Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"

Автор книги: Феликс Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 69 страниц)

Конвойные войска, в которых я служил, которые существовали несколько 10-летий в СССР, себя не оправдали, 20-й съезд КПСС осудил культ личности Сталина, началась, как тогда говорили, демократия. Ну демагогии тогда было тоже больше, чем демократии. Нас призывали общаться с пострадавшими в сталинских гулагах бережно, шел процесс реабилитации. Грамотных молодых военнослужащих не хватало. Так я попал в знаменитый Инзенский лагерь, в котором погибли десятки тысяч наших людей, прошли через него сотни тысяч. Это называлось Инзенская закрытая «республика» в Коми АССР. Там были солдатики с четырьмя классами образования. Я, так сказать, считался образованным человеком. Были сверхсрочники, которые еще с войны начинали службу в советской армии и двух слов не могли связать. Там всякий народ был, я выглядел грамотным, и мне поручали оформлять документы, принимать ходатайства, требования у только что освободившихся из этой «свободной» Инзенской «республики». Я столкнулся с большим количеством людей. Каждый из них говорил, что его посадили ни за что, а я был такой, знаете, ярый сталинский комсомолец, и мы все равно им не доверяли. С одной стороны, нам зачитывали речи Хрущева – о демократии, о гуманизме, о том, что людям надо верить, а с другой стороны, в нашей системе находились люди, которые служили охранному ремеслу 20 с лишним лет – горбатого могила исправит. С бывшими заключенными они все равно разговаривали грубо, никому не верили, всех подозревали в шпионаже на 25 разведок мира. Я воспитывался в таком же духе и считал, что все реабилитированные лгут, приукрашивают свое прошлое, затушевывают страницы своей жизни, которые им не выгодны. И вот я столкнулся с мужчиной, которому было уже за 60 лет. Хотя ему можно было дать гораздо меньше. Крепкий мужик: быстро ходит, быстрая реакция, среднего роста, широкоплечий, такая у него улыбочка с лукавинкой, умный взгляд такой, подозрительный. Он собеседника видит насквозь. О таких говорят, что его не обманешь. Комсомольцев, как он нас называл, воспитанных в общем-то в сталинском духе, он как бы жалел. Вот он так слушает тебя, ну и где-то перебьет, ударит мыслью своей так, что чувствуешь: он выше тебя. Он особенно не хвастал, но говорил, будто о нем писал Шолохов в романе «Тихий Дон», что он герой «Тихого Дона», а офицеры, стоявшие рядом со мной, постарше меня на 20 лет, тихонечко мне: брехней дед занимается. «Тихий Дон» это же роман, художественное произведение. Ты у него спроси – с Григорием Мелеховым он не был знаком? И я спрашиваю его: гражданин Кудинов, а с Мелеховым Вы были знакомы? А он отвечает: был. А офицеры, которые рядом стояли, которые «Тихий Дон» читали и знали что Мелехов – собирательный образ донского казака, что не было в жизни человека с таким именем, с такой фамилией, они все: ха-ха-ха. А он так с такой улыбкой, как бы этот вызов принимая, говорит, да я был с ним знаком: «Да что ты, старая дубина, тут молодых разлагаешь. Тебя держать надо за колючей проволокой. Что ты тут треплешься». А он спокойно: «А вы откройте “Тихий Дон” 3-й том, посмотрите, сколько раз Шолохов меня там сводит с Мелеховым». И я поверил, что Кудинов балагур, что он хочет Шолоховым прикрыться. Он уж был на вольном поселении, ему уже пора было уезжать, покидать эту территорию, а он вроде не хочет ее покидать. То есть он оформляет документы, но настаивает на том, что поедет к Шолохову, с его помощью получит жилье на Дону, в своей станице, откуда он происходит. И тогда наши офицеры говорят ему: гражданин Кудинов, а почему вы хотите просить Шолохова о помощи? Вас местные советские органы, по постановлению Совмина, после 20-го съезда, и так должны обеспечить жильем, работой, куском хлеба. Зачем, мол, вам Шолохов? А он говорит: а я иностранец. Какой ты иностранец? Ну он держит документы в руках, он их уже получил, и доказывает, что он был арестован в Болгарии. Вот тут он сам на себя наговорил. Те офицеры, которые не знали, что он из Болгарии, что он бежал с белыми, стали еще хуже к нему относиться. А что собственно Павлу Назаровичу оставалось делать, если он действительно был арестован в Болгарии, а в документах, в его личном деле все это есть?

Получается, что Кудинов сам раскрыл свое белогвардейское прошлое, в суматохе офицеры могли бы этого и не заметить, когда выписывали ему направление. Под шумок этой реабилитации всеобщей в то время и бендеровцев, я это сам видел, реабилитировали, и полицаев гитлеровских. Но когда Кудинов все это раскрыл, тогда начали к нему придираться, что ты белогвардейский офицер, враг советской власти, еще к Шолохову ехать хочешь. Шел разговор, чтобы не выписывать ему проездные документы до станицы Вёшенской. Было предложение, чтобы наше высокое начальство обратилось к Шолохову, – он, дескать, имя Шолохова треплет. Я не знаю, обращались тогда к Шолохову, или не обращались, но он все ходил, доказывал, а потом исчез.

Ну и с моих глаз исчез. Потом нас отправили в другое место. В моей памяти он остался просто как балагур, который про Шолохова выдумывает все.

Прошло лет, наверное, пять. Думаю, что это был 61-й год. Однажды уже в другом конце страны, я дежурил по штабу, и со мной был офицер, с которым разговорились, и я стал о Кудинове со смешком рассказывать. А офицер говорит: ты послушай, что дальше было. Кудинов действительно приехал в Вёшенскую, пытался к Шолохову пробиться. А там выходили домашние, чуть ли не охрана Шолохова, говорили, что Шолохова нету, товарищ Шолохов в Москве, товарищ Шолохов где-то на конгрессе сторонников мира, то ли во Франции, то ли где-то в Швеции и так далее. Но казаки народ не дурной, все это видели и станичники ему говорили: «Ложь, я сегодня видел Шолохова, на машине проезжал, я его видел вчера, я видел там три дня назад». Выходило, что Шолохов знал о том, что Кудинов приехал, и не хочет с ним встретиться. И Кудинов долго ходил в райком партии, в райисполком, во все организации. Он что, собственно, требовал. Он же полковник, у него кое-что оставалось в Вёшенской после бегства из Крыма за рубеж, в общем какая-то там собственность. Он не требовал эту недвижимость ни в коем случае. Он просил, чтобы ему выдали советский паспорт, которого у него никогда не было. У Павла Назаровича Кудинова и не могло быть советского паспорта, ведь он бежал из России с белыми, жил за рубежом, арестован был в Болгарии. Значит, по законам правового государства его должен был судить болгарский суд, а его вывезли в наш Гулаг. Кстати он не все время был в Сибири. После Сибири, до Коми АССР он попал на главный туркменский канал, вот это вообще страшное место – пустыня Каракумы. Зэки роют канал, подул ветер и песок весь канал засыпал. Рой сначала. Потом он опять попадает на север. И это его не сломило, эта смена климата. Ведь Туркмения самая жаркая точка была у нас. Там в тени доходило до 43 градусов тепла. А на севере зимой под 50. И вот в Вёшенской, когда он вернулся после освобождения из Гулага, он требовал себе советский паспорт. Меня могут, особенно молодые, спросить: почему этот паспорт он именно в Вёшенской хотел получить? По тогдашним законам, если зэк освобождается из мест заключения, он там паспорт не получает, он получает справку о том, что освободился, и с этой справкой едет к месту постоянного жительства.

Павел Назарович избрал постоянным местом жительства станицу Вёшенскую в Ростовской области. Вот там райотдел милиции и должен был выдать ему паспорт. При одном условии: если бы Кудинов был гражданином СССР. Но Кудинов до ареста был гражданином Болгарии. Он приехал в Вёшенскую, а вёшенское начальство в паспорте ему отказало. И вообще оно было против Павла Назаровича, как против белого офицера, врага, белогвардейца и так далее. Я был в Вёшенской в 62-м году, пытался тоже к Шолохову попасть. 1 июня 62 года взбунтовался Новочеркасск из-за цен на мясо, масло и молоко. Послали туда войска МВД, в том числе и я выполнял определенную работу закрытого характера. Так я оказался на Дону, и мне было несложно приехать в Вёшенскую на 2—3 дня, чтобы разобраться, что случилось с Кудиновым. Я нашел тогда милиционеров, которые с ним занимались. Они мне говорят, что вообще растерялись, как с ним поступить. Как ему выдавать советский паспорт, если он гражданин Болгарии? Если советское гражданство по Конституции ему может дать только Президиум Верховного Совета СССР? Короче говоря, Иван кивает на Петра. Милиция ему говорит – идите в райком, в райисполком, он туда идет, ему говорят – идите к Шолохову. Он идет к Шолохову, там охрана, родственники отвечают, что Михаил Александрович в отъезде, так он мыкался не день-два, а больше месяца. Жил у станичников, кто его помнил, кто его приютил. Еще старики живы были, никто его не гнал, никто его не преследовал. Но все уперлось в то, что он не гражданин СССР, какой тут паспорт. Кудинову сказали: поезжайте в Болгарию, а он в ответ громко заявил, что не хочет ни в какие Болгарии. Ну а какой-то идиот, это я уже узнал не от Кудинова, а от милиционера, которого я через 5 лет встретил в Вёшенской, пропел в ответ: хороша страна Болгария, а Россия лучше всех.

На столе стоял графин, Павел Назарович взял этот графин, который, к счастью, был пустой, крышка графина упала на пол, и ударил этого идиота графином по голове. Тот в суд подал. Милиция не знала, что делать. Короче говоря, его не судили, но он понял, что придется уезжать. После скандала он снова сказал: я не хочу уезжать в Болгарию. Я хочу здесь получить курень, получить кусок хлеба, выписать свою Пелагею. Она дочь донского казака. Никакая Болгария мне не нужна. Но когда он увидел, что ничего не получается, тогда попросил оформить документы в Болгарию, их оформили быстро и он уехал.

И дальше – 8 лет болгарского колхоза, которые ему Гулаг напоминали.

Мне стало стыдно за себя, что я обижал такого человека. Я даже в разговоре с Кудиновым в 56-м его обижал, оскорблял недоверием, а когда офицер меня убедил, что я в молодости поступил как дурак по отношению к Кудинову, я решил его найти. Ну и нашел его очень легко – ему оформляли все документы в МВД. Очень быстро я нашел его адрес и послал ему в 61-м письмо. И вскоре получил ответ. Недоверие у него ко мне было сначала полное. Почему о нем вспомнили вдруг в стране, где его лишили гражданства, лишили человека родины. Обидели, выгнали, выдворили. Это потом я внушил ему доверие, он стал доверять, а потом вдруг опять после Приймы все нарушилось.

Отношения у нас были сложные, но судя по письмам, где-то у него сердце ко мне открывалось.

Но дальше я струсил, когда начались у меня неполадки. Это произошло в 1963 году. И в итоге я признаю, что переписку бросил я. У него есть в письме строки, что переписку надо продолжать, что не бойся Григорий, давай... я дам тебе этот материал, вот так я понимаю. Но я все-таки переписку бросил.

Неполадки были у меня большие. Я скажу только одно, что когда меня из армии выгнали, открыто говорили, что с белогвардейским г. снюхался, сдружился, переписывался, и когда я в 64-м г. приехал в Ленинград, за мной шел этот хвост. Я 49 суток жил на всех ленинградских вокзалах. Нет прописки, потому что нет работы. Нет работы, потому что нет прописки. И я чувствовал, что за мной какой-то хвост идет, но потом развеялся. Годика через три была в Питере делегация болгарских ветеранов. И я заикнулся: как у вас Кудинов, бывший белогвардеец? Да, знаем такого, он умер в прошлом году. Вот так я узнал, что в 1967-м году. Павел Назарович Кудинов ушел из жизни.

Запись воспоминаний сделана старшим научным сотрудником

Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН

А. Зименковым

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Речь идет о письме П. Н. Кудинова землякам, опубликованном в газете «Известия» Верхне-Донского окрисполкома и окружкома РКП(б) от 2 августа 1922 г. Как установил К. Прийма, это письмо привез из Болгарии в Вёшенскую казак-однополчанин, вернувшийся в 1922 году домой из эмиграции (см.: Прийма К. Павел Кудинов, хорунжий из Вёшек // Литературная газета. 1962. 28 июля).

² Место и дата: «Ростов-на-Дону. 1953 год» относятся не к фотографии, которая, конечно же, была сделана раньше, в Болгарии, еще до ареста Кудинова, а к строкам стихотворения, которое он написал, видимо, в 1953 году, находясь в ростовской тюрьме, где, судя по материалам его следственного дела, Кудинов находился с октября 1951 г. по август 1953 г., в связи с возобновлением следствия по «контрреволюционному» Верхнедонскому восстанию. Возобновление следствия было вызвано тем, что «на территорию Ростовской обл. в 1947 г. возвратилось значительное количество бывших белогвардейцев, находившихся в эмиграции с 1920 года» (см. опубликованную ранее главу из моей книги «Голгофа Павла Кудинова»).

³ Из следственного дела П. Н. Кудинова явствует, что, действительно, он не был сразу после ареста этапирован в Москву, но первые месяцы ареста – с ноября 1944 г. по май 1945 г. находился в распоряжении СМЕРШ’а, перемещаясь, будучи под арестом, вместе с частями Красной армии по Европе – Болгарии, Югославии, Австрии, Венгрии.

⁴ П. Н. Кудинов имеет в виду свои воспоминания «Восстание верхнедонцов в 1919 году» (журнал «Вольное казачество». Прага, 1931. №№ 77—85; 1932. № 101).

– 843 -

⁵ П. Н. Кудинов имеет в виду статью К. Приймы «Павел Кудинов, хорунжий из Вёшек», опубликованную в «Литературной газете» 28 июля 1962 г., где рассказывалось, в частности, о встрече К. Приймы с казаком-вёшенцем Никитой Васильевичем Лапченковым, вернувшимся после Великой Отечественной войны домой из Болгарии. Лапченков встречался в Болгарии с Кудиновым. «Там у него семья, жена, – княгиня Севская – учительствует, русскому языку учит болгарских детишек», – рассказал он К. Прийме. Откуда в рассказе казака-вёшенца Лапченкова, вернувшегося на Дон из эмиграции, возникла эта версия о том, что жена Кудинова якобы «княгиня Севская», – неизвестно. Это недоразумение осложнило жизнь П. Н. Кудинову и испортило его отношения с К. Приймой.

⁶ Приведенный далее текст опубликован в указанной выше статье К. Приймы «Павел Кудинов, хорунжий из Вёшек» в «Литературной газете».