Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)

– Слушай, мы что-то заговорились, как бы к ужину не опоздать.

– Надеюсь, Грейс ждет кого-нибудь еще.

– Брока и его французскую пышечку.

– Лично я намерен выпить три мартини подряд.

– Ну, сразу и вырубишься.

– И что же, честной компании будет меня не хватать?

– Только в первый момент.

Однажды вечером Холлистер вернулся домой и, даже еще не выйдя из машины, почувствовал что-то необычное. Как-то не так со светом. Был август, семь с минутами, и свет на кухне должен быть включен. Но не был. И наверху лампы должны гореть, но не горят. Освещена была только гостиная, в которой сидел некий господин – на стуле хозяина. «Кто-то сидит на моем стуле», – вслух проговорил Холлистер, тоном, каким нередко читал сказку про медведей и Златовласку.

Этим кем-то был отец Эмми. При появлении Холлистера он остался сидеть.

– Добрый вечер, мистер Кларк. Поужинать зашли?

– Нет. Полагаю, сегодня вообще не будет никакого ужина, разве что сам приготовишь.

– Как это? А где Эмми?

– Домой ушла. – Гость выбил трубку о пепельницу.

– То есть к вам домой. Потому что ее дом здесь.

– Присядь, Джон. – Заметно было, как он запнулся, перед тем как назвать имя Холлистера. Мистер Кларк сунул трубку в карман темно-серого пиджака, скрестил ноги и засунул большой палец между белым шерстяным носком и краем черного лакового башмака. – Нам надо поговорить, молодой человек. Вообще-то давно пора, но я против того, чтобы вмешиваться в жизнь взрослых людей. Что ты делаешь с Эмми?

– Что я делаю с Эмми? Да ничего. Однако же, предваряя дальнейшее, должен заметить, что вы, кажется, все-таки вмешиваетесь в жизнь взрослых людей.

– Верно. Вмешиваюсь. И делаю это совершенно сознательно. Эмми пришла сегодня домой, и я должен был вспомнить, что это моя дочь. Так что – да, вмешиваюсь. И хотел бы посмотреть на того, кто может остановить меня.

– Хорошо, что вам от меня надо, мистер Кларк?

– Чтобы ты объяснил мне, отчего моя дочь так несчастна и отчего она приходит ко мне домой с двумя детьми. Каким образом это помещение перестало быть для нее домом?

– Слушайте, вы только что сказали, что разговор назрел давно, так что, видно, что-то знали. И появление Эмми вас не удивило.

– Я знал, что у вас какие-то нелады, но ведь такое бывает в любой семье. Вот и я не вмешивался. Но когда моя дочь уходит из своего дома и приходит в мой, я уже не могу оставаться в стороне.

– Честно говоря, не знаю, что и сказать.

– Будь мужчиной. Что это за мужчина, что это за муж, от которого уходит жена? Вот, стало быть, как ты обращаешься с Эмми и маленькими? Да что с тобой такое происходит? Совсем совесть потерял?

– Я не знаю, что там Эмми наговорила вам…

– Ну, это легко узнать у меня дома. Только мне надо еще решить, захочу ли я впустить тебя к себе в дом. Эмми, наверное, впустила бы, а вот я, судя по таким делам, может, и дверь перед носом захлопну. Эмми женщина, она твоя жена, она любит тебя, а вот я, видит Бог, нет. Коли ты так с ней обращаешься, лучше бы пристрелить тебя, юбочник, павлин ты этакий, чем сидеть у тебя дома и в лицо смотреть.

– И что, пистолет с собой? – осведомился Холлистер.

Кларк застыл и несколько секунд не произносил ни слова.

– Стыдно признаться, да. И не просто так – собирался пустить в ход. Но пока ехал на трамвае, передумал. Ты труп, я на электрическом стуле, только Эмми от этого легче не станет. Если ты желаешь вести себя как животное, из этого еще не следует, что и остальные должны следовать твоему примеру… Ладно, я пошел.

– Минуту, – остановил его Холлистер. – Вы зачем пришли сюда?

Кларк уже встал и нагнулся за шляпой.

– Из дома я уходил с намерением укокошить тебя, потом передумал, решил, не стоит, но чем дольше я остаюсь здесь с пистолетом в кармане, тем сильнее меня тянет к первоначальному намерению.

– В таком случае отдайте-ка мне лучше эту штуковину.

– Да, так будет лучше, – кивнул Кларк. – В конце концов, всегда можно вернуться. – Он вынул из брючного кармана «смит-и-вессон» тридцать второго калибра и швырнул на стул, с которого только что поднялся.

Холлистер взял его, разрядил и подбросил на ладони ленту с пятью патронами.

– Присядьте ненадолго, мистер Кларк.

– Зачем?

– Ну, это по крайней мере лучше, чем палить в меня из пистолета.

– Как сказать, – проворчал Кларк.

– Вы человек религиозный, – продолжал Холлистер, – я – нет.

– Был религиозным до сегодняшнего вечера. А сейчас словно впервые услышал о существовании Бога.

– Тем проще будет нам говорить.

– Ладно, – проворчал мистер Кларк.

– Вот вам ваш револьвер, а заряды я, пожалуй, подержу пока у себя, – сказал Холлистер. Кларк сел на стул, хозяин последовал его примеру. – Мистер Кларк, давайте как мужчина с мужчиной. Я не говорю сейчас о том, имела ли Эмми право уходить таким образом из дома. Из этого не следует, что я подтверждаю или отрицаю тот факт, что именно мое поведение могло послужить тому причиной. Это наше с Эмми дело и навсегда останется только нашим. Но, оставляя в стороне вопрос о моей вине или невиновности, скажите, неужели вы, религиозный человек, и вправду считаете, что женщина имеет право уйти от мужа независимо от того, хорош он или плох. Неужели, по-вашему, такое вообще возможно? Разве вы не согласны с тем, что, выходя замуж, женщина принимает на себя обязательство оставаться рядом с мужем, что бы ни случилось? В достатке и бедности. В болезни и здравии. Неужели это лишь вопрос денег, нечто вроде заболевания, от которого лечит врач? Я, повторяю, человек не религиозный, но от людей верующих не раз слышал, что нет, это не просто нечто вроде болезни. Что при любых условиях – это значит при любых условиях, что бы ни случилось. Даже если у мужа и жены семейная жизнь не складывается, все равно они должны оставаться в браке. Этому учили всех нас, и этому вы учили Эмми и Луизу. Разве не так?

– Да, именно этому я их учил.

– Но если так, значит, вы должны были верить в то, чему учите, и их заставлять верить. В таком случае, как мужчина мужчине, – что же толку в таком учении? Выходит, это просто слова? Подождите, подождите немного, перед тем как отвечать. У меня есть еще один вопрос. Чего стоит эта вера, если жена оставляет мужа при первом же испытании? Легко повторять, что веришь во все эти заповеди, эти принципы, когда жизнь течет гладко, но как насчет этого, когда у жены с мужем возникают трудности? Что тогда происходит с принципами? Вы по-прежнему их придерживаетесь или признаете, что это просто слова, которые хороши, лишь когда все складывается мирно и безмятежно, и они рушатся при первом же испытании? Короче говоря, мистер Кларк, как вы считаете, Эмми верна этим принципам?

– Если посмотреть с твоей стороны – нет.

– Речь не о том, с какой стороны смотрю я. Меня ваше мнение интересует.

– Так я же говорю, нет, – повторил Кларк. – Но…

– Да нет уж, мистер Кларк. Никаких «но». Вы ведь собирались сказать, что у Эмми могли быть причины уйти из этого дома, так? С этим я и не спорю. Не спорю, потому что вообще не хочу говорить на эту тему. Мы же, мы оба с вами, решили, что говорим о принципах, а не о том, дал я ей повод уйти или нет. Вы согласились, что это сугубо наше с ней дело и таковым останется навсегда. Муж и жена сами разберутся. Имеет ли жена право оставить мужа – вот единственное, что меня интересует.

– Ну, всему есть предел, – сказал Кларк.

– Я не согласен с вами. Коль скоро речь идет о принципах, ни для нее, ни для меня пределов не существует. Что мужу, что жене до́лжно выдержать неизбывную печаль, любые беды и горести, что угодно, только не разрушить дом.

– А ты бы выдержал неизбывную печаль?

– Мистер Кларк, повторяю, речь не обо мне. Мы говорим о принципах, о религиозных убеждениях. О праве жены оставить мужа. Начни мы говорить обо мне, о том, хороший я муж или дурной, придется перелистать всю книгу нашей с Эмми совместной жизни, страницу за страницей, – все, что было в ней хорошего, мистер Кларк, и все, что было плохого. В достатке и бедности. Я не часто хожу в церковь, но у меня есть принципы, и я живу согласно им. Вы знаете только одно: Эмми обиделась на меня и ушла из дома, забрав с собой детей. Но как быть с принципами? Я возвращаюсь домой, рассчитывая, как всегда, увидеть здесь Эмми с детьми, и из этого следует, что моя совесть чиста. Я возвращаюсь домой, рассчитывая поужинать в кругу семьи, но вместо этого застаю тестя с пистолетом в кармане. Как насчет принципов? Мне нечего было бояться, иначе бы я не вернулся домой. Мне нечего было бояться вашего пистолета, иначе я не попросил бы отдать его мне. Разве я силой его отнял? Я просто попросил отдать его. Вот, пожалуйста, ваши патроны… Можете передать Эмми наш разговор. Сейчас я приготовлю себе чего-нибудь поесть, и, если она захочет вернуться домой сегодня вечером, ни слова не будет сказано, по крайней мере мной. Захочет провести ночь у вас, я тоже не против, сам позавтракаю. Просто скажите Эмми, что это мой дом, а не то место, где жила моя мать и где жил мой отец.

Кларк снова зарядил пистолет и сказал:

– Про принципы я ей все передам, Джон.

– И про все остальное, на ваше усмотрение.

– Только про принципы. Достаточно и того. – Стареющий плотник бегло осмотрел пистолет и сунул его в карман. – Я могу заставить ее верить только в то, во что верю сам.

– А больше мне ничего от вас и не надо.

– Ну, на то, что тебе надо, мне наплевать. – Кларк приподнял шляпу, заколебался на мгновение, презрительно усмехнулся и нахлобучил шляпу на голову.

Когда наутро Эмми вошла в их комнату, Холлистер еще спал. На цыпочках она не ходила, и он проснулся. Эмми заворачивалась в просторный полосатый халат.

– Встаешь? – осведомилась она.

– А ты думала что?

– Понятия не имею.

– А если покопаться?

– Все равно вряд ли ты найдешь что-нибудь, чего не было бы у одной известной тебе дамы.

– А вдруг пистолет? Где дети?

– Я оставила их с бабушкой Кларк.

– Если бы мы не были женаты, я бы придумал анекдот про дедушку Кларка. Для колонки.

– Анекдотов я и без того наслушалась. Смотрю, у тебя нынче хорошее настроение?

– Естественно. Мне повезло, я выжил. А то, понимаешь, разгуливают тут разные старики с пистолетами в карманах.

– Дети не знают, почему я отвезла их к дедушке с бабушкой.

– Не важно. Я, кстати, тоже.

– Наверное. И почему я вернулась, тоже не понимаешь. – Эмми замолчала, завязывая шнурок на туфле. – Бедный папа, пытается заставить меня верить в принципы, а сам в них сомневается.

– Какая, если будет позволено спросить, муха тебя вчера укусила?

– Ничего особенного, просто это. – Она открыла шифоньер и извлекла пачку презервативов. – Рано или поздно ты должен был их где-нибудь обронить. Не думай, что я специально искала, этим я давно не занимаюсь. Я думала, она уже стара, чтобы рожать, оказывается, нет. Будь добр, убери это куда-нибудь подальше.

– Когда-нибудь ты, может, поймешь, насколько заблуждаешься.

– Да брось ты, – отмахнулась Эмми. – Единственное, что меня интересует, так это зачем ты уговорил папу отправить меня назад. Чтобы все выглядело прилично, так, что ли?

– Да.

– А с чего это ты вдруг так забеспокоился о приличиях? Мог бы жениться на своей подруге, и с приличиями был бы полный порядок. Большие автомобили, ферма с бассейном – чего уж приличнее.

– Слушай, сколько можно, выброси ты Грейс Тейт из своей дурацкой башки.

– Только если ты мне пособишь. Ты можешь поклясться памятью отца, что у вас ничего не было? Ведь память отца – это единственное, чем ты дорожишь. Ну же, поклянись, и моя дурацкая башка освободится от нее.

– Таких клятв я не даю.

– Потому что не можешь, и сам это знаешь, и я знаю, достаточно поглядеть на тебя. Так что пусть уж остается в моей дурацкой башке. Скажи ей, что я разведусь с тобой, но только после смерти отца, не раньше. Иное дело, что он крепок и здоров, так что, может, к тому времени ей захочется кого-нибудь помоложе.

В тот вечер Холлистер встретился с Мэри Кемпер и показал ей открытку, пришедшую с утренней почтой. Она была от Эда Уотчела.

Дорогой Джек,

как бы противно ни было оскорблять своим старческим присутствием сад любви, вынужден сообщить, что в начале или середине сентября я возвращаюсь в Форт-Пенн. А поскольку на сей раз это надолго, если не навсегда, то с сожалением констатирую, что нашей договоренности приходит конец, если ты понимаешь, что я хочу сказать. В ожидании моего приезда можешь продолжать наслаждаться последними деньками. Сердечно твой, Эд.

P.S. Если то, что мне напели, правда, другому участнику предприятия не составит ни малейшего труда обустроить иное прибежище. Я горжусь тем, что ты целишь так высоко и бьешь, извини за нескромность, в яблочко. Помимо того, мне доставляет огромное удовольствие, что смог оказаться полезен. Э.В.

– Что это за белиберда? – спросила Мэри.

– Не важно, по крайней мере еще две-три недели эта квартира в нашем распоряжении.

– Нет, я постскриптум имею в виду. Ведь не обо мне же он пишет.

– Нет, полагаю, о Грейс Тейт.

– Грейс Тейт? Слушай, а почему вас все время как-то связывают? Еще немного, и я сама поверю, что это не случайно.

– Не поверишь, – покачал головой Холлистер.

Осенью Холлистер часто ловил себя на мысли, что выглядит сторонним наблюдателем медленного распада собственного брака, своего профессионального роста и углубления любви к Мэри. Изо дня в день он все острее ощущал, что Мэри становится его женщиной, а по прошествии нескольких месяцев уже проводил с ней лучшие, или, во всяком случае, самые приятные моменты жизни, какие испытывал некогда с Эмми, – от нетерпеливого возбуждения вначале до упорного влечения и доверия, потребности друг в друге. Любовью они теперь занимались в доме человека по имени Ник Луччи, местного бакалейщика в итальянском квартале Форт-Пенна, который в каморке, на задах бакалеи, приторговывал вином и граппой, а на втором этаже, для таких важных клиентов, как Джек Холлистер, держал хорошо убранную спальню. Никакого любопытства относительно Мэри Луччи не проявлял, и в некотором отношении здесь было даже удобнее, чем у Эда Уотчела: пока Холлистер наведывался в каморку, Мэри ждала в машине, и как только на горизонте становилось чисто, Джек подавал ей знак. Квартира Уотчела находилась в районе, где всегда был риск столкнуться со знакомыми, а у Ника им помешали только однажды: в дверь постучал один из его сыновей и попросил дать сборник упражнений по правописанию и учебник по арифметике.

Что же касается Эмми, то у нее с Холлистером установились холодные безличные отношения, она избегала называть его по имени и ограничивалась необходимым минимумом общения. Например, она могла сказать за ужином: «Надо бы нам на будущей неделе попросить у вашего отца лишние десять долларов, чтобы купить обоим туфли и чулки»; или: «В „Бостоне“ распродажа, возможно, ваш отец захочет купить себе несколько новых рубашек». Дочь, Джоан, училась в школе мисс Холбрук (приняли ее туда сразу, без сучка без задоринки, об этом озаботилась Бетти Мартиндейл), сын ходил в государственную школу в Норсенде, Эмми же пристрастилась к бриджу. Стычка у них с Холлистером произошла лишь однажды.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – проговорила Эмми однажды вечером, когда оба улеглись спать, каждый на свою сторону двуспальной кровати.

– Да?

– Мне наплевать, что люди говорят у тебя за спиной или чем ты там занят. Но помни одно: не смей появляться с ней на людях. Этого я не потерплю.

– Господи, с чего это ты?

– Вчера вечером ты разговаривал с ней в гостинице.

– С кем – с ней?

– Ты знаешь с кем. С этой Тейт.

– Да, миссис Тейт была вчера в гостинице, а с ней еще пять женщин. Я поприветствовал всех, кроме одной, и был ей представлен. Славная пожилая дама из Нью-Йорка.

– Вот-вот, я как раз про твоих пожилых дам. Ладно, помни, что Джоан – школьница, и мне не хочется, чтобы одноклассницы шушукались у нее за спиной.

– Ладно, остынь.

В таком духе они дотянули до 25 ноября 1920 года, Дня благодарения; небо от самых Аллеган до Атлантики было укутано облаками, а в Уорчестере, штат Массачусетс, погода стояла вовсе отвратительная, да еще и шел снег, так что колледж Святого Креста отменил футбольный матч с Фордэмом, но в центральном и западном районах графства Несквехела снега не было, и встреча между командами форт-пеннского университета и Бакнеллом состоялась по расписанию.

Канун Дня благодарения Мартиндейлы проводили дома.

– Ну что, какие планы на завтра, – спросила Бетти, – на футбол пойдем или к Грейс?

– Верно, она же вроде приглашала?

– Да мало ли кого она приглашала, поэтому, даже если не появимся, не страшно, – отмахнулась Бетти.

– Игра вряд ли получится интересной. Бакнелл должен без труда побить наших. Так что я предпочел бы поехать к Грейс. Бог знает сколько времени не упражнялся в стрельбе, по-моему, после смерти Сидни ни разу.

– Так с тех пор и не было таких стрельбищ.

– Вот-вот, и я о том же. По-моему, надо идти. Молодец Грейс, что устраивает такие празднества. На них всегда было весело, даже Сидни нравилось. Правда, почти вся подготовка ложилась на него, но все равно он получал удовольствие.

– Даже? – вскинулась Бетти. – Сидни они особенно нравились. Только… разве не в День выборов он их устраивал?

– В День выборов? Точно, ты права, это был День выборов. Странно. Думаешь, Грейс просто перепутала? Что-то на нее не похоже.

– Чтобы такая женщина, как Грейс, с ее умением вести хозяйство, что-то перепутала? – фыркнула Бетти. – Исключено. Думаю, она просто вспомнила в нынешний День выборов, как все это бывало, и решила, что День благодарения ничем не хуже. И должна сказать, я с ней согласна.

– Что так?

– А разве в этот день, чем валяться с брюхом, набитым индейкой, или тащиться на футбол, не лучше самим устроить игры какие-нибудь? Большинство обедает в час, и что потом целый день делать? А так можно хоть свежим воздухом подышать.

* * *

Мартиндейлы, включая детей, уселись за праздничный обед в половине первого, и, несмотря на родительские наставления и их же живой пример, что пищу надо прожевывать тщательно и не торопиться, пирог с начинкой из изюма и сливовый пудинг были на столе уже в десять минут второго. Как раз в тот момент Эдгара позвали к телефону.

– Привет, Эдгар, это Брок. Надеюсь, не оторвал от обеда?

– Как раз заканчиваем. Что-нибудь случилось?

– Извини, что не даю доесть пирог, но мне нужна твоя помощь.

– Конечно, все, что в моих силах. О чем речь?

– Сейчас скажу. Нынче утром я пошел в редакцию «Часового» посмотреть подписные полосы дневного выпуска и столкнулся там с Джеком Холлистером. Ну, ты его знаешь. Короче, я пригласил его с женой к нам на ферму.

– Ах вот как, просто взял и пригласил?

– Только вот не надо этого тона, ты же пока не поверенный Всевышнего. Ведь я затем и позвал их.

– Затем – зачем?

– Чтобы положить конец сплетням о нем и Грейс. Мы-то с тобой знаем, что на самом деле ничего нет, ну и подумал, что если люди увидят его с женой в гостях у Грейс, тоже сразу поймут, что это чушь.

– Спорю на четыре тысячи долларов, что с Грейс ты об этом не договаривался.

– Ты прав. Но так будет более естественно – если они просто возьмут да приедут. А Грейс ты знаешь. Она хорошая хозяйка и, если захочет, само очарование.

– По-моему, ты слегка свихнулся, но как к этой идее отнеслась миссис Холлистер?

– К сожалению, мы до нее не дозвонились. Холлистер сказал, что она, наверное, едет к матери, ну я и решил, ты, может, подбросишь его до фермы, а я заеду за миссис Холлистер, и все будет тип-топ. Не кто-нибудь, а брат Грейс будет ее сопровождать. Сам-то Холлистер полностью за. Понятно, о сплетнях мы не говорили, но он умеет читать между строк и сразу понял, зачем все затевается. Совесть у этого малого чиста, можешь мне поверить, Эдгар, в таких делах я разбираюсь, не дурак.

– Это уж точно. Кстати, я и Холлистера никогда не считал дураком – до этого момента. А теперь слушай, Брок. Коль скоро уж ты назвал меня поверенным, позволь задать вопрос: почему Холлистер не отмечает День благодарения с женой и детьми?

– Работает. Говорю же, я в редакции с ним столкнулся.

– Не могу сказать, что этот ответ меня удовлетворил. Почему бы ему не пойти на обед к теще после работы?

– А теперь ты меня послушай, Эдгар. Я его босс, не так ли? Так вот, босс сказал, что он сегодня свободен. Вот и все. Ясно как Божий день.

– Для меня даже слишком ясно, – проворчал Эдгар, – впрочем, насколько я понимаю, дело зашло слишком далеко, чтобы что-то менять.

– Эдгар, может, ты замечательный адвокат, но в некоторых делишках я разбираюсь лучше тебя. Ладно, хватит, будь молодцом, садитесь с Бетти в свою развалюху и поезжайте в редакцию. Холлистер ждет.

Бетти так и вскочила:

– Какого черта Брок лезет не в свое дело?! Грейс в полном порядке, я это точно знаю. Только на прошлой неделе говорила с ней, и она заверила меня, что с Холлистером у нее покончено. Прямым текстом сказала, Эдгар. Черт бы побрал этого Брока Колдуэлла! Грейс сказала, что если Холлистер придет с мандолиной и сыграет под ее балконом, она, может, чуть пошире откроет окно, но преследовать его не будет ни в коем разе. Она шутила, понимаешь ты это? Ладно, единственное, что мне остается, так это позвонить и предупредить ее.

– Думаешь, стоит?

– Ты что, тоже спятил? – Бетти набрала номер, и экономка подозвала Грейс, которая, не перебивая, выслушала подругу до конца.

– Ну что ж, – сказала она, – делать нечего. Да и сказать тоже. Не могу же я звонить Холлистерам, сначала ему, потом ей, и отменять приглашение. Скажи Эдгару, что он может защитить женщину, случайно-намеренно пристрелив ее брата.

– Вполне тебя понимаю. Сама боюсь притронуться к ружью, как бы не прикончить Брока.

– Бедняга Брок, – вздохнула Грейс. – А ведь он-то хотел, чтобы все выглядело хорошо и пристойно.

– Слушай, Грейс, а что, если мы просто проскочим мимо редакции и сделаем вид, будто не нашли Холлистера?

– Да, но Брок-то не собирается проскакивать мимо миссис Холлистер. Ты же его знаешь. Он у нас человек воспитанный. Заедет домой к матери миссис Холлистер, весь из себя элегантный и вежливый, так что отказать ему будет невозможно. А потом все ляжет на меня. Остается лишь благодарить Бога, что сегодня мы ждем кучу гостей. Сорок по меньшей мере. Будет нечто вроде сражения при Марне. Кто его, кстати, выиграл? Мы?

– Грейс, я люблю тебя! – воскликнула Бетти. – А сейчас больше, чем когда-либо.

– Спасибо, Бетти. И за предупреждение спасибо. Как-нибудь выкручусь.

– Молодец. – Бетти повесила трубку.

Проскочить мимо редакции и прикинуться, будто Холлистера не удалось найти, все равно бы никак не получилось: Мартиндейлы увидели его еще за квартал у входа в редакцию «Часового». На нем была теплая полушинель – не та, что он носил на фронте, но купленная недавно, для участия в похоронах и военных парадах. Не вынимая рук из карманов, Холлистер курил сигарету. Они притормозили у тротуара, и Холлистер сел в машину, сзади. Бетти, сидевшая рядом с Эдгаром впереди, перекинула руку через сиденье и вежливо повернулась к пассажиру.

– Большое спасибо за то, что заехали, – сказал Холлистер.

– Не за что, – отмахнулся Эдгар, – всегда рады. Любите стрелять?

– Не могу сказать, что так уж хорошо управляюсь с дробовиком. Ведь там из дробовиков стреляют, верно?

– Ну да, вы же знаете, эти игры в индеек на День благодарения.

– Знать-то знаю, но всяко бывает.

– Ах вот как, всяко? – не слишком любезно переспросила Бетти.

– Да, бывает, бьют из винтовки, – подтвердил Эдгар.

– Из винтовки? – недоверчиво спросила Бетти.

– Вот именно, – кивнул Холлистер. – Сажают индейку в ящик с плотной обшивкой, чтоб только голова была видна, и первый, кому удастся ее отстрелить, считается победителем. Конечно, это незаконно, но в частных домах все еще практикуется.

– У нас тоже частная охота, но на такое мистер Колдуэлл и миссис Тейт никогда не пошли бы. Это же ужасно, по-моему.

– Конечно, но, боюсь, для меня лично это единственный шанс. Не могу не вспомнить морскую пехоту. Помимо всего прочего, там учат стрелять из винтовки.

– Надеюсь, однако, не по индейкам, – вставила Бетти.

– Разумеется. – Холлистер явно решил не отвечать на насмешки.

– В таком случае в кого же вы стреляли? – настаивала Бетти.

– Если вы говорите о Пэрис-Айленде, то по мишеням в человеческий рост.

– А потом, в Европе, в людей?

– Да, мэм.

– В немцев?

– Главным образом.

– То есть как это, главным образом?

– Ну, мы старались попадать больше в немцев, чем в американцев.

– Мистер Холлистер, по-моему, вы насмехаетесь надо мной, – укоризненно сказала Бетти.

– И не без успеха, – подтвердил Эдгар. – Не забывай, мистер Холлистер юморист.

– Ну да, конечно-конечно, – зачастила Бетти. – И еще кое-что, мистер Холлистер. А убивать немцев вам приходилось?

– Да, мэм.

– Серьезно?

– Серьезно, мэм.

– Из винтовки?

– Да, из винтовки.

– Вы говорите так, будто не только из винтовки? Из чего же еще?

– Из пистолета.

– Ах, у вас и пистолет был?

– Не только у меня, у всех. У офицеров табельное оружие автоматические пистолеты сорок пятого калибра, у низшего командного состава и других солдат – винтовка и пистолет либо пулемет и пистолет. Но пистолет был у всех.

– Не хотелось бы выглядеть кровожадной, но разве вы только что не сказали мне, что убивали немцев из винтовки? А были ведь, насколько я понимаю, офицером. Во всяком случае, я читала что-то в этом роде, на рекламной тумбе с вашей фотографией.

– Да, мэм, у меня было офицерское звание, но, знаете ли, когда идет бой, никто не присматривается и не делает заметок, есть у офицера винтовка или нет. Иными словами, миссис Мартиндейл, в бою делаешь то, что кажется лучшим, лишь бы защитить себя. Иногда винтовку пускать в ход не надо, если тебе кажется, что защитить себя удобнее каким-нибудь другим образом. Например, можно представить себе ситуацию, в которой достаточно будет пистолета. И если речь не шла о жизни и смерти, я предпочитал носить только пистолет. А бывало, при мне и пистолет, и винтовка, а стрелять рано. Тогда я выжидал нужный момент. Понимаете?

– Чего ж тут не понять, мистер Холлистер? Прекрасно понимаю. Вы так подробно все объяснили. Если враг… если от врага можно было избавиться при помощи одного лишь пистолета, винтовка вам не нужна.

– Вот именно.

– Но признайтесь все же, вам сильно повезло на войне.

– Пожалуй. Хотя с какой стороны посмотреть. Никто из конкретных немцев в меня не попал. Меня ранило шрапнелью. Но все же ранило.

– Шрапнель, – повторила Бетти. – В общем, чтобы попасть в вас, понадобилось орудие, верно?

– К вопросу о шрапнели, – заговорил Эдгар. – Извините, что прерываю этот увлекательный разговор о войне, но позвольте объяснить вам правила сегодняшней игры, мистер Холлистер.

– Прошу вас.

– Мы пользуемся двенадцатикалиберными дробовиками, вырезаем кружок размером в никель и приклеиваем его к доске, установленной в двадцати шагах. На каждого участника – один кружок или сколько угодно, но за это уже надо платить. Пока понятно?

– Вполне.

– Начинается стрельба, и кто попадет в кружок наибольшее количество раз, тот и победитель. Между прочим, все деньги идут на нужды бексвиллской воскресной школы. Миссис Тейт и мистер Колдуэлл на этом ничего не зарабатывают. – Попытка Эдгара шуткой разрядить атмосферу, возникшую в результате обмена колкостями между Бетти и Холлистером, была слишком поспешной, чтобы возыметь желаемый эффект.

– А на победителя ставят? – осведомился Холлистер.

– Конечно, сколько угодно.

– В таком случае я ставлю на миссис Мартиндейл.

– С чего бы это, мистер Холлистер? Для вашего сведения, я ни разу в жизни не держала в руках дробовик.

– Не важно, у меня предчувствие, что вы победите.

– Правда? Должна вас разочаровать, я нынче вообще не стреляю, так что вам лучше выбрать другого фаворита. – Бетти медленно убрала руку, давая таким образом понять, что сеанс вежливости закончен. Холлистер откинулся назад, и оставшиеся до фермы несколько миль они проехали в молчании.

Пока Эдгар не припарковался вместе с другими на скотном дворе, никто из машины не вышел.

– Соревнования начинаются в три, – повернулся он к Холлистеру. – Но напитки уже разносят, если вы, конечно, готовы вместе с нами преступить закон.

– Отлично.

– А я пойду разыщу Грейс, – сказала Бетти. – По-моему, она в беседке, с гостями.

Там или поблизости действительно собралось человек тридцать из числа самых метких стрелков графства Несквехела. Бетти и еще три женщины несли трости-сиденья; несколько дам были в бриджах для верховой езды, как, впрочем, и большинство мужчин, для которых это была часть офицерского обмундирования. Кое-кто из них надел оставшиеся с войны полевые башмаки, другие – высокие охотничьи сапоги со шнуровкой, третьи – панталоны, клетчатые чулки и ботинки на толстой подошве с языком, окаймленным бахромой. Холлистер в своей полушинели оказался в меньшинстве, по преимуществу же гости приехали в верблюжьих пальто или платьях из твида. Так, на докторе О’Брайане было длинное твидовое пальто с капюшоном.

Дамские и мужские чулки, а также дамские пальто и шарфы яркими пятнами выделялись на общем тусклом фоне: день выдался облачный и холодный, каждую минуту грозил пойти снег, а из зелени и желтизны деревьев, кустов и пастбищ ушла всякая жизнь. Кое-кто из гостей уже собрался вокруг большого костра, но большинство потянулось к беседке, где на подставке громоздились кофейник на два галлона, подогреваемый огнем от керосинки, горы сандвичей в вощеной бумаге, оловянные кофейные чашки, бутылки с виски и бренди и к ним рюмки с бокалами. Подставка – доска на козлах – стояла на цементном полу рядом с дверью в беседку, чуть ниже уровня земли. Грейс, зажав во рту сигарету и наклонив голову так, чтобы дым не попадал в глаза, сидела у подставки и отмечала имена гостей, записывающихся на участие в соревнованиях. Рядом с ней, посасывая грубо отделанную трубку, стоял Хэм Шофшталь и разглядывал через ее плечо список. Время от времени он указывал на какое-то имя, Грейс кивала и выкликала: «Джордж Уолл не заплатил. Джордж Уолл, прошу подойти и заплатить. Джо Каннингэм, за вами тоже должок. Прошу подойти и оплатить. Вообще все, кто еще не заплатил, поторопитесь». К ней выстроилась целая очередь. «Ага, вот и Джордж, – заметила Грейс. – Ну как, готовы всех обставить?»

– Постараюсь. Что там с меня, два доллара?

– По доллару за выстрел.

– Ловко. А поскольку у большинства из нас двустволки, то берете два, так?

– Если это не помповое ружье. Хэму вот пришлось заплатить пятерку.

– А где индейка? – спросил Джо Каннингэм. – Лично я платить не собираюсь, пока не увижу индейку.

– А я оштрафую вас за такие речи, – огрызнулась Грейс. – Индейка цела и невредима, сидит в ящике и ест мое зерно.