. Казалось, он даже был этому рад.
– Неважно. Я знаю, что он тебя любит, хочет, чтобы ты полюбила его, и кое-какого прогресса в этом смысле добился. А будете вы вместе или нет – это уже не моя забота.
– Но откуда у тебя такая уверенность, что он меня любит?
– Ты очень похожа на Флорри – вот откуда. Ты даже много глубже и умнее ее, хотя, конечно, и не такая красавица. Можешь не сомневаться: Джимми тебя любит. И я тебя люблю. Так что поздравляю вас, мисс Филдинг. Раньше вас никто не любил, а сейчас любят аж целых двое. – Последнюю фразу, которую следовало расценивать как шутку, он произнес серьезным тоном.
Одетта подумала о Джимми. О том, в частности, что он сейчас в полном одиночестве собирает у себя на ферме вещи, чтобы ехать в Кению. Большой, упрямый и очень добрый Джимми Сильвиан, который спас Калуму жизнь, несмотря на то что он переспал с его любимой девушкой. А еще она подумала о том, что Джимми по ее, Одетты, милости пришлось много страдать. Впрочем, сейчас было не время вспоминать о выпавших на долю Джимми испытаниях. Уезжая, он попросил ее помочь Калуму в борьбе за Фермонсо, и ей прежде всего следовало подумать об этом.
Калум внимательно наблюдал за изменениями, которые претерпевало ее лицо. Наконец он произнес:
– А ведь ты тоже любишь Джимми, верно? Не тяни, Одетта, скажи мне, ты любишь его… или же нет?
Одетта всмотрелась в его небольшие серые глаза, в которых проступали злость, надежда и ревность. Прежде она и помыслить не могла, что Калум, признавшись ей в любви, спросит после этого, любит ли она его друга. На этот вопрос она отвечать не стала, зато сказала другое:
– Я согласна работать на тебя, Калум. Приступаю к делу с завтрашнего дня, если ты, конечно, не передумал.
Калум тяжело вздохнул. Он ждал от нее совсем других слов. Думал, возможно, что сейчас она скажет нечто такое, что решит его судьбу. Но она ничего подобного не сказала. Устало кивнув в знак того, что он принимает ее согласие к сведению, Калум повернулся на каблуках и, шаркая подошвами ботинок по гальке, побрел к ферме, где его поджидала Сид.
Одетта открыла наконец дверь, прошла к себе и, плюхнувшись в кресло, стала размышлять над своими достижениями. Да, она одержала победу. Калум ее любит. Во всяком случае, так он говорит. По идее, она должна быть наверху блаженства, но вместо этого испытывала только злость. Ведь Калум едва не разрушил две жизни – Джимми и ее собственную. Он выступал в роли купидона, чьи стрелы были напитаны смертоносным ядом.
Одетта встала с кресла, взяла Уинни на руки, прижала к груди и поднялась по лестнице на самый верх башни. Там было заветное окошко, откуда открывался вид на залитый огнями Фермонсо-холл. Где-то неподалеку от усадьбы в кромешной тьме скрывалась ферма, где жил Джимми. Ей захотелось сбежать по ступенькам, сесть на мопед и поехать на ферму, чтобы умолить Джимми остаться или, по крайней мере, пожелать ему доброго пути. Но она знала, что ехать сейчас к Джимми было бы неразумно. Он обязательно стал бы расспрашивать ее о встрече с Калумом, она не смогла бы смолчать и наговорила бы такого, о чем ему, возможно, знать вовсе не следовало.
– Наш Джимми уезжает в Африку, – прошептала она на ухо Уинни. – А пока его не будет, обещай мне храпеть каждую ночь как можно громче. Так мне будет легче себе представить, что он спит с нами в одной комнате.
