Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"
Автор книги: Феликс Кузнецов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 65 (всего у книги 69 страниц)
В поисках хотя бы одного «пишущего» казачьего «есаула», которого можно было бы подставить взамен Шолохова в качестве автора «Тихого Дона», Венков проделал гигантскую и объективно полезную работу: он перелопатил тысячи страниц провинциальной – ростовской, донской – прессы предвоенных и революционных лет, выявил, в итоге, большой объем дополнительных печатных источников «Тихого Дона»: статьи, корреспонденции, очерки на страницах этих газет и журналов, так или иначе корреспондирующих с теми или иными эпизодами романа.
В процессе этой работы Венков отвел в качестве возможного автора «Тихого Дона» Ф. Д. Крюкова, а также В. Севского (Краснушкина), которого столь упорно выдвигает в качестве автора «Тихого Дона» Бар-Селла: «Не думаю, что Виктор Севский с его телеграфным стилем изложения был как-то причастен к “Тихому Дону”»145.
Венков ставит вопрос так: «Что же лежит в основе исторического фона и исторической канвы романа: письменные источники или “наблюдения с Каргинского бугра”»146?
Под ироническим: «наблюдения с Каргинского бугра» Венков понимает работу М. А. Шолохова, который, как подробно доказано выше, был «непосредственным свидетелем»147 Вёшенского восстания.
В основе «исторического фона и исторической канвы романа», – на взгляд Венкова, – лежат не «наблюдения» автора, а «письменные источники» – статьи и заметки из газет и журналов 1919—1920 годов. Но почему, исследуя источники «Тихого Дона», надо противопоставлять одно другому?
Шолохов постигал историю Вёшенского восстания целостно – включая и личные наблюдения, и рассказы участников и очевидцев, и работу в архивах, и письменные источники, статьи и заметки из газет и журналов 1919—1920 гг., которые были доступны ему хотя бы в музее, посвященном истории казачества в Новочеркасске.
Но именно эта целостность облика писателя как раз и неприемлема для «антишолоховедов», которые разными путями стремятся ее разрушить.
В отличие от Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых, Венков предлагает свою «методу» расчленения «Тихого Дона». Будучи не в силах подобрать ключи, отнимающие у Шолохова четвертую книгу романа (Мезенцев был посмелее, он и четвертую книгу умудрился приписать умершему в 1920 году Крюкову), Венков вслед за Макаровыми, милостиво согласился частично третью и полностью четвертую книги «Тихого Дона» оставить за Шолоховым. «Мы ни в коей мере не отрицаем авторства М. А. Шолохова, – пишет Венков в заключении своей книги. – Им бесспорно написано более четвертой части всего текста, в основном в ч. 7—8 романа и огромные монологи в предыдущих частях. Кроме того, ему принадлежит правка некоторых глав первоначального варианта, “костяка”. <...> И все же мне кажется, что основной костяк романа написан им – И. Д. Филипповым»148.
Итак, Венков «открыл» и предложил миру своего автора «Тихого Дона» – литератора И. Д. Филиппова. По его предположению, именно И. Д. Филиппов – автор «первоначального варианта» романа «Тихий Дон».
Читая труд Венкова, мы поначалу опасались, что вслед за Аникиным он припишет «Тихий Дон» Серафимовичу. По примеру своего учителя М. Мезенцева Венков составил свою «таблицу словосочетаний» из произведений Шолохова и Серафимовича – примерно на том же уровне доказательности, как и Мезенцев. Но, видимо, почувствовав ее бездоказательность, ограничился столь же бездоказательным заявлением лишь о «правке» первых частей романа Серафимовичем. «Ему же, видимо, принадлежат главы с Бунчуком и Анной», – безапелляционно заявляет Венков, не утруждая себя хоть какими-нибудь доказательствами на этот счет149.
Историк полагает, что в традициях «антишолоховедения» он имеет право на любое «препарирование» текста великого романа.
Но кто такой И. Д. Филиппов? И видел ли хоть кто-нибудь, включая Венкова, написанный им «первоначальный вариант», этот «основной костяк» «Тихого Дона»?
Потерпев поражение с Голоушевым и Крюковым, Севским (Краснушкиным) и Родионовым, Громославским и Серафимовичем как возможными авторами «Тихого Дона», «антишолоховедение» в лице Венкова обнаружило автора гениального романа непосредственно на его родине.
Много лет – с начала 80-х и до 2000-го, по его собственным словам, – потратил Венков на этот поиск, перекопав ростовские и московские архивы, перелопатив все доступные подшивки журналов и газет довоенных и революционных лет. И что же он нашел?
Все, что известно Венкову об Ив. Филиппове, будто бы написавшем «первоначальный вариант», «основной костяк романа», – так это то, что он был одним из авторов издававшегося в 1911—1912 годах журнала «Голос казачества». В этом журнале за подписью Филиппова или Ив. Филиппова опубликовано несколько ученических рассказов и пьеса «Язвы казачьей жизни», обличавшая снохачество в казачьей среде. В 1913 году этот журнал закрылся из-за недостатка средств, и на смену ему в мае 1913 года стал издаваться журнальчик «Вестник казачества», прекративший свое существование в том же 1913 году. В нем была опубликована еще одна «обличительная» пьеса Филиппова – «Законное дело», два рассказа и статья. Эти произведения перепечатаны в книге Венкова, что дает возможность читателям самим оценить их вполне самодеятельный уровень.
Попытки Венкова хоть как-то соотнести эти малоталантливые сочинения с «Тихим Доном» вызывают недоумение. В пьесах обличаются «язвы казачьей жизни», но эти обличения никакого отношения к «Тихому Дону», поэтизирующему казачью жизнь, не имеют. Пьесы в лобовой прямолинейной форме обличают пьянство и снохачество. Видимо, последнее обстоятельство и дало повод Венкову заявить, будто между пьесой «Язвы казачьей жизни» и романом «Тихий Дон» имеются «совпадения в сюжете». Находит Венков и «совпадения <...> чисто текстуальные»150. По его мнению, это:
В пьесе: «Ну, истованный мой Меня!..».
В романе «Тихий Дон»: «...истованный черкесюка!»
В пьесе: «Давя твой козленок как начал тут выколашиваться...».
В романе: «Урюпин, ты чего, сучье вымя, выколашиваешься?»
В пьесе: «Погнал, вскок, аж только пыль схватилась».
В рассказе Шолохова «Путь-дороженька»: «...Над балкой ветер пыльцу схватывает»151.
Что еще известно об И. Филиппове, кроме того, что он опубликовал в «Голосе казачества» и «Вестнике казачества» в 1912—1913 годах пару любительских пьес и несколько слабеньких рассказов? Практически ничего. По сокращению (Ив.) видно, пишет Венков, что зовут его Иван. «По подписи под другими публикациями, о которых речь впереди, можно определить его отчество, вернее первую букву отчества – Д»152.
Отталкиваясь от этой крайне ограниченной информации, Венков начинает перебирать одного за другим всех доступных ему по архивам и историческим источникам Филипповых. И, наконец, в «Памятной книжке Области Войска Донского» за 1916 год находит «Ивана Дмитриевича Филиппова, делопроизводителя Донецкого окружного земельного совета, коллежского регистратора»153.
Впрочем, если бы Венков открыл «Памятную книжку» за 1915 год, он и там, в той же должности, обнаружил бы делопроизводителя коллежского регистратора Ив. Дм. Филипова, – заметим, с одним «п»! Но разве это доказывает, что делопроизводитель Донецкого земельного совета и автор пьесы и рассказов в журналах «Голос казачества» и
«Вестник казачества» обязательно одно лицо? Сам же Венков насчитал в своей книге около двадцати Филипповых, из них несколько Иванов. Разве нельзя допустить просто совпадение инициалов? О коллежском регистраторе И. Д. Филиппове как писателе, авторе двух пьес и нескольких рассказов можно говорить только условно, гипотетически.
Тем более, что в самом тексте книги Венкова содержится опровержение его же собственного утверждения. Он сообщает, что по данным «Памятной книжки...» за 1913 год, Ив. Дм. Филиппов в 1913 году служил делопроизводителем по гражданской части в канцелярии окружного атамана Донецкого округа154 и, следовательно, жил в станице Каменской, в центре Донецкого округа. Но двумя страницами ранее Венков сообщает: «известно, что в 1913—1914 годах он (И. Д. Филиппов) редактировал “Донскую газету” в Новочеркасске»155. Так, выходит, было два И. Д. Филипповых, один из станицы Каменской, другой – из Новочеркасска?
Но не в этом суть.
Главное – то, что ни один из них никакого отношения к «Тихому Дону» не имел и иметь не мог. В этом нас убеждают тексты, которые приводит Венков.
Вот один из них. Он называется «Из прошлого»:
«Иду между созревающих роскошных нив, почти равных моему росту. Какие чудные картины хлебного моря! Вон рожь и ячмень переливаются опаловыми волнами, там безостая гирька колышется серыми гребнями, а вон, далее, и сама серо-зеленая гарновка кланяется наливающимся колосом.
Созерцая эту восхитительную картину родного поля, я рассуждал сам с собою:
– Милые, родные поля, и зачем я променял вас на удушливую тюрьму канцелярии, отдал этой неблагодарной работе лучшие годы своей жизни и теперь с уставшей душой, почти инвалидом, плетусь домой, где нет своего ни кола, ни двора. Печально, безотрадно!» и т. п.156.
И эти строки принадлежат автору «первоначального варианта» бессмертного романа «Тихий Дон»?
Далее следы И. Д. Филиппова теряются. Поскольку служил он коллежским регистратором с 1914-го по 1916 год, он не был на германской войне. Не смог Венков обнаружить его следов и в годы Гражданской войны, в том числе и среди повстанцев 1919 года. Как ему думается, он обнаружил И. Д. Филиппова в 1919 году на страницах издававшейся в Миллерове газетки «Донецкая жизнь», где публиковались рассказы неизвестного лица под псевдонимом «П. И. К.». «...Знакомые по стилю, размеру, словарному составу рассказы».
Приведем хотя бы один из них:
«Донская беднота
Разъезжая по слободам и хуторам, расположенным в районе рек Калитвы и Березовки, мне не раз приходилось слышать жалобы на бедность.
Жалобы эти, слезы, конечно, не имели бы существенного значения, если бы изливающие их “бедные” крестьяне только ими и ограничились.
Но в том-то и беда, что жалобщики ждут большевиков. Интересно, конечно, не это ожидание, как таковое, а причина его. Нашей “бедноте”, имеющей во дворе пару лошадей, две-три пары волов и засевающей от 15—20 десятин земли кажется, что она-то и есть настоящая беднота.
Она не хочет понять, что если всю Россию переделить всем поровну, то донскому крестьянину достанется очень и очень немного»157.
И снова возникает тот же вопрос: неужели этот текст можно соотнести с «Тихим Доном», а его автора всерьез представлять в качестве творца этого великого произведения?
Лишь при абсолютной эстетической глухоте и полном отсутствии художественного вкуса можно предпринимать подобные манипуляции в отношении «Тихого Дона».
Эстетическая глухота и недостаток, а часто отсутствие художественного вкуса – характерная особенность всего «антишолоховедения». Оно являет собой классический пример вульгарно-социологического подхода к литературе. Ставя во главу угла политический, идеологический критерий («член ВКП(б) не мог написать “Тихий Дон”»), демонстрируя буквалистский, канцелярско-делопроизводительский подход к тексту романа, «антишолоховедение» совершенно не берет в расчет эстетическую сторону дела и готово передать гениальное творение человеческого духа и разума – роман «Тихий Дон» – в руки любого посредственного писателя, а подчас, как в случае с Венковым, даже самодеятельного ремесленника.
Центральную, итоговую главу об И. Д. Филиппове Венков озаглавил так: «“Вестник казачества”. Нашел?» Все последующее повествование в его книге строится так, что вопросительный знак в этой сентенции постепенно заменяется на восклицательный: «Эврика!» «Нашел!» Нашел коллежского регистратора, делопроизводителя канцелярии окружного атамана Донецкого округа, на досуге, возможно, баловавшегося литературой; к тому же он был на 20 лет старше Шолохова.
Ничего другого о новоявленном авторе «Тихого Дона» Венкову не известно. Ситуация комическая!
Данное «открытие» Венкова породило серию остальных его «открытий». Поскольку Филиппов жил не на Дону, а на Донце и вдобавок был на два десятка лет старше Шолохова, возникла необходимость, ради того, чтобы «подтянуть» «Тихий Дон» к его виртуальной фигуре, передвинуть этот роман во времени и в пространстве, что и попытался безуспешно сделать Венков.
Руководит «антишолоховедами» в этих ухищрениях одно: предубеждение против Шолохова.
МЕТОДОЛОГИЯ АБСУРДА
«Антишолоховедение» окончательно и бесповоротно зашло в тупик. Ложность исходных позиций, отсутствие доказательств при беззастенчивой предвзятости подходов ведут его к самоуничтожению, превращают в фарс. Его последние опусы требуют не столько научного спора, сколько фельетонного осмеяния.
Можно ли всерьез спорить с «антишолоховедами», когда в качестве новейшего аргумента в поддержку своей позиции они опираются на книгу Л. Гендлина «Исповедь любовницы Сталина», о которой опубликован уже не один фельетон? Так, в «Независимой газете» 2 октября 1992 г. была напечатана статья «Фальсификация», в которой эта книга характеризуется как откровенная бульварная фальшивка от начала до конца, выдуманная безответственным автором. В этой книге оклеветана прославленная солистка Большого театра Вера Александровна Давыдова, представленная – на основе фальсифицированных Гендлиным – а на самом деле несуществующих ее «воспоминаний» – любовницей Сталина, а также Кирова, Ягоды, Ежова, Буденного и многих других158.
И вот на такой скандальный и мутный «источник» пытается опереться «антишолоховедение» как на самый убедительный аргумент, подтверждающий, будто «Тихий Дон» написал не Шолохов, а Крюков. Таким аргументом представляется новейшему антишолоховеду В. Самарину выдуманный Гендлиным рассказ В. А. Давыдовой о том, как автора «Тихого Дона» искал писатель Пильняк (он приводит этот рассказ в своей публикации «Страсти по “Тихому Дону”» в газете «Орловский вестник»):
«...В станице Новокорсунской писателю указали дом, где квартировала отправившаяся на поиски могилы сына мать Ф. Д. Крюкова», – повествует Л. Гендлин. – От нее Пильняк узнал, что Шолохов был каким-то образом знаком с Федором Дмитриевичем и даже посвящен в его творческие планы. Во всяком случае, после панихиды по Крюкову, отслуженной бесплатно священником станицы Глазуновской, Шолохов неожиданно заявился к матери Федора Дмитриевича. «Не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывая из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его “товарищ и лучший друг”.
Последнее было чистой воды хлестаковщиной. Но для убитой горем матери – соломинкой, за которую можно было ухватиться и как-то утешиться. Не удивительно, что она задала Шолохову наиболее волнующий ее вопрос: “Михаил Александрович, куда, по-вашему, могли деться тетради сына?” “Лицо Шолохова, – рассказывал Пильняк, – уши, руки покрылись круглыми красными пятнами. – Откуда мне знать? Возможно, сумку вместе с Федей закопали в братскую могилу? А может, кто и подобрал...”
Шолохов стушевался и ушел, не простившись, – поскольку впервые услышал обвинение из рук прозорливой женщины (мать Крюкова за умение видеть насквозь людей считали колдуньей): “Где находится могила сына? Скажи, куда ты дел тетради Федора Крюкова?”»
Рассказ Пильняка о матери Крюкова завершился тем, что 15 января 1928 года соседи принесли ей свежую, но порядочно истрепанную книжку «Октября». «Не поверила своим глазам, думала, что такое может во сне только присниться. Под своей фамилией Шолохов начал печатать книгу моего сына, которую назвал “Тихий Дон”. Он почти ничего не изменил, даже некоторые имена действующих лиц оставил прежними»159.
Текст Л. Гендлина как раз и является «чистой воды хлестаковщиной», от начала до конца выдумкой безответственного неграмотного журналиста.
Неграмотность Гендлина бьет в глаза. Отправив мать Крюкова на поиски могилы сына в станицу Новокорсунскую, он даже не поинтересовался – а была ли она к этому времени жива? Между тем – как свидетельствует биограф Крюкова М. Астапенко, после смерти писателя в живых оставались только его приемный сын Петр, который находился в эмиграции и погиб, участвуя во французском движении Сопротивления, и сестра Мария Дмитриевна, умершая в 1935 году160.
Столь же нелепы и слова Гендлина о том, будто после смерти Крюкова и панихиды в 1920 году Шолохов, которому было в эту пору 15 лет, пил чай с сахаром и баранками с матерью Крюкова и «сетовал», что умер его «товарищ и лучший друг».
Обращение «антишолоховедов» к аргументации подобного уровня свидетельствует о том, что «антишолоховедение» находится в глубочайшем кризисе. В поисках выхода оно готово отказаться от научных методов исследования и направить свои стопы по пути откровенно бульварной литературы, – в форме приведенной выше бытовой пошлятины или пошлости, замаскированной под эзотерику. Примером такой «эзотерической» пошлости может служить книга А. Кораблева «Темные воды “Тихого Дона”. Маленькая эпопея. Тексты. Документы. Истолкования. Эзотерическая информация» (Донецк, 1998)161.
«В новой книге А. Кораблева, продолжающей практику применения нетрадиционных методов исследования, рассматривается проблема авторства романа “Тихий Дон”», – читаем в аннотации к этой книге, написанной «при участии биопсихоаналитика Л. Ф. Лихачевой». Опираясь на «эзотерику», или – как стыдливо сказано в аннотации – на «нетрадиционные методы исследования», Кораблев при участии «биопсихоаналитика Л. Ф. Лихачевой» немедленно и без проблем смог получить ответ на вопрос, кто написал «Тихий Дон». А. Кораблеву и Л. Ф. (так именует автор свою эзотерическую помощницу) помогает проволочная «рамка», которая в руках донецкой «пифии» делает чудеса: «Я смотрю и вижу: Л. Ф. называет имя – и рамка в ее руке резко поворачивается»162.
Большинство участников спора об авторстве «Тихого Дона» имеет отношение к донской земле, – начиная от Солженицына, который вырос в Ростове-на-Дону, кончая Венковым и донецкой «пифией» Л. Ф. Даже Зеев Бар-Селла объяснил при встрече Кораблеву, что «его прадед, оказывается, был донской казак.
– Мой тоже казак, – сказал я. – Яицкий.
– Это большая разница, – сказал Зеев авторитетно...»163.
Однако даже принадлежность тель-авивского журналиста к Всеказачьему Войску Донскому не помогла. В ответ на вопрос, был ли автором «Тихого Дона» его протеже – Севский (Краснушкин), «рамка» равнодушно отвернулась, а «пифия» выдала неутешительную справку:
«– Расстрелян 3 января 1920 года.
– Вот он, получается, автор «Тихого Дона”...
– Нет»164.
Столь же категоричен был ответ по Шолохову и Крюкову.
«– Кто, – спрашиваю, – написал “Тихий Дон”? Шолохов?
Ответ донецкой пифии последовал незамедлительно:
– Нет. <...>
– Тогда кто же?
Л. Ф. берет карандаш, он быстро перемещается по бумаге, оставляя какие-то знаки...
И вдруг неожиданный, ошеломивший меня ответ:
– Его написала женщина»165.
Пообщавшись с духами, и не просто с духами, а с высшим из них, «иерархом 6-го плана», «пифия» выдала Кораблеву исчерпывающую информацию об этой женщине. Как выяснилось, имя ее – Александра Дмитриевна Попова, по мужу – Громославская.
Она – дочь Дмитрия Евграфовича Попова, владельца имения Ясеновка, откуда родом мать М. А. Шолохова, Анастасия Даниловна Черникова, по корням – крепостная черниговская крестьянка, находившаяся, как известно, в услужении в барском доме Поповых.
«Дмитрий Евграфович Попов, – повествует Кораблев, – происходил из богатого и достойного дворянского рода. Его дед, войсковой старшина Иван Алексеевич Попов, казак и помещик, был, говорят, хорошо известен во всей Области Войска Донского. В начале XIX века он привез на Дон несколько крестьянских семей из Черниговской и Полтавской губерний и основал имение Ясеновка»166. Все это, благодаря усилиям местных краеведов, на Дону достаточно широко известно.
Но вот что краеведению не было известно, – хотя «пифия», естественно, знала, – так это то, что была у Дмитрия Евграфовича Попова, оказывается, внебрачная дочь, непонятно каким образом сумевшая заполучить его фамилию и отчество. А кто была ее мать? Теткой Шолохова! «Старшая сестра ее матери – бабушка Шолохова»!167
Доказательства?... Какие еще нужны доказательства, если это информация, идущая из «астрала», от самого «иерарха 6-го плана»!
Но и это еще не все. Кто был мужем этой гениальной женщины, подарившей миру «Тихий Дон»? Донской офицер, сподвижник Корнилова, Громославский – старший брат тестя Шолохова П. Я. Громославского.
Теперь понятно, откуда в романе такое отличное знание топографии, топонимики, людей Верхнего Дона, перипетий Гражданской войны на Дону.
Но и это еще не все.
По данным астрала, и А. Серафимович (Попов) – также близкий родственник, дядя гениальной женщины, сотворившей «Тихий Дон». Оказывается, «Иван Алексеевич Попов, дед Александры, основатель Ясеновки, усыновил будущего классика, когда тому было два годика...»168. Потому у него и фамилия – Попов. А официальная биография А. С. Серафимовича, где говорится, что он родился в станице Нижне-Курмоярской, в семье есаула Серафима Попова, а вырос в станице Усть-Медведицкой, – казенная ложь. «Отчество придуманное, как и фамилия»169.
Александра Попова-Громославская – по утверждению Кораблева и «пифии» – и написала роман «Тихий Дон», – правда, почему-то под названием «Любовь земная»; главные герои – Григорий и Аксинья – также именовались иначе, «Петр и Дарья Мелеховы, Дуняшка, а также коммунист Бунчук – в “первом” романе отсутствуют, это сочинения Шолохова»170; прототипом главного героя был не Харлампий Ермаков, а некий «Николай», возлюбленный «Александры», моложе ее на 20 лет, прототипом главной героини является она сама, «Александра». Введен в роман и молодой Шолохов, племянник гениальной писательницы. По данным «донецкой пифии», он – прототип... Митьки Коршунова.
«– Была ли в действительности описанная в романе “рыбалка” Елизаветы и Митьки Коршунова?
– 94%.
– Это как-то связано с Шолоховым?
– 100%»171.
Далее следует сцена из романа с описанием того, как изнасиловал Митька Коршунов Елизавету Мохову.
«Мы не знаем, и никто не знает, почему Громославский не хотел отдавать дочь за Шолохова. И мы не знаем, как на самом деле происходила сцена сватовства. Может быть, так, как она описана в романе?»172.
Подобные опусы с полной очевидностью свидетельствуют о степени нравственного падения «антишолоховедов». Они не понимают, что, пытаясь унизить человеческое достоинство Шолохова, они публично демонстрируют свое нравственное убожество. Это относится не только к Кораблеву, но и к Бар-Селле, Макаровым, Венкову и др. Это бессилие злобы, как ничто другое, свидетельствует о полном поражении «антишолоховедения». О чем говорить, какой научный спор можно вести с теми, кто прибегает к подобным методам полемики?
Опус Кораблева именуется в издательской аннотации «научно-художественным изданием». Но что здесь от науки? Более точно определил свой жанр автор: «Как бы и мне не написать что-нибудь детективно-фантастически-мистическое!...» – восклицает он после бесед с придуманной им «донецкой пифией».
«Детективно-фантастически-мистическое» сочинение Кораблева подводит черту под поисками несуществующего протографа «Тихого Дона», принадлежащего несуществующему «Автору».
«Найденная рукопись – победа, ненайденная – разгром, – размышляет о мнимом протографе “Тихого Дона” герой-рассказчик опуса Кораблева. – И не надо никаких объяснений. Найденная рукопись в них не нуждается, ненайденная – тем более»173.
С помощью «астральных» сил рукопись была найдена. Но, как оказалось, не та: «Небольшая подколка написанных бумаг. Куриный почерк. Заговоры, молитвы и тому подобное... Называется – “Тайные могилы”».
Но «ясновидящая» Л. Ф. Лихачева призывает Кораблева (автора? героя-рассказчика?) не расстраиваться:
«– Рукопись вы найдете. Но не найдете в ней того, что искали. Она не представляет такую ценность, как вы думаете. <...>
В голосе сочувствие и сожаление. <...>
А теперь куда? В Вёшенскую, к могиле оскорбленного писателя, просить прощения?..»174
Думаю, что в этих словах – дальнейший путь для всего «антишолоховедения». Путь покаяния.
Автор-рассказчик в опусе «Темные воды “Тихого Дона”» сообщает нам, что, оказывается, в процессе создания текста он был «подключен» к тому же «иерарху 6-го плана», что и «ясновидящая» Л. Ф. Лихачева.
По всей вероятности, к тому же самому «иерарху 6-го плана» был подключен и журналист Константин Смирнов из журнала «Чудеса и приключения» – автор еще одного детективно-фантастического опуса, посвященного авторству «Тихого Дона».
В третьем и девятом номерах журнала «Чудеса и приключения» за 2000 год опубликованы статьи «Близка ли к разгадке скандальная шолоховиана» К. Смирнова и «Как Александр Попов стал Михаилом Шолоховым» В. Анохина175, в которых заявлено: «Теперь, кажется, мы можем назвать настоящее имя Михаила Шолохова – Александр Попов!»176
Об уровне осведомленности их авторов можно судить по количеству допущенных в них фактических ошибок.
Мария Петровна, жена М. А. Шолохова, объявлена здесь «зажиточной казачкой Гремиславской», хотя ее девичья фамилия Громославская. Она вышла замуж за М. А. Шолохова и венчалась с ним 11 января 1924 года, а потому никак не могла быть женой М. А. Шолохова в 1922 году. Мать М. А. Шолохова, Анастасия Даниловна, находилась в услужении в имении Ясеновка не в тринадцатилетнем возрасте, а когда ей было двадцать с лишним лет. Наконец, имение Ясеновка явилось прототипом в «Тихом Доне» имения не Лесницких, а Листницких177. Но это – не главное.
Главное – в том, что К. Смирновым и В. Анохиным обнаружен (видимо, с помощью «астрала») еще один автор «Тихого Дона»! И вы знаете, кто он?
Сын все того же Дмитрия Евграфовича Попова и, следовательно, сводный брат Александры Дмитриевны Поповой-Громославской – автора романа «Любовь земная», переименованного позже в «Тихий Дон». Но этого мало. Если Александра Дмитриевна Попова-Громославская, обнаруженная Кораблевым с помощью «ясновидящей» Л. Ф. и «иерарха 6-го плана», – родная тетя Шолохова, то обнаруженный К. Смирновым (видимо, с помощью того же «иерарха 6-го плана») автор «Тихого Дона» Александр Дмитриевич Попов – его сводный старший брат. И к тому же, – родственник Серафимовича!
Новизна ситуации в том, что в случае со «старшим сводным братом» Шолохова объявился и живой, реальный «потомок» – некий Анохин, называющий себя правнуком знаменитого писателя Александра Попова (то бишь – Шолохова).
Авторы версии излагают родословную этого Александра Попова. По версии К. Смирнова, род будущих владельцев Ясеновки Поповых начинался в имении Чекмари Тамбовской губернии, где жил старший унтер-офицер Московского пехотного полка Иван Григорьевич Попов. Его сын Евграф Иванович стал священником в том же селе Чекмари Тамбовской области, достигнув к концу жизни сана епископа Воронежского и Борисоглебского, а внук, Дмитрий Евграфович Попов, стал военным, подхорунжим линейного казачьего полка. Он-то, будто бы, после женитьбы и получил в приданое за женой (имя которой авторам версии неизвестно) в 1894 году имение Ясеновка. «После смерти жены у него на руках остался трехлетний сын Александр, для ухода за которым он нанял няньку – Анастасию Черникову (1881—1942) из семьи рабочих-поденщиков». От Дмитрия Попова она будто бы и прижила «сына Михаила и дочерей».
Вот этот Александр – сводный брат Михаила Шолохова – и является будто бы тем человеком, который написал «Тихий Дон».
А внебрачный сын Дмитрия Евграфовича Попова – Михаил, усыновленный приказчиком Александром Михайловичем Шолоховым, по фантазии К. Смирнова. Его документы и имя присвоил себе старший сводный брат Александр Дмитриевич Попов, ставший к этому времени писателем и матерым чекистом, любимцем Сталина и более того, – его тайным агентом по проведению коллективизации на Дону. Версия – нелепая, однако она была растиражирована радио, телевидением и целым рядом газет – «Комсомольской правдой», «Литературной Россией», «Российской газетой» и др.
Журналистам, распространявшим эту версию ради дешевой сенсации, невдомек, что в основе ее лежит невежество.
Предшественниками уже обнаружен автор «Тихого Дона», и также отпрыск Дмитрия Евграфовича Попова, – но только не сын Александр, а его дочь Александра. Прочитав опус Кораблева, они узнали бы, что придуманные ими Поповы никакого отношения к Ясеновке не имеют, поскольку настоящие Поповы из Ясеновки, – один из самых блистательных и известных казачьих родов на Дону, история которых изучена и хорошо известна. Казачий род Поповых не имеет никакого отношения ни к деревне Чекмари, ни к Тамбовской губернии, где, как известно, казаки не проживали.
В споре иногда применяется прием, известный как доведение аргументов до абсурда. «Антишолоховедение» применяет его по отношению к себе. В «трудах» К. Смирнова или А. Кораблева эта позиция с полной очевидностью доведена до абсурда. Однако венцом абсурдизма в «антишолоховедении», свидетельствующим о его полном и окончательном поражении, явилась работа львовского литературоведа В. Сердюченко «Зона Ш. (Опыт литературной фантасмагории)». Она была опубликована в журнале «Континент» (1997. № 94(4))178, а два года спустя перепечатана в газете «Труд» (1999. № 49. 19—25 марта) за подписью почему-то двух авторов – В. Сердюченко и Г. Ключерова179.
В качестве исходной методологической позиции В. Сердюченко взял абсурдный тезис М. Мезенцева: «Все очень просто: у Шолохова в подвале на цепи сидит человек, которого он кормит, а тот пишет ему книги. <...> Человек на цепи из подвала был до известной степени черным ящиком, позволяющим постоянно держаться за нить рассуждений...»180.
Обратимся к продолжению этой цитаты у Мезенцева: «...Все так и было. Конечно, без подвала, конечно, без цепи. Предполагавшимся человеком был П. Я. Громославский»181.
Как видим, у Мезенцева абсурдная мысль о «подвале» и в нем – «человеке на цепи» была все-таки фигуральной. Таким «человеком на цепи», строчившим за Шолохова – с опорой на рукопись Крюкова – и «Донские рассказы», и «Тихий Дон», и «Поднятую целину», по домыслу Мезенцева, был псаломщик и бывший атаман П. Я. Громославский.
Сердюченко в своем «абсурдизме» продвинулся значительно дальше: слова Мезенцева о «подвале» и «человеке на цепи» он истолковал буквально...
«Исходная суть нашей гипотезы состоит в том, – вещает автор статьи “Зона Ш.”, – что человек по имени Шолохов никогда не написал ни единой художественной строчки. Не было писателя по имени Шолохов. Было нечто другое»182.
«Ревнителей здравого смысла просят из аудитории удалиться», – начинает изложение своей «гипотезы» Сердюченко. «Итак, предположим, – продолжает он, – однажды ночью на пороге громославского дома появляется некто гениальный и полубезумный одновременно. Он одержим всевозможными гоголевскими неврозами, у него очередной психический кризис, его терзают метафизические ужасы и демоны всего мира, но прежде всего агорафобия, страх открытого пространства, где царит разрушение и смерть. Он умоляет оторопевшего хозяина спрятать, скрыть его в подполье, подвале, подземелье. Спрятать – и как можно реже о нем вспоминать.
