Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"
Автор книги: Феликс Кузнецов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 69 страниц)
Далее Мезенцев сопоставляет выдержки из «дневника» в «Тихом Доне» с выдержками из писем Ветютнева к Крюкову:
«О Лизе Моховой в романе: “Она медичка второго курса” (1, 311).
В письме Д. Ветютнева от 2 марта 1914 года находим: “...попал случайно к медичкам-клиницисткам”.
Герой “дневника” романа после связи с Лизой: “Выход. Иду на войну. Глупо? Очень” (1, 318).
Д. Ветютнев 27 ноября 1915 года: “...Готовлюсь к переосвидетельствованию, и к весне уж буду щеголять в серой шинели. Страшно идти на войну”. <...>
В романе: “...виднелась бледная Елизавета. Легонький чемоданчик держала в руках и невесело улыбалась...”; Пантелей Прокофьевич интересуется, куда она уезжает, в ответ слышит: “В Москву, на ученье, курсы проходить” (1, 128).
3 июня 1914 года Д. Ветютнев сообщает из Глазуновской Ф. Д. Крюкову в Петроград: “Всчет барышень в станице оскудение, и я пока никого не видел, кроме Лизочки... 5-го сего месяца Лизочка уезжает из Глазуновки к брату, кажется, до октября, а может, по ее словам, и совсем”»136.
Как видим, даже и имя совпало: «Лизочка»! Мезенцев всерьез полагает, что подобных «совпадений» достаточно, чтобы всерьез утверждать, будто «дневник» убитого на войне офицера написан Крюковым, прототипом же этого офицера является друг Крюкова Д. Ветютнев, а прототипом Лизы – знакомая Ветютнева, медичка-клиницистка Лизочка.
И это при том, что Д. Ветютнев, как сказано выше, – тот самый публицист Д. Воротынский, который, находясь в эмиграции, заявлял: «С Ф. Д. Крюковым я был связан многолетней дружбой и был посвящен в планы его замыслов, и если некоторые приписывают ему “потерю” начала “Тихого Дона”, то я достоверно знаю, что такого романа он никогда и не мыслил писать».
И. Н. Медведева-Томашевская и Р. Медведев выдвигали гипотезу о том, что Крюков – возможный автор «Тихого Дона». Для Мезенцева – и Макаровых – это уже не гипотеза, но очевидный факт.
Это «открытие» – перевод гипотезы об авторстве Крюкова в действительность – Мезенцев сделал на основании, как он пишет, выявления им 200 текстуальных «совпадений» «Тихого Дона» с прозой Крюкова137. Выше мы привели эти «текстуальные совпадения», выявленные Мезенцевым и поддержанные Макаровыми, на суд читателей. Но Макаровы обнародовали далеко не все мезенцевские «совпадения». Некоторые из них они, видимо, постеснялись привести. Приведем их мы:
В «Тихом Доне»: «Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ» (1, 243).
У Крюкова (повесть «Шквал»): «У заседателя белая шерсть на голове не прикрывала прыщей на коже».
В «Тихом Доне»: «Вчера вахмистр Толоконников послал нас шестерых в рекогносцировку» (2, 320).
У Крюкова (очерк «В углу»): «Поехали они в разъезд, на Благовещенье – шесть человек».
В «Тихом Доне» – во время призыва, перед Григорием «разложены седло с окованным, крашеным в зеленое ленчиком, с саквами и задними сумами, две шинели, двое шаровар, мундир, две пары сапог,.. на четыре ноги подков,..» (1, 233).
У Крюкова – перечисляется снаряжение призывника: «седло с прибором... саквы сухарные... два чекменя и двое шаровар, шинель... две пары сапог... две пары подков»138.
«Совпадений» такого рода можно набрать не 200, а тысячу.
Макаровы полагают, что М. Мезенцев, впервые попытавшийся обосновать авторство Федора Крюкова, «реально осуществил научный прорыв»139.
Подобные утверждения помогают нам понять, что в действительности понимает «антишолоховедение» под «наукой».
На самом деле опус М. Мезенцева реально обнаружил всю глубину кризиса, переживаемого «антишолоховедением», превращения его из видимости науки в очевидный фарс.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Цикл передач «Истина дороже» в программе «Пятое колесо» (ведущие – В. С. Правдюк и А. А. Заяц). Ленинград, 1990—1992.
2 Хьетсо Г. Плагиатор ли Шолохов? Ответ оппонентам. С. 197.
3 Макаров А. Г., Макарова С. Э. К истокам «Тихого Дона» // Новый мир. 1993. №№ 5, 6, 11. Ранее эта работа публиковалась на ротапринте во ВНИИЭ-газпрома в 1991 году: Макаров А., Макарова С. Цветок-татарник. К истокам «Тихого Дона». М., 1991.
4 Загадки и тайны «Тихого Дона». Т. I. Итоги независимых исследований текста романа. 1974—1994. Самара: P. S. пресс, 1996.
5 Кацис Л. Шолохов и «Тихий Дон»: проблема авторства в современных исследованиях // Новое литературное обозрение. 1999. № 36. С. 342.
6 Макаров А. Г., Макарова С. Э. К истокам «Тихого Дона». С. 218.
7 Там же. С. 219—220.
8 Там же. С. 220.
9 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины. М.: Пробел, 2000.
10 Загадки и тайны «Тихого Дона». С. 221.
11 Там же. С. 223.
12 Там же. С. 222.
13 См.: Петлюра Симон Васильевич; Петлюровщина // Большая Советская энциклопедия. Т. 19. М., 1975. С. 473.
14 Ермолаев Г. Исторические источники «Тихого Дона». С. 195.
15 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 224.
16 См.: Какурин Н. Е. Как сражалась революция. Том первый. 1917—1918 гг. М., 1990. С. 183, 245. Данные приведены В. Васильевым в комментарии: Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 2. М., 2001. С. 375.
17 Ермолаев Г. Указ. соч. С. 216.
18 Краснов П. Н. Всевеликое Войско Донское. С. 312.
19 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 226.
20 Там же.
21 Ермолаев Г. Указ. соч. С. 212.
22 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 227.
23 Там же. С. 228.
24 Там же. С. 296.
25 Там же. С. 292.
26 Там же. С. 296.
27 Там же. С. 296—297.
28 Давлятшин А. Мой Шолохов. С. 12.
29 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 308.
30 Беседа Мих. Шолохова с читателями // На подъеме. 1930. № 6. С. 172.
31 Хьетсо Г. Моя встреча с Шолоховым // Вопросы литературы. 1990. № 5. С. 37.
32 Там же.
33 Янчевский Н. Л. Гражданская борьба на Северном Кавказе. Т. I. Ростов-на-Дону, 1927. С. 99.
34 Добрынин, Генерального штаба полковник. Борьба с большевизмом на юге России. Участие в борьбе донского казачества. Февраль 1917 – март 1920 (Очерк). Прага, 1921. С. 39.
35 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 309.
36 Вопросы литературы. 1989. № 8. С. 213.
37 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 309.
38 См.: Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 9 т. Т. I. М., 2000. С. 349.
39 Ермолаев Г. О книге Р. А. Медведева «Кто написал “Тихий Дон”?». С. 189—190.
40 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 319.
41 Там же. С. 321.
42 Там же. С. 494—495.
43 Там же. С. 495.
44 Астапенко М. Его называли автором «Тихого Дона». Ростов-на-Дону, 1991. С. 68—69.
– 665 -
45 Донские ведомости. 1919. 12 сентября.
46 Донские ведомости. 1919. 6 сентября.
47 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 488—489.
48 Там же. С. 487.
49 Там же.
50 Там же. С. 485.
51 Там же. С. 489.
52 Там же. С. 389.
53 Там же. С. 391—392.
54 Загадки и тайны «Тихого Дона». С. 389. Ссылка на «Полное географическое описание России» под редакцией П. П. Семенова-Тян-Шанского. Т. 14. Новороссия и Крым. СПб., 1919. С. 886.
55 Левченко В. Хутор Татарский: заветные тайны «Тихого Дона» // Тюркский мир. 1998. № 2. С. 59.
56 См.: Воскобойников Г. Л. Казачество в Первой мировой войне 1914—1918 гг. М., 1994. С. 10.
57 Там же. С. 18.
58 Рыжкова Н. В. За веру, Отечество и други своя. Донские казаки в Великой войне 1914—1917 гг. Ростов-на-Дону, 1998. С. 36.
59 Стратегический очерк войны 1914—1918 гг. Ч. 1. М., 1922. С. 34.
60 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 454—455.
61 Рыжкова Н. В. Указ. соч. С. 19—20.
62 Стратегический очерк войны 1914—1918 гг. Ч. 1. С. 132.
63 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 484.
64 Там же. С. 463.
65 Там же. С. 493.
66 Росписание казачьих и иррегулярных войск. Исправлено по 1 сентября 1894 года. СПб., 1894. С. 56 // РГВИА. Библиотека. Инв. № 41941.
67 Восточно-прусская операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914—1917 гг.). М., 1939. С. 491—492.
68 Росписание казачьих и иррегулярных войск. С. 55—56.
69 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 469.
70 Рыжкова Н. В. Указ. соч. С. 21.
71 Там же. С. 39—40.
72 Там же. С. 45.
73 Стратегический очерк войны 1914—1918 гг. Ч. 2. М., 1924. С. 114.
74 Рыжкова Н. В. Указ. соч. С. 46, 55—56.
75 Рычнев Г. Рассказы о Шолохове. Станица Вёшенская, 1992. С. 47—48.
76 Героический подвиг донского казака К. Ф. Крючкова. М., 1914. С. 9.
77 Ермолаев Г. С. Михаил Шолохов и его творчество. СПб., 2000. С. 269.
78 Там же. С. 268.
79 См.: Шолохов М. А. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 2. М., 2001. Примечания. С. 364.
80 Стратегический очерк войны 1914—1918 гг. Ч. 1. Схема № 5.
81 Сивоволов Г. Я. «Тихий Дон»: рассказы о прототипах. Заметки литературного краеведа. Ростов-на-Дону, 1991. С. 97.
82 Ермолаев Г. Указ. соч. С. 176.
83 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 462.
84 Бар-Селла З. «Тихий Дон» против Шолохова // Загадки и тайны «Тихого Дона». Т. 1. Самара, 1996. С. 143.
85 Стратегический очерк войны 1914—1918 гг. Ч. 1. Схема № 24. С. 34.
86 См.: Успенский А. А. На войне. Восточная Пруссия – Литва. 1914—1915 гг. Каунас, 1932. С. 12.
87 См.: Стратегический очерк войны 1914—1918 гг. Ч. 1. С. 32, 105, 113, 79.
88 См.: Восточно-прусская операция. Сборник документов. С. 57, 214, 493.
89 Там же. С. 57—58.
– 666 -
90 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 478.
91 Там же. С. 479.
92 Там же. С. 476.
93 Там же. С. 479.
94 Там же. С. 480.
95 Казачий словарь-справочник. Т. 2. С. 80.
96 Там же.
97 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 477.
98 Рыжкова Н. В. Указ. соч. С. 122.
99 Там же. С. 20.
100 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 481.
101 Там же. С. 473.
102 Восточно-прусская операция. Сборник документов. С. 491—512.
103 Керсновский А. А. История русской армии. Т. 3. М., 1994. С. 177—178.
104 Там же. С. 181—182.
105 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 472.
106 Восточно-прусская операция. Сборник документов. С. 491—512.
107 Рыжкова Н. В. Указ. соч. С. 20.
108 См.: Керсновский А. А. Указ. соч. Т. 3. С. 225.
109 Там же. С. 213.
110 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 493—494.
111 Там же. С. 495.
112 Там же. С. 494.
113 Там же. С. 495.
114 Там же. С. 494.
115 Там же. С. 495.
116 Там же. С. 500.
117 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины. С. 35.
118 Там же. С. 36.
119 Там же. С. 43.
120 Там же. С. 434.
121 Мраморнов О. Тесть Шолохова и сундучок Крюкова // Независимая газета. 1998. 4 июня.
122 Там же.
123 См.: Устименко В. В. Национальные истоки в творчестве С. А. Есенина и М. А. Шолохова // Творчество М. А. Шолохова и советская литература. Ростов-на-Дону, 1990. С. 11.
124 Там же.
125 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 87—92.
126 Там же. С. 85.
127 Там же. С. 92—94.
128 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 3. М., 1980. С. 506.
129 Мезенцев М. Т. Судьба романов. С. 74.
130 Там же. С. 20.
131 Там же. С. 19.
132 Там же. С. 97.
133 Там же. С. 96—97.
134 Там же. С. 97.
135 Там же. С. 87.
136 Там же. С. 87—88.
137 Там же. С. 22.
138 Там же. С. 28.
139 Макаров А. Г., Макарова С. Э. Указ. соч. С. 95.
Глава одиннадцатая
ШОЛОХОВ И КРЮКОВ:
ПОЭТИКА И ЯЗЫК
ПОЛИФОНИЯ «ТИХОГО ДОНА»
«Антишолоховедение» ведет свои атаки на «Тихий Дон» так, как будто Шолохов писал сугубо историческое, а не художественное произведение. Оно чурается, обходит молчанием главное: художественное своеобразие «Тихого Дона» в сопоставлении с творчеством Крюкова и других претендентов на авторство романа, сравнительные особенности его поэтики и языка. А если и пытается это делать, то – на уровне Мезенцева, то есть ученически, примитивно и топорно.
В предыдущей главе мы рассмотрели ту аргументацию, которую против авторства Шолохова выдвигают историки – Р. Медведев, Макаровы, т. е. рассмотрели источниковедческий и исторический аспекты данной проблемы.
Но в прояснении проблемы авторства Шолохова не менее важен и аспект филологический, который не исчерпывается источниковедением и текстологией. Важен сравнительный анализ поэтики и языка Шолохова и претендентов на авторство «Тихого Дона».
Поэтика и язык «Тихого Дона» – тема безбрежная. Мы обращаемся к ней только под одним, строго определенным углом зрения: прояснения вопроса об авторстве «Тихого Дона».
Вдумаемся в истоки, происхождение гипотезы «антишолоховедения» о том, что роман «Тихий Дон» создавался «в четыре руки»: и «автором» – Крюковым, и «соавтором» – Шолоховым. Истоком этой механистической гипотезы является глубинная кажущаяся противоречивость романа, в силу которой «Тихий Дон» могли поддержать и Сталин, и атаман Краснов. Противоречивость, выражающая, как мы показывали в предыдущих главах, всю реальную сложность отношения к революции, Гражданской войне казачества и шире – трудового крестьянства, поначалу принявших в своей массе революцию, а потом, когда началась продразверстка и террор, отринувших ее.
Однако идеологическое объяснение не является достаточным для того, чтобы разобраться в таком сложном вопросе, как видимая противоречивость «Тихого Дона», оборачивающаяся в конечном счете глубоким органическим единством романа. Органическое единство повествованию в романе сообщает совершенно особое проявление позиции автора, не желающего явно и однозначно становиться на чью-либо сторону в этом историческом споре эпохи, избегающего «указующего перста».
За это автору «Тихого Дона» «попадало» и от тех, и от других: от рапповцев – за «объективизм», от «антишолоховедов» – за «искривление» позиции «белого офицера» Крюкова усилиями «коммуниста» Шолохова.
Вспомним «проработку» Шолохова на II Пленуме РАПП’а. Именно принцип объективности, то есть художественной правды в изображении лютых, как говорили тогда – классовых врагов – вызывал особенно острое неприятие рапповцев. «Объективизм», «пацифизм» – такие главные обвинения предъявила Шолохову леворадикальная критика после выхода первых двух книг «Тихого Дона».
Редактор журнала «Интернациональная литература» С. Динамов, известный литературовед и критик той поры, писал в 1931 году: «...У Шолохова нет ни одного белого, качественно отличного от героев “Дней Турбинных”. Говорит Шолохов <...> что Корнилов плетет сети черного заговора, но не показано все это с необходимой, разящей ненавистью, не хватает у Шолохова накалки классового противопоставления; в его образах врагов революции не вскипает отрицание их. Со всем сознанием ответственности этих слов приходится их высказывать, со всем опасением за дальнейший путь Шолохова приходится это утверждать.
Белые для Шолохова враги, но герои. Красные – друзья, но отнюдь не могут идти в сравнение с белыми. <...>. Хватило у Шолохова терпения выписывать фигуры Корнилова и Алексеева, – но ни одной равной им по своей роли фигур красных нет в романе: белые – столбы, а красные – простые столбики. <...> Странное равнодушие сквозит в его описании борьбы с контрреволюцией»1.
Такова определяющая тональность в оценках критики романа «Тихий Дон» в конце двадцатых – начале тридцатых годов.
В докладе «Реакционная романтика», о котором уже шла речь, историк Н. Л. Янчевский утверждал: «Сложность понимания романа Шолохова заключается в том, что у него нет того лица, которое являлось бы “alter ego” автора и высказывало мысли автора в романе». «Основной недостаток – это “объективизм”, – вторил ему критик Л. Шеншелевич, – который делает роман в высшей степени идейно шатким произведением»2.
Левацкая, ультрарадикальная идеология 20-х годов влияла на души и рядовых читателей. «Надо показать свое отношение к описываемым событиям. Объективизм же – путь очень опасный»3, – требовали от Шолохова читатели на обсуждении романа в Ростове-на-Дону в 1930 году.
То, что рапповская критика вменяла в вину писателю как «объективизм», было в действительности художественной объективностью.
Полная художественная правда как определяющее достоинство романа «Тихий Дон» была отмечена эстетически зрелой критикой сразу после выхода первых двух книг романа, причем не только в нашей стране, но и за рубежом. Роман был переведен на многие иностранные языки и начал расходиться по миру уже в 30-е годы, поразив и восхитив литературную критику и читателей.
Впрочем, были и за рубежом вульгарно-социологические выступления, подвергавшие «Тихий Дон» критике догматического толка, упрекавшие Шолохова в недостатке «классового понимания» при «изображении белых и красных»4.
Подобные вульгарные оценки были скорее исключением, чем правилом. «Тихий Дон» был принят в мире восторженно. Главной причиной было именно то, что, к удивлению «западной» критики, коммунист Шолохов «бесстрашно и объективно изображает действительность», что он стремится «писать правду жизни, несмотря на всю ее горечь»; что «на протяжении всего романа Шолохов остается художником, а не пропагандистом», хотя и не скрывает «своей советской идеологии»; что «это не идеологический агитационный роман, а трагический эпос, который запечатлел человеческие судьбы в момент крушения старого уклада жизни, различные идеологии, столкновения различных позиций, жестокую схватку двух мировоззрений»5. Доброжелательная зарубежная критика настоятельно подчеркивала именно это качество «Тихого Дона»: объективность взгляда художника при отсутствии в романе авторского «перста указующего».
3 августа 1941 года газета «Нью-Йорк Таймс» писала в статье «Шолоховский эпос о борющихся казаках»: «Известно, что Шолохов – коммунист. И между тем в романе нет привычной марксистской пропаганды. К своим персонажам – белым и красным – он относится объективно, с неподдельным проникновением в человеческие чувства...»6.
А известный американский критик и литературовед, профессор Мичиганского университета Д. Стюарт заключил в 1959 году: «...На основании изучения текста “Тихого Дона” было бы справедливо сказать, что Шолохов является непримиримым и необычайно честным реалистом». По мнению профессора Д. Стюарта, «его гений лучше всего виден <...> в его необычной силе, необычном диапазоне видения явлений, которое позволяет ему таить в себе и противоречия типа Достоевского в единой уравновешенной концепции...»7.
В этом и состояла «тайна» романа «Тихий Дон», заставившая признать его весь мир, – от Сталина до Краснова, как «красных», так и «белых», как капиталистов, так и сторонников социалистической идеи.
Над загадкой прозы Шолохова давно бьется наше шолоховедение. Ближе всех подошел к разгадке ее, на наш взгляд, В. Васильев, который писал, что Шолохов отказался от художественных решений, «сводящихся к одной-единственной оригинальной интеллектуальной точке зрения автора в произведении». По определению В. Васильева, Шолохов утверждает художественный принцип «разноцентренного или многоцентренного» изображения человеческих положений и социально-исторических коллизий. «Шолохов не связывает себя никакими обязательствами перед персонажами и тем самым отказывается от линейной перспективы в постижении и истолковании жизни в пользу истинной объективности и подлинной реальности и сверхличной, надындивидуальной, высшей правды»8.
Именно этот критерий бескомпромиссной художественной правды выдвинул Шолохов в качестве главного, когда отказывался, невзирая на упорные требования литературных и политических властей, сделать Григория Мелехова большевиком.
Этот же критерий художественной правды противопоставил он точке зрения Сталина, который во время встречи у Горького, о которой шла речь выше, сказал, что Шолохов «слишком объективистски», «вроде как бы с сочувствием» показывает генерала Корнилова. Шолохов, как мы помним, ответил Сталину: «Художественная правда образа продиктовала мне показать его таким, каков он и есть в романе».
Шолохов вступал в русскую литературу как наследник и продолжатель бессмертного реализма великой русской литературы – Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова.
Сам Шолохов неоднократно говорил о влиянии на него Л. Толстого и Чехова. Но вполне правомерно также сближение «Тихого Дона» с творчеством гения реализма Ф. Достоевского. Это сближение прозвучало уже в приведенной выше оценке творчества Шолохова Д. Стюартом, который заметил, что «Тихий Дон» «таит в себе и противоречия типа Достоевского».
И действительно, в выявлении противоречий жизни в «Тихом Доне» Шолохов идет путем Достоевского – через полифоническое многоцентровое повествование, которое сообщает роману «Тихий Дон» максимальную объективность и глубину художественного исследования. И это – исключительно важная характеристическая черта творчества Шолохова, объясняющая многие особенности поэтики его романа, равно как и особенности его восприятия читателем. Вспомним, что о принципе полифонии – определяющем в творчестве Достоевского – писал М. Бахтин в книге «Проблемы поэтики Достоевского». «Достоевский – творец полифонического романа. Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа». «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, полная полифония полноценных голосов, действительно, является основной особенностью романов Достоевского»9.
Полифонизм художественного мышления, по мнению Бахтина, пробивал себе дорогу давно, начиная с Шекспира. Теоретическое обоснование принципа полифонизма Бахтин встретил, к примеру, у Чернышевского, который собирался, – цитирует он Чернышевского, – «написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только моих личных отношений, – даже никакого следа моих личных симпатий».
Это не значит, замечает М. Бахтин, что Чернышевский задумал написать роман без авторской позиции, – «такой роман вообще невозможен». Речь идет «не об отсутствии», а о радикальном изменении авторской позиции, причем сам Чернышевский подчеркивает, что эта новая позиция гораздо труднее обычной и предполагает огромную «силу поэтического творчества»10.
В этой свободе самораскрытия чужих точек зрения без завершающих авторских оценок и усматривает Чернышевский главное преимущество новой «объективной» формы романа.
Как и Достоевский, Шолохов избрал «объективированный» путь полифонического воспроизведения жизни, который для него особенно труден, потому что речь в «Тихом Доне» идет о вещах не бытовых или бытийных, философских, но о политических, о самой что ни на есть «злобе дня». И, тем не менее, Шолохов идет именно этим, самым трудным в реалистическом искусстве путем, реализуя свой предельно объективный подход к изображаемому во всем строе романа. Подчеркнем: речь идет, естественно, не о некой «учебе» Шолохова у Достоевского, но о другом: о схожем типе художественного сознания, выражающего пик развития реализма.
Писатель дает возможность для полной «свободы самораскрытия» различных, подчас полярных точек зрения без авторского вмешательства и «завершающей авторской оценки», без оглядки на цензуру и власть.
Вспомним, как описывается в романе еще только предчувствие начала красного террора в январе 1919 года:
«Все Обдонье жило потаенной, придавленной жизнью. Жухлые подходили дни. События стояли у грани. Черный слушок полз с верховьев Дона, по Чиру, по Цуцкану, по Хопру, по Еланке, по большим и малым рекам, усыпанным казачьими хуторами. Говорили о том, что не фронт страшен, прокатившийся волной и легший возле Донца, а чрезвычайные комиссии и трибуналы. Говорили, что со дня на день ждут их в станицах, что будто бы в Мигулинской и Казанской уже появились они и вершат суды короткие и неправые над казаками, служившими у белых...» (4, 148).
Коммунист Шолохов не мог написать таких слов! – заявляют «антишолоховеды». Но они не учитывают того, что слова эти писал не политический деятель Шолохов, но художник Шолохов, чтобы дать возможность для полного самораскрытия тех настроений и чувствований, которые обуревали казачество в те, и в самом деле «жухлые» для него дни.
И точно так же – с полной исторической правдой и объективностью – раскрываются в романе чувства, мысли, устремления и генерала Корнилова, и генерала Каледина, и сотника Изварина, и Листницкого, и Петра или Григория Мелеховых.
Самораскрытие Григория Мелехова на разных этапах его внутреннего, духовного и душевного развития правдиво воссоздает картину всех его метаний и исканий. Шолохов сумел передать различные состояния души своего героя, подчас полярные – от, казалось бы, полного приятия «большевиков» до полного их отрицания. В каждом своем душевном порыве Григорий Мелехов предельно искренен, – и в этом – огромная художественная правда характера. Причем самораскрытие героя происходит без «перста указующего» автора, спонтанно, органично, естественно.
Противоречия в развитии характера Григория Мелехова выявили главное «противоречие» романа – между «белыми» и «красными». И заслуга Шолохова как гениального художника – в том, что он способствовал максимально полному самораскрытию обеих сторон этого главного противоречия жизни, предоставил возможность каждой из них с предельной объективностью «раскрывать» и обосновывать свою «правоту», не навязывая читателю своей авторской позиции.
Это не значит, что у автора «Тихого Дона» не было своей позиции. Она, конечно же, была, но не имела ничего общего с той упрощенной, левацкой позицией, которую «антишолоховедение» приписывает Шолохову.
И эта позиция, так же как и «Тихий Дон» в целом, далеко опережала свое время.
Слышна ли подобная полифония слова у Крюкова?..
СЛОВО У ШОЛОХОВА И КРЮКОВА
«Когда читаешь параллельно зрелые произведения Шолохова (“Тихий Дон”, “Поднятая целина”) и сборники его юношеских рассказов, прежде всего бросается в глаза поразительное сходство словесной ткани, – будто разные платья, пошитые из одного и того же материала. Совпадают отдельные характерные слова, эпитеты, а местами и целые обороты речи»11, – писал литературовед И. Лежнев в книге «Михаил Шолохов» (М., 1948), подтверждая этот вывод целым рядом выразительных примеров.
Анализируя поэтику «Тихого Дона» и «Донских рассказов», И. Лежнев замечает, что пейзаж и в ранних, и в зрелых произведениях Шолохова покоится в общем «на одной и той же образной системе: это поэтическое видение мира глазами казака-земледельца. В художественных сравнениях, метафорах, эпитетах и тут и там приметную роль играют вещи крестьянского обихода, встречаются почти дословные совпадения. Так, в рассказе “Червоточина” читаем: “Дышло Большой Медведицы торчало, спускаясь на запад”, а во втором томе “Тихого Дона”: “Большая Медведица лежит сбоку Млечного пути, как опрокинутая повозка с косо вздыбленным дышлом”»12.
Впрочем, не эти частные совпадения в ранней и зрелой прозе Шолохова – главные приметы того «поразительного сходства словесной ткани» в произведениях Шолохова, о которых говорит И. Лежнев.
Это поразительное сходство, делающее прозу Шолохова всегда и мгновенно узнаваемой, соткано из множества нитей, определяющих индивидуальность выдающегося художника слова, «лица не общее выражение». В конечном счете решающим в шолоховском стиле является его интонация, «мелодия», о которой писал композитор Г. Свиридов, – та самая мелодия художественной гармонии, которую в силах услышать и выразить только гений.
Мелодия прозы Шолохова поражает своей мажорностью – при всеохватном и всеобъемлющем трагизме. Она насыщена светом, ярчайшими красками, разнообразными звуками и запахами, влюбленностью в природу, в человека, в мир. Она излучает редкую по мощи витальную силу. При всем своем трагизме, она празднична, и суть этого праздника жизни, каковым является проза Шолохова, – при всей суровой драматичности и трагичности изображаемой действительности, – в конечной победе добра над злом. В вере в народ.
Наиболее праздничным, исполненным поэзии и любви к родной земле, донскому казачеству представляется первый том эпопеи, в котором рассказано, как жили казаки в годы, предшествовавшие революции и мировой войне.
Соотнесем мелодию шолоховской прозы с интонацией прозы Крюкова, рассказывающей, казалось бы, о том же самом: о жизни донского казачества в предреволюционные годы, а еще точнее – в годы, предшествовавшие Первой мировой войне. Перед нами – не просто два совершенно разных художника, но – два разных, принципиально отличных друг от друга, почти не пересекающихся друг с другом мира народной казачьей жизни. А ведь крюковские места отделены от шолоховских всего какой-то сотней с небольшим километров. И проза Крюкова – в ее «казачьей» части, и проза Шолохова «прикреплены» к родным местам. У Крюкова это станицы Усть-Медведицкая и Глазуновская, через которую течет речка Прорва, впадающая в реку Медведицу, а та – в Дон; у Шолохова – станица Вёшенская на берегу Дона и хутор Каргин на берегу реки Чир, впадающей в тот же Дон. Казаки в рассказах Крюкова служат в 3-м и 20-м Донских казачьих полках, которые формировались в родном Крюкову Усть-Медведицком округе; казаки в прозе Шолохова служат в 12-м и 27-м казачьих полках, формировавшихся в Вёшенской станице и ее хуторах. В прозе Крюкова и Шолохова – одна и та же природа, у героев – один и тот же донской говор, тот же диалект. А жизнь разная. Вместо полифонии слова, характерной для «Тихого Дона», в рассказах Крюкова преобладает однообразная и унылая интонация.
Обратимся к одному из самых значительных произведений Крюкова – рассказу «Зыбь» («Рассказы». Т. 1. Книгоиздательство писателей в Москве. 1914). Это скорее маленькая повесть о несчастной доле казака-бедняка Никифора, чья фамилия – Терпуг. На руках Никифора – мать, маленький племянник, сын старшего брата Родиона, призванного в полк, да клочок земли, которую надо пахать. А у семьи – одна-единственная лошадь – старая седая кобыла Корсачная: «Бока у Корсачной были желтые от навоза, шея местами облезла, а спина – острая, как пила»13.
Такой же серой, унылой и безрадостной предстает в рассказе и жизнь Никифора Терпуга в старой хате со слепыми окошками, с пропревшей крышей. «Двор походил на разоренный аул. Давно требовали починки покачнувшиеся хлевушки и раскрытый сарай. Осыпалась в нескольких местах и полегла городьба. Надо было давно поднять, поправить. Но не с чем взяться: ни хворостинки, ни колышка, ни лишнего острамка соломы – ничего... В пахоту, в покос, в молотьбу приходилось бросать свою работу и наниматься в люди, чтобы сколотить на одежду, на обувку, на мелкий расход по дому. Этот мелкий расход, – бесконечная цепь незаметных, ничтожных, но неизбежных трат, – был беспощадно требователен своей неотложностью: соль и деготь, мыло на стирку, спички, иголки и нитки, церковные свечи даже – всё было необходимо нужно. Из скудного хозяйства продать было нечего: ни овцы, ни поросенка, ни телка не осталось. Была пара молодых быча́т, да корова – избыли на снаряжение Родиона в полк. Удержалась одна старая кобыла Корсачная...» (382—383).
