Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц)

Это решение было первым в ряду своевольных поступков и идей Грейс, которые оказали на удивление сильное воздействие на жизнь Форт-Пенна. Тем девочкам, что начинали рваться в интернат, едва первый раз зашли в парикмахерскую, отец с матерью назидательно говорили: «А вот для Грейс Колдуэлл вполне хватает школы мисс Холбрук». С другой стороны, девицы, которым не хотелось уезжать из дома, напоминали своим нетерпеливым родителям, что Грейс вот так и осталась в Форт-Пенне. Вполне довольна была и сама мисс Холбрук, которой, хоть она и не подозревала, что изначально выбор сделала сама Грейс, хватило ума сообразить, что какую-то роль в нем она все же сыграла. Мисс Холбрук сделалась вдруг донельзя самоуверенна, она развернула настоящую борьбу за получение всякого рода дотаций и в конце концов добилась того, что школа едва ли не стала соответствовать ее собственному идеалу. Это, в свою очередь, способствовало повышению ее репутации, и в 1901 году мисс Холбрук с гордостью объявила, что, откликаясь на многочисленные запросы и по зрелом размышлении, она начинает набор пансионеров, которые, разумеется, должны отвечать самым строгим требованиям. Это будет узкий круг избранных.

Грейс было шестнадцать, а в канун нового столетия – почти семнадцать. Минувшим летом Уильям Колдуэлл был выдвинут главным церемониймейстером большого новогоднего бала, который должен был состояться в Шофшталь-Хаусе 31 декабря 1899 года, плата за участие – двадцать долларов.

– Господа, весьма признателен, хочу заверить всех вас, что высоко ценю оказанную мне честь, но в то же время вынужден просить вас позволить мне отклонить ее. Естественно, я рассчитываю принять участие в бале, быть там в этот вечер, но, видите ли… С самой молодости, едва мне исполнилось, а может, еще не исполнилось, двадцать, я лелеял надежду дожить до этого дня – собственно, продолжаю надеяться на то же и сейчас. Ведь до декабря еще далеко, мало ли что может случиться. Так или иначе, в молодости, даже еще не женившись, я решил, что в этот день, с последним ударом часов, я буду со своей семьей. Что ж, пока, слава Всевышнему, я жив, у меня есть семья, и за несколько минут до полуночи мы с женой собираемся незаметно покинуть вас, вернуться домой и поднять бокал за здоровье друг друга, за ваше здоровье, здоровье всех наших общих друзей, а затем вновь приехать на бал. Надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к этой сентиментальной… причуде, да, я уверен, вы поймете меня, особенно если добавить, что, насколько мне известно, в ночь, когда на свет народился ныне истекающий век, мой дед собрал всю семью – и отец там был, и мать, и братья и сестры, – собрал на своей захудалой ферме, находившейся здесь же, в этом графстве, в пятнадцати милях отсюда вниз по течению реки.

Просьбу Уильяма Колдуэлла удовлетворили, и взамен себя он предложил кандидатуру своего доброго друга Айзека Шофшталя, который и был избран главным церемониймейстером. Эдгар Мартиндейл, который, не будучи уроженцем Форт-Пенна, женился на девице из семейства Борденеров, шепнул на ухо своему шурину: «Каково! В семье Уилла Колдуэлла есть традиция собираться каждое столетие! Людям вроде нас с тобой хватает встреч на День благодарения, но Уилл Колдуэлл не из таких. Каждое столетие, на меньшее Колдуэллы не согласны. Боже милосердный!»

– Спокойно, спокойно, Эдгар, – осадил его Скотти Борденер.

– Да ясно все, ясно, я просто ворчу. Да, кстати, как я понимаю, сначала бал предполагалось провести в учебном манеже первого полка, но ты, видимо, из сентиментальных побуждений, настоял, чтобы его перенесли в Шофшталь-Хаус. Что ж, остается надеяться, что в новогоднюю ночь никто не уронит горящую спичку, а то губернатор и его люди, а также все форт-пенновские шишки задохнутся в дыму. Это же настоящая ловушка.

В половине двенадцатого Уилл и Эмили Колдуэлл незаметно покинули гостей бала и скоро добрались до дома. Там были Грейс, Конни, одна из девочек Мартиндейл, Уинфилд Скотт Борденер, Фредерик Уильям Кляйн и Сэмюэл Брок, родич Грейс из Уильямспорта, который приехал в Форт-Пенн, чтобы показать, что все обиды в прошлом. Молодежь приблизительно одного круга уселась за обильно уставленный закусками стол в половине десятого. Примерно час, с десяти до одиннадцати, они пели песни и под фортепианный аккомпанемент Грейс и Скотти Борденера спели все, что знают, а когда репертуар был исчерпан, перешли к игре в поцелуи. Грейс и Фрица Кляйна не было в столовой дольше других. Фриц, который уже позже, возвращаясь домой, хвастался, что Грейс Колдуэлл принялась целоваться взасос, едва он прикоснулся к ней губами, пребывал на вершине блаженства, когда в дверь туалета, где они уединились, постучала Конни и объявила, что ко входу в дом только что подъехал экипаж мистера и миссис Колдуэлл.

– Ну, как время проводите? – осведомилась Эмили.

– О, все хорошо, миссис Колдуэлл, большое спасибо.

– Смотрю, что-то мало пунша выпили, да и на пирожные не обращаете внимания, – посетовала миссис Колдуэлл.

– Если не возражаете, я вас на минуту оставлю – кстати, Эмили, этот пунш ведь на самом деле виноградный сок, так? – уточнил мистер Колдуэлл.

– Да, дорогой.

– Сейчас вернусь.

– Мам, папа за шампанским пошел?

– Точно не знаю, но не удивлюсь.

Мистер Колдуэлл принес из кухни бутылку шампанского.

– Прошу. Я говорил с вашими родителями, и все они разрешили вам поднять тост за новое столетие. Сэм, ты у себя дома, так что разливай.

– Папа, да ты открыл бутылку в кухне, – остановила кузена Грейс, – а мне хотелось услышать выстрел.

– Э-э… я подумал… выплеснется, зальет чье-нибудь платье. Ну да ладно. Сейчас мы отдадим эту бутылку Джулии и остальным, кто собрался на кухне, а сами откроем новую, здесь. – Мистер Колдуэлл отнес открытую бутылку на кухню и вернулся с закупоренной. Облегченно крякнув, пробка выскочила наружу.

– Большое событие, действительно большое, – говорил мистер Колдуэлл, наполняя бокалы. – Прощай старый год, да здравствует новый, но не такой новый, какой все мы, старшие и младшие, праздновали раньше. Прошлый век принес нам много хорошего, и мы ему благодарны, но подумайте только, что ждет нас впереди. Сейчас люди воюют, но, слава Богу, мы в этой войне не участвуем. Англичане поставили под ружье самое большое в истории империи количество людей. Я прочитал это сегодня в редакции «Часового». Знаете ли, им приходится работать по воскресеньям, чтобы выпустить понедельничный номер, а завтра как раз понедельник. Жаль, что новый век начинается не первым днем недели. Но у нас мирное время, и, даст Бог, так будет всегда. Урожай пшеницы составил более половины миллиарда бушелей, и англичане, и буры (это южноафриканцы) хотят купить наше зерно, но, может, президент Маккинли скажет им: «Знаете что, ребята, кончайте это кровопролитие, иначе ничего не получите». А пшеница, вы уж поверьте мне, им нужна.

Не думаю, что Бриан втянет нас в серьезные неприятности. Надеюсь, что нет. Вы, молодежь, наверное, и понятия не имеете, как важна для Соединенных Штатов эта политика, как ее… «политика открытых дверей» на Дальнем Востоке. Огромные деньги. Огромные. Мечта скупердяя. А подумайте об электричестве и его возможностях. Через несколько лет газ нам будет нужен только для стряпни, и, должен сказать, мне это весьма по душе. А рентген? Ученые продвигаются все дальше, и скоро врачам не надо будет нас резать, чтобы понять, чем мы больны.

Вот так-то.

Ну что ж… а-а, вот и фабрики загудели. Старому доброму девятнадцатому веку осталось пять минут. Пять минут, тик-так, старый век истекает. Всего пять минут до нового столетия. Иди сюда, дорогая, возьми меня за руку, проходят последние пять минут века, который свел вместе и нас, и наших с тобой родителей. Мальчики, девочки, я пью за ваше здоровье, за вас – надежду двадцатого века, за ваших друзей, за ваших пап и мам.

– По моим часам осталось две минуты, сэр, – сказал Скотти Борденер.

– Не совсем две, – возразил Уильям Колдуэлл. – Уже меньше двух.

– По моим меньше одной, – проговорил Сэмюэл Брок.

– Думаю, прав я, а не ты, Сэм. Ты малость торопишься. В полночь, ровно в полночь, начнут звонить церковные колокола.

– А что, если часы церкви спешат или, наоборот, отстают? – спросила Грейс.

– Нет-нет, уверен, что они идут секунда в секунду, – успокоил ее Уильям. Ну вот! – Он высоко поднял бокал с шампанским. – Всех с новым веком! – Молодежь подняла бокалы, а Уильям наклонился к жене и поцеловал ее. – Девочка моя, – прошептал он, пригубил шампанского и обнял Грейс. – Наша дочь Грейс, – произнес он. На Уильяма Колдуэлла это было не похоже, и у всех увлажнились глаза. – А теперь, Конни, позволь мне поцеловать тебя, дочь моего ближайшего друга, и тебя, Бетти Мартиндейл. – С молодыми людьми Уильям обменялся рукопожатием. – А теперь «Auld Lang Syne» – «Старое доброе время». Запевай, Грейс.

Грейс открыла песенник.

– Секунду, – остановил ее Уильям Колдуэлл и окликнул слуг, приглашая их присоединиться к общему пению. – С новым веком, Джули. Агнес. Миссис Хиггинс. Нил. Надеюсь, лошадей не напугает весь этот шум и они не сорвутся.

– Да нет, сэр, у нас лошадки спокойные, – сказал Хиггинс. – Я выходил посмотреть.

– Ну и отлично. За вас.

– Спасибо сэр, мэм, – хором откликнулись слуги, поднимая бокалы. – Да благословит вас Господь.

– Через пять минут едем, Нил, – сказал Уильям. Слуги удалились.

– А нельзя ли еще бутылку шампанского, папа? – попросила Грейс. – А то я ничего не почувствовала.

– Надеюсь, так оно и есть, – сказал Уильям. – Бокал шампанского выпиваешь не для того, чтобы что-то почувствовать, это ритуал. Понимаешь, Грейс, торжественное событие.

– Но мне хочется что-то почувствовать. В конце концов, мне почти семнадцать.

– Эмили?

– Да ладно, чего уж там, – кивнула Эмили Колдуэлл.

Уильям открыл бутылку и поставил ее в ведерко со льдом.

– Ну а теперь мы возвращаемся к своему столу. Всем доброй ночи. Да, девочки, – добавил он, – мне не хотелось бы напоминать, что я обещал вашим мамам, что вы вернетесь домой не позже часа. Так что, Грейс, твоя забота – проводить гостей вовремя. На улице очень холодно. Грейс, ты поняла меня, чтобы без шуток. Покойной ночи.

– Покойной ночи, миссис Колдуэлл. Тетя Эмили. Мистер Колдуэлл. Сэр. Дядя Уилл.

После отъезда Колдуэллов на несколько минут наступило молчание, которое прервал Сэм Брок:

– Не удивлюсь, если они и завтра выедут на санях.

– А я вот и не почувствовала, что новый век пришел, – сказала Грейс.

– А я почувствовала, – возразила Бетти Бординер.

– Да? И что же именно ты почувствовала?

– Не знаю, вроде как большие ворота открываются, а за ними – огромная долина.

– Фу-ты ну-ты, – фыркнула Грейс. – Я таких вещей не понимаю. Музыка, шампанское, все одеты с иголочки – это да, это нечто. А в принципе-то – обыкновенное воскресенье.

– Никогда не видела твоего отца таким… романтичным, – протянула Конни.

– Я тоже, он такой раз в сто лет бывает. – Грейс неожиданно вскочила и со словами «С новым веком» расцеловала всех молодых людей. Убедившись, что подруги последовали ее примеру, она предложила:

– Конни, бери Фрица, ты, Бетти, – Сэма, ну а мне остается Скотти.

– Наверное, не стоит снова затевать игру в поцелуи, – протянула Бетти Мартиндейл.

– Что, домой захотелось? Так тебе и так скоро пора.

– Да не в том дело. А что, если Джули вдруг появится?

– Пусть кто-нибудь поиграет на пианино, – сказал Фриц.

– Нет, для пианино слишком поздно, – отвергла Грейс это предложение.

– Может, я все же лучше пойду домой, – сказала Бетти.

– Что ж, если боишься, иди.

– Ничего я не боюсь, – запротестовала Бетти и, подойдя к Сэму, поцеловала его. – Ну что, убедилась?

– Конни, вы с Фрицем идите в переднюю, а мы в библиотеку, – скомандовала Грейс.

В библиотеке она выключила свет и села на диван. Скотти поцеловал ее, и Грейс устроилась поудобнее, оставляя место Скотту лечь рядом с ней.

– Хочешь еще чего-нибудь? – спросила она.

– Чего?

– Ну, не только поцеловаться. Если хочешь, не стесняйся.

Он мягко прижал ладони к ее груди.

– О да, – прошептала Грейс, поцеловала его и, закинув руку за голову, тесно прижала его к себе. – Жаль, не могу расстегнуть.

– Я могу. Ты ведь про застежки?

– Ну да, только у тебя времени не хватит, если кто зайдет.

– Ладно.

– Не сердись, Скотти. Давай что-нибудь еще придумаем.

– Это?

– Да-да, это. О Боже. Боже мой, Скотти. Тебе нравится?

– Еще как, еще как.

– Хочешь, приласкаю?

– Да.

– Так? Вот так?

– О Грейс. Грейс!

– Довольно?

– Как скажешь.

– Ладно, дорогой.

– Грейс, дорогая моя.

– Если завтра выпадет достаточно снега, хочешь на санях покатаемся?

– Конечно.

– Возьму двухместные. Маме скажу, что Конни с собой пригласила, а сама за тобой заеду. Угол Третьей и Монтгомери, в половине четвертого, идет?

– А что же с Конни?

– А, не важно. Она все равно не любит кататься на санях. Знаешь, тебе, пожалуй, стоит зайти в туалет, посмотреть, все ли в порядке с одеждой.

– Все хорошо.

– В таком случае, наверное, пора по домам.

– А ты займешься тем же самым с Сэмом?

– Нет.

– А с Фрицем занималась?

– Нет. Мы просто поцеловались, но он мне не понравился.

– Почему?

– Я же не спрашиваю тебя, чем ты занимался с Бетти.

– Почему тебе не понравился Фриц? Вас, между прочим, довольно долго не было.

– Ну, вообще-то он хотел того же, что у нас с тобой было, но я не позволила. Даже к груди притронуться не позволила. А когда он попробовал, подумала о тебе. Вспомни, ведь это я тебя выбрала. Тебя, а не Фрица. И не Фрица я пригласила завтра на санях кататься. Ну как, придешь?

– Мне просто хотелось бы думать, что ты не с каждым занимаешься такими вещами.

– Ну спасибо, это именно то, что надо сказать девушке, которой нравишься. Ты ведь никогда не слышал, что я целовалась с кем-то, так?

– Так. Но именно поэтому я не могу ничего понять.

– Ну, на меня просто что-то нашло.

– И с другими тоже могло найти. Находило? С кем? Я ведь не первый у тебя, здесь ты меня не обманешь.

– Почему ты так думаешь? Просто потому, что я знаю, как все у тебя случилось? Ну так я видела, как это бывает у жеребцов. Люди не многим от них отличаются.

– Пари держу, у тебя это уже было с Чарли Джеем.

– Он хотел меня поцеловать, когда мне было только четырнадцать, а ему – почти восемнадцать.

– У него дурная репутация.

– В таком случае он ее заслужил. Он считает себя непревзойденным танцором, но лично я даже не подумаю пригласить его на выпускной бал, разве что другого выхода не будет. Да хоть бы до конца жизни его не видеть. Слушай, Скотти, наверное, уже час. Так как насчет завтра? Угол Третьей и Монтгомери?

– Договорились.

– Поцелуй меня еще раз.

– Как скажешь.

Они присоединились к Конни и Фрицу, которые устроились в просторном кресле в эркере и передавали друг другу сигарету при слегка открытом окне. Бетти сидела у Сэма на коленях. Ну а у Грейс со Скоттом вид был самый невинный.

Глава 3

Как уже говорилось, Сидни и Грейс познакомились за два с половиной года до свадьбы. За долгую совместную жизнь им не раз выпадал случай заявить, что перед этим они фактически не встречались.

– Я не выносила Сидни, – говорила Грейс.

– Да неужели, дорогая? Не выносила? Но ведь ты даже не знала о моем существовании.

– Да нет, о твоем существовании я знала, – гнула Грейс свою линию. – Но мне казалось, что ты считаешь меня маленьким ребенком, и я делала вид, будто не знаю о твоем существовании.

– Как же, как же, во всем, что касается наигрыша, она у нас настоящая прима, – парировал Сидни. – Ой, извини, дорогая. Если Грейси не любит какого-то слова, то это «прима».

– Не знаю почему, но действительно не люблю.

– Но признай, что я давно почти его не употребляю.

Такого рода обмен репликами, впервые состоявшийся через шесть месяцев после женитьбы, повторялся затем на протяжении всей их совместной жизни по меньшей мере раз в год – включая недовольные, а равно покаянные слова в связи с «примой».

В истории Грейс и Сидни была не одна, а две стандартные сюжетные линии, обрывающиеся у алтаря. После первого знакомства они почти не виделись друг с другом – это часть одного из стандартных сюжетов; они вообще почти не встречались – часть другого. И как во всех сюжетах, связанных с алтарем, не исключая и таких, где оба главных действующих лица растут бок о бок с самого младенчества, дело не обходится без перста судьбы, особенно когда на нее ссылаются прямо, как неизменно ссылались Грейс и Сидни, когда наступила их очередь поведать, как они оказались рядом.

Сидни и Грейс сходились на том, что это был день, когда Сидни и Брок Колдуэлл столкнулись в Лоренсвилле. Глубже во времени супруги не забирались. Сидни находился в Лоренсвилле уже два года, поэтому ему не стоило труда сразу признать в Броке новичка. Привычку третировать младших он так и не усвоил и всегда относился к ним лучше, чем старшие относились к нему. Но в данном случае, увидев, что этот новичок несет только один чемодан, в то время как он, старшеклассник, волочит два, Сидни решил использовать, так сказать, droit de seigneur^[4].

– Эй, ты, в соломенной шляпе, топай сюда, поможешь.

– Пошел к черту, – огрызнулся Брок.

– Что-о? Да кто ты такой, щенок? Как тебя зовут и кто тебе позволил разговаривать в таком тоне?

– Зовут меня, хоть это и не твое дело, Брок Колдуэлл, Форт-Пенн, Пенсильвания, а щенок – это ты, а не я. Стыкнемся?

Они бросились друг на друга, и хотя фактически бой, победителем в котором явно вышел Сидни, продолжался меньше десяти минут, еще два года, проведенные в Лоренсвилле, Брок всячески избегал встреч с противником. Сидни, чемпион школы в одиночном разряде по теннису, капитан бейсбольной команды, староста класса, присоединился к общему мнению учеников, решивших, что Колдуэлл – малый никудышный. Окончив школу в Лоренсвилле, Сидни поступил в Йель, а Брок – в Принстон, и вновь они встретились только на Рождество 1900 года.

Летом того года, когда университетский курс остался позади, у Сидни было много разговоров с отцом. Последний звучал так:

– Ну что, папа, я все обдумал.

– Ты имеешь в виду планы на будущее?

– Да, сэр.

– Ну и?..

– Прежде всего позволь сказать, что я сделал то, что ты мне велел в прошлый раз. То есть постарался, чтобы все было справедливо по отношению к тебе, к маме и к самому себе.

– Внимательно слушаю тебя. Смотрю, ты приготовил предвыборную речь, или как там сказать. Продолжай, я весь внимание.

Оба рассмеялись.

– Без ложной скромности на первое место я ставлю справедливость по отношению к самому себе. Потому что, как ты сказал, или по крайней мере имел в виду, можно ли быть справедливым по отношению к маме и тебе, не будучи честно справедливым по отношению к себе?

– Положим, сказал я, мой мальчик, не совсем так. Я никогда не употреблял выражения «честная справедливость». Справедливость и так предполагает честность. Но продолжай.

– Ты прав. Как всегда. Но понимаешь ли… э-э… не люблю я бизнес, не заточен я под него. И поэтому мое честное, хорошо взвешенное мнение заключается в том, что честно, то есть справедливо, работать в бизнесе я не могу. Я следовал твоему совету. Оглядывался, присматривался, думал, чем бы хотел заняться, в Нью-Хейвене для этого было немало возможностей. Конечно, в этой стране церковная кафедра, закон, политика, армия – все это не считается профессией для джентльмена. Кому, в самом деле, придет в голову делать армейскую карьеру, если только человек не рожден для нее?

– А ты не рожден.

– Вот именно, – подтвердил Сидни. – Нет, чем больше я осматривался, тем больше убеждался в одном: конторская работа не для меня. Кабинет бизнесмена, адвоката, врача, в общем, любая работа, которая держит взаперти… Подожди, папа, дай, пожалуйста, договорить. Я знаю, о чем ты думаешь, во всяком случае, догадываюсь. А чем плохо быть инженером? – вот что ты, наверное, хочешь сказать. Что ж, не спорю, есть такие ребята, и я их знаю, для которых инженерное дело, строительство плотин, взрывные работы, прокладывание каналов – самое то. Но видишь ли, человек я азартный, но авантюры меня не увлекают. В свое время найду себе девушку по душе, устроюсь, заведу семью, дом и так далее, и так далее. Вот как ты. И – обрати внимание, что я выделяю этот союз, – и я решил, что неплохо бы купить ферму.

Пожилой господин изучающе посмотрел на длинный столбик сигарного пепла.

– Что ж, пожалуй, нечто подобное я и предполагал. Ничего удивительного в общем-то. Ты ведь не так далеко ушел от земли. Отец твоей матери был фермером, и весьма успешным, надо сказать, а по нашей линии, о Господи, да до сих пор глина от башмаков не отлипла. Вот такие дела. Теперь-то деревенская жизнь ассоциируется с текстилем, если только я верно употребляю это слово. Ассоциируется. Точно, так и надо сказать. Хорошо, и что же дальше?

– А дальше я собираюсь присмотреть ферму, прозондирую ситуацию. Есть ребята, которые при возможности наведут меня на хорошую ферму. Это мои йельские знакомые.

– Ясно. Не сомневаюсь, ты понимаешь, что хорошая ферма – это, как правило, семейное дело, потому она и хорошая, и не часто встретишь хорошего фермера, готового расстаться со своей фермой, разве что нужда заставляет. У твоего деда, мистера Хармона, не было сыновей, потому он и продал ферму.

– Так я и думал.

– И я надеюсь, что мой сын, пусть даже ему и не по душе мир бизнеса… я уверен, что мой сын… э-э… как бы это сказать… словом, ты, наверное, слышал предостережение: caveat emptor^[5].

– Слышал. Но послушай, папа, это, наверное, тебя успокоит. Я не собираюсь покупать какое-то большое, основательное хозяйство – мешок с золотом. Знаю, ты человек щедрый, но я-то подумываю скорее о ферме не слишком процветающей и потому не слишком дорогой, но достаточно перспективной, так чтобы я сам мог поставить ее на ноги.

– Что ж, добро. Считай, что ты получил мое благословение. Я в тебя верю.

– Спасибо, папа.

– Не торопись, сколько понадобится времени, столько пусть и пройдет, а когда найдешь что-нибудь подходящее, поговорим еще раз. И мой тебе совет – как я понимаю, земля на холмистой местности дешевле, чем на равнинной, но не надо быть фермером, чтобы понять: и у людей, и у домашнего скота и без того хватает забот, чтобы ко всему прочему постоянно карабкаться наверх и спускаться вниз. К тому же холмистая местность – это, надо полагать, местность каменистая, а из камня как извлечешь выгоду?

– А ты, папа, никогда не хотел стать фермером?

– Хо-хо, – хмыкнул тот. – Фермером?.. Да, сын мой. Всю жизнь только о том и мечтал.

Говоря о тех, кто может помочь ему найти хорошую ферму, Сидни, в частности, имел в виду Пола Райхельдерфера, жителя Ливана, городка, расположенного примерно в двадцати милях к востоку от Форт-Пенна. Йельский однокашник Сидни, Пол, был славным толстяком – большим любителем пива. Габариты у него были такие, что костюмы приходилось шить на заказ. Но Пол не просто заказывал их, он заказывал их у хорошего закройщика. Как и у всех полных людей, немало денег у него уходило на еду, но с этим проблем не возникало: он был богат. В пухлом лице угадывались тонкие привлекательные черты, точеный, чуть заостренный нос и маленькие живые голубые глаза. Он много ел, много пил, много курил, был весьма любвеобилен, но в Йеле ни застольями, ни постельными приключениями особо не злоупотреблял и среди студентов пользовался немалой популярностью. Он принадлежал одновременно к двум братствам – «Фи бета каппа» и «Каппа бета фи», а обладатели значка «Фи бета каппа» смущали чужаков из «Каппа бета фи» не меньше, чем обладатели значка «Каппа бета фи» раздражали «фибетовцев». На сборище, планировавшееся прежде всего как научный семинар, он мог явиться с клубным значком любителей пива, а в высшем обществе показаться с каким-нибудь другим и, насладившись тем, как присутствующие исподтишка разглядывают этот значок, извлечь еще один. После чего обычно раздавался всеобщий смех, и громче других смеялся сам Пол.

Заманили его и в «Голову смерти», общество йельских старшекурсников, куда входил и Сидни. Обряд посвящения неофита в члены «Головы смерти» включал, между прочим, подтвержденное клятвой раскрытие всех сведений, касающихся его ЖБ, то есть жизненной биографии, а также СБ, то есть супружеского блаженства. Детали последнего, сравнительно с ЖБ, могли порождать некоторые затруднения. Своим названием СБ обязано тому обстоятельству, что, несмотря на холостое положение большинства членов «Головы смерти», время от времени выяснялось, что кто-то из неофитов все же женат, и тогда возникала необходимость в специальном ритуале посвящения его жены в жены «Головы смерти». Но женат ли, холост ли, любой новобранец был обязан поделиться с членами общества всеми, какими они пожелают, подробностями своих интимных отношений с девушкой, даже если на собрании присутствует ее брат или жених. Идея состояла в том, что один член «Головы смерти» не может иметь секретов от другого и что связывающие всех братские узы прочнее любых условностей внешнего мира. Любой из членов «Головы смерти» должен быть выше того факта, что его невеста спит с другим членом «Головы смерти».

У Сидни Тейта и Пола Райхельдерфера не было нужды в подобного рода щекотливых признаниях. У Сидни не было ни сестры, ни – в ту пору – невесты, а три сестры Пола были старше его и столь же склонны к полноте. Таким образом, Сидни спокойно написал приятелю с просьбой посодействовать ему, если может, в фермерских планах. Пол был рад письму от собрата по «Мертвой голове». «Ты обратился по адресу, – отвечал он. – Не помню, интересовался ли ты занятиями моего отца. Если да, то у тебя не возникло бы никаких сомнений относительно моей осведомленности касательно цен на фермы в этом районе. Мой отец – адвокат фирмы „Райхельдерфер и Райхельдерфер“ (мой старик – тот, что справа, старший партнер). Помимо того, он владеет контрольным пакетом акций „Ливанского банка и трастовой компании“. Стало быть, к ценам на фермы в графстве имеет прямое отношение. Он тебе в минуту выложит, какая ферма чего стоит. Даже если закладная не у него, он знает у кого. Более того, он считает своим долгом заводить личные знакомства с фермерами. В общем, это именно тот человек, который тебе нужен… Приезжай. Сразу двух зайцев убьешь. Если окажешь нам честь своим высоким визитом во время рождественских каникул, сможешь потолковать с каждым фермером лично, до весны им делать нечего и свободного времени у них вагон. А еще походим на танцы и так далее. Ридинг к нам ближе, зато Форт-Пенн больше и там много симпатичных девушек, на любом этаже общественной лестницы».

Сидни подумал и принял приглашение. В городках Пенсильвании Рождество отмечают иначе, чем в Нью-Йорке. Он написал Полу Райхельдерферу, что приедет в Ливан через два дня после Рождества.

В том, что касается главной цели, поездка оказалась неудачной. Сидни убедился в правоте отца: хорошая ферма, как правило, остается семейным владением. Отец Пола возил гостя по фермам, которые скорее всего будут выставлены на продажу в ближайшие пять-десять лет, когда нынешние владельцы либо отойдут от дела, либо переселятся в мир иной, но предупредил, что рекомендовать их к покупке не может.

– Земля сырая (мистер Райхельдерфер сказал: «сыгая»). На культивацию уйдет слишком много времени и денег. Лучше всего, молодой человек, сидеть спокойно и ждать. Год, два, даже пять лет. И в один прекрасный день вы получите от меня письмо: «Дорогой Сидни, приезжайте скорее, у меня есть то, что вам нужно».

А вот сопутствующая цель поездки была достигнута. Пол Райхельдерфер верховодил практически на всех вечеринках, и Сидни повсюду давали понять, что Пенсильвания была некогда основана как раз ради такого человека, как он. На пятый или шестой день пребывания Сидни у Райхельдерферов Пол устроил в его честь вафельно-куриный ужин, для чего снял столовую в фермерской гостинице, милях в десяти к северу от Ливана. Приглашение получили шестьдесят молодых пар. Кто-то приехал на сенных фургонах, поменяв предварительно колеса и четверку лошадей. Иные – на санях, где места хватало на шестерых. Пока дамы снимали меха, кавалеры успели выпить по одному-два бокала неразбавленного виски. За ужином подавали вино и пиво, но люди пришли сюда поесть, а не выпить. Начали с устриц, за которыми последовали жирная куриная лапша, тушеные цыплята, картофельное пюре, сладкий картофель, фасоль обыкновенная, фасоль лимская, маринованная свекла, морковь в сметане, салат из листьев эндивия, фруктовый сок, яблочный пирог, горячий и холодный миндальный пирог, ревеневый пирог, кокосовый пирог, шоколадный пирог с ледяной ванилью, торт, а также светлый бисквит с ледяным шоколадом. Помимо того, на столах были расставлены тарелки с семью сладкими и семью кислыми закусками, колбасами, копчеными колбасами, ливерными колбасами, мятными конфетками, миндальным печеньем и леденцами на палочке. Вафли подавали вместе с цыплятами, и мужчинам полагалось съесть не менее десяти вафель с куриной подливкой или кленовым сиропом. Сидни съел четырнадцать, Пол – двадцать. Дамы – в среднем по пять. Гости сели за стол в восемь тридцать, встали в одиннадцать пятнадцать. Дамы поднялись на верхний этаж, господа проследовали к стойке выкурить сигару и выпить по бокалу грушевого или вишневого бренди. Те, кто уезжал на машине, выпили кофе, остальные воздержались. Пол порадовал гостей самой продолжительной и самой громкой отрыжкой, а когда дамы вернулись к кавалерам в гостиную с уже убранными столами, зазвучало фортепьяно, скрипка, виолончель, начались негромкие разговоры, главным образом о съеденном, пока наконец одна юная леди, посмотрев на часы, вделанные в брелок в виде ириса, не воскликнула: «О Господи, без десяти двенадцать! Мама дверь запрет, и где же мне ночевать?» Прозвучало предложение кому-нибудь – только не молодому человеку, с которым девушка приехала на ужин, – жениться на ней, и на этой высокой и рискованной ноте молодежь разошлась по своим транспортным средствам, удобно устраиваясь под просторными накидками из буйволовой кожи.

Были расписаны и другие вечера. В самый первый он ужинал с Райхельдерферами («на закуску», по словам Пола). На другой день он был на масонском балу. Далее предстояла поездка в Ридинг, откуда Сидни с Полом перебрались в Гиббсвилл, городок к северу от Ридинга, и закончили путешествие на балу местного клуба. До двенадцати часов следующего дня спали и, отклонив приглашение нескольких йельских приятелей задержаться, вернулись в Ридинг.

– Надо провести холостяцкую ночь в Ридинге, – предложил Пол. – Все равно раньше завтрашнего дня нас дома не ждут.

Они пообедали в пивном погребке, сходили на дешевое представление, выпили виски в салуне рядом с театром и проследовали в публичный дом на Пятой Южной улице.