Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"

Автор книги: Феликс Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 69 страниц)

Перед нами – тайный, составляющий святая святых художника мучительный творческий процесс, воочию раскрывающий рождение высокой прозы.

И – вопиющий пример запредельной немотивированной агрессивности со стороны «антишолоховеда». Только так и можно охарактеризовать слова Бар-Селлы, высказанные им в связи с приведенной сценой:

«В 16-й главе, как в зеркале, отразился тот клубок проблем, с которыми сталкивается исследователь романа “Тихий Дон” – кража, подлог, невежество, подлость и бесстыдство. Ибо только невежество не в силах отличить Могилев-Подольский от Могилева на Днепре, а штаб 8-й армии от Ставки...»⁶².

Такая вседозволенность характеризует Бар-Селлу, но никак не Шолохова. Все эти запредельные слова бумерангом возвращаются к нему.

И. РОДИОНОВ: ТРИ АПОКРИФА

В октябре 1991 года, когда после передач программы Ленинградского телевидения «Пятое колесо» вновь разгорелись страсти вокруг «Тихого Дона», в газете «Час пик» появилась статья Н. Кузякиной «Кто автор “Тихого Дона”? Претендент номер... – есаул Родионов». А в № 17 за 1993 г. редактируемого В. Коротичем «Огонька» – статья Галины Стукаловой «Один офицер по фамилии Родионов...».

Так возникла версия об еще одном претенденте на авторство «Тихого Дона» – есауле Родионове. Ее источником были воспоминания вдовы украинского писателя И. Д. Днепровского, умершего в 1934 году.

«О том, что украинский писатель Иван Данилович Днепровский знал автора первых частей “Тихого Дона”, – пишет Н. Кузякина, – мне говорила в Харькове его вдова М. М. Пилинская еще в 60-е годы. Она отчетливо запомнила потрясение, с которым Днепровский в 28-м году принес из библиотеки “Октябрь” с публикацией романа.

– Я это читал... Я служил с этим человеком...»⁶³.

А вот как звучит рассказ о том же событии, со ссылкой на тот же источник – вдову И. Д. Днепровского М. М. Пилинскую – в статье Г. Стукаловой, общавшейся с Пилинской «20 лет назад», то есть в 70-е годы:

«...Было это в 1928 году. Как-то, во время прогулки по Каменец-Подольску, где жили тогда Днипровский и его жена, их внимание привлекла витрина газетного киоска со свежим номером журнала “Октябрь”. По случаю, это был тот самый номер, в котором печатались первые главы романа М. Шолохова “Тихий Дон”. “Но при чем здесь Шолохов? Кто такой Шолохов? – воскликнул Иван Данилович, – уж не псевдоним ли это Ивана Родионова?”

Мария Михайловна Пилинская, вдова писателя, пояснила, что Иван Родионов, казачий есаул, был соратником Ивана Днипровского по окопам первой мировой войны и сослуживцем по совместной работе в редакции фронтовой газеты. Еще в 1916 году, в свободные часы, читал он (Родионов) другу (Днипровскому) отрывки из своего романа “Тихий Дон”, который начал за несколько лет до войны...»⁶⁴.

Очевидные разночтения в этих сообщениях объясняются, конечно же, тем, что со времени беседы с вдовой Днепровского у одной из журналисток прошло более 20 лет, а у другой – аж 30 лет, а перед этим еще столько же прошло со времени смерти ее мужа в 1934 году. За такое время можно было позабыть, при каких обстоятельствах – в библиотеке или на витрине киоска – Днепровский узнал о том, что в журнале «Октябрь» был напечатан шолоховский «Тихий Дон». Но, в конечном счете, это неважно.

Важно, что разночтения в этих двух журналистских выступлениях продолжались и углублялись.

Кузякина ссылается на «документ» – «запись» дневника И. Днепровского от 1 апреля 1934 года, который она прочитала около тридцати лет назад. И. Днепровский сообщал здесь, что служил с Иваном Родионовым в Первую мировую войну на Юго-Западном фронте и тот рассказывал ему, что писал роман о казаках: «До войны написано и отпечатано листов 7. Они сброшюрованы. Это книга о революции 1905 года и о роли в ней казачьего Дона», которая будет развернута в «целую трилогию: Дон до войны, Дон на войне и Дон в революции»⁶⁵.

И. Родионов якобы дал прочитать своему «другу» И. Днепровскому эту книгу и просил высказать свое мнение.

«Ясно запали в молодую мою память, – говорил Кузякиной Днепровский, —

1. Само название: острыми буквами.

2. Эпиграф: песни про Дон. И отрывок: бела рыбица мутит...

3. Имя – Христоля.

4. Слово баз, которое я не понимал и смешивал с лабазом.

5. Но особенно: рассказ о казаке, который привез из похода жену-персиянку. Сельчане считали ее ведьмой, собрались около куреня казака и убили ее.

Книга мне страшно понравилась, – пишет, будто бы, И. Днепровский. – Когда я сказал об этом автору, он очень обрадовался и целый вечер рассказывал сюжет всей трилогии»⁶⁶.

Впечатляющий документ! Напоминающий кальку, снятую с романа «Тихий Дон». Жаль только, что, как это принято у «антишолоховедов», не указано, где этот дневник хранится.

Галина Стукалова – как она пишет в «Огоньке» – прочитала дневник Днепровского позже – «более 20 лет назад». Может быть, она подтверждает существование подобной «записи»? Но, увы, по ее свидетельству, она обнаружила в дневнике только одну фразу по интересующему нас вопросу: «Кто такой Шолохов?» <...> «К сожалению, в дневниках Днипровского ничего, кроме недоуменных вопросов, я тогда не нашла»⁶⁷, – пишет Г. Стукалова.

Вероятно, изложенная Кузякиной «запись» И. Днепровского была журналистской записью рассказов его вдовы, хорошо знавшей «Тихий Дон» – отсюда и эпиграф: песни «про Дон», про «белорыбицу», и имя Христоля (Христоня), и убийство жены-персиянки.

В 1965 году Шведская академия наук в связи с выдвижением М. А. Шолохова на Нобелевскую премию получила письмо, в котором та же самая история рассказана уже со слов самого И. Днепровского. В этом письме от 24 ноября 1965 года, опубликованном позднее в журнале «Континент» (1985. № 44), некая Алла Гербурт-Йогансен, вдова украинского поэта Майкла Йогансена (псевдоним Михаила Кравчука), рассказывала следующее:

«С 1930-го до 1937-го года я жила в доме писателей “Слово” в Харькове. Через своего мужа М. Йогансена я была знакома со многими литераторами. Как-то утром (пропуск в машинописи. – Б.-С.) г(ода) Днепровский, тяжело больной туберкулезом, позвал к себе своих лучших товарищей. “Иди и ты, – сказал мне Йогансен, – Днепровский хочет рассказать что-то очень важное и интересное”. <...>

Он рассказал, как во времена гражданской войны 1919—1920 гг. его, после перенесенного сыпного тифа мобилизовали в Красную Армию, и так как он был слабосильный, но “грамотный”, поставили писарем в комендатуре той части, которая производила расправу с остатками неспособной уже к сопротивлению Белой Армии. Где-то на Дону, я забыла, где именно. Операции сводились к тому, что днем делали облаву, а ночью всех расстреливали из пулеметов. Вещи убитых командиры забирали себе. Однажды на рассвете, после очередной ночной расправы, в помещение, где дежурил Днепровский (спать он не мог из-за грома канонады и страшных криков), вошел начальник с двумя деревянными чемоданчиками в руках. Он передал их Днепровскому со словами: Ты, Ваня, у нас литератор, понимаешь в литературе, прочитай и скажи, стоит ли чего-нибудь эта писанина. Рукопись произвела на Днепровского сильное впечатление: это была настоящая большая литература, но антисоветская. Об этом он сказал командиру, возвращая рукопись (...) Фамилию того расстрелянного офицера Днепровский называл, но я ее забыла (...)

Через восемь лет, читая только что вышедший и сразу нашумевший “Тихий Дон”, Днепровский был поражен, узнав в нем произведение, которое в дни гражданской войны командир давал ему для оценки»⁶⁸.

Неожиданный поворот, не правда ли?

Особенность творческой «методологии» «антишолоховедов» в том, что, «открыв» для себя очередного претендента на авторство «Тихого Дона», они ничего больше не читают, даже друг друга, – судя хотя бы по тому, что две журналистки – Н. Кузякина и Г. Стукалова, рассказывая об одном и том же человеке, пишут его фамилию в разной транскрипции: в русской, через е (Днепровский) – Кузякина и в украинской, через и (Днипровский) – Стукалова.

О том, как мало они читают предшественников, можно судить и по тому, что пишет Стукалова о Голоушеве и Леониде Андрееве. Вслед за Медведевой-Томашевской она полагает, что Голоушев, передав Л. Андрееву очерк о «Тихом Доне», выполнял обязанности посредника. Только если Медведева-Томашевская предполагала, что это было посредничество между Леонидом Андреевым и Крюковым, то Стукалова считает, что Голоушев передал Л. Андрееву отрывки из романа «Тихий Дон» И. Родионова. «Напечатай тогда Андреев эти отрывки под названием “Тихий Дон”, привезенные Голоушевым в газету “Русская воля”, с указанием имени и фамилии автора этого произведения, может быть, и спорить сегодня было бы не о чем»⁶⁹, – пишет Стукалова, не зная, что, как уже указывалось нами ранее, очерк самого Голоушева «С тихого Дона» был напечатан под псевдонимом С. Глаголь в газете «Народный вестник» в 1917 году.

Публикуя статьи об И. Родионове как авторе «Тихого Дона», ни Кузякина, ни Стукалова не поинтересовались историей вопроса, не прочитали в «Континенте» опубликованное в 1985 году письмо А. Гербурт-Йогансен и в февральском номере «Даугавы» за 1991 год новеллу З. Бар-Селлы «Морфология сказки. Тайна фанерных чемоданов», где было перепечатано в сокращении и прокомментировано письмо Аллы Гербурт-Йогансен⁷⁰.

Если бы журналистки были знакомы с этой публикацией и этим письмом, они узнали бы, что существуют две исключающих друг друга версии того, каким образом, где и когда Днепровский узнал о существовании рукописи «Тихого Дона», принадлежащей И. Родионову. Равно как существуют и две версии событий, которые последовали, когда Днепровский – то ли в библиотеке, то ли в журнальном киоске – узнал о выходе в журнале «Октябрь» романа «Тихий Дон» под именем М. Шолохова.

По версии Стукаловой, Днепровский якобы «отправил письмо в Киев и в Москву, где писал о том, что знал об истории создания этого произведения. Но вскоре был вызван и строго предупрежден о прекращении всяческих попыток опорочить имя молодого советского писателя Михаила Александровича Шолохова»⁷¹. Тем более, что последовало письмо в «Правде» пяти крупных советских писателей во главе с Серафимовичем, которое «грозило всем сомневающимся и подозревающим “судебной ответственностью”»⁷². Это письмо и болезнь будто бы помешали Днепровскому довести дело до конца.

Тем не менее, история с Родионовым – рассказывает Стукалова со слов вдовы Днепровского, Марии Михайловны, – имела продолжение:

«Уже после смерти мужа Мария Михайловна отдыхала в санатории, в Пятигорске, и встретила там мужчину по фамилии Родионов. Вскоре она выяснила: мужчина оказался сыном того самого казачьего есаула! Он рассказал Марии Михайловне, что его мать, то есть жена И. Родионова, пыталась судиться с Шолоховым, но ее дело из судебных инстанций было передано в управление по охране авторских прав. Жену есаула пригласили на одно из заседаний управления, где Шолохов, по словам Родионова-сына, признался в том, что нашел рукопись убитого белогвардейского офицера и использовал из нее ряд сюжетных линий»⁷³.

Здесь много несообразностей, которые первым подметил В. Н. Запевалов, исследовавший биографию и творчество И. А. Родионова⁷⁴. «Стукалова, видимо, убеждена, – пишет Запевалов, – что “убитый белогвардейский офицер” – это Родионов, хотя Иван Александрович жил преспокойно до 1940 г. в Берлине. Хочется спросить журналистку Стукалову: как оказались жена писателя А. А. Кованько и сын Гермоген, эмигрировавшие вместе с Родионовым в Германию, – в Пятигорске, да еще в двадцатые годы? Это жена монархиста, активного участника Белого движения! Ну а почему, хочется спросить, сам Родионов нигде ни о чем не заявлял в прессе?»⁷⁵.

Алла Гербурт-Йогансен со слов самого И. Днепровского рассказывает в письме в Шведскую академию наук о другом развитии событий. Имя Родионова там не называется вообще, но сообщается, что офицер, после которого остались «два деревянных чемоданчика», был расстрелян в ЧК, – следовательно, это был не Родионов, проживавший в Берлине до 1940 года. Что же сделал, как поступил Днепровский, по версии Гербурт-Йогансен, обнаружив журнал «Октябрь» и в нем – «Тихий Дон» Шолохова? «После некоторых колебаний» не стал никуда и ничего писать, но – сам поехал в Москву.

«Иван Днепровский явился на аудиенцию к М. Горькому, который возглавлял Горьковский комитет при Союзе писателей, и рассказал ему о своем открытии. Горький очень внимательно выслушал, попросил подать заявление в письменном виде, обещал выяснить дело и дать ответ через пару дней».

Но:

«Напрасно ходил Днепровский целую неделю в Союз писателей в надежде на свидание с Горьким. Горький не принимал больше по болезни и скоро слег на лечение в Кремлевскую больницу.

Один служащий Московского государственного издательства, украинец, знакомый Днепровского, которому тот рассказал о причине своего приезда в Москву, сказал: “Мы и сами это знаем. К нам в бухгалтерию, вскоре после выхода “Тихого Дона”, приходила пожилая дама в трауре и требовала гонорар за это произведение ее сына. Мне жаль, что ты даром теряешь тут время, без денег в чужом городе. <...> Мой тебе, Ваня, совет: возвращайся домой и никогда никому про это не рассказывай”»⁷⁶.

Как уже отмечалось выше, кризис в «антишолоховедении» проявляется не только в том, что появляются все новые и новые претенденты на авторство «Тихого Дона», но и в достаточно напряженных полемических взаимоотношениях авторов различных версий.

По этой причине Бар-Селла, отстаивающий свою версию – Севского (Краснушкина) как автора «Тихого Дона», проявил самое серьезное внимание к версии «чужой». И с полной убедительностью доказал ее полную несостоятельность:

«Но что это за таинственный Горьковский комитет при Союзе писателей? – задается он законным вопросом. – Видимо, имеется в виду “Оргкомитет Союза советских писателей”, который действительно возглавлялся М. Горьким. Правда, “Оргкомитет” был создан по решению ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года... Не четыре же года Днепровский колебался и собирался в Москву!? Впрочем, вероятнее всего, мы имеем дело с обычной аберрацией памяти Аллы Гербурт-Йогансен – невозможно же 30 лет помнить, когда у них какое постановление вышло!»⁷⁷.

В данном случае Бар-Селле следует отдать должное: он внимательно изучил биографию И. Днепровского. Проведем некоторые результаты его изысканий:

«Заканчивая рассказ о Днепровском, Алла Гербурт-Йогансен пишет:

“В Харькове агенты НКВД два раза приходили арестовывать Днепровского. Но так как тогда уже состояние его здоровья настолько ухудшилось, что его нельзя было транспортировать – оставили умирать дома”».

Тут нужно сделать еще одну поправку: умирать его, быть может, оставили дома, но умер он 1 декабря 1934 года в Ялте, – сообщает Бар-Селла. И по результатам своих изысканий добавляет: «писатель Иван Днепровский в Красной Армии не служил, писарем при красноармейской комендатуре не был, красные его на Дон не посылали... Иными словами, весь рассказ о фанерных чемоданах, антисоветских рукописях и разговорах с Горьким – все это, как нам ни больно, ложь от первого до последнего слова.

Зачем Днепровский мистифицировал своих коллег? Этого мы никогда не узнаем. <...>

Так или иначе, перед нами еще одна легенда, дошедшая из вторых уст через третьи руки»⁷⁸.

Когда Бар-Селла столь дотошно разбирал письмо А. Гербурт-Йогансен, он не предполагал, что этим «расстрелянным белым офицером», автором «Тихого Дона», может оказаться И. А. Родионов. Однако его имя как возможного автора «Тихого Дона» всплыло уже в следующей новелле его «труда» – «След Тарасов». Еще до публикации уже упоминавшейся статьи Н. Кузякиной «Кто автор “Тихого Дона”? Претендент номер... – есаул Родионов» Бар-Селла категорически отверг подобную возможность – считать Родионова претендентом на авторство «Тихого Дона»⁷⁹.

Родионов, автор знаменитой в начале века книги «Наше преступление (Не бред, а боль)», которая в 1909—1910 годах вышла шестью изданиями, был «страстный антисемит и оставался им до последнего вздоха...»⁸⁰ – пишет Бар-Селла. Во время Гражданской войны по поручению генерала Краснова издавал газету Всевеликого Войска Донского «Донской край».

«Казак, антибольшевик, в самой гуще событий... Такому человеку только “Тихий Дон” и писать!

Беда, однако, в том, – указывает Бар-Селла, – что Родионов сразу по следам событий обо всем этом и написал: повесть “Жертвы вечерние (не вымысел, а действительность)” (Берлин, 1922). Не напиши он этой повести, был бы кандидатом в авторы “Тихого Дона” не хуже других...

“Жертвы вечерние” – повествование о причинах Гражданской войны на Юге и о ее жертвах. На всем протяжении книги главный герой – юный казачий офицер – в долгих беседах с возлюбленной обнажает тайные пружины творящихся безобразий – “жиды и масоны...” Это то, что касается идеологии. А вот художественные особенности этого сочинения:

“Его (Чернецова. – Б.-С.) легендарные победы окрылили надеждами всех тех, кто стоял на стороне порядка и государственности, кто ненавидел злую разрушительную силу, кто хотел спасения казачества, а через него и всей России. Все лучшие надежды и чаяния сосредоточились главным образом на одном Чернецове, он являлся всеми признанным антибольшевистским вождем...”

Это вам не “Тихий Дон”... Ох, не “Тихий Дон”!..»⁸¹.

Это тот случай, когда мы полностью согласны с З. Бар-Селлой: «Ясно, что Родионов “Тихого Дона” не писал и написать не мог»⁸².

И дело не только в тех взаимоисключающих несообразностях трех апокрифов – Кузякиной, Стукаловой и Гербурт-Йогансен, – в которых рассказана эта явно выдуманная история. Дело (и здесь Бар-Селла прав) – в полном и категорическом несовпадении духа, пафоса произведений И. Родионова и «Тихого Дона», и, конечно, главное – их художественного уровня.

Г. Стукалова так характеризует роман «Наше преступление (Не бред, а боль)»:

«Эту книгу, – говорит Родионов в предисловии, – я писал с единственной мыслью, с единственной целью – обратить внимание русского образованного общества на гибнущих меньших братьев.

Народ спился, одичал, озлобился, не умеет и не хочет трудиться. <...> Народ брошен, и беспомощный, невежественный, предоставлен собственной бедной судьбе».

«Сюжет романа достаточно прост, – продолжает свой анализ Стукалова. – Это картины народной жизни, пьянки и драки среди деревенских мужиков, схожие, на мой взгляд, с подобными сценами в “Тихом Доне”. Что же касается описания природы в романе “Наше преступление”, то мне трудно удержаться, чтобы не привести хотя бы один отрывочек.

Рисунок С. Королькова

“Утро было великолепное. Солнце сверкало на безоблачном бледно-синем небе, но не пекло, как летом; чистый воздух был насыщен опьяняющей и бодрящей свежестью. Над ближними и дальними хвойными перелесками, стоявшими вплотную грузной темной массой

– 774 -

и над пожелтевшими, обредившимися, ставшими сквозными лиственными рощами чуть-чуть синела прозрачная дымка. Она то сгущалась, то расходилась легкими, длинными полосами, как лениво колеблющееся гигантское газовое покрывало”»⁸³.

Не нужно обладать изощренным языковым и эстетическим слухом, чтобы понять, что все эти банальности – «утро... великолепное», «небо бледно-синее», «воздух чистый», «опьяняющая свежесть», «прозрачная дымка» и т. д. ... – к Шолохову никакого отношения не имеют. Но главное даже не в этом. Утверждать, будто картины народной жизни в романе Родионова, натуралистически живописующие, что народ «спился, одичал, не умеет и не хочет трудиться», «схожи с подобными сценами в “Тихом Доне”», – значит ничего не понять ни в романе Шолохова, ни в творчестве Родионова. Выраженные в них позиции полярны во взгляде на народ.

И. Родионов был ксенофобом, принадлежавшим к самым крайним монархическим кругам русского общества. В 1912 году он выступил в Русском собрании с докладом «Неужели гибель?», где концентрированно выражены его взгляды: «Не надо быть пророком, чтобы предвидеть, что через какие-нибудь два поколения русского землевладения и русского культурного класса не будет в России. Все будет съедено и вытеснено евреем. Потомки нынешних знатных родов будут лакеями и горничными у еврейских отпрысков. Что же тогда будет с Россией и Троном? Конечно, она разорвется на отдельные штаты с президентами, еврейскими ставленниками, во главе <...> Я не верю в Россию, не верю в ее будто бы неисчерпаемые силы, не верю в ее будущность, если она немедленно не свернет на другую сторону с того расточительного и гибельного пути жизни, по которому она с некоторого времени пошла <...> Теперь народ отшатнулся от церкви и перестал бояться и уважать власть <...> И народ доспел теперь до революции. Он перестает быть народом-созидателем, народом-государственником, а с головокружительной быстротой всей своей громадой обращается в преступную чернь»⁸⁴.

Кто из серьезных исследователей возьмет на себя труд – доказывать, что эти строки принадлежат автору «Тихого Дона»? Тем более, что, как справедливо заметил Запевалов, Родионов, доживший до 1940 года, и сам никогда на это не претендовал.

Но не на пустом же месте возникла версия о нем как авторе «Тихого Дона»? И не случайно все три апокрифа – и Кузякиной, и Стукаловой, и Гербурт-Йогансен – связаны с одним источником: украинским писателем И. Днепровским? Видимо, нет.

Во всей истории с Родионовым как предполагаемым автором «Тихого Дона» есть два реально существующих факта.

Во-первых, И. Родионов и в самом деле написал книгу очерков по истории донского казачества «Тихий Дон» и даже издал ее в типографии товарищества «Свет» в 1914 году. Эта книга с предисловием В. Н. Запевалова переиздана в издательстве «Дмитрий Буланин» в Санкт-Петербурге в 1994 году⁸⁵.

А во-вторых, И. Днепровский в годы империалистической войны, будучи в действующей армии, служил некоторое время в газете Юго-Западного фронта «Армейский вестник»⁸⁶, которую редактировал И. Родионов⁸⁷. Вероятно, он слышал от Родионова, что тот написал «Тихий Дон» – книгу очерков об истории донского казачества, опубликованную перед самым началом войны – в 1914 году. И когда он узнал, что в журнале «Октябрь» публикуется роман Шолохова «Тихий Дон», – решил, что действительным автором его является сослуживец по газете «Армейский вестник» есаул Родионов. Днепровский приписал И. Родионову, умершему в Берлине в 1940 году, авторство романа «Тихий Дон», на которое тот никогда не претендовал. Как не считала его автором «Тихого Дона» и русская эмиграция, в кругу которой Родионов, похороненный на православном кладбище немецкой столицы в звании полковника⁸⁸, играл заметную роль.

СЕРАФИМОВИЧ – «ПОДПОЛЬНЫЙ ШОЛОХОВ»?

Не менее парадоксальна и столь же безосновательна попытка выдвинуть в качестве автора «Тихого Дона» известного советского писателя А. С. Серафимовича, который, как известно, и ввел в литературу М. А. Шолохова, о чем подробно рассказано в первых главах нашей работы.

Версию о Серафимовиче как авторе «Тихого Дона» выдвинул красноярский литератор М. Аникин в 1993 году. В статье «Александр Серафимович – автор “Тихого Дона”» он категорически отверг авторство Крюкова, поскольку «тождество текста “Тихого Дона” и романа “Поднятая целина” при строго научном подходе не может вызывать сомнений»⁸⁹. Прокламируемая строгость научного подхода не помешала Аникину выступить со следующим нелепым утверждением: «Именно он, Александр Серафимович Серафимович, родившийся в 1863 году и скончавшийся в 1949, большой русский писатель, уроженец Дона, создал в расцвете своего творчества роман, поразивший мир в свое время»⁹⁰. Более того: «Автором не только “Тихого Дона”, но и “Поднятой целины” и всех других шолоховских произведений (исключая, конечно, публицистические) мог быть – и без сомнения был – только Александр Серафимович, самый крупный дореволюционный писатель Дона, прекрасный знаток быта и нравов, разрабатывавший донскую тематику еще до революции 1917 года...»⁹¹. Аникина не смущает даже то обстоятельство, что Серафимович ушел из жизни в 1949 году, и, видимо, в загробной жизни продолжал сочинять за Шолохова и роман «Они сражались за Родину», и рассказ «Судьба человека», и вторую книгу «Поднятой целины».

Закономерен вопрос: какие аргументы представил Аникин в подтверждение этой, столь экстравагантной версии? Если иметь в виду факты, то никаких. Ведь не считать же подтверждением этой версии то, что, – как заявляет Аникин, – Серафимович – «большой русский писатель, уроженец Дона» и – «казак». Или тот факт, что в «Тихом Доне» звучат «польские мотивы» (упоминание Варшавы, биография Листницкого-старшего), а А. С. Попов (Серафимович) провел свое детство в Польше, где служил его отец. Как не может служить аргументом в пользу этой версии и следующее рассуждение Аникина: «Чем еще, как не “подпольным” трудом над крупнейшими произведениями, можно объяснить странный спад в творчестве исключительно одаренного писателя, каким был накануне Октября даже по признанию литературных противников (например, З. Гиппиус) Серафимович? Небольшая повесть и несколько рассказов за 30 лет – в самом расцвете таланта, и с его-то известной всем трудоспособностью и продуктивностью – не кажется ли это странным?»⁹² Аникин убежден, что «подпольный» труд Серафимовича, объясняющий его столь продолжительное молчание, это – работа за Шолохова над «Тихим Доном», «Поднятой целиной» и заблаговременно, заранее написанными «Судьбой человека» и романом «Они сражались за Родину». Это ли не аргумент?..

Литературовед П. В. Бекедин пишет в статье «К спорам об авторстве “Тихого Дона”»: «...Нам неловко полемизировать с М. Аникиным. Неловко потому, что в статье М. Аникина торжествуют дилетантизм, полузнание, грубая тенденциозность и неуважение к читателю»⁹³ – черты, свойственные «антишолоховедению» в целом. Подтверждение тому – история с очерком С. Голоушева, о котором уже шла речь выше и имя которого вновь всплыло в публикации М. Аникина. Вслед за И. Н. Медведевой-Томашевской и Г. Стукаловой Аникин утверждает, будто очерк «С тихого Дона», который Голоушев передал для публикации Л. Андрееву, принадлежал не Голоушеву, не Крюкову и не Родионову, а Серафимовичу и являл собой начальные главы романа «Тихий Дон».

П. В. Бекедин, всесторонне проанализировавший версию М. Аникина, справедливо писал, что «антишолоховедение» превращается «в пародию или фарс с криминально-клиническим привкусом...»⁹⁴. Только этим можно объяснить возникновение предположений, подобных тому, которое высказано Аникиным.

В 2001 году в статье «“Тихий Дон” и Александр Серафимович», опубликованной в сборнике «В поиске потерянного автора» (СПб., 2001), М. Аникин попытался защитить свою позицию. Он утверждает здесь – без намека на какие бы то ни было доказательства – «автор “Донских рассказов” тоже Серафимович»⁹⁵ и что вообще «автором феномена “Шолохов” был А. С. Серафимович»⁹⁶, что Шолохов стал «проводником» подпольных произведений Серафимовича в силу «какой-то давней и тайной связи (?!) между матерью Шолохова и Александром Серафимовичем» – «мать Шолохова, еще будучи девчонкой, служила домработницей у некой вдовой помещицы... Ведь и мать Серафимовича рано овдовела и одна (но не без помощи домработницы) воспитывала сыновей. Не у нее ли служила в молодости мать Михаила Шолохова»⁹⁷. На основании подобных невежественных фантазий, которые даже опровергать неловко, М. Аникин делает вывод: «ясно одно: Серафимович и Шолохов знакомы были намного раньше, чем официально встретились (датой знакомства указывается 1925 год)»⁹⁸.

М. Аникин пытается отобрать авторство «Тихого Дона» у Шолохова и передать его Серафимовичу, не потрудившись ознакомиться даже с общеизвестными фактами. Краеведы давно выяснили кто была эта «вдовая помещица», у которой была в услужении мать М. А. Шолохова, и где она жила. Настасья Черникова, мать М. А. Шолохова, находилась в услужении не в Усть-Медведице, где родился и рос Серафимович, а в поселке Ясеновке, в имении помещика Попова, у которого на положении полукрепостных работала семья Черниковых – отец Насти Данила, его жена и дети. «Войсковой старшина Евграф Попов, – свидетельствует донской краевед Г. Сивоволов, – умер от сердечного приступа в 1878 году. В имении остались жить его жена, Анна Захаровна, старая помещица, и наследный сын Дмитрий Евграфович. В услужении у вдовой помещицы» Анны Захаровны Поповой «Настя Черникова, рождения 1871 г., стала работать с 1883 г., еще при жизни отца. Работала Настя за харч»⁹⁹. И было ей в ту пору 12 лет.

Вдова войскового старшины Серафима Серафимовича с тремя детьми вернулась на Дон, в станицу Усть-Медведицкую, из Польши, где служил ее муж, в 1874 году, когда Насте Черниковой было всего три года. Когда в 1883 году, в возрасте 12 лет она пошла в услужение к вдовой помещице Анне Захаровне Поповой в поселке Ясеновке, дети вдовы войскового старшины Серафима Попова в Усть-Медведице уже выросли, студент Александр Серафимович Попов (будущий писатель А. Серафимович) в 1887 году, когда Насте Черниковой исполнилось 16 лет, был осужден и отправлен в ссылку в Мезень.

Таковы реальные факты. Таков уровень научной аргументации, позволяющей М. Аникину «с уверенностью» считать Александра Серафимовича «автором всех (курсив М. Аникина. – Ф. К.) художественных произведений, вышедших под именем Михаила Шолохова»¹⁰⁰. Да – всех, включая не только «Донские рассказы», «Тихий Дон» и первую книгу «Поднятой целины», но все, появившиеся после смерти Серафимовича в 1949 году произведения Шолохова. И рассказ «Судьба человека», и роман «Они сражались за Родину», и вторая книга «Поднятой целины» – все это, оказывается, предусмотрительно и заранее написал еще до своей смерти Серафимович, а Шолохов, по тактическим соображениям придерживал эти произведения «до лучших времен»¹⁰¹, и лишь после смерти Серафимовича «расчетливо – по главе в год» опубликовал их. Чем же аргументируется эта нелепица? Утверждениями, вроде нижеследующих: «достаточно сравнить, например, имена собственные действующих лиц из “Города в степи” А. Серафимовича с именами некоторых действующих лиц “Поднятой целины” М. Шолохова»¹⁰², а также то, что погибшего сына героя рассказа «Судьба человека» «звали Анатолий, как и погибшего в огне гражданской войны сына А. Серафимовича»¹⁰³, равно как и то, что «жену овдовевшего в 1932 году Серафимовича звали Ксения – не отсюда ли Аксинья из “Тихого Дона”?»¹⁰⁴

Единственная «тайна», которую пока еще не сумел разгадать М. Аникин, касается отца Михаила Александровича. «Не был ли настоящий отец Михаила Александровича родственником Александра Серафимовича – вопрос, еще требующий разрешения...»¹⁰⁵ Как видите, «антишолоховеды» пытаются лишить М. А. Шолохова не только романа «Тихий Дон», но даже и родного отца, объявив его «не настоящим». А кто же «настоящий»?