Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"

Автор книги: Феликс Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 69 страниц)

В нем Сталин выразил и свое отношение к роману «Тихий Дон». Не согласившись с критической оценкой в «Рабочей газете» брошюры «Соревнование масс», Сталин задавал вопрос: «Разве ценность брошюры определяется отдельными частностями, а не ее общим направлением?

Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своем “Тихом Доне” ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что “Тихий Дон” – никуда негодная вещь, заслуживающая изъятия из продажи?»¹⁰³.

Из этого письма следовало, что «общее направление» «Тихого Дона» не вызвало возражений Сталина, но он увидел в романе «частные», однако «грубейшие» ошибки, связанные с Сырцовым, Подтелковым, Кривошлыковым. При этом заметим, что никаких «негативных» сведений о Сырцове в романе не содержалось: он возникает один-единственный раз на съезде казаков-фронтовиков в станице Каменской в 1918 году:

«Зараз, станишники, скажет делегат от рабочих-шахтеров Сырцов. Просьба слухать со вниманием, а также порядок блюсть.

Толстогубый, среднего роста человек поправил зачесанные вверх русые волосы, заговорил. Сразу, как отрубленный, смолк пчелиный гул голосов.

С первых же слов его горячей, прожженной страстью речи Григорий и остальные почувствовали силу чужого убеждения...» (1—2, 473).

Когда после публикации письма Сталина в 1949 году редакторы стали искать ошибки в изображении Сырцова, его фамилии вообще не оказалось в романе: реальный человек по фамилии Сырцов в 1936 году был арестован и в 1937 расстрелян. По существовавшим в ту пору правилам при очередном переиздании «Тихого Дона» его имя вообще было вычеркнуто цензором из романа.

Почему же в письме Сталина упоминается Сырцов? С. И. Сырцов был заместителем председателя Донского Военно-Революционного Комитета Ф. Г. Подтелкова, в 1919 г. – председателем Донбюро РКП(б) и членом РВС Южного фронта. А. А. Френкель в 1918 году был членом Донского Ревкома, в 1919 – членом Донбюро РКП(б): он принимал участие в экспедиции Подтелкова и написал книжку «Орлы революции» о гибели Подтелкова и Кривошлыкова. В 1929—1930 гг. Сырцов и Френкель занимали высокие руководящие посты в Москве – Сырцов был председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР, а Френкель – ответственным работником ЦК ВКП(б).

Нет сомнения, что будучи главными проводниками политики «расказачивания» на Дону, они не могли принять «Тихий Дон», в особенности его третью книгу, и попытались воздействовать на Сталина, чтобы приостановить ее издание. Вот откуда глубинные полемические нотки в сталинском письме: помимо диалога с Ф. Коном по поводу заметки о книге Микулиной, Сталин ведет мысленно еще один диалог – с невидимыми оппонентами по «Тихому Дону». Согласившись с ними в том, что Шолоховым допущены отдельные ошибки в отношении Подтелкова, Кривошлыкова и Сырцова, Сталин как бы отвечает собеседникам: но разве конечная ценность романа определяется этими ошибками, а не его общим направлением?

Неоднозначность отношения к Шолохову в письме Сталина Ф. Кону – «знаменитый писатель нашего времени», но допускающий в своем творчестве «ряд грубейших ошибок» – отразилась и на работе второго Пленума РАПП, особенно в выступлении А. Фадеева, равно как и в его отношении к Шолохову в целом.

С одной стороны, – утверждал Фадеев – Шолохова с его талантом «ни в коем случае не нужно расценивать как писателя враждебного». И в соответствии с этой установкой руководства РАПП’а, Северо-Кавказская Ассоциация пролетарских писателей сразу после Пленума «поправляет» Н. Прокофьева – автора статьи в «Большевистской смене» – и отвергает обвинения в адрес Шолохова в пособничестве кулакам. Крайком партии принял постановление «По поводу заметки в “Большевистской смене” о писателе М. Шолохове», в котором редактору газеты и автору заметки было поставлено на вид. В журнале «На подъеме», органе Северо-Кавказской Ассоциации пролетарских писателей, был напечатан протест Шолохова: «В № 206 “Большевистской смены” автор статьи “Творцы чистой литературы” Н. Прокофьев обвиняет меня в пособничестве кулакам и антисоветским лицам и в качестве иллюстрации приводит несколько “фактов”. Обвинения эти лживы насквозь»¹⁰⁴.

С другой стороны, руководство РАПП’а считало, что Шолохову нельзя прощать и тех «грубейших ошибок», которые он допускает в «Тихом Доне» и которые куда серьезнее, чем «неверные сведения» в отношении отдельных, пускай и очень важных персонажей романа. Ошибки эти, на взгляд руководства РАПП’а, так велики, что чуть ли не уравнивают «Тихий Дон» с произведениями белогвардейцев. Пока что, – говорил на Пленуме Макарьев, – в «Тихом Доне» «никакая наша идея не заключена». А это значит, что под вопросом было общее направление романа.

Товарищи Шолохова по РАПП’у, критиковавшие его, бесспорно, надеялись, что он доработает третий том – они не хотели печатать роман без коренной переделки. Но писатель категорически отказывался это делать.

О неуступчивости его можно судить по письму Левицкой от 2 апреля 1930 года:

«Дорогая Евгения Григорьевна!

Одновременно с Вашим первым письмом получил я письмо от Фадеева по поводу 6 ч[асти]...

Прежде всего: Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец III кн[иги]. Делать Григория окончательно большевиком я не могу. Лавры Кибальчича меня не смущают. Об этом я написал и Фадееву. Что касается других исправлений (по 6 ч[асти]), – я не возражаю, но делать всю вещь – и главное конец – так, как кому-то хочется, я не стану. Заявляю это категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это помимо своего желания, в ущерб и роману и себе. Вот так я ставлю вопрос. И пусть Фадеев (он же “вождь” теперь...) не доказывает мне, что “закон художеств[енного] произведения требует такого конца, иначе роман будет объективно реакционным”. Это – не закон. Тон его письма – безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили таким тоном, и ежели все они (актив РАППА) будут в этаком духе обсуждать со мной вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать. Я предпочитаю последнее.

Вы поймите, дорогая Евг[ения] Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Тогда только нужно по-честному сказать: “брось, Шолохов, не пиши. Твое творчество нам не только не нужно, но и вредно”. А то в одном месте Фадеев говорит буквально следующее: “ежели Григория теперь помирить с Сов[етской] властью, то это будет фальшиво и неоправданно”. В конце же твердо советует: “Сделай его своим, иначе роман угроблен”. Советовать, оказывается, легче всего... У меня убийственное настроение сейчас. Если я и работаю, то основным двигателем служит не хорошее “святое” желание творить, а голое упрямство – доказать, убедить...

Прекрасный “двигатель”, не правда ли? У меня не было более худшего настроения никогда. Я серьезно боюсь за свою дальнейшую литературную участь. Если за время опубликов[ания] “Тих. Дона” против меня сумели создать три крупных дела (“старушка”, “кулацкий защитник”, Голоушев) и все время вокруг моего имени плелись грязные и гнусные слухи, то у меня возникает законное опасение, “а что же дальше?” Если я и допишу “Тих. Дон”, то не при поддержке проклятых “братьев”-писателей и литерат[урной] общественности, а вопреки их стараниям всячески повредить мне. Небольшое количество таких друзей, как Вы, только резче подчеркивает “окраску” остальных. Ну, черт с ними! А я все ж таки допишу “Тихий Дон”! И допишу так, как я его задумал. Теперь много рук тянется “направлять” и покровительственно трепать меня по плечу, а тогда, когда я болел над “Доном” и попрашивал помощи, большинство этих рук отказались поддержать меня хоть немного. Приеду – расскажу Вам о недавнем прошлом, о чем не хотелось говорить раньше.

Работаю над 7 ч[астью]. В мае буду в Москве. Тогда прочтете конец, прочтут и мои хозяева, и уже окончательно попытаюсь договориться. Согласятся печатать – хорошо, рад буду. А нет, – не надо. На “нет” ведь и суда нет. <...> Ну, что же, видно, большое лихо сделал я тем, кто старается меня опоганить. Написал Серафимовичу»¹⁰⁵.

Неуступчивость и мужество молодого писателя в тяжелейших условиях конца двадцатых – начала тридцатых годов поражают. В обстоятельствах, казалось бы, беспросветных, когда все – и пленум РАПП’а, и главный редактор «Октября», и те, кто «выше» – вынесли «Тихому Дону» приговор, требуя коренной его переделки, Шолохов стоит на своем.

В цитировавшемся выше письме А. С. Серафимовичу 1 апреля 1930 года он пишет: «Вам уже, наверное, известно, что 6 часть “Тих[ого] Дона” печатать не будут, и Фадеев (он прислал мне на днях письмо) предлагает мне такие исправления, которые для меня никак неприемлемы.

Очень прошу Вас, оторвите для меня кусочек времени и прочтите сами 6 ч. Страшно рад был бы получить от Вас хоть короткое письмо с изложением Ваших взглядов на 6 ч.»

Далее Шолохов сообщает о новой кампании клеветы, поднятой против него «друзьями»-писателями в связи с опубликованным посмертно письмом Л. Андреева об очерке «Тихий Дон» Голоушева и задает вопрос: «Что мне делать, Александр Серафимович? Мне крепко надоело быть “вором”. На меня и так много грязи вылили. А тут для всех клеветников – удачный момент: кончил я временами, описанными Голоушевым в его очерках (Каледин, Корнилов, 1917—18 гг.). Третью книгу моего “Тих. Дона” не печатают. Это даст им (клеветникам) повод говорить: “Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым, а потом «иссяк родник»”...

Горячая у меня пора сейчас, кончаю III кн., а работе такая обстановка не способствует. У меня руки отваливаются и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели? Ведь это же все идет из литературных кругов»¹⁰⁶.

Упреки в «поддержке кулака» сопровождались обвинениями в литературном воровстве.

Неизвестно, ответил ли Серафимович на это письмо. Помочь Шолохову с публикацией третьей книги романа он не мог, так как уже был отодвинут от руководства журналом «Октябрь» – не исключено, что за то, что настоял на публикации первых двух книг романа.

Да и отношение Серафимовича к «Тихому Дону» после третьей книги изменилось – оно стало более критическим. Даже он начинает думать, что у Шолохова есть «большая беда <...> – это недостаточная общественно-политическая внутренняя структура у него, не то, что он чуждый человек, – нет, все это он отлично понимает, но как-то писателя, да не только писателя, всякого гражданина революционного Советского Союза, должна пронизывать определенная политическая структура, вот у него еще этого нет, но он растет и в этом отношении»¹⁰⁷.

Остановка публикации третьего тома «Тихого Дона» объясняет и перемену сроков его окончания, что, как мы видели, нашло отражение в автобиографиях Шолохова.

Как это ни покажется неожиданным, но первоначально намеченный писателем срок окончания романа «Тихий Дон» в 1930 году был вполне реальным. Шолохов предполагал завершить роман третьей книгой, а она в основной своей части к началу 1929 года была уже готова. Творческих сил, при его работоспособности и моцартианском начале его натуры, столь мощно проявившем себя в двух первых книгах романа, у Шолохова хватило бы, чтобы написать «Тихий Дон» в трех книгах за четыре года. Вспомним: первую книгу «Поднятой целины» он написал за год!

Однако общественные обстоятельства осложнили и на много лет удлинили работу над романом. В процессе борьбы за третью книгу писатель приходит к мысли о необходимости создания четвертой книги, хотя на полях письма к Левицкой от 2 апреля 1930 года замечает: о четвертой книге «говорить преждевременно». Переписка Шолохова с Левицкой позволяет документально проследить, как в процессе его работы над «Тихим Доном» уточнялся и корректировался замысел романа. Во время поездки Левицкой в Вёшенскую в июле – августе 1930 года писатель так говорил ей о работе над сюжетом романа: «...Меня смущает то, что приходится комкать конец, иначе я не уложусь в третью книгу. Кончается: я обрываю польской войной, куда Григорий идет как красный командир. Боюсь, что будут говорить, что о Григории белом я говорю больше, чем о Григории красном. Но я иначе не могу – слишком разрастается третья книга»¹⁰⁸.

Лишь в августе 1932 года Шолохов окончательно приходит к мысли о необходимости создания четвертой книги «Тихого Дона». 4 августа он пишет Левицкой:

«Меня очень прельщает мысль написать еще четвертую книгу (благо из нее у меня имеется много кусков, написанных разновременно, под “настроение”), и я, наверное, напишу-таки ее зимою. Ну, да об этом еще будет разговор. Надо же мне оправдать давным-давно выбранный для конца эпиграф. Я его Вам читал, и он так хорош, что приведу его еще раз...»¹⁰⁹.

Этим эпиграфом – отрывком из старинной казачьей песни, как нельзя лучше передающим всю тяжесть настроения Шолохова в период борьбы за третью книгу, писатель открыл не четвертую, а третью книгу своего романа, когда она, вышла, наконец, в 1933 году отдельным изданием в Госиздате.

«КРАСНЫЙ КАЗАК ИЛИ БЕЛОГВАРДЕЙСКАЯ СВОЛОЧЬ?»

В центре борьбы вокруг романа Шолохова был образ Григория Мелехова – об этом свидетельствуют приведенные выше материалы второго Пленума РАПП, как и требование Фадеева о необходимости коренной переработки третьей книги «Тихого Дона». Вспомним слова из письма Шолохова Е. Левицкой: «Он говорит: ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан».

Нажим рапповцев на Шолохова шел именно в этом направлении: сделать Григория «своим».

По утверждениям «антишолоховедов», Шолохов, якобы, в итоге сделал Григория «красным» и, описывая «политические блукания» Григория Мелехова, утверждал «неизменное тяготение и конечный переход его к большевикам». Эта мысль назойливо повторяется в книге Д* «Стремя “Тихого Дона”»: «...Глава за главой, вопреки нагнетанию фактов, “соавтор-двойник” силится показать устремленность героя к большевикам»; по вине «соавтора» «блукания» Мелехова (результат его несознательности и политической косности) ведут, и неизбежно окончательно приведут его к большевикам...»¹¹⁰, хотя он должен был прийти к белым.

Даже Рой Медведев, сторонник гипотезы Д*, правда, как мы покажем далее, сторонник далеко не убежденный в правоте литературоведа Д*, писал, что требование Д* обязательно привести в конце романа Григория Мелехова к белым мало отличается от требования рапповцев привести героя к большевикам. «Такой конец тоже был бы дешевой агиткой, только белогвардейской»¹¹¹.

Как видим, крайности сходятся.

Левицкая рассказывает в своих записях-воспоминаниях: «Как-то случайно встретилась я с Панферовым. “Вот вы дружите с Шолоховым – убедите его, чтобы он закончил “Тихий Дон” тем, что Григорий станет большевиком. Иначе “Тихий Дон” не увидит света”. – “А если это не соответствует жизненной правде?” – возразила я. – “Все равно – так надо”. Когда я сказала М. А. об этом, он усмехнулся и ответил: “Вопреки всем проклятым братьям-писателям, я кончу “Тихий Дон”, как считаю правильным”»¹¹². И Шолохов оставил Григория Мелехова на распутье, – и в этом мудрость автора.

Между тем требования сделать Григория Мелехова большевиком, а роман «Тихий Дон» превратить в «советское» произведение звучали все сильнее. На Шолохова по-прежнему оказывали давление, прежде всего, Северо-Кавказская Ассоциация пролетарских писателей и журнал «На подъеме».

В конце мая 1930 года СКАПП организовала обсуждение глав из третьей книги «Тихого Дона» на читательской конференции в Рабочем Дворце имени Ленина в Ростове-на-Дону, а затем опубликовала его стенограмму в июньском номере журнала «На подъеме» за 1930 год. Результаты для Шолохова не были утешительными: словно сговорившись, читатели продолжали критику романа в духе Второго Пленума РАПП’а.

Приведем выдержки из этой стенограммы:

«Выступивший первым тов. Апресян (мастерские колхоза) сказал:

– “Тихий Дон” нравится людям всех классовых категорий. Это вызывает целый ряд мыслей. Значит, в романе имеется некоторое стирание классовых граней: нет в нем и “мордобоя” классового врага, нет и поддержки казацкой бедноте, <...> нет показа таких большевиков, которые были бы коренными казаками. <...>

– Нам неизвестно, – говорит тов. Соловьев, – каков будет заключительный аккорд книги. Мы можем надеяться, что Шолохов даст правильную классовую установку... <...>

Выступившие затем т.т. Макарьев и Бусыгин подвергли критике отрывки, зачтенные Шолоховым на вечере, отметили, кроме того, отпечаток идеализации казачьего быта, лежащий на всем романе, своеобразный пацифизм, присущий Шолохову, и, как основной недостаток романа, подчеркнули то, что в нем дается показ борьбы белых с красными, а не борьбы красных с белыми.

Интересным было выступление т. Берковской.

– <...> Отзыв рабочих о “Тихом Доне” был почти единодушен.

– Хорошее произведение, но беспартийное!

Эта оценка совершенно правильная. Какими чувствами заражает “Тихий Дон”? Надо сказать, что не теми, которые были бы для нас желательны. Особенно это относится к прочтенному здесь отрывку о смерти белого офицера Петра Мелехова. После этого вечера меня спросят рабочие:

– Ну, как дальше, что пишет Шолохов?

Что ж ответить? Придется сказать, что Шолохову было жаль убитого офицера...

Тов. Сирота (курсы колхозников):

– Мне, как грузчику, литературу читать приходилось мало. Но Шолохова читал, потому что мне – партизану – интересно было о тех событиях, в которых участвовал, прочитать. Между грузчиками был у нас разговор о “Тихом Доне” Шолохова. Ребята говорят: “парень не знает, откуда ветер дует”.

Тов. Литинский подчеркивает, что суровым предупреждением звучат слова читателей о том, что “Тихий Дон” не вооружает их для классовой борьбы. Казаков описывать так, как описывают пейзаж, нельзя. Надо показать свое отношение к описываемым событиям. Объективизм же – путь очень опасный.

В заключительном слове тов. Шолохов признал, что часть выступавших товарищей делала верные замечания, в частности тов. Апресян. Товарищи говорили, что “Тихий Дон” нравится разнообразным социальным группам. Я это знаю по письмам, – говорит тов. Шолохов, – задумывался над этим, стараюсь доискаться корней того, например, что за границей меня переводят всюду, и эс-эры дают положительные аннотации роману.

Основное объяснение этому тов. Шолохов находит в том, что в “Тихом Доне” “не лежит четко линия отрицания”. “Влияние мелкобуржуазной среды сказывается, – признается тов. Шолохов. – Я это понимаю и пытаюсь бороться со стихией пацифизма, которая у меня проскальзывает”.

“Я внимательно присматриваюсь к рецензиям на роман и должен сказать, что за границей меня не приемлют безоговорочно как, например, Пильняка. Белогвардейская печать дает преимущественно отрицательные отзывы”.

“Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ вёшенского восстания, еще не освещенного нигде. Промахи здесь вполне возможны. С читателя будет достаточно того, – закончил тов. Шолохов, – что я своеобразно покаюсь и скажу, что сам недоволен последними частями романа и хочу основательно обработать их”»¹¹³.

Эта «Беседа Мих. Шолохова с читателями», как назвали этот материал в редакции журнала «На подъеме», показывает, сколь непросто было отстаивать писателю свою правоту. «Беседа» эта была явно организована сверху – не только СКАПП’ом, но и РАПП’ом – вряд ли случайно проводить ее приехали из Москвы два руководящих рапповца, И. Макарьев и А. Бусыгин, старые члены СКАПП’а, которые и задавали идеологический тон обсуждению.

Шолохову пришлось даже «покаяться» перед читателями: он, мол, «сам недоволен последними частями романа», пообещать «основательно обработать их». Не переработать, но обработать! – точность слова для Шолохова всегда была исключительно важной.

Следом рапповцы предприняли еще одну акцию давления на Шолохова – организовали в Ростове «научную» дискуссию по «Тихому Дону», опубликовав ее в декабрьском номере журнала «На подъеме» за 1930 год.

Правда, во вступлении к публикации материалов дискуссии редакция журнала выразила несогласие с докладом историка Н. Л. Янчевского «Реакционная романтика», определившим ход дискуссии, но ведь трибуна ему была предоставлена! Он заявил:

«...“Тихий Дон” произведение чуждое и враждебное пролетариату. <...> Шолохов в романе “Тихий Дон” совершенно сознательно проводит те идеи, под знаменем которых боролась здесь, на Северном Кавказе, в частности на Дону, кулацкая контрреволюция и донское дворянство, которое сейчас выброшено за границу»¹¹⁴.

В этом Янчевский видит «реакционную романтику» «Тихого Дона»:

«Из каких элементов конкретно слагается реакционная романтика “Тихого Дона”? Слагается она, прежде всего, из идеализации природы Дона, культивирования “любви к родине”, т. е. Дону. <...> Второй момент – культ старины. <...> В чем выражается у Шолохова культ старины? Во-первых, роман Шолохова пересыпан старинными песнями. На Дону песню сменяла частушка. Дон разлагался, особенно в последнее время, и был писатель, который это подметил, – Крюков, который писал, кажется, в “Русском богатстве”, а потом был в стане белых.

Разлагалась и песня вместе с бытом. Старинная песня уже умирала, отживала свой век. <...>

Затем у Шолохова мы встречаем всякого рода архаизмы, т. е. щеголяние старинными выражениями, которые тоже отжили, ибо по сути дела язык тоже изменялся... <...> Преувеличение особенностей говора служит Шолохову для того, чтобы обосновать обособленность казачества с лингвистической точки зрения.

К культу старины относятся заговоры, старинные обряды, обычаи и преувеличенные бытовые особенности – опять-таки старый, потрепанный хлам... <...>

Он дает идеализированный, устойчивый, якобы, быт с орнаментами из обряда, старинных песен и т. д. и т. д. <...>

В каждой фразе культивируется любовь к “тихому Дону”»¹¹⁵.

Таковы «преступления» Шолохова, в которых в начале 30-х годов его обвиняла лево-догматическая критика.

Доклад историка Янчевского – «специалиста» по истории Гражданской войны, убежденного троцкиста и вульгарного социолога, прозвучал в самый разгар борьбы Шолохова за публикацию третьей – главной книги «Тихого Дона», в которой описывались события Вёшенского восстания. В ходе «научной» дискуссии в адрес Шолохова Янчевский выдвинул уже открыто политические обвинения:

«Стоит сопоставить, как автор изображает красных и белых, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора. <...>

Все построено на контрастах: черные краски – большевикам, светлые тона – белым. <...> Установка, которая имеется в романе Шолохова “Тихий Дон”, в своей исторической и программно-политической части <...> нам враждебна. В период обостренной борьбы это является тем знаменем, под которым кулачество пытается объединить и повести за собой основные массы казаков... <...> С этой точки зрения, я думаю, роман Шолохова высокий по своей художественности <...> по своей идее выражает то, чем оперировала самая махровая донская контрреволюция. <...> Надо всем читателям вскрыть подлинные политические идеи “Тихого Дона”...».

Оратор увидел в «образе “Тихого Дона”» «цельную систему националистического мировоззрения», а в Шолохове – «идеолога казачества в его зажиточной части»¹¹⁶.

Эти грубые идеологические и политические нападки, даже в ту пору выходившие за пределы принятого, где главным было требование «перемещения идейной доминанты» романа, публиковались органом СКАПП’а «На подъеме» с совершенно определенной целью – заставить Шолохова изменить «политическую доминанту» романа, – т. е. сделать то, в чем так безосновательно обвиняет его литературовед Д*. От автора «Тихого Дона» требовали дать прямой ответ на вопрос: с кем, на чьей стороне – революции или контрреволюции – он находится? И предупреждали, что ответ будет зависеть от дальнейшей эволюции характера Григория Мелехова. «Так как Мелехов является синтезированным образом, является прообразом шатающегося казачества, то давайте проследим его до конца. Если шатающееся казачество (то есть, следовательно, Мелехов. – Ф. К.) станет революционным, тогда мы не сможем бросить упрек Шолохову»¹¹⁷.

Как видим, спор концентрировался вокруг позиции автора и позиции героя. Станет ли Григорий Мелехов «нашим»? Или так и останется «не нашим»?

Один из первых редакторов «Тихого Дона» даже воскликнул с откровенной досадой: «Григорий мог бы быть нашим»¹¹⁸.

Но Шолохов стоял на своем.

Здесь самое время еще раз вспомнить слова Солженицына и литературоведа Д*, будто «Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки “Тихого Дона” – политические, фактические, сюжетные, стилистические» (их анализировал альманах «Мосты». 1970. № 15). Будто он, в качестве «соавтора-двойника», всячески утверждал в образе Григория Мелехова «неизменное тяготение и переход его к большевикам».

Реальные факты опровергают эти слова. Американский исследователь Г. С. Ермолаев, на статью которого в альманахе «Мосты» ссылается Солженицын, писал нечто прямо противоположное:

«Здесь уместно заметить, что Шолохов всегда неохотно шел на неизбежные уступки цензуре и упорно отстаивал оригинальный текст “Тихого Дона” от ее посягательств. Из-за его отказа существенно переработать третью книгу романа в политическом отношении печатание ее в “Октябре” было задержано почти на три года. Несколько крупных кусков текста, изъятых редакторами “Октября” при возобновлении печати этой книги в 1932 году, были восстановлены Шолоховым при первой же возможности – в ее отдельном издании 1933 года. Тридцать лет спустя, при просмотре текста “Тихого Дона” для Собрания сочинений в восьми томах, Шолохов удалил из него значительную часть политических и стилистических поправок, внесенных в “сталинское” издание 1953 года без его ведома или при его минимальном участии»¹¹⁹.

Разрешения на публикацию третьей книги «Тихого Дона» Шолохов добился лишь благодаря вмешательству Сталина. К вопросу о взаимоотношениях писателя и вождя мы вернемся в следующей главе.

С января 1932 года публикация романа была возобновлена. Но уже 23 апреля 1932 года Шолохов пишет Серафимовичу:

«В январе я наладил печатание 3 кн[иги] “Т. Д.”, но это оказалось не особенно прочным, печатать с мая снова не буду (причины изложу Вам при встрече)» (8, 35).

Что это за причины? Они объяснены Шолоховым в письме Левицкой в апреле 1932 года:

«Евгения Григорьевна! С 5 № “Октября” я сызнова и по собственному почину прекращаю печатание... “Тихого Дона”. Зарезали они меня во 2 №, несмотря на договоренность. А я этак не хочу. Видимо, дело с печатанием 3 кн. придется всерьез отложить до конца 2 пятилетки»¹²⁰.

«Зарезали» в редакции «Тихий Дон» крупно: в январском номере изъяли главу XXIII, посвященную расстрелу красными Мирона Григорьевича, в февральской книжке – концовку главы XXXIII (об участии женщин, детей, стариков в восстании), вторую половину главы XXXIV (скорбь в хуторе Мелеховых над убитым Петром), наконец, середину главы XXXIX (рассказ казака-старовера о репрессиях комиссара Малкина в станице Букановской).

Угроза писателя прекратить публикацию романа (после личного указания Сталина печатать роман) сыграла свою роль. По требованию Шолохова редакция «Октября» в № 5—6 1932 года опубликовала ранее изъятые куски текста, указав, что они «выпали» по техническим причинам. Но восстановлено было не все. Текст главы XXIII – о расстреле Мирона Григорьевича и рассказ старика-старовера о репрессиях комиссара Малкина так и не были опубликованы. Сюжет о комиссаре Малкине в станице Букановской Шолохову удалось восстановить лишь в отдельном издании третьего тома «Тихого Дона» (Государственное издательство художественной литературы, 1938 г.). В связи с этим 26 сентября 1932 года Шолохов писал в ГИХЛ: «В третьей книге есть ряд вставок. Все эти куски были выброшены редакцией “Октября”. Я их восстановил и буду настаивать на их сохранении...»¹²¹.

Однако и в этом, наиболее полном издании третьей книги романа не обошлось без изъятий: была сокращена сцена, в которой описывался приезд Троцкого на станцию Чертково и его поспешное бегство с митинга. Шолохов смог восстановить эпизод с Троцким только в издании своего собрания сочинений в 1980 году.

Факты свидетельствуют, что писатель не просто «неохотно шел» на любые цензурные уступки, – он упорно боролся за право говорить то, что думает. Не только с цензурой, но и со Сталиным.

Г. Ермолаев в книге «Михаил Шолохов и его творчество» ссылается на слова сотрудника отдела агитации и пропаганды Ростовского обкома партии Петра Ивановича Еремеева, которые передала ему профессор Ростовского университета М. А. Полторацкая: «...Еремеев рассказывал ей о том, что зимой 1938 года, по прочтении рукописи 4-й книги, Сталин вызвал Шолохова в Москву и сказал ему: “Измените конец романа и покажите, кто такой Григорий – красный казак или белогвардейская сволочь”»¹²². Рой Медведев также пишет, что Сталин был недоволен концом романа и «спрашивал, когда Шолохов приведет своего Григория к большевикам»¹²³.

Эти свидетельства подтверждает и стенограмма обсуждения «Тихого Дона» во время присуждения М. А. Шолохову только что учрежденной Сталиным Сталинской премии в 1940 году. Если бы члены Комитета по Сталинским премиям не знали об отношении Сталина к роману, вряд ли они решились бы на ту суровую критику «Тихого Дона», какая имела место на заседаниях Комитета. Членам Комитета было известно, что судьбу третьей книги «Тихого Дона» решил Сталин. Но даже это не помешало им выступить с самыми суровыми оценками «Тихого Дона», прежде всего образа Григория Мелехова.

Алексей Толстой и Михаил Шолохов в Горках. 1934 г.

Алексей Толстой:

«Книга “Тихий Дон” вызвала и восторги и огорчения среди читателей. Общеизвестно, что много читателей в письмах своих требуют от Шолохова продолжения романа. Конец 4-й книги (вернее, вся та часть повествования, где герой романа Григорий Мелехов, представитель крепкого казачества, талантливый и страстный человек, уходит в бандиты) компрометирует у читателя и мятущийся образ Григория Мелехова, и весь созданный Шолоховым мир образов, мир, с которым хочется долго жить, – так он своеобразен, правдив, столько в нем больших человеческих страстей.

Такой конец “Тихого Дона” – замысел или ошибка? Я думаю, что ошибка. Причем ошибка в том только случае, если на этой 4-й книге “Тихий Дон” кончается... Но нам кажется, что эта ошибка будет исправлена волей читательских масс, требующих от автора продолжения жизни Григория Мелехова...