Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"

Автор книги: Феликс Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 69 страниц)

Прийма свидетельствует, что Шолохов настаивал на их восстановлении, что говорит о том, насколько важно было для него – автора «Тихого Дона» – восстановить правду о разрушительной личности Троцкого.

Как установил Ермолаев, книга Троцкого «Как вооружалась революция», вышедшая в 1924 году, мемуары атамана Краснова, книга Какурина «Как сражалась революция», отрывок из которой был опубликован в примечаниях к LVII главе шестой части романа в ее журнальном варианте, да мемуары атамана Краснова «Всевеликое Войско Донское», опубликованные в 5 томе «Архива русской революции» (Берлин, 1922), были единственными печатными источниками, которые мог использовать Шолохов в процессе работы над главами, посвященными Вёшенскому восстанию. Мемуары атамана Краснова писатель привел прежде всего в главах, описывающих события, предшествовавшие восстанию (главы 1—14), а также в главах, посвященных его завершению, как источник для информационно-хроникального описания событий, связанных с прорывом фронта группой генерала Секретева и воссоединением повстанцев с Донской армией.

Однако в данном случае – по мнению Ермолаева – Шолохов опирался, прежде всего, на «устные свидетельства очевидцев». Его доверие таким свидетельствам проявляется в случающихся время от времени «фактических неточностях»¹⁰⁰. Исследователь отметил некоторые из этих неточностей, – к примеру, когда знаменитый Гундоровский Георгиевский полк Шолохов «разделил» на два полка: Гундоровский и Георгиевский, или когда 5-й Заамурский полк он из раза в раз называет четвертым, и т. д.¹⁰¹.

Иногда эти неточности происходили оттого, что информация из «устных источников», которой располагал Шолохов, имела свои пределы. Так, Ермолаев отмечает, что «участки фронта, которые Шолохов отводил 2-й и 3-й дивизиям, не соответствуют обозначенным на карте Кудиновым»¹⁰². Но эта карта была опубликована П. Кудиновым в приложении к его историческому очерку «Восстание верхнедонцов в 1919 году» в журнале «Вольное казачество» лишь в 1932 году, и ее Шолохов видеть не мог. И эта ошибка – лишнее подтверждение того, что писатель опирался в основном на свидетельства Х. Ермакова, который, будучи командиром 1-й повстанческой дивизии, не мог в точности знать расположение частей 2-й и 3-й дивизий.

И тем не менее, опора на этот, пусть и ограниченный во времени и пространстве «устный источник» информации, каким был Харлампий Ермаков, дала возможность Шолохову с большой точностью восстановить в слове не только начало восстания, но и его заключительную фазу, драматургию, финал которой разрабатывала жизнь.

И драматургия эта заключалась в том, что к концу восстания с максимальным напряжением схлестнулись две силы: сила Красной армии, которая, выполняя приказ Троцкого № 100, должна была в считанные дни задушить восстание на Дону, и сила белой Донской армии, которая в это же самое время приняла решение вызволить повстанцев из огненного красного кольца, направив для его прорыва группу Секретева. Кто раньше успеет? кто опередит другого? – в этом заключается исторический сюжет этой драмы. Надо отдать должное автору «Тихого Дона»: на основании только устных свидетельств, прежде всего Харлампия Ермакова, он достаточно разобрался в сути происходящего.

Как явствует из очерка Кудинова, главным направлением удара красных была 1-я конная дивизия повстанцев, возглавляемая Харлампием Ермаковым.

Кудинов свидетельствует: «2 мая красные перешли в общее наступление по всему фронту с применением дальнобойных пушек и броневых автомобилей... 11 мая численно далеко превосходящий противник (9-я сов. армия) обрушилась на 1-ю и 2-ю дивизии. 1-я дивизия продолжала удерживать станицу Каргиновскую, успешно отбивая фланговые марши красных. К ночи 11 мая перевес был все же на стороне красных. Вследствие наступления огромных сил красных, которые без боевых припасов, а лишь одними атаками удержать было чрезвычайно трудно, так как это стоило больших жертв, я решил лучше потерять местность, но сохранить армию. В ночь под 12 мая мною был отдан следующий приказ...»¹⁰³.

Далее в очерке публикуется текст приказа Кудинова об отходе войск до Дона и ночной переправе на левый берег, с конкретным указанием сроков и места расположения каждой дивизии, с указанием: «1-я дивизия – в арьергарде»¹⁰⁴.

Описание этих событий в «Тихом Доне» полностью совпадает с исторической правдой:

«В мае с Донца на повстанческий фронт стали прибывать все новые подкрепления красных. Подошла 33-я Кубанская дивизия, и Григорий Мелехов почувствовал впервые всю силу настоящего удара. Кубанцы погнали его 1-ю дивизию без передышки. Хутор за хутором сдавал Григорий, отступая на север, к Дону. На чирском рубеже возле Каргинской он задержался на день, а потом, под давлением превосходящих сил противника, вынужден был не только сдать Каргинскую, но и срочно просить подкреплений» (4, 369).

Видимо, «задержка» на день под Каргинской – это как раз день с 11 по 12 мая, когда 1-я дивизия удерживала Каргинскую, о чем и пишет Павел Кудинов.

Однако даты при сопоставлении событий конца восстания, как о них рассказано в очерке Кудинова и в «Тихом Доне», не всегда совпадают. Кудинов называет дату своего приказа о переправе через Дон 11 мая, а начало переправы – утро 12 мая. Это явная ошибка, а точнее описка, потому что 11 мая, по свидетельству самого же Кудинов, 1-я дивизия еще обороняла станицу Каргинскую на реке Чир и быть в арьергарде переправы у Вёшенской никак не могла. Вот почему трудно согласиться с Ермолаевым в том, что в данном случае «данные Кудинова кажутся заслуживающими большего доверия, чем шолоховские»¹⁰⁵.

Доверия заслуживает как раз тот срок, который назван в «Тихом Доне»: «22 мая началось отступление повстанческих войск по всему правобережью» (4, 378). 15 мая по старому стилю (28 мая по новому) экспедиционные войска перешли в наступление на всем повстанческом фронте, которое и привело к отступлению повстанческих войск по всему правобережью.

Следующий этап – оборона повстанцами водного рубежа – переправы через Дон, станиц и хуторов на левобережье Дона и, в первую очередь, станицы Вёшенской, продолжавшаяся до прорыва фронта красных войсковой группой генерала Секретева. И опять описание этих событий в «Тихом Доне» полностью подтверждается очерком Павла Кудинова.

Сопоставим текст романа и исторические факты, обнаруженные в архивах и приведенные в исторических исследованиях.

«Орудийный гул шел по всему фронту, – рассказывается в «Тихом Доне». – С господствовавших над местностью Обдонских гор красные батареи обстреливали Задонье до позднего вечера. Изрезанное траншеями повстанцев займище молчало на всем протяжении от Казанской до Усть-Хоперской. Коноводы укрылись с лошадьми в потайных уремах, непролазно заросших камышом, осокой и кугой. Там коней не беспокоил гнус, в оплетенной диким хмелем чаще было прохладно. Деревья и высокий белотал надежно укрывали от красноармейских наблюдателей.

Ни души не было на зеленой луговой пойме. Изредка лишь на лугу показывались согбенные от страха фигурки беженцев, пробиравшихся подальше от Дона. Красноармейский пулемет выщелкивал по ним несколько очередей, тягучий посвист пуль кидал перепуганных беженцев на землю. Они лежали в густой траве до сумерек и только тогда на рысях уходили к лесу, без оглядки спешили на север, в ендовы, гостеприимно манившие густейшей зарослью ольшаника и берез.

***

Два дня Вёшенская была под усиленным артиллерийским обстрелом. Жители не показывались из погребов и подвалов. Лишь ночью оживали изрытые снарядами улицы станицы» (4, 400—401).

Артиллерийский обстрел Вёшенской документально зафиксирован в очерке Павла Кудинова. «Красные <...> неудержимо ринулись на Вёшенскую, где находился главный штаб армии восставших <...> После неудачных переправ, предпринятых красными на участках 1-й дивизии и бригады, красные день и ночь громили артиллерией Вёшенскую»¹⁰⁶.

Сивоволов на основании архивных данных также подтверждает этот факт:

«На следующий день в 11 часов установленная на Базковской горе 3-я батарея открыла деморализующий огонь по Вёшенской. Снаряды рвались на площади, улицах, дворах, поднимали столбы песка и пыли. В 18 часов обстрел Вёшенской повторился, загорелись несколько домов. Следом за третьей батареей по левому берегу Дона открыли огонь остальные батареи дивизиона. Почти два часа 12 орудий обрабатывали позиции казаков. В это же самое время Саратовский конный полк безуспешно искал брод в полноводном и еще не вошедшем после весеннего разлива в свои берега Доне.

<...> 3 июня в 12 часов 3-я батарея открыла бешеный огонь по опустившемуся в Вёшенской аэроплану, вокруг которого собрались люди»¹⁰⁷.

Столь детальное и точное описание обстрела красной артиллерией Вёшенской объясняется еще и тем, что, как уже указывалось выше, будучи подростком, Шолохов в эти дни находился в Вёшенской и видел все эти события собственными глазами.

По свидетельству двоюродного брата писателя – Николая Шолохова, он наблюдал и еще одну выразительную жизненную подробность того времени, которая нашла отражение как в романе, так и в исторических исследованиях: отмеченный Сивоволовым прилет к повстанцам второго аэроплана, на этот раз – в Вёшенскую, о чем сообщает в своих воспоминаниях и Павел Кудинов: «19 мая прилетел капитан Веселовский, который передал, что конная группа генерала Секретева <...> не позже, как дней через 5 будет здесь»¹⁰⁸.

Вот как об этом рассказано в романе:

«Над станицей, в голубом и чистом небе, кружил матово поблескивающий аэроплан. По нему били с той стороны Дона из орудий и пулеметов.

<...> Еще одно дымчато-белое облачко шрапнельного разрыва вспыхнуло около аэроплана.

Выбрав место для посадки, летчик резко пошел на снижение. Григорий выехал из калитки, поскакал к станичной конюшне, за которой опустился аэроплан» (5, 29).

Как видим, и второй прилет аэроплана к повстанцам – не выдумка Шолохова. Более того: он знал истинную цель прилета в Вёшенскую представителя Донской армии: передать поручения белого командования руководству восстания о воссоединении с дивизией генерала Секретева, направленной на прорыв красного фронта.

Обстоятельства этого прорыва и пути воссоединения повстанцев с белой армией, обратная переправа через Дон и участие 1-й повстанческой дивизии, совместно с частями Донской армии в движении к Усть-Медведицкой и ее захвате, – все это описано в «Тихом Доне» с полной достоверностью, что во многом – заслуга есаула Харлампия Ермакова, о чем писали и те, кто знал Ермакова лично.

В журнале «Родимый край» (Париж. 1962. Сентябрь – октябрь) опубликованы воспоминания казака-эмигранта Е. Ковалева «Харлампий Ермаков – герой “Тихого Дона”». В них рассказывалось:

«В № 1818 газеты “Русская Мысль” была помещена заметка о том, что по сообщению Шолохова группе посетителей, казак Харлампий Ермаков, с которого он списал одного из главных героев своего романа “Тихий Дон”, был расстрелян Сталиным в 1925 году, в период доносов, чисток и “сталинских извращений”.

Я встречал Харлампия Ермакова и давно догадывался, читая и перечитывая главы, относящиеся к восстанию, что это он выведен в романе в качестве главного действующего лица. Хотя он тоже упоминается в романе, но та роль, которую он играл во время восстания, отводилась Григорию Мелехову, внешность которого имела сходство с таковою же Харлампия Ермакова, причем подчеркивалось, что Григорий любил “этого безумно храброго командира”.

В середине июля 1919 года я был командирован из Новочеркасска на должность командира батареи во вновь сформированную 4-ю Дон. Кон. бригаду из восставших верхнедонцев.

В этой бригаде было немало действительно существовавших героев шолоховского “Тихого Дона”, в том числе и Харлампий Ермаков.

Помню, в первых числах августа, после прорыва ген. Мамонтова, когда 20-й полк с 14-й батареей, заняв сл. Макарово, перешел затем в Ср. Карачан, где завязался бой, кто-то указал мне на находившегося в группе начальников одного из офицеров, сказав:

– “Знаете, кто? Это подъесаул Ермаков, помощник командира 20-го полка. Во время восстания он командовал дивизией”.

Я с любопытством стал следить за ним. Добрый конь, хорошая посадка. Роста среднего или выше среднего. Черноволосый. Правильные черты лица. Острый, немного хищный нос. Слушая начальника штаба бригады, объяснявшего обстановку, он зоркими, слегка прищуренными, глазами, не отрываясь, следил за противником. Привычка к командованию проявлялась в коротких репликах – видно было, что он уже оценил обстановку и имеет о ней свое мнение.

Получив задачу, он во главе двух сотен быстро двинулся в сторону противника и скрылся в складках местности. Прошло некоторое время и на противоположном скате широкой балки мы увидели в беспорядке бегущую красную пехоту, спешившую укрыться от нашей конницы в ближайшем лесу...

Близость населенного пункта и приближавшиеся сумерки заставляли думать, что красным удастся уйти. И вдруг все ахнули...

Из рядов 20-го полка отделился всадник и карьером понесся в сторону противника. За ним еще два, потом целая сотня, за ней остальные...

– “Что они делают!.. Что они делают!..” воскликнул командующий группой полк. Сальников.

Командир 20-го полка хлестнул по лошади и поскакал к полку. Я открыл огонь, чтобы поддержать атаку, развивающуюся блестяще. Все с затаенным дыханием следили, как, несмотря на беспорядочный огонь красных, доблестные вешенцы быстро приближались к противнику и наконец дошли.

В короткий срок все было кончено. Больше 1.000 пленных, пулеметы, весь обоз и большой транспорт артиллерийских снарядов попал в наши руки.

Так как командир полка в момент атаки находился при штабе бригады, то инициатором ее был его помощник. Сказался темперамент потомка одного из сподвижников Ермака.

Дважды легко раненый в августовских боях, подъесаул Ермаков вскоре был тяжело ранен, эвакуирован и больше я его не встречал. Надо полагать, что к моменту отхода Донской Армии осенью 1919 года, он еще не оправился от ран и остался в своей станице, где встретился с Шолоховым, который использовал его для своего романа»¹⁰⁹.

Таким был Харлампий Ермаков по воспоминаниям знавших и помнивших его казачьих офицеров. Не все в этих воспоминаниях точно: Ермаков был расстрелян не в 1925, а в 1927 году. Шолохов встретился с ним, готовясь к написанию своего романа не в 1919 году, а позже. Но в целом Е. Ковалев справедливо и со знанием дела пишет о Харлампии Ермакове.

Как видите, у автора «Тихого Дона» и в самом деле был «соавтор» – донской казак Харлампий Ермаков.

Мы провели столь детальное сопоставление глав «Тихого Дона», посвященных Вёшенскому восстанию, с историческими источниками и в частности, с материалами «Дела» Ермакова, с целью – наглядно показать, что «Тихий Дон» мог быть написан только человеком, имевшим возможность непосредственного знакомства с огромным реальным историческим материалом, с конкретным, предметным ходом развития этих драматических событий. Такая возможность – через Харлампия Ермакова – у Шолохова была. Именно у Шолохова, а не кого-то другого.

Исследователи уже отмечали необыкновенно высокий уровень фактической достоверности и исторической правды, с которым рассказано в романе о Вёшенском восстании.

«...Восстание казаков на Верхнем Дону, в районе станицы Вёшенской и соседних станиц, показано наиболее широко и полно среди всех других реальных исторических событий, описанных в романе, – пишет, к примеру, С. Н. Семанов. – И здесь следует без всякого преувеличения сказать, что историческая достоверность этих глав, фактографическая подоснова описанных событий, эпизодов и отдельных сцен является уникальной. Уникальной даже для такого поразительного в этом смысле произведения, как “Тихий Дон”»¹¹⁰.

С этим выводом вынуждены согласиться и «антишолоховеды». Так, Макаровы, отметив в своей работе, что Вёшенское восстание занимает в «Тихом Доне» особое место как по объему (65 глав), так и композиционно, поскольку здесь – главный узел развития и развязки основных сюжетных линий романа, далее пишут:

«Не менее важное значение имеют “повстанческие” главы и для текстологии романа. Этот обширный и достоверный материал, детально разработанный и осмысленный автором, вполне может рассматриваться как исторический источник, причем опубликованный в такое время, когда в Советской России никаких общедоступных материалов и сведений о восстании практически не существовало»¹¹¹.

Исходным источником этого материала для Шолохова был, как мы стремились доказать, конечно же, Харлампий Ермаков.

КОНЕЦ ВОССТАНИЯ

Как складывались «служивские» взаимоотношения Григория Мелехова с Харлампием Ермаковым в четвертой книге романа, – в главах, посвященных воссоединению повстанцев с Донской армией, ее поражению и эвакуации из Новороссийска, в главах, где раскрывается последующая судьба Григория Мелехова?

Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к тексту романа и «Делу» Харлампия Ермакова – его «Послужному списку» и материалам допросов, хранящимся в нем. Какими будут результаты этого «дактилоскопического» анализа?

Харлампий Ермаков

«С присоединением Секретева мой отряд был влит в группу генерала Сальникова, который подчинялся II отдельному корпусу. Я в это время отрядом не командовал, а был офицером для поручений при группе Сальникова» (Протокол допроса 2 февраля 1927 г.)¹¹².

«...В сентябре и в октябре я был направлен в 20-й казачий полк на должность помощника командира полка по хозяйственной части. В то время приезжал Донской атаман генерал Богаевский, который всех нас раненых офицеров поздравил со следующим офицерским чином. Я был произведен в сотники в конце 1919 года»¹¹³.

Ранение под Филоновской и лечение в госпитале – сентябрь – октябрь 1919 г.¹¹⁴.

Григорий Мелехов

«Через два дня преследование отступавших красных частей повела группа генерала Сальникова, а Григория срочно вызвали в штаб группы, и начальник штаба, <...> ознакомив его с приказом Командующего Донской армией о расформировании повстанческой армии, без обиняков сказал:

– <...> У вас нет военного образования, и в условиях широкого фронта, при современных методах ведения боя, вы не сможете командовать крупной войсковой единицей. <...>

– Я хотел бы, чтобы меня отчислили в хозяйственную часть» (5, 147—148).

«Вероятно, для того, чтобы предупредить недовольство, которое неизбежно должно было возникнуть среди верхнедонцев при расформировании повстанческой армии, многим рядовым казакам, отличившимся во время восстания, тотчас же после взятия Усть-Медведицкой нашили на погоны лычки, почти все вахмистры были произведены в подхорунжие, а офицеры – участники восстания – получили повышение в чинах и награды. Не был обойден и Григорий: его произвели в сотники...» (4, 148).

Заболевание сыпным тифом, лечение и выздоровление – октябрь – ноябрь 1919 г. (4, 461—463).

Как видно, в своем «Послужном списке» и во время допросов Ермаков тщательно обходит тему Новороссийска и панического бегства Белой армии на пароходах в Крым и за рубеж. По его показаниям, он отступал в составе 20-го казачьего полка «до станции Георгие-Афипской, где с обозом был забран в плен зелеными-красными. Попал в отряд Дьяченко. Это было 3 марта 1920 г.»¹¹⁵.

К уже приведенным выше воспоминаниям дочери Х. Ермакова о его попытке уехать в эмиграцию вместе с Белой армией добавим свидетельства его земляков.

Хорошо знавший Ермакова вёшенский казак П. М. Афонин, который в 20-е годы был секретарем комсомольской организации в Базках, писал:

«При разгроме Деникина, после занятия нашими войсками Краснодара, Ермаков ушел в горы к зеленым, а через некоторое время в Новороссийске со всем полком сдался Первой Конной армии»¹¹⁶.

Старожил станицы Каргинская И. Е. Фролов, который в составе казачьего полка отступал к Новороссийску и встречался с Харлампием Ермаковым, рассказал краеведу Сивоволову:

«В Новороссийске из беженцев и тех, кто не сумел погрузиться на транспорт и отплыть за границу, формировались сотни казаков, чтобы в рядах красных искупить свою вину перед Советской властью. <...> Попал он к Буденному. Как опытного вояку, его назначили помощником командира полка»¹¹⁷.

Сивоволов досконально изучил обстоятельства отступления Ермакова в Новороссийск.

«...Григорий Мелехов, уходя в отступление, взял с собой Аксинью. Как же поступил его прототип Харлампий Ермаков, отступая на Кубань? Дочь Ермакова вспоминала: у отца в Вешках была знакомая женщина, с которой <...> он встречался. Однажды даже пытался послать ее к этой женщине. Я. Ф. Лосев подтверждает: Харлампий Ермаков в Вешках “приголубил себе сестру милосердия и отступил с нею на Кубань”. В беседе со мной нижнеяблоновский старожил Дударев также рассказывал, что Ермаков на Кубань отступал с женщиной. В дороге она заболела тифом. В одном из поселков на Кубани он оставил ее на попечение чужих людей. Хозяину отдал все деньги, какие были у него, и пообещал: “Если вернусь живым... вас по гроб жизни не забуду”. Перед тем, как оставить свою больную спутницу и уйти, Ермаков взял у нее наган, достал из кобуры свой, расставив в стороны руки с наганами, шутя сказал Платону Рябчикову: “Теперь меня красные ни в жисть не возьмут!”.

Я спросил у Дударева – откуда такие подробности, кто при этом еще присутствовал? Во время отступления Ермаков, Рябчиков и Богатырев держали при себе вестовых. У Рябчикова вестовым был двадцатилетний казак Илья Болдырев. <...> Вот этот Илья Болдырев и рассказал Григорию Дудареву о последних днях отступления Ермакова и Рябчикова на Новороссийск»¹¹⁸.

Кстати, свидетельство казака Дударева объясняет одну якобы «ошибку», которую Ермолаев напрасно приписал Шолохову. По мнению Ермолаева, Шолохов в четвертой книге романа будто бы перепутал Григория Богатырева с Петром Богатыревым, – отступать с Григорием Мелеховым в Новороссийск, по его мнению, должен был бы командир 6-й бригады, подхорунжий Григорий Богатырев, а не его двоюродный брат, сотник Петр Богатырев, как это говорится в романе¹¹⁹. Но почему? Как явствует из свидетельства Дударева, Шолохов и в данном случае опирался на свидетельства Ермакова, который, судя по всему, встретил под Новороссийском Платона Рябчикова и Петра Богатырева и, в полном соответствии с реальным фактом жизни, сообщил в романе, что Платон Рябчиков вернулся домой, где вскоре и был расстрелян, а Петр Богатырев выехал в эмиграцию, где умер после войны.

К восьмидесятилетнему казаку Григорию Дудареву из хутора Нижне-Яблоновского у Сивоволова было особое доверие. Он заинтересовал его как старожил с хорошей памятью, умением трезво анализировать события, «Тихий Дон» читал он давно, многое позабыл основательно, это Сивоволова даже радовало, поскольку избавляло от необходимости слушать воспоминания «по-книжному»¹²⁰.

Кстати, эту особенность воспоминаний жителей Верхнего Дона о событиях, описанных в романе Шолохова, всегда приходится иметь в виду: «Тихий Дон» до такой степени укоренен в жизнь, что возникает эффект обратной связи, и не всегда легко отличить, что в воспоминаниях идет от жизни, а что – от книги. Вот почему этот тип источников применительно к «Тихому Дону» всегда требует перепроверки другими воспоминаниями, а лучше – документами. Сивоволов это прекрасно понимал.

Итогом его разысканий, посвященных тому, как сложилась судьба Ермакова после восстания, стал следующий вывод:

«По признанию самого Ермакова, дальнейшая военная судьба у него сложилась следующим образом. В марте 1920 года в результате полного разгрома белоказаков под Новороссийском, не видя иного выхода для искупления вины, сняв офицерские погоны, скрыв свое участие в восстании на Дону и службу в белоказачьей армии офицером, Харлампий Ермаков перешел на службу в Красную Армию. После поверхностного опроса и проверки его назначили командиром сотни в 3-й Донской отдельный Советский конный полк. Вскоре он был перемещен на должность командира эскадрона в 14-ю кавалерийскую дивизию, которую формировал из казаков-отступленцев А. Пархоменко.

1 июля 1920 года за службу у белоказаков Ермаков был послан на фильтр-проверку в Особый отдел 14-й кавдивизии. 5 июля был освобожден. 2 августа назначен командиром эскадрона 80-го кавполка 14-й кавдивизии»¹²¹.

Откройте четвертую книгу «Тихого Дона», ее 7-ю часть, – вы увидите тот страдный путь, который вместе с Аксиньей, а после того, как она заболела тифом, уже без нее, проделал Григорий Мелехов до Новороссийска. В пути он встречает своих самых близких друзей и сподвижников – Платона Рябчикова, Харлампия Ермакова, Петра Богатырева, и видит своими глазами всю степень разложения и деморализации Белой армии, всю трагедию эвакуации, и принимает решение идти к красным.

Дальнейшая судьба Григория Мелехова, касающаяся его службы в Красной армии, дана в книге пунктиром. Сверим этот пунктир «служивской» биографии Григория Мелехова с «Послужным списком» Харлампия Ермакова:

Харлампий Ермаков

«Служил в 3-м Дон[ском] отдельн[ом] совполку на должн[ости] комэскадр[она] по расформированию 3 Дон[ского] совполка попал с пополнением в 14 кав[алерийскую] д[ивизию] ... по должности – помкомэскадрона – апрель, май 1920 г.»

«В бою под городом Львовом при ранении комполка был назначен временно комполка 80, под мест[ечком] Коляковичем ранен...» – август-сентябрь 1920¹²² (Послужной список).

«...Был два раза ранен в сражении с Врангелевскими бандитами под Перекопом, Рожественской и др. местах. Участвовал в боях против белополяков и врангелевских банд. Июль-сентябрь 1920 г.»¹²³

«За службу в б[елой] армии был послан на фильтрацию Особого отдела 14 кав[алерийской] д[ивизии], где был арестован, находясь под следствием Особого от[дела] конной армии и Трибуналом Кон[ной] армии препровожден в Особ[ый] от[дел] Юго-Зап[адного] фронта. За отсутствием обвинения был освоб[ожден] – июль 1920 г.»;

«Уволен в бессрочный отпуск как бывший белый офицер в порядке приказа СКВО № 26/сек—1922 – январь 1922 г.» – Послужной список по строевой части 14 кавдивизии 1-й Конной армии»¹²⁴.

Григорий Мелехов

Из рассказа Прохора Зыкова: «Вместе с ним в Новороссийске поступили в конную армию товарища Буденного, в четырнадцатую дивизию. Принял наш Григорий Пантелевич сотню, то бишь эскадрон, я, конечно, при нем состою, и пошли походным порядком под Киев. Ну, девка, и дали мы чертей этим белым – полякам!» (5, 309).

«Недели через две после этого от Григория пришло письмо. Он писал, что был ранен на врангелевском фронте...» (5, 350).

«Совсем пришел? – спросил Прохор.

– Совсем. Вчистую.

– До какого же ты чина дослужился?

– Был помощником командира полка.

– Чего же это тебя рано спустили?

Григорий помрачнел, коротко ответил:

– Не нужен стал.

– Через чего это?

– Не знаю. Должно быть, за прошлое.

– Так ты же эту фильтру-комиссию, какая при Особом отделе офицеров цедила, проскочил, какое может быть прошлое?

– Мало ли что» (5, 362—363).

Удивляет скрупулезная точность в совпадении биографий Григория Мелехова и Харлампия Ермакова после Вёшенского восстания.

Возвращаясь после демобилизации домой из Миллерова на быках с разбитной возницей, Григорий вспоминает: «Не раз он в Польше, на Украине и в Крыму растирал в ладонях сизую метелку полыни, нюхал и с тоской думал: “Нет, не то, чужое...”» (4, 356).

Но Украина, Польша, Крым – это ведь и есть воинский путь Харлампия Ермакова в Гражданскую войну в составе 1-й Конной армии Буденного. В романе повторены такие детали, как его благополучное прохождение через фильтрационную комиссию Особого отдела, факты конкретного несения службы на Украине, Польше и Крыму, точный адресат противника (белополяки, врангелевцы) и демобилизация в должности командира полка и не за что-нибудь, а «за прошлое» – как «бывшего белого офицера».

Близость воинского и жизненного путей Харлампия Ермакова и Григория Мелехова поражает.

VI глава восьмой части романа посвящена тому, как бравый красный командир Григорий Мелехов возвращается домой в Вёшенскую из Миллерова:

«– Прийдется вам, товарищ командир, ехать на быках. Лошадей у нас на весь хутор одна, и та на трех ногах ходит. <...> Дадим вам наилучших быков и в проводницы – молодую вдовую бабу...» (5, 352).

Сивоволов рассказывает по этому поводу следующее:

«Шолохов не дает названия первого казачьего хутора, где председатель ревкома предоставил Григорию подводу. Конечно, это мог быть только Нижне-Яблоновский.

Уволенный из Красной армии Харлампий Ермаков домой добирался таким же путем. От станции Миллерово ехал на обывательских подводах. По установленному порядку хуторские председатели обязаны были предоставлять подводы демобилизованным красным командирам и везти их до следующего совета. Приехав в хутор Нижне-Яблоновский, Ермаков зашел в совет (ревкомы еще в марте 1920 года были реорганизованы в исполкомы). Председателя на месте не оказалось. Секретарь исполкома Мордвинкин Илья Егорович, проверив документы у Ермакова, сказал:

– Подводы у нас имеются только воловые. Лошадей нет. Отвезет вас баба.

Ермаков вспылил:

– Это как же так! На быках в такую даль?! Я, стало быть, впереди, они сзади?.. Нет, я уж лучше пешком пойду. В дороге подберут.

Хлопнув дверь, Ермаков ушел, а Мордвинкин, ошалело вытаращив глаза, ахнул:

– Это же тот самый Ермаков, какой командовал казаками в восстание!

Хуторской исполком занимал половину дома, принадлежавшего отцу Григория Дударева. По счастливой случайности Дударев оказался свидетелем разговора Мордвинкина с Ермаковым.

В беседе с Дударевым я осторожно задал вопрос о том, не слишком ли много он знает о Ермакове. Он недовольно пыхнул:

– Как же! Кто в наших хуторах не наслышался о повстанцах и Ермакове. С весны до середины лета шла война»¹²⁵.

Эти слова старого казака подтверждают высказанную нами ранее мысль о том, что энергетическая сила воздействия личности Ермакова на окружающих на Дону была очень велика. Она не могла не затронуть и Шолохова, когда он задумал писать роман о восстании на Верхнем Дону.

Скажу более: на Шолохова и его роман оказала, быть может, решающее воздействие не только жизнь и судьба Харлампия Ермакова, но и его смерть.

Нет сомнений в том, что писатель тяжело пережил расстрел Ермакова. Можно предположить, что именно трагическая смерть этого человека, нравственные обязательства перед его памятью дали Шолохову силы устоять под натиском литературной критики, напором литературных и политических властей и остаться верным правде жизни, не сделать Григория Мелехова, как того от него требовали, «большевиком», «своим».

Тень неправедной расправы с Харлампием Ермаковым незримо присутствует на всем протяжении четвертой книги романа, грозной тучей нависает над вернувшимся домой Григорием Мелеховым, сообщая повествованию особый драматизм, делая ее, быть может, самой сильной из всех четырех книг.