Текст книги "«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа"

Автор книги: Феликс Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 69 страниц)

Шолохов одним из первых поддержал повесть «Один день Ивана Денисовича», то есть борьбу Солженицына против наследия Сталина, но не поддержал его в борьбе против советской власти. Более того, будучи убежденным государственником, он заявил в своем письме о категорическом неприятии позиции Солженицына.

Письмо Шолохова было гневным и резким¹⁷.

Он требовал исключения Солженицына из Союза советских писателей.

Ответ Солженицына был столь же беспощадным. Это был ответ не только Шолохову, но практически всей «официальной» советской литературе – ведь удар наносился по самому главному ее творцу.

Как сегодня модно говорить, «политическая составляющая» «Стремени “Тихого Дона”» очевидна. И как только Солженицын был выслан в 1974 году властями за рубеж, первой его политической акцией и стала публикация со своим предисловием в Париже незавершенной (по причине болезни и смерти автора) книги «Стремя “Тихого Дона”».

Когда Солженицын встретил литературоведа Д*, – а это была И. Н. Медведева-Томашевская, вдова известного пушкиниста Б. В. Томашевского, сама – исследователь русской поэзии первой половины XIX века и, в частности, творчества Баратынского, они «оба нисколько не сомневались, что не Шолохов написал “Тихий Дон”». Таким образом, для Солженицына, для Д* вопрос об авторстве «Тихого Дона» был решен a priori, исходя не из знания, а из принципа: «верю – не верю».

В статье «Стремя “Тихого Дона”», посвященной «предыстории книги Д*», Солженицын рассказал, что работу над книгой о «Тихом Доне», Медведева-Томашевская начинала практически с нуля – с того, что прочитала «первое издание романа, его трудно найти, и кое-что по истории казачества, – ведь она нисколько не была знакома с донской темой, должна была теперь прочесть много книг, материалов по истории и Дона, и Гражданской войны...»¹⁸.

Приступив к этой работе с «чистого листа», «между многими другими работами», будучи тяжело больной, Медведева-Томашевская, как свидетельствует Солженицын, не смогла закончить ее и написала лишь «то, сравнительно немногое, что публикуется сегодня здесь – несколько главок, не все точно расставленные на места, с неубранными повторениями, незаполненными пробелами»¹⁹.

Строго говоря, книга «Стремя “Тихого Дона”» состоит всего из одной незаконченной главы, названной «Глава аналитическая. Исторические события и герои романа». В нее входят три завершенные подглавки общим объемом в 60 страниц, отрывок «Из главы детективной», называющейся «В петле сокрытия», объемом в 7 страниц, и два приложения «Из сохранившихся текстов Д*, частично осуществленных, частично нет» на страницу и «Из печатных материалов о Шолохове» – четыре страницы.

«В зимний приезд, наверное, в начале 1971, – пишет Солженицын, – она привела (так в тексте. – Ф. К.) с собой три странички (напечатанные как “Предполагаемый план книги”), где содержались все главные гипотезы: и что Шолохов не просто взял чужое, но – испортил: переставил, изрезал, скрыл; и что истинный автор – Крюков»²⁰.

Вначале эта гипотеза: автор «Тихого Дона» – Крюков – вызвала сомнение и у самого Солженицына. «Поначалу вывод, что автор “Тихого Дона” – мягкий Крюков, разочаровывал. Ожидалась какая-то скальная трагическая фигура. Но исследовательница была уверена. И я, постепенно знакомясь со всем, что Крюков напечатал и что заготовил, стал соглашаться. Места отдельные рассыпаны у Крюкова во многих рассказах почти гениальные. Только разводнены пустоватыми, а то и слащавыми соединениями. <...>

Я стал допускать, что в вихревые горькие годы казачества (а свои – последние годы) писатель мог сгуститься, огоркнуть, подняться выше себя прежнего.

А может быть это – и не он, а еще не известный нам»²¹.

Как видим, авторство Крюкова и для Д*, и для Солженицына изначально было умозрительной версией, недоказанной гипотезой, так же как чисто умозрительным был и их отказ в авторстве «Тихого Дона» Шолохову. Если говорить кратко, Солженицын и Д* не верили, что Шолохов мог написать «Тихий Дон» и предполагали, что его мог написать Крюков.

Но необходимо было доказать эту гипотезу фактами, либо, проанализировав факты, – отказаться от нее, – если они не подтвердят эту гипотезу.

Не вина, а беда И. Н. Медведевой-Томашевской, что она ушла из жизни в самом начале этого пути. К тому же, работая в условиях экстремальных и, в основном, в Крыму, вдалеке от библиотек, она не смогла получать в должном объеме тот источниковый материал, который был необходим для окончательных строго научных выводов.

А стремилась она именно к ним. «Дело ведь не в разоблачении одной личности и даже не в справедливом увенчании другой, а в раскрытии исторической правды, представленной поистине великим документом, каким является изучаемое сочинение»²², – писала Медведева-Томашевская Солженицыну за месяц до смерти. Незавершенная книга ее и была опубликована Солженицыным как версия, гипотеза.

Сущность этой гипотезы заключалась в том, что Крюков написал «Тихий Дон» и был его «автором», а Шолохов – «соавтор», который лишь «испортил» текст романа в угоду своим политическим пристрастиям, путем «идейного» редактирования авторского текста, «вклинивания в текст ряда глав собственного (“соавторского”) сочинения»²³.

На чем основывалась, из чего исходила Медведева-Томашевская в выстраивании этой гипотезы? Какие конкретные факты, документы, словом – реальные и убедительные аргументы – были приведены ею, чтобы превратить эту гипотезу в аксиому? Какова источниковая база для рассуждений и предположений, выдвигаемых автором? Эта база практически отсутствует, и в этом – исходная слабость книги «Стремя “Тихого Дона”». Об ее источниковой основе можно судить по ее аппарату, который дает зримое представление о том, на какие источники – помимо текста романа – опирался автор. В этой книге всего одиннадцать ссылок на привлеченные источники, из них три – на Полное собрание сочинений Ленина, пять – на сборник памяти Л. Андреева «Реквием» и еще три – на книги – И. А. Полякова «Донские казаки в борьбе с большевизмом» (Мюнхен, 1962), «Архив русской революции», VI (Берлин, 1922) и «М. А. Шолохов. Семинарий», составители В. В. Гура, Ф. А. Абрамов (Учпедгиз, 1958)²⁴. Это все. Важно отметить, что ссылки носят достаточно формальный, а то и случайный характер.

Итак, выдвинув в качестве научной гипотезы «антишолоховскую» версию, автор обошелся без сколько-нибудь серьезного исследования исторических источников (исключая текст самого «Тихого Дона»), что обрекало его на ошибки и открыло дорогу домыслам и фантазии.

Пример тому – хотя бы опубликованный в книге отрывок «Из главы детективной» «В петле сокрытия». Здесь на основе юбилейного андреевского сборника «Реквием» подробнейшим образом излагается история с очеркистом Голоушевым, проанализированная нами ранее.

Медведева-Томашевская пытается доказать, будто Голоушев был всего лишь передаточной инстанцией, что на самом-то деле этот текст написал другой человек, в чем и заключается «петля сокрытия». Об этом прямо сказано в «Примечании публикатора»:

«В главке “Петля сокрытия” Д* не успел закончить свою мысль: те главы из “Тихого Дона”, которые Голоушев предлагал Андрееву для “Русской воли”, и были главами из уже написавшего (так в тексте. – Ф. К.) тогда романа Федора Крюкова. Эти главы Голоушев мог, в частности, получить через Серафимовича, с которым был в дружеских отношениях»²⁵.

Смелое, но абсолютно ошибочное предположение! Эту ошибку можно было легко предотвратить, своевременно обратившись к источникам. В таком случае обнаружилось бы, что, как мы уже писали, в «Народном вестнике» (Москва) в 1917 г. был опубликован очерк «С тихого Дона» под псевдонимом «Сергей Глаголь»²⁶, который написал Голоушев, а уж никак не Крюков.

Конечно, к началу 70-х годов многие источники, касающиеся, в частности, истории Верхнедонского восстания, были недоступны или трудно доступны для исследователей, в частности – эмигрантские источники.

Затрудняло работу Медведевой-Томашевской и то, что она работала, пусть и «не один год», но «урывками», преодолевая болезнь, в силу чего не смогла закончить свою работу.

Но недостаток времени и доступа к источникам не помешал ей, тем не менее, смело выдвинуть «гипотезу» об истинном «авторе» «Тихого Дона» – Крюкове и «непрошенном соавторе» – Шолохове, которая, не будучи доказанной, и стала основой всего «антишолоховедения».

ГИПОТЕЗА Д* В ОЦЕНКЕ АМЕРИКАНСКОГО СЛАВИСТА

Выполняя пожелание профессора Университета в Беркли Г. Струве, первым глубоко и всесторонне проанализировал книгу «Стремя “Тихого Дона”» американский славист Г. С. Ермолаев – эмигрант второй волны, ученик Г. Струве. Он занимался Шолоховым давно и серьезно, – настолько, что, будучи по рождению «иногородним», был принят казачьей эмиграцией в США в «казаки». Но даже американскому профессору Ермолаеву оказалось не так-то просто напечатать свой критический разбор «Стремени “Тихого Дона”». Ни одно из русскоязычных изданий в США, адресованных массовому читателю, не захотело опубликовать работу, в которой шел спор с выдвинутой в книге Д* антишолоховской гипотезой. Ермолаев смог напечатать ее лишь в научном издании «Slavic and East European Journal» (1974. Vol. 18, 3), выходящем крайне маленьким тиражом. В нашей стране о ее публикации узнали лишь семнадцать лет спустя. Обновленный русский вариант этой работы Ермолаева был издан в СССР лишь в 1991 году в журнале «Русская литература»²⁷, тираж которого не превышает 1000 экземпляров.

Герман Сергеевич Ермолаев, профессор Принстонского университета (США). 2003 г.

Серьезность работы Г. С. Ермолаева, полностью сохранившей свое значение и сегодня, а также почти полная неизвестность ее русскому читателю заставляет нас подробно на ней остановиться. При этом примем в расчет оговорку Ермолаева: хотя к моменту опубликования статьи в журнале «Русская литература» подлинное имя автора книги «Стремя “Тихого Дона”» было уже известно, он сохраняет авторский псевдоним – Д*. «В предисловии Солженицына Д. – мужчина, – пишет Ермолаев. – В своей статье я сохраняю аналогичное обозначение, ибо Д. прежде всего – он, анонимный автор рецензируемой книги»²⁸.

Сохраним псевдоним Д* при разборе «Стремени “Тихого Дона”» и мы, поскольку по литературной традиции знание подлинного имени человека, стоявшего за псевдонимом, не отменяет его.

Степень доказательности и доказанности гипотезы, выдвинутой в книге Д*, – главная тема статьи Ермолаева «О “Стремени “Тихого Дона”». Он пишет: «Прежде всего, Д. пытается разобраться в авторстве “Тихого Дона” путем подробного анализа его текста, и суть его книги сводится к утверждению о существовании в “Тихом Доне” двух текстов: “авторского”, принадлежащего творцу романа, под которым подразумевается донской писатель Ф. Д. Крюков (1870—1920), и “соавторского”, вклиненного в роман М. А. Шолоховым. “Соавторский” текст, по мнению Д., вносит в роман идеологические поправки, не соответствующие замыслам автора, и отличается от “авторского” низким уровнем художественного мастерства. “Соавтор” не живописует, а аргументирует. Язык его беден, близок к публицистике, обнаруживает незнание донского диалекта и отсутствие профессиональной беглости и грамотности.

Многие аргументы Д., на которых основываются его выводы, неубедительны, противоречивы или ошибочны, а некоторые из них опровергаются непроизвольно им самим»²⁹.

И далее доказательно и аргументированно демонстрируется неправота литературоведа Д*, с необыкновенной смелостью расчленившего великий роман на две крайне неравные части. По мнению Д*, «авторский» текст в первой и второй книгах романа занимает ни много, ни мало – свыше 95%, а в третьей и четвертой – 68—70%. Причем Д* не ограничился этим, но дотошно и пунктуально указал, какие именно главы написал «автор» (Крюков), а какие – «соавтор» (Шолохов). Если иметь в виду две первые книги романа, то картина получилась прозрачно ясной: главы, где действуют «донцы» и «белые», писал Крюков; главы, где речь идет об «иногородних» и «красных», – Шолохов.

В итоге 12 глав из 76, где выступают, в основном, такие персонажи, как Бунчук и Анна Погудко, а также Штокман, без всяких аргументов отданы «соавтору» (Шолохову), а остальное, так же бездоказательно, оставлено за «автором» (Крюковым). Но мало того, что никаких доказательств написания Крюковым 95% текста первых двух книг «Тихого Дона» и 68—70% третьей и четвертой книг автором «Стремени “Тихого Дона”» не представлено, – недоказанным, по мнению Г. С. Ермолаева, остается главный тезис книги, – о существовании в «Тихом Доне» двух разных текстов – «авторского» и «соавторского».

«На самом деле, – пишет Ермолаев, – “соавторские” главы о Бунчуке и Анне, хотя их слог и бледнее слога глав, повествующих о казачьей среде, все же содержат много художественных особенностей, характерных для всего романа, что свидетельствует о существовании единого автора»³⁰.

Исследователь провел детальный текстологический анализ глав, где действуют Бунчук и Анна Погудко, и на конкретных примерах убедительно доказал эту мысль.

Текстологический и стилистический анализ показывает «шаткость разграничения глав на “авторские” и “соавторские” по художественным признакам»³¹, – пишет Ермолаев, и доказывает это не только текстологически, но и документально, фактически. Например, четвертая глава третьей книги романа, повествующая о деятельности атамана Краснова в 1918 году, никак не могла быть написана «автором» Крюковым, хотя бы потому, что значительная часть ее текста восходит к очерку самого Краснова «Всевеликое Войско Донское», опубликованному в пятом томе «Архива русской революции» в Берлине в 1922 году – два года спустя после смерти Крюкова. Двадцатая глава седьмой части, – указывает Ермолаев, – также не может принадлежать Крюкову даже частично: с незначительными стилистическими изменениями текст ее почти целиком переписан Шолоховым из сочинения советского военного историка Н. Какурина «Как сражалась революция». «Такое обращение с источниками не делает чести Шолохову, – замечает Ермолаев, – но оно, по-видимому, распространяется у него главным образом на документально-исторический материал»³².

В книге «Михаил Шолохов и его искусство», выпущенной в 1982 году на английском языке в США издательством Принстонского университета, Ермолаев посвятил целую главу анализу исторических источников, составивших документально-историческую основу «Тихого Дона». Эта глава в виде отдельной статьи под названием «Исторические источники “Тихого Дона”» была опубликована в переводе на русский язык шестнадцать лет спустя в журнале «Дон» (1998. № 3). В этой исключительно точной, всеобъемлющей работе аккумулированы и результаты исследований российских литературоведов – В. Г. Васильева «Историческая правда в “Тихом Доне” М. Шолохова» (Ученые записки Магнитогорского Государственного педагогического института, выпуск IV. Магнитогорск, 1957), С. Н. Семанова «Тихий Дон – литература и история» (М., 1977) и К. Приймы – «С веком наравне» (Ростов-на-Дону, 1981).

Походный атаман Войска Донского, генерал П. Х. Попов, реальное историческое лицо, действующее в романе «Тихий Дон»

В результате этого исследования Г. С. Ермолаев пришел к выводу: подавляющее большинство источников, которые легли в основу «Тихого Дона», – мы их называли в предыдущих главах нашей работы (исключая периодику и книги по истории казачества) – появилось после февраля 1920 года, то есть после смерти Крюкова.

Опора на те или иные из перечисленных работ, – указывает Ермолаев, – очевидна и в ряде глав романа, приписанных Д* «автору» (Крюкову), которого в феврале 1920 года уже не было в живых.

Далее Ермолаев приводит целый перечень грубейших фактических ошибок в работе Д*. «...Крупный дефект “Стремени” состоит в том, – пишет он, – что многие упреки “соавтору” в искажении “авторского” замысла основаны на ошибочных исторических или сюжетных предпосылках»³³, что проистекает из незнания исторических фактов и реалий времени, которые легли в основу «Тихого Дона».

Прежде всего, Д* не учитывает того, что на Дону в пору Гражданской войны было два восстания, о которых мы говорили выше: одно – в 1918, другое, описанное в «Тихом Доне», – в 1919 году. В итоге, – указывает Ермолаев, – «Д* сливает воедино Степной отряд походного атамана Войска Донского генерала П. Х. Попова и Донскую армию»³⁴. На самом деле партизанский отряд атамана Попова, выступавший из Новочеркасска в феврале 1918 года в так называемый Степной поход, официально прекратил свое существование 5 (18) мая того же года, когда «Круг спасения Дона» принял решение о формировании на Дону регулярной – Донской армии. Учитывая хронологию Степного похода (февраль 1918 г.), никак нельзя согласиться с Д*, – подчеркивает Ермолаев, – что в «Тихом Доне» обязательно должны были бы быть и главы о жизни «степняков», хотя бы «по одной только причине связанности ее с темой Верхнедонского восстания». Как раз этой «связанности» и не может быть, потому что Верхнедонское восстание вспыхнуло значительно позже – весной 1919 года.

Ермолаев констатирует, что книга «Стремя “Тихого Дона”» переполнена ошибками и неточностями исторического, географического и сюжетного характера. Повстанческое движение на Дону в 1918 году началось не в мае, – пишет он, – а 18 марта, когда поднялась станица Суворовская. Донское восстание не «развернулось» в конце 1918 года, как сказано в «Стремени “Тихого Дона”». Наоборот, это было время разложения в частях верхнедонских казаков, которые вскоре открыли фронт противнику. Верхнедонское восстание не было «подавлено» в конце 1919 года, как утверждает Д*; 25 мая (7 июня) 1919 года повстанцы соединились с прорвавшей фронт красных Донской армией и влились в ее ряды, но это произошло не «осенью 1919 года», а в июне и т. д.

«Непомерное количество ошибок и неточностей показывает, – заключает американский исследователь, – что в течение своей работы над “Тихим Доном” Д* не был как следует знаком ни с его текстом, ни с историческими событиями, основные сведения о которых он имел возможность почерпнуть из того же романа. Д*, как сообщает в предисловии Солженицын, работал над своей книгой урывками, в неблагоприятных условиях, в последние месяцы тяжелобольным. Все это не могло не отразиться отрицательно на тщательности проверки рукописи, где остались неисправленными такие явные оплошности, как повторение одних и тех же “авторских” глав в одном и том же перечне (с. 20). Тем не менее главная причина ошибок и неточностей Д* коренится в его исследовательском подходе, который отличается не столько доскональным изучением текста и фактов, сколько игрой фантазии, недоказуемыми догадками и произвольными толкованиями, основанными нередко на ошибочных предпосылках. Тезис Д* о сосуществовании в “Тихом Доне” “авторского” и “соавторского” текстов нельзя считать доказанным»³⁵.

ДРУГОЙ РОМАН

В своей гипотезе Д* исходит из ложной предпосылки, будто главная проблема в «Тихом Доне» – проблема «иногородних», а главный конфликт в романе – между «казаками» и «иногородними», за утверждение казацкой самобытности, самостийности, за казацкую независимость и сепаратизм. Оказывается, ради отстаивания этой идеи и из ненависти к «иногородним» поднимались верхнедонцы на восстание в 1919 году.

А так как Шолохов был «иногородним» и по этой причине не мог отстаивать казацкую самобытность и сепаратизм, то наиболее подходящей фигурой автора такого «Тихого Дона», направленного против «иногородних», за казачью независимость, по мнению Д*, и является природный казак Крюков.

Трудно поверить, что роман «Тихий Дон» мог быть прочитан столь субъективистски. Первым об этом сказал шолоховед В. Васильев:

«Сколько бы Д* и Солженицын ни утверждали, что Вёшенское восстание носило сепаратистский характер, они не могут этого доказать. <...> Реальным стремлением к сепаратизму (если говорить о казачестве) отличались “низовцы”, более зажиточные, – Кубань. Вообще же идея казачьего сепаратизма, возникшая по наитию на Кубани, идеологически оформилась в эмиграции, в Праге, во второй половине 20-х годов. У ее истоков стояли историки М. Т. Стариков (1880—1934) и И. Ф. Быкадоров (1882—1973), а также журнал “Вольное казачество” (1927—1939), неслучайно возглавленный И. А. Билым (1887—1973), бывшим членом первого Кубанского войскового правительства и Кубанской краевой Рады, махровым русофобом и ненавистником России...»³⁶.

По мнению Д*, «автор» «Тихого Дона» (Ф. Д. Крюков), в отличие от «соавтора» (М. А. Шолохова), и был убежденным сепаратистом, мечтающим о независимости казачества.

Д* раскрывает свое (и, якобы, «автора») понимание самобытности казаков. Очень своеобразное понимание!

«Первые четыре странички “Тихого Дона” обладают весомостью пролога, – пишет Д*. – Пролог повествует о кровавом истоке турков Мелеховых. Здесь вскрыт корень семьи, а с тем и коренные черты донского казачества. Из этих типовых характеров и пойдет лепка персонажей донской эпопеи.

Здесь начало звероватости Григория Мелехова и прямого звероподобия казачьей массы (подчеркнуто нами. – Ф. К.) в расправе с врагом, в семейном и круговом деспотизме, отъединенности бытия, непримиримости ко всему ИНОГОРОДНЕМУ»³⁷.

Конечно же, подобная точка зрения на казаков, будь она действительно отражена в романе, не имела бы никакого отношения к Шолохову, который считал целью своего романа показать «очарование человека в Григории Мелехове»³⁸. «Звероватость» главного героя романа, переходящая «в прямое звероподобие казачьей массы», – это из какого-то другого романа, не имеющего отношения не только к Шолохову, но и к Крюкову. И тот, и другой искренне, до глубины души любили казачество, и им обоим в равной мере были чужды сентенции вроде того, будто бы «главные персонажи романа, представляющие казачью массу, и диковаты и невежественны...»³⁹.

Д* признает, что казаки – «земледельцы и храбрые воины, что они «простодушны» и «свободолюбивы», но на всем протяжении книги он упорно подчеркивает, что это – дикий, звероподобный, косный народ. «Косность, если уместно это слово, – утверждает Д*, – состояла в дикой, веками проявляемой ненависти ко всем, кто посягал когда-либо на свободу (в отдаленном прошлом), а затем на земли, добытые кровью вольного казачества. Отсюда – нетерпимость ко всем иногородним. И усмиряемые в 1905-м рабочие были для давящих их казаков все те же иногородние мужики. Царская полиция лишь ловко эксплуатировала этот дикарский инстинкт Донцев».

Так, совершенно неожиданно, во вполне либеральном современном сочинении вновь зазвучала тема «Русской Вандеи», – в опровержение чего, казалось, и был написан «Тихий Дон». По мысли Д*, адресующего эти свои представления придуманному им «автору» (Крюкову), казаки «усмиряли рабочих» из ненависти к «иногородним», в силу своего «дикарского инстинкта», «звероподобия» и «дикости». Казак Чубатый, который изображен в романе как выродок, в котором даже кони чувствовали зверя и боялись его, представлен Д* как норма казачьей жестокости, в которой казаки видели «нечто залихватски притягательное...».

По мнению Д*, все это и «есть тот сложный психологический узел, который распутать не просто, за что и взялся автор “Тихого Дона”, не зря введя в пролог зверский поступок станичников с иногородней женой Прокофия Мелехова, а затем – развернув перед читателем жестокую картину смертоубийственной драки на мельнице и перейдя к расправам Донского восстания»⁴⁰.

По мнению Д*, конфликт между казаками и «иногородними» как чуть ли не главная причина восстания составляет суть «Тихого Дона». Ненависть к «иногородним» – по мысли автора «Стремени “Тихого Дона”» – главный мотив, определяющий поведение героев романа, и причина казачьего восстания.

Но это – искажение сущности романа, равно как и искажение сути восстания верхнедонцов, которое не было направлено против «иногородних». Напротив, отряды «иногородних» – об этом прямо сказано в романе – сражались на стороне повстанцев. Вспомним приводившиеся выше слова военного руководителя Вёшенского восстания Павла Кудинова о мироощущении казаков-фронтовиков, с которым они вернулись в 1917 году домой: «Душа фронтовиков рвалась к свободе, к человеческой правде, чтобы казак – мужику, и мужик казаку были бы братьями...» Ни в очерке П. Кудинова «Восстание верхнедонцов в 1919 году», ни в его рукописи «История моего ареста в Болгарии», ни в его письмах мы не встретим и намека на некую «ненависть» к «иногородним», как не было ее и в документах восстания. Не испытывают этой ненависти к «иногородним» и повстанцы в «Тихом Доне», – их чувство несет совершенно иную – социальную, а не национальную окраску.

«Нетерпимость к иногородним» героев «Тихого Дона» – по мнению Д* – неразрывно связана с казачьим национализмом, сепаратизмом и национализмом, которые будто бы отстаивает «автор», то есть Крюков, и которые якобы составляют пафос «Тихого Дона». Д* пишет: «Автор-летописец ведет свою хронику на основе довольно расплывчатой, явно не дорешенной для него самого идеи автономии Дона, которая должна утвердиться в сфере русской революции, расправы с деспотизмом»⁴¹.

Чуть ли не главными, ключевыми фигурами в романе Д* считает «сепаратистов» Изварина и Атарщикова. «Соавтор» же, то есть Шолохов, не сочувствующий идеям сепаратизма, будто бы искусственно изъял эти две фигуры из действия, чтобы приуменьшить их влияние.

«Изварин и Атарщиков не только офицеры казачьих войск, – пишет Д*, – они представляют ту интеллигенцию Дона, которая предана идее самоопределения Области», однако эти герои «странным образом не только не раскрыты в действии, но мгновенно исчезают, едва только показываются на глаза читателю»⁴². И это обстоятельство будто бы доказывает авторство Крюкова – сторонника идеи «автономии» Дона, и вредоносность вмешательства в текст романа «иногороднего» Шолохова. По мнению Д*, Изварин должен был занять в романе «место идеолога того движения, которому и посвящена центральная часть эпопеи – идеолога борьбы за тихий Дон с подминающим всероссийским централизмом Советской власти»⁴³. Что это за «идеология», которая якобы так дорога сердцу «автора», то есть Крюкова? Ответ ясен: это была «программа сепаратизма области», которая «в покоряюще красивом изложении Изварина импонировала не только большей части зажиточного низового казачества, <...> – но радовала все казачество своей реальностью сегодня. Казалось бы, независимость Области Войска Донского в составе казачьей Федерации сейчас была достижима и революционна по своей идее. Ведь такие федерации и должны были возникнуть при крушении Российской империи, подминавшей до Революции под свой громоздкий состав все национальные и политические объединения»⁴⁴.

Д* предполагает, что в романе на этой почве «должны были происходить уже не политические диалоги, а живые встречи и взаимные воздействия между Мелеховым и Извариным, которому, естественно, надлежало стать идеологом Донского восстания. То, что этих встреч в романе не произошло, есть несомненный след последующей “работы” “соавтора”, всячески стремившегося изъять из повествования закономерность повстанческих настроений главного героя»⁴⁵.

Итак, нетерпимость к иногородним и идея казачьего сепаратизма как «пафос» «Тихого Дона» – вот главный аргумент Д* в подтверждение того, будто «Тихий Дон» не мог быть написан Шолоховым, поскольку тот сам был «иногородним», но был написан Крюковым, поскольку тот был «казак» и исповедовал идеи «сепаратизма» Дона.

Аргумент, построенный на песке, выдающий полное незнание Д* реального положения дел.

Начнем с того, что Атарщиков, страстный патриот Дона, при этом не был «сепаратистом», но был поначалу истовым сторонником Корнилова, отстаивавшего идею «единой и неделимой» России, а позже искал национал-казачьего соединения с большевизмом.

Казачьим «сепаратистом» был сотник Ефим Изварин. Его роль в романе сугубо функциональна и строго определенна: этот персонаж фактом своего существования свидетельствует о бытовании на Дону в пору Гражданской войны идеи казачьего сепаратизма, независимости от России. Однако эти идеи не имели сколько-нибудь серьезного влияния на Верхнем Дону, да, пожалуй, и на Дону вообще.

В книге «Стремя “Тихого Дона”» роль и значение характера сотника Изварина неоправданно преувеличены. Это подтверждает и судьба его реального прототипа – Иосифа Изварина. Он был уроженцем станицы Гундаревской, вернулся с фронта старшим урядником и был произведен в офицеры в 1918 году. Одержимый идеей казачьей федерации в составе Дона, Кубани, Терека и Кавказа⁴⁶, он однако не оставил хоть сколько-нибудь заметного следа в истории казачества. В памяти земляков остался лишь факт его героической гибели в 1920 году, когда раненый Изварин вдвоем с женой встретил за пулеметом колонну красных войск, направлявшуюся в Гундаревскую, и был убит прямым попаданием снаряда.

Факты свидетельствуют, что идеи «сепаратизма» не играли значительной роли в армии повстанцев и имели значение главным образом как оправдание нежелания казаков воевать с Советами за пределами Области Войска Донского.

Каким же было реальное отношение самого Крюкова к идеям казачьего «сепаратизма»?

Судя по воспоминаниям людей, близко знавших его, Ф. Д. Крюков был патриотом России и одновременно патриотом Дона, который он любил больше всего на свете, любил его традиции и обычаи, казачьи песни, казачий говор – и это сближает его с Шолоховым.

Война с германцами резко обострила чувство патриотизма Крюкова. «Война перевернула все прежнее бурлящее возмущение и убеждения Ф. Д., – пишет в своих воспоминаниях о нем Д. Воротынский, – и он открыто перешел на сторону монархии»⁴⁷. Окончательный отказ от народнических воззрений и переход на монархические позиции у Крюкова произошел после революции 1917 года.

Убежденным монархистом, сторонником «белой» идеи, то есть «единой и неделимой» России, он оставался на всем протяжении Гражданской войны. Публицистика Крюкова этого времени, особенно последних лет его жизни, когда он возглавлял «Донские ведомости», свидетельствует, что он не был ни донским сепаратистом, ни сторонником донской автономии, – эти качества без оснований приписывает ему Д*. Следовательно, Изварин никак не мог быть положительным героем Крюкова.

«За родину мы бьемся, – писал он в «Донских ведомостях» 16 сентября 1919 года. – За нее, единую, великую и святую, готовы сложить головы в смертном бою». Вожди казачества, – по его мнению, – «приведут в Москву победные рати лучших детей народа русского, борющихся за воссоздание великого отечества»⁴⁸.