Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

– Уилл, – заговорила миссис Колдуэлл как-то вечером, – сегодня я вернулась домой к обеду и увидела, что Грейс читает в «Часовом» отчет об убийстве итальянского доктора.

– Правда?

– Уилл, ты не собираешься что-нибудь заметить по этому поводу в газете?

– Нет, Эмили, я не люблю вмешиваться в редакционные дела.

– Но в данном случае ты должен сделать это. Не только Грейс, другие юные девушки тоже читают статьи об этой скандальной истории.

– Согласен, подробности, мягко говоря, довольно откровенные. Судя по пулевым отверстиям, она была под ним, да я и помимо того кое-что слышал.

– Ну да, так оно, конечно, и было, но мы обязаны держать Грейс подальше от всего этого. Мало того что она видит на ферме, так теперь еще и в газетах, про людей, начинается.

– Я согласен с тобой, согласен, дорогая, но в таком случае это твоя обязанность – следить, чтобы газеты не попадали ей в руки. Ну а я, повторяю, в редакционную политику не вмешиваюсь. Они знают свое дело. Всё, точка. Извини, Эмили.

Через две недели после этого разговора Эмили сидела у себя в рабочей комнате, на втором этаже в глубине дома, занятая вязанием шарфа. Время от времени она покашливала – приболела. Внизу раздался звонок в дверь, и вскоре на пороге появилась Мэй, горничная верхнего этажа.

– Это миссис Джей, мэм, она хочет вас видеть.

– Миссис Джей? Ей-то что надо? Так рано она никогда к нам не приходила. Ладно, зови.

Эмили накинула на ноги плед и подоткнула так, чтобы выглядеть совсем уж нездоровой.

– Доброе утро, Джесси. Извините, что заставила вас подниматься наверх, врачи не велят вставать.

– Надеюсь, ничего серьезного, Эмили.

– Да нет, говорят, легкая ангина. Ничего страшного, но все-таки неприятно.

– Ну да, ну да, конечно, – забормотала Джесси. В ее поведении чувствовалась какая-то неловкость, но в то же время решимость довести дело до конца.

– Раздевайтесь, Джесси, присаживайтесь. Насколько я понимаю, вас что-то беспокоит.

– Спасибо, Эмили. Да, вы правы, меня кое-что беспокоит. Сильно беспокоит, иначе я не стала бы отнимать у вас время, тем более учитывая ваше состояние.

– Я всегда помогу, если это в моих силах. Вы же знаете меня.

– Я вас не задержу, только самую суть, – сказала Джесси.

– Не торопитесь. На то и существуют друзья, чтобы выручать в трудную минуту.

– Речь не обо мне, Эмили. В беду попал один из моих родичей. Двоюродный брат. Вы ведь наверняка читали либо слышали об этом убийстве, доктор-итальянец и белая, я имею в виду американка?

– Да.

– Ну так вот, Луи Баум, человек, который совершил преступление, – мой кузен.

– Кузен? Как это?

– Вы еще не забыли немецкого? Baum.

– Baum? Baum значит tree, дерево. Tree! Джесси Три. Я тысячу лет так вас не называла, даже про себя. О Господи. А кто-нибудь еще знает? Я хочу сказать, вас никто не донимает этим делом?

– Нет, вряд ли кому приходит в голову, что мы родственники. Мой отец сменил имя с Баума на Три, но отец Луи оставил прежнюю фамилию.

– Извините, Джесси, может, пересядете вот сюда, на стул. Смотрю, слуги открыли фрамугу в эркере, там сквозняк, как бы не простудиться.

– Спасибо, Эмили. – Джесси пересела на указанное ей место.

– Извините, я не хотела перебивать вас, но вы волнуетесь, а нервозность понижает сопротивляемость организма.

– Вы очень добры, Эмили.

– Ну что вы. А теперь вернемся к вашему кузену. Лично я совсем его не знаю. А вот вашего отца помню хорошо. Фредерик Три. Фредерик Л. Три.

– Да, Фредерик Луи Три. Моего дядю звали Луи Фредерик Баум, и этот человек, оказавшийся в беде, – Луи Фредерик Баум-младший, хотя «младшим» себя не считает, его отец умер тридцать лет назад или даже больше. Луи воспитала мать, моя тетя Эстер. Вряд ли вы ее знали. То есть наверняка не знали. Она выросла в графстве Ланкастер, ее отец был фермером. Мать Луи – женщина, о которой я говорю, была очень бедна, но крышу над головой имела и на хлеб зарабатывала шитьем и поденной работой на дому, словом, кое-как на плаву держалась. Когда мне бывает трудно, я всегда вспоминаю тетю Эстер. В общем, она вырастила сына, и когда ему исполнилось шестнадцать, он получил постоянное место в системе водоснабжения города, с тех пор там и работает.

– Раньше за ним ничего подозрительного не замечалось?

– Нет. Честный, приличный человек. Много лет проработал в бухгалтерии. Не пил, не курил. Надежный, заслуживающий доверия работник. Совсем не бабник. Да и она на вид вполне пристойная женщина. Дети, девочка и мальчик – последний совсем младенец, – всегда ухоженные, и дома тоже аккуратно и прибрано. Ничего такого. Но наверное, у нее был-таки роман с доктором-итальянцем, и Луи каким-то образом узнал об этом или что-то заподозрил. Вы же знаете – то есть вы-то, может, и не знаете, но я знаю. Рано или поздно муж, жена ли все узнают или слухи доходят.

– Да, наверное, вы правы. – Эмили спрашивала себя, не затем ли пришла к ней Джесси, чтобы выговориться, облегчить душу, но здравый смысл подсказывал, что так легко ей не отделаться.

– Туго ему, должно быть, приходилось, – продолжала Джесси. – Вся жизнь – работа и нищета. Мать заездила себя до смерти, иначе не скажешь. А теперь он трудится, как раб, за ничтожную зарплату, да еще и выглядеть должен прилично, работа-то кабинетная. Но наверное, мирился – чистый дом, хорошая жена, двое ухоженных детей того стоят. И вот выясняется, что женщина, ради которой он так мучается, завела интрижку с итальянцем. Девочка для радостей у женатого, с детьми, мужчины, который развлекается с ней чуть не на глазах у собственной жены. Вы же знаете, она ходила к нему в кабинет. Прикидывалась, будто что-то беспокоит, хотя на самом деле беспокоило ее… – Джесси остановилась передохнуть.

– Не хочу выступать судьей или утверждать, что она получила по заслугам, – заметила Эмили, – но, может, дамы вроде нее, я имею в виду такие безответственные, просто не думают о последствиях. Впрочем, уж врач-то может озаботиться тем, чтобы дело не дошло до беременности.

– Озаботиться? Ну так он не озаботился. Насколько я понимаю, младший его сын. По крайней мере так думает бедняга Луи.

– А вы с ним виделись?

– Нет. Мне стыдно признаваться в этом, но, знаете ли, боюсь рисковать даже тем хрупким положением, которое у меня есть в Форт-Пенне.

– Да бросьте, Джесси, кто может упрекнуть вас?

– Вы не правы, Эмили. Хотя дело даже не во мне, а в сыне, я хочу, чтобы он прочно стоял на ногах, только ради этого я и работаю всю жизнь.

– И не зря. С Чарли вам повезло. Ни секунды не сомневаюсь, что он оставит свой след в этом мире.

– Правда, Эмили? Вы действительно так думаете? Я очень рада.

– Но если подумать, коль дело доходит до сплетен, Форт-Пенн ничуть не отличается от иных мест, и я склонна с вами согласиться. Для вас и для будущего Чарли лучше, если вы останетесь в стороне от этого дела. Вы ведь за этим пришли ко мне, Джесси? Чтобы получить мой совет? Ну и, само собой, должна сказать, что весьма польщена вашим доверием.

Джесси отвернулась и немного помолчала.

– Нет, Эмили, пришла я не просто за советом. Честно говоря, мне нужна конкретная помощь.

– И я думаю, что в глубине души вы понимали, что попросить – значит получить, если это, конечно, в моих силах.

– Спасибо, но, видите ли…

– Вам нужны деньги, Джесси? У меня есть свой счет, так что Уилл ни о чем не узнает, если вас это волнует.

– Нет, дело не в деньгах. Тут другое. Власть! Денег я бы никогда не взяла в долг, зная, что не смогу вернуть, но у вас есть власть, и вот ею-то мне хотелось бы одолжиться, хотя и без малейшей надежды когда-либо рассчитаться.

– Может, объяснитесь, Джесси?

– Конечно. Я хочу, чтобы вы попросили мистера О’Коннола быть адвокатом Луи.

– Десмонда О’Коннола?

– Именно.

– Вы хотите, чтобы я попросила его вести дело вашего кузена, защищать его?

– Вам самой просить ни о чем не надо. Попросит Уилл Колдуэлл. Я уверена, что вы в любом случае расскажете Уиллу все, что услышали от меня, я готова к этому и считаю, что так и должно быть. Но вот что я умоляю вас сделать: скажите Уиллу, пусть он попросит Десмонда О’Коннола взять на себя ведение этого дела. В противном случае моего кузена ждет виселица. Сама я, повторяю, с Луи не виделась, но говорила с одним человеком, который встречался с ним, и он утверждает, что только Десмонд О’Коннол может спасти Луи. Сам-то Луи махнул на себя рукой. Он собирается признать себя виновным и, отказавшись от адвоката, просто попросить суд о снисхождении. Но даже так не получается. Окружной прокурор мистер Айзенхут не дает ему признать себя виновным. Вы знаете, наверное, это натуральный политикан, он хочет повесить Луи, и тот человек, с которым я говорила, сказал, что веревка уже намылена. Да, я оговорилась, он не утверждает, что О’Коннол может спасти Луи. Он говорит, что для этого понадобится, да и то уверенным в успехе быть нельзя, человек такой, как О’Коннол.

– Ясно. – Эмили откинулась на спинку кресла.

– Вот это, Эмили, я и имела в виду, говоря о власти. У вас она есть. Если Уилл отправится к Десмонду О’Коннолу и велит ему взять на себя это дело, у Луи появится шанс. Десмонд не откажет Уиллу. В нашем городе никто не может ему отказать.

– Вы преувеличиваете, Джесси.

– Ну, почти никто.

– Пусть так. Да, верно, Уилл обычно добивается желаемого, но не любит злоупотреблять своим положением или, как вы говорите, властью. Он обычно получает то, о чем просит, но не в последнюю очередь потому, что никогда не просит о том, о чем просить бесполезно. Понимаете?

– Да.

– Итак, допустим, я обращусь к Уиллу, Уилл – к Десмонду, но с чего вы взяли, что Десмонд согласится защищать вашего кузена?

– Потому что об этом его попросит Уилл Колдуэлл.

– Но ведь Десмонд наверняка поинтересуется, что же заставило Уилла заниматься самым страшным за последние годы в наших краях делом об убийстве. И что Уиллу на это сказать?

– Пусть скажет… пусть перескажет то, что вы услышали от меня.

– Но ведь из этого следует, Джесси, что вы доверяетесь еще одному человеку.

– Я не боюсь довериться адвокату. Хранить секреты – их профессия.

– В таком случае, мне кажется, вам следует самой обратиться к Десмонду. Мы-то вам зачем?

– Я думала об этом. Он выставит меня за дверь. Я знаю его мало, но вполне достаточно для того, чтобы не питать никаких иллюзий: он никогда не возьмется за дело Десмонда только потому, что об этом его прошу я. Я никто.

– Не надо недооценивать себя, Джесси. Вы – не никто. Вы храбрая совестливая женщина. Но насчет Десмонда вы, возможно, правы. Дело не в том, кто вы, но сам он себя ставит высоко. И наверное, у него есть для этого основания, если он способен спасти человека от виселицы. Но ведь мы с вами обсуждаем другой вопрос. Впрочем, говорить больше не о чем. Мне надо решить, обращаться ли к Уиллу с просьбой повлиять на О’Коннола или нет… Джесси, боюсь, я ничем не могу вам помочь.

– Почему?

– Что-то мне подсказывает, что в эту историю лучше не вмешиваться. Позвольте мне сказать вам кое-что. После того как произошла эта история, я попросила Уилла сходить в редакцию «Часового» и поговорить, чтобы они прекратили печатать материалы об убийстве. Видите ли, однажды я вернулась домой и застала Грейс за чтением газеты, и это стало для меня настоящим шоком. Но Уилл отказался, объяснив, что никогда не пытается воздействовать на редакцию. Я понимаю ваши чувства, тем более что я так и не привела ни одной убедительной причины, отчего не хочу просить Уилла повлиять на Десмонда О’Коннола. И все-таки я глубоко убеждена, что нам лучше остаться в стороне от этого дела. В то же время, если вам самой удастся уговорить Десмонда, можете сказать ему, что счет мы оплатим. Что же касается нашего к нему обращения, то ответ, извините, – нет.

– Ответ, извините, нет, – повторила Джесси. – Луи Баум, я, Эмили Колдуэлл, приговариваю вас к смертной казни через повешение.

– По-моему, я не заслужила этого, Джесси. Я подсказала вам выход.

– Зная при этом, что Десмонд О’Коннол скорее всего даже в свидании мне откажет.

– Отчего же? Если вы предварительно пошлете ему свою визитку, он вас примет. Десмонд – джентльмен. Он вам не откажет во встрече.

– И осмелюсь предположить, попросит удалиться тоже как джентльмен. А, услышав, зачем я пришла, может, и не просто попросит.

– В любом случае попробовать можно. Ну и, естественно, я не отказываюсь от своего предложения, деньги к вашим услугам днем и ночью.

– Как это благородно с вашей стороны, Эмили.

– Ну что ж, Джесси, теперь, полагаю, вам лучше уйти. Понимаю, вы разочарованы, и для этого у вас есть основания, и все же не стоит обмениваться колкостями и говорить вещи, о которых мы потом обе будем жалеть. Если вы все же решите поговорить с Десмондом и ему понадобятся гарантии оплаты его услуг, пусть свяжется со мной.

– С Десмондом О’Коннолом у меня ничего не выйдет, и вы сами это знаете, Эмили Колдуэлл.

– Не знаю. – Эмили зябко закуталась в плед.

– Но мне хотелось бы еще кое-что сказать, и тут Десмонд О’Коннол уже ни при чем.

– Послушайте, Джесси, я устала, неважно себя чувствую и совершенно не в настроении выслушивать всякие неприятные вещи.

– Ну да, Джесси, будь хорошей девочкой и ступай себе подобру-поздорову. Аудиенция с королевой закончена. Но я – не хорошая девочка. Я двоюродная сестра убийцы, совершившего самое страшное в наших краях преступление за последние годы.

– Я сожалею о том, что так сказала.

– А мне наплевать, сожалеете вы или нет, потому что это правда. Случившееся настолько ужасно, что вы уговаривали Уилла вмешаться и не допустить, чтобы ваша чистая, невинная дочь узнала об этой истории.

– А вот теперь, Джесси, я вынуждена настаивать, чтобы вы оставили мой дом. Вы не имеете права говорить так о Грейс.

– Еще как имею. Все, что угодно, могу о ней говорить. Потому что знаю, что она собой представляет.

– Уходите. Вы видите Грейс раз в год.

– Даже реже. У нее хватает ума приходить к нам в дом, когда меня нет. Потому мы и не встречаемся. Да и не интересую я ее. Иное дело – мой сын. Когда последний раз вы приглашали меня к себе, а, Эмили? Давно. А вот мой сын поимел вашу дочь здесь, в этом доме, в ее собственной комнате. И ей это настолько понравилось, что она зачастила к нам, а сын развлекался с ней.

– Вы сумасшедшая. Убирайтесь отсюда.

– Я выгнала желтолицую девчонку за то же самое, чем занималась в моем доме ваша высокородная принцесса. Мне пришлось отослать моего мальчика подальше, за границы штата, пока она его окончательно не развратила.

– Нет, вы просто буйнопомешанная. Маньячка.

– В таком случае поместите меня в сумасшедший дом. Но перед этим – нет, не спрашивайте свою невинную дочурку, говорит ли буйнопомешанная правду. Спросите лучше своего сына. Спросите Брока Колдуэлла, стоял ли он на страже в коридоре, пока мой сын развлекался с маленькой принцессой.

Эмили бросила на Джесси быстрый взгляд, страдающий взгляд боксера, который только что отправился в нокдаун, но намерен подняться и победить, не зная пощады и жалости.

– Даже вы не могли бы придумать такую историю, так что, наверное, все это правда. Но неужели вы думаете, что можете шантажировать меня ею? Неужели вы думаете, что способны хоть как-то воспользоваться этой историей?

– Да, – проговорила Джесси почти шепотом. – Я уже воспользовалась ею, Эмили. Верно, шантажировать я вас не могу. Но я сделала вам больно. По-настоящему больно, признайтесь. А больше мне ничего и не надо. Я не собиралась никому ничего рассказывать, но про себя твердо решила, что, если вы откажетесь помочь Луи, я сделаю вам больно, так больно, что вам никогда об этом не забыть. И вы не забудете, Эмили, разве нет?

– Да, Джесси, да. И все-таки я это по-прежнему я, а вы – это по-прежнему вы. И мне почему-то кажется, что вам почти так же больно, как и мне.

Джесси Джей удалилась, а Эмили осталась наедине со своим несчастьем, со своими слезами. Некоторое время спустя она перебралась на кровать и велела экономке говорить всем, что не желает видеть никого, кроме мистера Уилла Колдуэлла. Обычно за глаза она называла мужа и сына соответственно «мистер Колдуэлл» и «мистер Брок», но на сей раз ей особенно хотелось быть понятой правильно.

Снизу доносились шаги – домочадцы садились за стол, вставали из-за него, вернулась из школы Грейс. Днем Эмили немного поспала, так что к возвращению Уилла была готова к разговору с ним, знала, как его построить.

Он поцеловал жену, спросил, как самочувствие, и присел на край кровати.

– Ну как, выживешь?

– Я буду жить вечно, – ответила Эмили. – Если уж пережила сегодняшний день…

– А что, плохо было?

– Да не в болезни дело. У меня была посетительница, – пояснила Эмили. – Посмотри, пожалуйста, дверь хорошо закрыта?

Уилл подергал за ручку – все в порядке.

– Ну и что же это за посетительница такая, что требуются меры предосторожности – дверь, пониженный голос?

– Джесси Джей. Она пришла поделиться кое-чем, чего не знали ни я, ни, уверена, ты. Этот тип, Баум, ну, тот, что убил свою жену и врача…

– Ну?

– Оказывается, это двоюродный брат Джесси. Помнишь, ее отец сменил имя с Баума на Три?

– Сейчас вспомнил, но раньше как-то в голову не приходило. Дальше.

– Она хочет, чтобы мы убедили Десмонда О’Коннола стать адвокатом этого человека. Кто-то якобы сказал, что только такой юрист, как Десмонд, способен спасти Баума от виселицы.

– Очень может быть. А может, и у Десмонда ничего не получится. Но мы-то какое ко всему этому имеем отношение?

– Она говорит, ей Десмонд откажет, а нам нет.

– Да, но почему мы должны просить его? Мы не знаем никакого Баума, и к тому же Десмонд практически не занимается уголовными делами.

– Боюсь, придется попросить, Уилл.

– Почему?

– Мне кажется, это надо сделать ради самих себя. Джесси – давняя знакомая, пусть не близкая, но она принадлежит к нашему кругу друзей, а ее сын Чарли – друг Брока, и это кое-что да значит.

– Иными словами, они с сыном – члены нашего клана.

– Вот именно.

– Знаешь, если мы возьмем на себя заботу о незнакомых кузенах членов нашего клана, то Шофшталям, думаю, не о чем беспокоиться. Правда, тогда нам понадобится тысяча Десмондов О’Коннолов. Тем не менее ты, пожалуй, права. Если мы принадлежим одному клану, или классу, чего он стоит, коли не приходим на выручку, когда один из наших попадет в беду?

– Спасибо, Уилл.

– Только, мне кажется, – он почесал бровь, – люди удивятся, отчего это Десмонд ни с того ни с сего взялся за защиту человека, о существовании которого наверняка даже не слышал. Начнутся вопросы.

– Ну, Десмонд сам придумает, как объясниться, но на всякий случай и я могу подсобить. Он может сказать, что дом Баума осквернили и он решил сам выступить от имени закона.

– Скорее всего так Десмонд и скажет, – согласился Уилл. – А что, если заинтересуются, кто ему платит – а, кстати, кто платит Десмонду?

– Никто. Если возникнет нужда, мы и заплатим, или заплачу я, но ты должен убедить его, что это дело чести клана, или класса. И если Десмонд хочет входить в клан, пусть вносит свою долю.

Наутро Эмили набросала несколько строк и отослала с горничной: «Уилл сегодня встречается с Десмондом. Если не будут спрашивать, вам не следует обнаруживать своих родственных связей с Л.Ф.Б., а также предпринимать попытки увидеться с Десмондом». Подписи не было. Несколько часов спустя Эмили прислали дюжину оранжерейных роз в сопровождении записки: «Не могу простить себя. Надеюсь, когда-нибудь Вы меня простите. Джесси».

Мэй, горничная, переминалась с ноги на ногу в ожидании распоряжений насчет цветов.

– Возьми это и сожги в камине, – бросила Эмили.

– Слушаю, мэм.

После разоблачений Джесси Джей Эмили всячески избегала выдавать свои чувства детям. На протяжении всей последующей недели ей удавалось не оставаться с ними наедине (что касается Брока, то это было нетрудно). В себе-то она была уверена, уверена, как никто, но на всякий случай хотела избежать соблазна, искушения задавать вопросы Грейс и Броку. Последний, если поймет по вопросу, насколько мать в курсе дела, взорвется либо просто уйдет из дома, а ни того ни другого Эмили не хотела; Грейс же солжет и вообще может стать заправской лгуньей, каковой вроде никогда не была, если не считать эпизода (как Эмили предпочитала именовать это) с Чарли Джеем. Строго говоря, она и в этом случае не солгала; или, точнее говоря, солгала лишь формально. Сказать, что она провела время с Конни Шофшталь, формально было бы ложью, поскольку правда, полная правда, заключалась в том, что это времяпрепровождение включало визит к Чарли Джею. Хранить тайну, если никто не задает тебе вопросов, с нею связанных, формально не является ложью. Но, оставляя формальности в стороне, Эмили пришла к выводу, что не считает, будто Грейс лгала ей. И, поразмыслив над этим как следует, она по-новому зауважала Грейс за то, как она справилась со всей этой историей. Для женщины, практически не знакомой с жизнью избранного общества Филадельфии и Нью-Йорка, Эмили Колдуэлл была наделена исключительным даром именно великосветского взгляда на мир. Ее речь изобиловала выражениями типа «девушки никогда не позволят себе того и того», но на самом-то деле знала, что вполне могут позволить. Она могла сказать: «Никакая девушка не позволит себе пойти на каток с молодым человеком до объявления о помолвке», но про себя знала о подделанных датах в свидетельствах о рождении и продолжительных, весьма продолжительных, отлучках из родного дома, которые трудно квалифицировать как примерное поведение. Ей был известен по меньшей мере один семи– или восьмимесячный младенец в Форт-Пенне, при том что роды преждевременными не были. Знала она и другой случай, когда молодой человек и его жена усыновили четырехлетнего ребенка с материнским носом и рыжими волосами отца. Эмили была готова признать, что в какой-то момент упустила контроль за дочерью, и в частности не растолковала ей – не нарушая традиции не говорить ничего, – что пенис (как именовала этот орган Эмили, и Уилл тоже) обладает способностью сделать девушке ребенка, а ребенка до замужества иметь нельзя. Пожалуй, Эмили была даже признательна Грейс, что та сумела сохранить тайну, в чем бы она ни заключалась. Если девушка – уже не девушка, она хотя бы не превратилась в меланхоличку или, напротив, истеричку – не девственницу. Если посмотреть со стороны, то с Грейс не произошло никаких перемен, и потому никто в мире, кроме этого простофили Брока да Джесси Джей, которая сейчас настолько запугана, что ей не до того, не скажет о Грейс ничего дурного. Есть еще, правда, Чарли Джей, но этот-то скорее всего запуган больше всех. К тому же, успокаивала себя Эмили, совершенно не исключено, что Чарли и Грейс просто зашли немного дальше положенного: прикосновения, ласки, поцелуи. Что бы там ни твердила Джесси Джей, Эмили помнила, как Уилл в самом начале спрашивал ее, а были ли они уже вместе, по-настоящему вместе, хотя в самом начале спрашивать об этом не было времени. Тайно, в глубине души, на самом ее донышке, Эмили была довольна, что Грейс сумела использовать мужчину, когда он ей понадобился.

Но этой мысли не суждено было стать частью стратегического плана Эмили, касающегося судьбы Грейс. Матери пришло в голову, что если у дочери было что-то с Чарли Джеем, то вполне могло быть и со Скотти Борденером, а может, и с кем-то еще. Скажем, трое. Трое молодых людей, которые прикасались к ней, трое, к которым прикасалась она. Этому следует положить конец, и единственный способ – постоянно отслеживать все передвижения Грейс, не позволять ей уделять внимание какому-то одному юноше, все время менять обстановку. Конечно, следить за передвижениями Грейс, не вызывая при этом у нее никаких подозрений, – дело нелегкое, но теперь это долг, и его следует выполнить. Второй элемент стратегии представлял собой несколько видоизмененный вариант прежнего плана удержания на расстоянии молодых людей, сравнение с которыми могло бы оказаться не в пользу Сидни Тейта, а ему Эмили продолжала доверять. Третья часть плана также была слегка откорректированным вариантом прежней линии тщательного контроля светской жизни Грейс.

Эмили Колдуэлл, прихожанка епископальной церкви, придерживалась мнения, что церкви стоят между человеком и Богом, и про себя она была отнюдь не уверена в том, что не считает Иисуса Христа принадлежностью церкви и потому тоже преградой на пути к Богу. Ее вера состояла в личном завете с Богом-Отцом, с которым у нее были очень добрые отношения. Она считала, что Бог понимает, что она всегда действует из лучших побуждений и что Он понимает и одобряет ее поступки даже в тех редких случаях, когда другие, рангом пониже, порицают их. Эмили также исходила из того, что когда она теряет присутствие духа или нарушает правила поведения – правила, понятные ей и Богу, – ее наказывают. В данном случае она считала, что была наказана за недостаток внимания к Грейс тем, что Бог позволил Джесси Джей узнать то, что она узнала. Впредь Эмили будет более бдительно блюсти интересы дочери. Ну а пока она благодарила Бога за Сидни Тейта.

Теперь, «выходя в свет» – Форт-Пенн признал этот факт, хотя по-прежнему отвергал выражение, – Грейс часто появлялась в обществе юных леди и джентльменов, в том числе замужних и женатых. Она стала первой девушкой в Форт-Пенне, которой устроили бал в бытность ее еще ученицей школы мисс Холбрук; ей не было восемнадцати и исполнится только двадцать девятого апреля; но если уж кому и устанавливать прецедент, то только членам семьи Колдуэллов. Все говорили, что лишь это справедливо и правильно. Все приветствовали ее, и не просто как члена семьи Колдуэллов, но как привлекательную, славную девушку, которая и в бальном зале, и на людях, и за пианино, и где бы то ни было выглядит самой грацией (один из сотни каламбуров, подходящих ее имени). В Форт-Пенне, на льду Несквехелы, устраивались празднества на коньках, с последующим чаепитием или ужином в чьем-нибудь доме либо недавно открывшемся загородном клубе; проходили балы, санные прогулки в сторону Бексвилла, рядом с фермой Колдуэллов, обеды в узком кругу, поездки в Филадельфию и Нью-Йорк, бал военных, наконец, прием у губернатора. Поездок в Филадельфию было несколько, тамошние родичи считали своим долгом непременно что-нибудь подарить Грейс – приятное занятие, когда девушка хороша собой и богата.

– Тебе не кажется, что это перебор? – поинтересовался как-то у жены Уилл.

– Нет. Пусть этот год запомнится ей на всю жизнь, – возразила Эмили.

Один из маршрутов привел в серный источник, что соответствовало ее плану перемены обстановки. Погода там выдалась божественная, и Эмили сказала, что вообще-то Грейс неплохо бы некоторое время отдохнуть. Отдых пришелся весьма кстати, ибо к тому времени, когда Эмили решила, что можно возвращаться в Форт-Пенн, с делом Баума было покончено: Луи Бауму была предоставлена возможность признать себя виновным в убийстве второй степени, и его приговорили к двадцати годам заключения. Кое-кто из итальянцев недовольно ворчал и жаловался, но слышали эти протесты исключительно сами же итальянцы, да еще один местный политикан, некто Роджер Бэннон, который заявил, пожимая плечами:

– А что я вам, добрые люди, говорил? До тех пор пока вы не выправите себе все бумаги, с этими подонками-голландцами сражаться бессмысленно. Живите как надо и голосуйте как надо, не зря я вам твержу это изо дня в день. Но как голосовать, если нет гражданства? По крайней мере здесь, на этой помойке, где смердит голландским духом, это невозможно. С меня не спускают глаз так же, как дьявол не спускает глаз с низкооплачиваемого банковского клерка.

– И ведь не голландец вытащил малого из беды, – заметил кто-то из итальянцев.

– Разумеется, нет! Думаешь, я не знаю? Это сделал ирландец! А что я вам все время твержу? Это был Десмонд О’Коннол, ирландец, а не кто-то из этих балбесов.

– Но вы же их вините.

– Ну да. Но я не виню их за то, что они так хорошо отдают себе отчет в собственных недостатках, что им хватило ума выдвинуть ирландца, сметливого, умного адвоката. Улавливаешь, к чему я клоню, бонджорно?

– Не совсем.

– В таком случае не сочтите за нескромность, но я готов сделать для итальянца то же самое, что наш общий друг Десмонд О’Коннол сделал для этих толстопузых любителей пива. Когда им приходится туго, они идут к ирландцу. Почему бы вам не воспользоваться такой же возможностью? Ваш друг Роджер Бэннон не адвокат, но провернул он уйму дел вне здания суда. В стотысячный раз повторяю, выправьте себе документы, станьте избирателями, а дальше уж мое дело – позаботиться о том, чтобы ни один итальянец не попал на палубу. Мы будем путешествовать первым классом, и не исключено даже, нас будут обслуживать нынешние владельцы судна, если вы понимаете, о чем я.

– Да.

– Беда многих ваших соплеменников заключается в том, что они с утра до ночи обливаются по́том, как галерные рабы, гнут спину кто на Пенси, кто на Нескви, получают не больше трубочиста – и довольны жизнью! Довольны словесами больших людей, довольны тем, что ломают хребет, пока не заработают туберкулез и не начнут харкать кровью в подушку по ночам. И за что? За какую-то мелочь, за восемьсот долларов, ну за две тысячи, на которые можно вернуться в старый дом, купить ферму и поднять детей, чтобы те тоже поливали по́том несколько акров итальянской земли. Я тоже родился в старом доме, но если бы кто-нибудь из моих ребят сказал, что хочет вернуться в Ирландию и жить там, я бы утопил его! В свой срок мой старший поступит в колледж, даже если мне придется для этого украсть деньги. Да вы знаете его. Роджер Бэннон-младший. Сейчас ему четырнадцать, но он уже ростом с меня. Я не против, чтобы он разносил газеты, но ничего больше, пока не вырастет. Без тех грошей, что он зарабатывает сейчас, я обойдусь, а когда-нибудь он получит образование, окрепнет и тогда уж принесет домой не цент, а доллар. То же касается его братьев. Им и в голову не приходит расспрашивать о маленькой ферме в Вексфорде, откуда я родом. Вот и вам бы так, ребята. Тогда у нас что-то получится.

Итальянцы мечтательно кивали, даже не задаваясь вопросом, с чего бы это хозяину кафе «Бэннон» вспоминать толстопузых любителей пива, и словно бы забыв, что гроши, получаемые за разноску газет, Роджер младший кулаками выбил у одного итальянского парнишки. Они просто принимали эти факты как данность по той простой причине, что Роджер Бэннон был единственным неитальянцем, кто проявлял к ним хоть какой-то интерес.

На фоне большого и успешного бала – выхода в свет – празднование восемнадцатилетия, по соображениям Эмили Колдуэлл, могло бы пройти тускло, и потому она решила, что ее планам, как ближайшим, так и долгосрочным, будет более соответствовать апрельская поездка Грейс в Нью-Йорк. Раньше она не проводила там более недели, но теперь, вступив в новую жизнь, юная леди наверняка обнаружит, что большой город с его магазинами, театрами, людьми – это целый мир таких приключений, которых раньше она просто не понимала, так что Эмили расписала нынешнюю поездку на две недели самых разнообразных развлечений. Ни у Колдуэллов, ни у Броков не было в Нью-Йорке родственников, которые могли бы стать надежными гидами молодой провинциалке, но такие деньги, как у Колдуэллов – деньги чистые и большие, – создают связи сами по себе. Высокопоставленные особы из железнодорожной компании «Несквехела, Форт-Пенн и Ливан» поддерживали дружеские отношения со своими коллегами из Ридинга, те были в еще более теплых отношениях с Домом Моргана, и хотя знающие люди поговаривали, что одно лишь имя Моргана еще не может служить пропуском в клуб, появиться в обществе под этим зонтиком было небесполезно. Джордж Лонгуэйз, не будучи формально партнером Моргана, стоял к Дому достаточно близко, как близок был и Уиллу Колдуэллу, так что, когда последний в приписке к какому-то деловому посланию попросил его присмотреть за Эмили и Грейс, когда те будут в Нью-Йорке, времени зря терять не стал. Жена Джорджа сразу же продемонстрировала свое гостеприимство, добавив, что всю жизнь мечтала дать ужин в честь Эмили, а теперь вот Эмили и Грейс. Приглашение остановиться в доме Лонгуэйзов Эмили вежливо отклонила, идею же вечернего приема приветствовала в самых изысканных выражениях, тем более что Мэйзи Лонгуэйз планировала его на самое начало их двухнедельной поездки, и, стало быть, следом за ним можно ожидать новых приглашений. У Мэйзи будут Бомоны и Отисы, добрые знакомые Колдуэллов, на которых тоже можно рассчитывать в Нью-Йорке, а помимо того молодые люди, с которыми Грейс будет небезынтересно познакомиться.