Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)

– Но готова поспорить, ты никогда не видел его пьяным.

– Не видел, но виски он выпивал каждый божий день и наверняка был бы против «сухого закона».

– Ладно, с меня хватит. Надеюсь все же, ты не просидишь всю ночь за бутылкой. – Эмми поднялась со стула. – Иногда мне кажется, ты немного чокнутый. – Она потрепала его по плечу и отправилась наверх. Джек выпил круглым счетом шесть бокалов, ночью вел себя страстно и немного грубовато, но Эмми осталась довольна.

Наутро он вспомнил все. Вспомнил и то, что было ночью, но нельзя же всякий раз, как Эмми ждет от него любви, полагаться на выпивку. И тут Джек вспомнил кое-что еще: миссис Тейт… Грейс уезжает из города, и этот факт, то есть когда он свершится, может потянуть его к Эмми – но может потянуть и к Грейс, а Эмми оттолкнуть. Он не находил ответа. Он не находил решительно никакого ответа.

В понедельник Джек пришел в редакцию рано и оставался там до позднего вечера, но Грейс так и не позвонила. Наверное, готовится к отъезду. Не позвонила она и во вторник, и в среду, и он решил, что она так и уедет, не позвонив. И почувствовал облегчение. Теперь он мог сказать: «Ну, вот и все», ну, была у него женщина. Пришел и прошел четверг, а в пятницу он почувствовал уверенность, полную уверенность, что она уехала, и в субботу он снова был с Эмми, женатый человек, он снова был дома и на работе. Он даже убедил себя в том, что давешняя субботняя паника – это плата за супружескую неверность. Интересно, спрашивал он себя, напишет ли ему Грейс из Калифорнии.

Раздумывая об этом, он все больше и больше восторгался Грейс, пока наконец она не стала в его глазах чем-то близким к женскому совершенству. Она отличалась тем, что он ставил в человеке, будь то мужчина или женщина, выше всего, – чувством независимости. В истории с Роджером Бэнноном она повела себя смело и независимо, когда бросила вызов всему – семье, дому, общественному мнению. Далее, она была добрым человеком. В мелочах она могла поступить по наитию, например пригласить людей в кондитерскую, но, поняв, что этот щедрый жест до некоторой степени опрометчив – своим приглашением, от которого отказаться было практически невозможно, она оторвала людей от работы и тем самым заставила сильно припоздниться, – она нашла в себе силы извиниться. А если вернуться на несколько лет назад, можно вспомнить, что не использовала свое положение в газете, чтобы командовать людьми. А если всего на неделю, – то и тогда, в Эмеривилле, она была и смела, и добра, она хотела его и заставила его захотеть себя и не бросила, не дав удовлетворить желание. С другой стороны, думал он, и в своей заботе о его семейном благополучии она была вполне искренна. Словом, она вела себя правильно, она была богата, красива, и она – его друг. Он думал, что и в будущем не настанет такой момент, когда он не сможет на нее положиться, и, придя к столь приятному для себя выводу, он лелеял надежду, что, когда она вернется, они снова смогут быть вместе. Большая кровать в просторной, роскошно обставленной комнате и все, что она сказала ему в Эмеривилле, становится явью – вот его несбыточная мечта относительно ее и относительно себя. И никто бы, увидевший его в тот день у себя за столом в редакции, не сказал бы, что не все время он отдает написанию статьи о буерном спорте на льду реки Несквехела. Но, очнувшись от грез, он все же закончил колонку и сдал ее своему боссу Кэмпиону.

– Ты что, в облаках витал, сочиняя это? – осведомился Кэмпион. – Или по крайней мере в тысяче миль отсюда.

– В трех. – Холлистер присел рядом с Кэмпионом, ожидая, пока тот дочитает текст.

– Ну что ж, мне нравится, – сказал он. – Если у тебя всегда так, впадай в транс почаще.

– Спасибо, босс, что-нибудь еще?

– Да нет, пожалуй, разве что… что это за табак ты куришь? Может, и другим сотрудникам в редакции следовало бы его порекомендовать, если это даст такие же результаты.

– «Блу Боар».

– Как говаривал Линкольн, если какой-нибудь генерал…

– …надо выяснить его любимый сорт виски, – закончил Холлистер.

– A-а, стало быть, ты знаешь этот анекдот?

– Отец рассказывал.

От Кэмпиона ему было неприятно слушать даже похвалы. Это был хороший, хотя и сильно пьющий ответственный секретарь одной из нью-йоркских газет, который сейчас только выбирался из грязи, и делал это жестко, используя весь свой немалый редакторский опыт. Холлистеру он не нравился, потому что он считал, будто Кэмпион согласился дать ему колонку, только чтобы поставить на его место своего человека. Новый редактор отдела новостей Кроули выполнял за Кэмпиона всю грязную работу, ну а тот пребывал со всеми в хороших отношениях, вместо шишек получал одни только пышки. У Холлистера не было никаких иллюзий относительно того, что Кэмпион высоко ценит его как профессионала. С другой стороны, он был уверен, что сейчас, когда колонка становится все популярнее, он ему нужен. И Брок Колдуэлл прислушается к мнению Кэмпиона.

Вернувшись на рабочее место, Холлистер начал насквозь, страницу за страницей, читать дневной выпуск. На седьмой полосе, где печатали светские новости, он наткнулся на материал Пенелопы Пенн, известной также под именем Шарлотты Бухвальтер, племянницы Вальтера Б. Бухвальтера. «Несмотря на то что многие наши студенты разъезжаются по своим колледжам, – писала Пенелопа, – светская жизнь в Форт-Пенне продолжается. Разного рода посиделки, предшествующие Великому посту, в полном разгаре, происходят они в основном в гостинице „Несквехела“, где на минувшей неделе я заметила несколько весьма любопытных собраний. В пятницу миссис Сидни Тейт принимала за своим обычным угловым столиком миссис Эдгар Мартиндейл и миссис Уинфилд Скотт Борденер. Миссис Тейт мимоходом обмолвилась, что не далее как вчера она начала обдумывать план проведения целой серии скромных ужинов. Все они будут проходить в доме на Второй улице, где живет ее брат мистер Брок Колдуэлл. Мне также удалось выяснить, что миссис Тейт пристально следит за капитальной перестройкой своего загородного дома в Риверсайд-Фарм, неподалеку от Бексвилла, которая, как она рассчитывает, будет закончена еще до наступления весны…»

– Черт бы ее побрал! – выругался Холлистер. Стало быть, не уехала, что-то планирует. Причем дома. В перемене планов он лишний раз усматривал проявление независимости ее характера, но решительно отказывался видеть какую-либо непоследовательность в том, что клял ее именно за то, чем еще несколько минут назад восхищался. И еще: он смутно (потому что неохотно) осознавал, что это куда более сильная, куда более независимая женщина, нежели та приятная особа, которая виделась ему в довольно, как бы сказать, покровительственных грезах. Беда в том – и сейчас он это отчетливо понимал, – что она виделась ему в отражении страстного желания, непобедимой потребности в нем, в том, что он мог для нее сделать. Приходилось признать, что как раз в тот момент она была менее всего независима. И он еще был не вполне готов признать, что независимость – это свойство, которым он в ней восхищался лишь теоретически, а в сущности – боялся.

Но после того как прошло первое потрясение от того, что ему казалось обманом с ее стороны, и раздражительная растерянность, вызванная переоценкой характера этой женщины, он испытал большое удовлетворение тем непреложным фактом, что он обладал ею и заставил ее признать в глазах всего мира, что нужен ей. «Хорошо, что у нас в тот день была машина, лошади наверняка бы понесли», – подумал он.

– Что смешного, мистер Холлистер? – К столу подошла Мэри Кемпер.

– Смешного? A-а, да так, про машины пишу.

– Тут для вас куча писем, – сказала она. – Пятнадцать. Никто в газете столько не получает в последнее время.

– Ну, это просто потому, что никто не знает, что вы у нас работаете. Симпатичная девушка Мэри Кемпер.

– Скажите это морякам, – подавила довольную улыбку Мэри.

– Так моряк с вами и говорит. Вам тоже небось немало пишут?

– Ну вот, мистер Холлистер, теперь и вы туда же. А то мне мало того, что другие говорят.

– И все же? – настаивал он.

– Хотите узнать?

* * *

В первое же воскресенье после своего приключения в Эмеривилле Грейс написала длинное письмо Полу Райхельдерферу. Легла она в тот день рано, но в час ночи встала, вынула из запертого ящика письмо и сожгла его в камине.

На следующий день она обедала с Броком и Анной. Сразу после десерта Анна поднялась наверх. В тот день возобновились занятия в школе, Альфред еще раньше уехал в Лоренсвилл, и впервые за две недели в небольшой библиотеке не было рождественской елки, а с окон на первом этаже дома исчезли гирлянды.

Брок развалился в кресле.

– Слушай, Грейс, а почему бы нам не затеять скромные вечеринки?

– «Слушай, Грейс, а почему бы нам не затеять скромные вечеринки?», – передразнила она.

Он улыбнулся, вспомнив, как отец старался отучить его от привычки начинать каждый вопрос словом «слушай».

– Помнишь?

– Не очень-то это у него получилось. А зачем эти вечеринки? Чтобы ввести в общество мадам Дорфлингер?

– Ну, отчасти.

– Почему же «отчасти»? Разве ты не хочешь, чтобы она была вместе с нами?

– Положим, хочу, а что в том плохого? Новые лица следует приветствовать.

– И фигуры, – добавила Грейс.

– И фигуры. Согласен, фигуры тоже. Я вовсе не хочу играть с тобой в прятки. Но дело не только во мне. Пора тебе тоже расправить крылышки, начать получать удовольствие от жизни.

– Это как же? Устраивая для твоей любовницы вечеринки?

– Ну, ей вовсе не обязательно бывать у нас постоянно.

– Если ты будешь, то и она тоже, это как пить дать. Если ее не пригласят, то она и тебе идти не позволит.

– Гм. Слышала бы она эти слова, – протянул Брок. – По-моему, ты вбила себе в голову мысль, будто отношения у нас вполне односторонние. Но знаешь ли, Грейс, твой маленький старший брат вовсе не такой уж дубина, за которого ты его, кажется, принимаешь. Позволь напомнить тебе, старушка, что с этой дамой я встречаюсь целый год, но по-прежнему холостяк. Усвой эту нехитрую мысль.

– Мм… – кивнула Грейс.

– Вот именно, мм, – подтвердил Брок.

– Мм.

– Точно.

– В таком случае не понимаю, зачем тебе эти вечеринки. О моих крылышках забудь, полная чушь. Зачем тебе головная боль?

– Никакой головной боли, – возразил Брок, – приемы будешь устраивать ты, на мои деньги. Буду с тобой откровенен. От того, что только что сказал, не отказываюсь, я по-прежнему холостяк. Но она симпатичная женщина, мы неплохо ладим, а я приближаюсь к возрасту, когда надо переходить на оседлый образ жизни. Минуту-минуту, помолчи еще немного, не перебивай. В общем, сейчас это единственная особа, которая меня интересует, и, поверь, я немало думал по этому поводу. Взвешивал, так сказать, все «про» и «контра». Если бы я женился на ней, полагаю, было бы нетрудно убедить ее устраивать такие встречи. Нет проблем. Но мне не хочется, чтобы они превратились в сплошное занудство, и это заставляет меня следовать первоначальному замыслу.

– Который заключается в том, чтобы я организовала целую серию таких застолий.

– Вот именно. Преимущества? Их немало. Если ей понравятся мои друзья, а она понравится им, я буду уверен, что в браке меня ожидает покойная, приятная жизнь. Если, напротив, они придутся ей не по душе – я говорю, конечно, об уважаемых людях, – то я не женюсь на ней ни за что на свете, потому что собираюсь прожить в этом доме до конца дней своих, а с годами друзья играют в жизни все большую роль. Разумеется, она никогда не уговорит меня переехать из Форт-Пенна куда-нибудь еще. Но эта женщина далеко не глупа и весьма осмотрительна. Если она поймет, что никогда ей не ужиться с людьми нашего с тобой круга, что ж, она молода и готова еще несколько лет пожить на нынешних, так сказать, условиях. Никакого замужества. Я по-прежнему буду помогать ей материально. Квартира. Кое-какие деньги на одежду. Скромные подарки. Улавливаешь?

– Да, но ведь для тебя не секрет, что я ее, мягко говоря, недолюбливаю. И выходит, чтобы не допустить твоей женитьбы, только и надо, что устроить эти застолья как можно хуже.

– Может быть, но ведь ты на это не пойдешь. Для этого ты слишком честна, и к тому же, коль сказала «чтобы устроить», не думаю, что тебе охота самой мучиться. Слишком на тебя не похоже.

– Пусть так, – согласилась Грейс. – Хорошо, положим, я соглашусь, ты-то на что рассчитываешь? Представить ее в качестве любовницы? Или жены?

– В настоящий момент? Только любовницы. Но повторяю, если все пойдет гладко, без сучка без задоринки, я с удовольствием женюсь на ней. Она молода, здорова. Родится ребенок, а то и не один, а француженки, знаешь ли, хорошо управляются с детьми.

– Тебе-то откуда известно, как француженки управляются с детьми?

– Просто слышал, что люди говорят, а ты наверняка не слышала, что это не так. Ты в жизни никуда не ездила, а я хотя бы дважды был во Франции. Во время первой поездки меня, конечно, мало интересовали эти маленькие оборванцы, чтоб им неладно было. По крайней мере те, что моложе семнадцати. Но когда я был в армии, заметил, что французы очень бережно обращаются с детьми. Стоит пожить в каком-нибудь городке вроде Тура, сразу увидишь, как в семье…

– Да, да, все понятно, – оборвала его Грейс. – Ну и на сколько этих маленьких интимных soirees^[27] рассчитывает мсье?

– Какое сегодня число? Ясно, тринадцатое января. Скажем, первый ужин – до конца месяца, а потом каждые две недели, вплоть до начала мая. Можно и раньше начать. Скажем, в ближайший четверг.

– Так, займемся подсчетами. Февраль, март, апрель, два раза в месяц, стало быть, всего шесть плюс один-два ужина в этом месяце. Сколько народу на каждый?

– Да немного.

– Немного – это сколько? Скоро гости будут одни и те же.

– Восемь-десять человек всякий раз, и тогда повторов не будет. Даже дважды одних и тех же людей не придется приглашать. Список я уже составил.

– Смотрю, ты все продумал, – заметила Грейс. – Ладно, будь по-твоему. Согласна.

– Ну и умница. Вот тебе небольшой подарок. – Брок извлек из кармана продолговатую коробку.

– Ты был так уверен в моем согласии, что подарок приготовил заранее? Хорош, нечего сказать, Брок Колдуэлл!

– Открой, – предложил он.

Внутри коробки оказался изящный портсигар чеканного серебра.

– И сразу после Рождества! – не удержалась Грейс.

– Да ладно тебе, сестричка, мы же с тобой одна плоть и кровь. Я серьезно. Пора бы забыть старое.

– Что же, Брок, очень мило с твоей стороны.

– Рад, что тебе понравилось. И знаешь что, Грейс? Если бы ты отказалась проводить эти вечеринки, я подарил бы портсигар миссис Дорфлингер и, будь уверена, не скрыл бы это от тебя.

Грейс рассмеялась.

– Только не надо ломать себе голову, чем бы одарить меня, – продолжал Брок. – У меня и так все есть. Включая женщину, кем бы она мне ни приходилась.

Грейс никак не могла сдержать смеха, когда в библиотеку вошла новая экономка.

– Вас к телефону, мэм, какой-то мужчина.

– Сейчас подойду. – Грейс искоса взглянула на Брока.

– Я тебя подожду в гостиной, – сказал он.

– Я отсюда поговорю, Норма. – Грейс подняла трубку, выждала несколько секунд и произнесла: – Все, Норма, можно вешать. – Раздался щелчок, и Грейс прижала трубку к уху:

– Да, слушаю.

– Грейс? – послышался в трубке мужской голос.

– Да, а кто это?

– Горничная все еще на телефоне?

– Нет, но кто это, повторяю?

– Сейчас поймешь. Насколько я понимаю, ты угрожаешь Кэтти. Ты знаешь, о ком я.

– Ах это ты. Это она сказала, что я ей угрожаю?

– Да, грозила матери пожаловаться.

– Что именно сказала Кэтти?

– Только, что ты угрожаешь ей и…

– Ясно. – Грейс в точности пересказала свой разговор с Кэтти Гренвилл. – Если ты считаешь, что это угроза, то, стало быть – да, так и есть. Но ты-то зачем звонишь? Чтобы мне погрозить? Каким образом?

– Я влюблен в эту девочку, – сказал Бэннон. – И не суй свой нос в наши дела.

– Зачем, говорю, звонишь? Чтобы сказать это?

– Я ответил зачем. Не суй свой нос в мои дела.

– В твои дела? Да не собираюсь я совать свой нос в твои дела. От них, говорят, дурно пахнет. А если осмелишься позвонить еще хоть раз, пожалеешь. – Грейс повесила трубку и открыла дверь.

– Заходи, – окликнула она Брока.

– В чем дело? – спросил он. – Что-нибудь не так?

– Это Роджер Бэннон звонил. – Грейс пересказала телефонный разговор и то, что ему предшествовало.

– Вот сукин сын, надо бы его проучить как следует, – сказал Брок.

– Погоди, посмотрим, может, больше не объявится. К тому же что ты ему сделаешь?

– Пока не знаю, – пожал плечами Брок. – Но могу узнать, где его бумаги. Это нетрудно сделать.

– Бумаги? – не поняла Грейс.

– Ну, банковские закладные и прочее. Человек, занятый в строительном бизнесе, должен быть на хорошем счету в банке, – пояснил Брок. – Но это не все. Я знаю, как еще можно надавить на него. Чарли Джей.

– А он что может?

– Ну как же, в любом муниципалитете полно всяких установлений, которые подрядчики постоянно нарушают. Правда, обычно за этим никто не следит, потому что, если все выполнять, никакое строительство и вовек не закончить. Но все берут на заметку, чтобы во время всяких политических кампаний у подрядчиков вдруг не отшибло память.

– И что же это за установления?

– Ну, всякие технические ограничения, что-то связанное с дорожным движением, что-то с пешеходами. Пожарная безопасность. Впрочем, и этого недостаточно. Надо бы вообще вышвырнуть этого типа из города. Я что-нибудь придумаю, малыш, не беспокойся. – Он погладил ее по плечу. – Одна кровь и плоть, не забывай.

– Не сердись на меня, Брок.

– Все мы совершаем ошибки, я столько понаделал, что ты даже представить себе не можешь, – сказал он. – А теперь мне предстоит выяснить, какие ошибки сделал мистер Бэннон. Уверен, что их немало. Самый быстрый путь к этому – через его врагов, но самый надежный – через друзей. Кто его друзья?

– Майлз Бринкерхофф, – ответила Грейс. – Уж это я точно знаю.

– Майлз Бринкерхофф. Старый толстяк Майлз Бринкерхофф. Видел его на днях в клубе, где ж ему быть? Он с кем-то обедал. С кем только? Ладно, завтра посмотрю в гостевой книге.

– Только ничего не предпринимай до тех пор, как он не позвонит.

– Ладно, но мой девиз – готовность. Как у бойскаутов. Будь готов. Так и я. Хочешь, никуда сегодня не пойду? На случай если мистеру Бэннону придет в голову удостоить нас своим визитом.

– Пристрелю, как собаку, – улыбнулась Грейс.

Брок не подхватил шутки.

– Где мой револьвер, знаешь?

– Да ни за что в жизни он здесь не появится.

– Тридцать второго калибра вот здесь, в ящике стола, а сорок пятый наверху, в спальне, в стенном шкафу висит. Показать, как им пользоваться?

– Сидни учил.

– Хорошо. Оба заряжены, предохранитель есть только на сорок пятом, на тридцать втором нет.

– А у меня еще есть маленький двадцать пятый, так что защищена я надежно. Оружия в доме более чем достаточно, – заключила Грейс.

– Для этого сукина сына я бы порекомендовал сорок пятый, – серьезно сказал Брок. – Ладно, пошел, вернусь не поздно. Покойной ночи, Грейс. – Он поцеловал ее в щеку.

– Покойной ночи.

В тот вечер и всю последующую неделю Роджер Бэннон больше не звонил. Во вторник Грейс пошла к Бординерам – была их очередь проводить заседание бридж-клуба; в четверг она устроила первый из задуманных Броком домашних ужинов (прошел он, на его вкус, отменно, и Брок заявил сестре, что свой подарок она уже отработала); в пятницу обедала в гостинице, и в тот же день накануне у нее состоялся разговор с Анной.

Несмотря на матросскую курточку – школьную форму, – в фигуре девушки выделялся прежде всего не живот, а грудь. Она все больше округлялась, а короткая плиссированная юбка, прикрывающая ноги, придавала ей, от плеч и ниже, вид зрелой женщины на каком-нибудь шикарном приеме или актрисы варьете. Грейс сидела в библиотеке и просматривала счета. Анна вернулась из школы, бросила учебники на стул, поцеловала мать в щеку и прислонилась к стене.

– Чем занята, мама?

– Да вот, счета оплачиваю.

Наступило молчание. Девушка насвистывала что-то неопределенное. Грейс подняла голову и улыбнулась:

– Ты напоминаешь мне отца.

– Серьезно? Все говорят, я на тебя похожа.

– Я не о внешности, – пояснила Грейс. – Свистишь так же, как он.

– Совершенно неосознанно. Даже не заметила, что засвистела, – удивилась Анна.

– Ну так и продолжай. Мне нравится. Папа тоже так свистел, когда работал. То есть я имею в виду, когда руками что-то делал. Серебро чистил, ботинки.

– Славный он был у нас, – вздохнула Анна.

– Это уж точно, еще какой славный, – подхватила Грейс. – Я рада, что ты его помнишь, его и Билли.

– И всегда буду помнить. Разве забудешь такое трагическое испытание?

– Что?

– Это ведь было трагическое испытание, все так говорят, – повторила девушка.

– Да, конечно, но это слишком взрослое выражение для девочки твоих лет. В четырнадцать лет не надо считать себя, как ты выражаешься, жертвой трагического испытания.

– Что ж поделаешь, раз так произошло.

– Конечно, не спорю, просто я не хочу, чтобы ты видела в себе Анну Тейт, девушку, прошедшую через трагическое испытание. Это звучит слишком… театрально, как на сцене. Иначе говоря, искусственно. Лучшие люди – люди естественные. Будь естественной сама с собой, и другие это заметят и станут твоими друзьями. То есть те, которых бы ты хотела считать друзьями. Остальные не в счет.

– Ну да. Да, кстати…

– Да, кстати. Извини, что не даю тебе слова сказать, но чтобы не забыть. Мне не нравится твоя прическа.

– А что в ней плохого?

– Она тебе не по возрасту, – пояснила Грейс, – слишком строгая. У тебя чудесные волосы и голова вылеплена прекрасно, зачем же этот пробор посредине и к чему такая гладкая прическа? Что-то не заметила, чтобы у других девочек так же было.

– Некоторые носят, – возразила Анна.

– Разве что совсем с недавнего времени, после Рождества.

– Так и я только с Рождества.

– Но почему? Кого-нибудь в кино увидела с такой прической?

– Нет. Это мисс Такерман. Она начала так причесываться как раз перед каникулами.

– Мисс Такерман, учительница? Ну и прекрасно, если ей так нравится, только ведь ей-то побольше четырнадцати. К тому же тебе не кажется, что ей будет неприятно войти в класс и увидеть, что куча глупых девчонок причесывается в точности, как она?

– Ничего подобного! Во всяком случае, я ее никак не смущаю.

– Она что, сама тебе сказала?

– Нет, просто знаю, ведь я ее любимая ученица. Но вообще-то фактически сказала.

– Ну что ж, хорошо, – согласилась Грейс. – А что еще она тебе фактически сказала?

– Что мне надо поступить в пансионат и уехать из Форт-Пенна. Если всю жизнь здесь жить, заживо сгниешь, говорит.

– А я-то думала, она всего лишь учит вас английскому.

– Верно, но еще она моя наставница. Начиная с сентября у нас у всех есть наставники. Да ты ведь сама знаешь.

– Знаю, но думала, что наставничество касается только школьных занятий. Кстати, она не говорила, в какой пансионат тебя отправлять?

– Не в Фармингтон, не в Вестовер, не в Шипли, не в Фокс-крофт, не к Святому Тимофею, не в Розмари – словом, не в такие заведения.

– Так, против чего она выступает, относительно ясно. А вот что ей нравится? Сама-то где училась?

– В Чикаго.

– Боюсь, в твоем случае Чикаго исключается.

– Но Филадельфия нет. У нас ведь там родня.

– И все родственники посылали детей учиться в школы вроде Шипли или Мисс Ирвин.

– Но вовсе не обязательно поступать туда же. Я могла бы жить у кого-нибудь из них, а ходить…

– И это тоже исключено. Скажи мне, однако, почему мисс Такерман считает, что тебе надо уехать из Форт-Пенна?

– Потому что здесь я закисну.

– Как это?

– Ну, она говорит, что стану большой лягушкой в маленьком пруду.

– Маленьком и застойном, – поддакнула Грейс. – А больше ничего она не сказала?

– Сказала.

– И что именно?

– Что мне надо найти себе работу.

– Работу? А мне-то казалось, судя по всему, что она говорит, мисс Такерман против детского труда.

– Да не сейчас, а когда вырасту. Когда мне исполнится восемнадцать или девятнадцать лет.

– Ну да, поступишь на работу и отнимешь место у девушки, которой действительно нужны деньги, – покачала головой Грейс.

– Нет, она говорит, девушки могут заниматься не только ручным трудом. Можно, например, заниматься тем, для чего по идее создана Молодежная лига, только действительно заниматься.

– Ну а пока, она считает, тебе надо поступить в среднюю школу в Филадельфии.

– Именно так она не сказала, мама. Это, говорит, было бы лучше всего, средняя школа в большом городе.

– Ясно. – Грейс помолчала. – А тебе когда-нибудь приходило в голову, что если бы у семьи мисс Такерман была возможность послать ее в хорошую частную школу, она бы ее и окончила?

– Нет.

– Или что если бы у нее была возможность стать большой лягушкой в маленьком пруду, она бы ею и стала? Ан нет, стала маленьким, крохотным лягушонком в большом, очень большом пруду. Ну или не в очень большом. Положим, Форт-Пенн – действительно маленький пруд, да ведь она-то все равно лягушонок. Надо полагать, мисс Такерман окончила колледж. Какой, не знаешь?

– Висконсинский университет.

– Наслышана, наслышана. Есть такой штат Висконсин, и есть там, как положено, университет. Но с выпускниками встречаться не приходилось.

– Она думает, что мне стоило бы поступить именно туда.

– Не сомневаюсь, – сказала Грейс. – Мой грех. Надо было проявлять больше внимания к школе, тогда бы там не работали такие преподаватели.

– Но ведь мисс Такерман у нас самая популярная среди учителей.

– Не сомневаюсь. А как же иначе, если она вам вдалбливает в голову, что все вы слишком хороши для своего города и своих семей? Мол, слишком велики вы для своих штанишек. – Грейс перевела дух. – Ладно, пока она тебя чему-нибудь еще не научила… так, давай-ка посмотрим… черт, куда я их положила… наверное, на ферме оставила. Словом, есть три письма – из Фокскрофта, Вестовера и Шипли. Ответы на мои заявления. Через два года ты поступишь в одну из этих школ. Выбор за тобой. Между прочим, у большинства девушек такого выбора нет – куда родители пошлют, там и учатся. И если я еще хоть раз услышу ту чушь, которой пичкает вас мисс Такерман, выберу сама и тебя спрашивать не буду. Ты уж, будь добра, имей это в виду. Не хочу ругать тебя, но, по-моему, нехорошо слушать, когда люди со стороны так говорят о Форт-Пенне. Не забывай, что твои предки были среди строителей этого города еще при жизни Джорджа Вашингтона.

– Папа не любил Форт-Пенн.

– Ошибаешься. Беда в том, что папа умер, не успев узнать, что Форт-Пенн его любит. Ладно, иди в ванную.

Грейс выждала минуту-другую и позвонила Бетти Мартиндейл.

– Привет, ты все еще в совете школы?

– Да, а что?

– Давай завтра пообедаем. Есть там некая мисс Такерман, хочу поговорить о ней.

– Наконец-то, а то я все жду, – откликнулась Бетти.

– Надеюсь все же, не слишком долго, – рассмеялась Грейс. – Итак, завтра в гостинице в час, идет?

Чарлз был в отчаянии, что уже отдал угловой столик в зале «Пенсильвания» миссис Бауэр и ее гостям. Он причитал до тех пор, пока Грейс наконец не удалось прервать его излияния и заверить, что она действительно, точно, вне всяких сомнений предпочитает столик на двоих, когда обедает вдвоем с еще какой-нибудь дамой. В таком случае, может, подойдет отличный столик у окна для миссис Тейт и миссис Мартиндейл? Прекрасно. Чарлз украдкой прикрыл обложкой меню какой-то листок и вычеркнул написанное на нем имя – имя жены губернатора.

– Беда в том, – заметила Бетти, – что он считает, будто губернатор внушает нам почтение.

– Что ж, – возразила Грейс, – если он внушает почтение ему, то мне внушает почтение его поступок. Кстати, хороший повод перейти к делу. В последнее время меня ужасно раздражают пришельцы, по крайней мере те, которые зарабатывают в нашем городе на жизнь и при этом всячески его поносят. – И она передала содержание своего разговора с дочерью.

– Вообще-то я спокойнее отношусь к этому, но в принципе с тобой согласна. Вся беда в том, что на такую зарплату, как у нас, трудно найти хорошего учителя. У нас частная школа с солидной репутацией, но платим мы меньше, чем большинство государственных школ. Иное дело, что большой процент этих высоких зарплат возвращается в школьный совет. В угольных районах это обычная практика, да и у нас, в Форт-Пенне, по-моему, тоже. Наши политики далеко не ангелы.

– Так что же мешает повысить жалованье?

– Даже если мы повысим плату за обучение на какие-нибудь десять долларов в год, множество способных девочек будут вынуждены уйти. Не забывай, некоторым семьям приходится считать каждый доллар. Плохо, конечно, что нельзя использовать деньги, которые вносят девицы вроде Кэтти Гренвилл, вон она, кстати, собственной персоной, на обучение тех, кто действительно хочет учиться.

– Где ты видишь Кэтти Гренвилл?

– Вон, в углу. Только не оборачивайся, она с Роджером Бэнноном.

– Не оборачиваться? Это еще почему? – Грейс повернулась и не сводила взгляда с этой пары, пока ее наконец не заметили.

– Ну, и зачем тебе это? – спросила Бетти. – Так, они о чем-то разговаривают, он подзывает официанта. Спорит с ним. Встают. Он оставляет деньги на столе и не дожидается сдачи. Выходят, оба смотрят в нашу сторону. Он явно разозлен.

– Да ну?

– Что с тобой, он тебя раздражает?

– Давай закурим. Я обычно здесь не курю, но… – Грейс открыла портсигар и протянула его Бетти. – Красивая штука, правда? Брок подарил.

– Мне тоже не нравится здесь курить, но, знаешь, боюсь отказаться, уж больно ты разошлась. Успокойся.

– Сейчас.

Обе глубоко затянулись, что несколько шокировало одного члена законодательного собрания из графства Шайкилл, сидевшего за соседним столиком с женой и двумя дочерьми. Грейс, заметив это, выпустила еще струю дыма.

– У меня нет оснований не доверять тебе, Бетти, так что слушай. – И Грейс рассказала ей о встрече с Кэтти Гренвилл, о телефонном звонке, отчасти передала разговор с Броком. – …Судя по поведению мистера Бэннона, Брок все-таки предпринял какие-то шаги, не поставив меня в известность.

– И наверное, серьезные шаги. Видела бы ты, как он повел себя, едва заметил тебя. Просто взбесился. Заорал на официанта, не дал бедняжке Кэтти даже обед доесть.

– И впрямь бедняжка.

– А что, мне жаль ее. Связалась с таким типом.

– Я связывалась, и ты это знаешь.

– Конечно, знаю. Так мне и тебя было жалко.

– Правда? Веришь ли, тогда мне впервые в жизни нужно было, чтобы кто-нибудь пожалел. Действительно нужно. Хоть бы ты что-нибудь сказала.

– Говорю сейчас.

– Да, но будь у меня хоть один человек в целом мире, к которому можно было бы… а, да что говорить, всего скорее в то же дерьмо и вляпалась бы.

– Ладно, по-моему, надо закрыть тему. Может, вернемся к мисс Такерман?

– Нет, и ее тоже к черту. Пусть доработает до июня, а потом увольняй ее. Давай лучше поговорим об одежде.