Текст книги "Жажда жить"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

– Давайте-ка еще раз посмотрим на ту, что в красном, – попросил Сидни.

– Вы ей понравились, я слышала, она сама говорила, – сказала Мини, изобразив на лице что-то максимально похожее на улыбку.

– Как мило, – заметил Сидни. – Может, это мне стоит взять с нее деньги?

– А вот насмехаться совершенно не обязательно, мистер Тейт.

– Ладно, – уступил Сидни и, не обращая больше внимания на хозяйку, налил себе на два пальца виски. Мини вышла, и на ее месте появились Сарита и девушка в красном.

– Меня зовут Консуэло, – сказала она, закидывая Сидни руку за шею. – Сразу пойдем наверх, или хочешь еще немного посидеть здесь?

– Пошли, – поднялся Сидни. – Если, конечно, эта парочка не против.

Сарита уже сидела у Пола на коленях, а он расстегивал бретельки ее платья.

– Мини не любит, когда внизу, – сказала Сарита.

– А я люблю, – отрезал Пол. – У тебя есть возражения?

– Вот уж мне-то совершенно все равно, только с Мини договорись.

– Я так понимаю, нас отпускают, – сказал Сидни.

Консуэло провела его наверх, в неожиданно просторную комнату в глубине дома. Впрочем, она и должна была быть такой, чтобы вместить составленные вместе двух– и односпальную кровати с десятком подушек различных размеров, форм и цветов, разбросанных по красному шелковому покрывалу. Сама постель была низкой.

– Тут и упадешь, не ушибешься, – сказал Сидни.

– Почему же, бывает, – возразила Консуэло. – Вот я, например. Смотри. – Она раздвинула юбку в месте разреза.

– Больше похоже на следы от укуса, – усмехнулся Сидни.

– Это синяки, дурачок. Потрогай, даже маленькая шишка осталась.

– Верно, есть маленькая шишка. А можно ту, что побольше, потрогать?

– Если хочешь.

– Мм…

– Может, хватит пока? Не торопись. – Консуэло отстранилась, закинула руки за голову и ловко вынула какие-то булавки. Волосы рассыпались по плечам.

– Как тебе моя королевская корона? – спросила она.

– Нет слов. Впервые такое вижу.

– Один мой приятель любит, когда я расхаживаю перед ним с распущенными волосами. Ему напоминает это какую-то детскую любовь.

– А она что, тоже являлась ему с распущенными волосами?

– Не знаю. Наверное, да, раз вспоминает.

– А что потом с ней было? Умерла, постарела, может, просто волосы перекрасила?

– Ну откуда ж мне знать, дурачок? – Консуэло пристально посмотрела на Сидни. Заметно было, что она готовится провести необычный вечер. Девушка повернулась к нему спиной и принялась разглядывать себя в большое зеркало, закрепленное на двери, ведущей в ванную.

– Знаешь, чего мне хочется, малыш? – неожиданно оживилась она.

– Нет, но ты получишь что хочешь, если будешь называть меня не малышом, а Сидни.

– Сидни? Такое имя не каждый день слышишь.

– Останусь тут на неделю, – привыкнешь.

– Если ты об этом, то завтра у меня выходной. К сестре в Ньюарк надо съездить. Мы давно договаривались, письма друг другу писали, так что, если подведу ее, голову свернет.

– Ясно.

– На завтра можешь взять другую девушку, а послезавтра я вернусь.

– Нет, это будет не то, – покачал головой Сидни.

– Откуда ты знаешь. Может, даже лучше. Я ведь не знаю, что тебе нравится. Наверняка чтобы с выдумкой. Но не слишком, надеюсь. Кое-чего я не делаю.

– Как это?

– Там видно будет, может, тебе самому не захочется. Сарита – другое дело, она у нас совсем недавно, но мужчины говорят, на все способна.

– Она целуется?

– Целуется? Конечно. То есть не понимаю, как это целуется?

– Просто целуется.

– Да, ясно, но как целуется? Мы все целуемся. Как можно работать у Мини и не целоваться?

Сидни кивнул.

– А за руки Сарита держится?

– То есть?

– Просто за руки. Берет твои руки в свои и держит. Так как?

– И все?

– И все. Иди сюда, покажу.

Консуэло сразу направилась к нему, но неохотно, с гримасой на лице. Сидни протянул руку, она взялась за нее, он мягко усадил девушку рядом с собой на кровать, несколько секунд удерживал ее руку в ладонях, потом отпустил.

– Что-то в этом роде.

– Господи, ну и чудак же ты, – сказала девушка. – И это все?

– Все, что я имею в виду, говоря «держаться за руки».

Она на секунду задумалась и покивала головой, словно призывая на помощь смекалку и опыт, чтобы определить клиента в ту или другую категорию.

– Наркотики принимаешь? – спросила она.

– Нет. С чего это ты взяла?

– Да, не похоже, это я так. Есть у меня знакомые, что принимают, да я и сама баловалась, пока за ум не взялась. А спросила потому, что есть такие, кто дозу примет, а потом просто трогает меня и от этого тащится. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Да, но, боюсь, у меня не такие нежные пальцы. Взгляни-ка.

– А ведь и верно, пальцы у тебя, как у шахтера или сезонного рабочего. Слушай, нам не положено спрашивать, но ты как зарабатываешь на жизнь? На землекопа вроде не похож. И речь как у благородного. Но руки!

– Я фермер.

– A-а, ясно, фермер-джентльмен.

– Пусть так, фермер-джентльмен.

– А жене твоей нравится… ой, извини.

– Ничего страшного.

– Клиент говорит – мы слушаем, и если Мини хотя бы заподозрит, что я расспрашивала тебя о личной жизни, выгонит и назад не возьмет.

– Так о чем ты хотела спросить? Моей жене нравится что?

– Что ты ее гладишь такими руками. Ты поэтому спрашивал, держится ли Сарита за руки? Может, ты это любишь? Любишь прикасаться к женщинам своими грубыми ладонями. Я же вижу, ты чудной. Но ничего, Сидни, все нормально, чего отказываться от своих привычек ради меня? Когда работаешь в первоклассном заведении вроде нашего, ко всему привыкаешь. Все мужчины разные.

– А почему тебе кажется, что я чудной?

– Потому что чудной. А что, разве не так? Ты только не злись. В конце концов, у каждого свои странности. Я же не говорю – голубой. Это женщины всегда чувствуют. Но есть что-то такое, какие-то мелочи, без которых не получаешь удовольствия.

– Весьма поучительно. Знаешь что, давай выпьем чего-нибудь.

– Именно это ты обещал, когда я обещала не называть тебя малышом? Как насчет грога? Грог с мятой пробовал когда-нибудь?

– Да, и не прочь повторить.

Консуэло встала, подошла к переговорному устройству и подула в мембрану.

– Мисс Мини, четыре грога, пожалуйста. Слушай, – она повернулась к Сидни, – почему бы тебе не скинуть с себя что-нибудь? Пиджак, воротничок, галстук. Разве плохо остудиться немного после такой жары?

Сидни снял пиджак, галстук и рубашку.

– Вот это мускулы, – присвистнула Консуэло. – Пари держу, никто бы не сказал, что фигура у тебя не фермерская. Внешность обманчива, это уж как пить дать. Знаешь это выражение: не суди о книге по обложке? Со стороны и не подумаешь, что у тебя такая гора мышц и мозолистые руки. Загар – да, как у фермера, но ведь и игроки в гольф, что в Беркшире играют, тоже загорелые… Слушай, один мне как-то такую историю рассказал. Живет по соседству с клубом фермер. Однажды он распахивал поле и нашел два мячика для гольфа. Ну, ты знаешь, как они выглядят. Он принес их домой, жена поглядела и сказала: «Это еще что такое?» Фермер ответил: «Это? Это мячи от гольфа». «Мячи от гольфа? – переспросила она. – В таком случае в следующий раз, когда подстрелишь гольфа, не приноси его мячи домой». Она решила, что гольф – это какое-то животное.

– Забавно, – усмехнулся Сидни. – Но знаешь что, Консуэло, давай все же вернемся к моим странностям. Может, поподробнее объяснишь?

– А я-то надеялась, ты не вспомнишь. Вижу, зря разговор завела.

– Вовсе нет, может, как раз напротив.

– Почему? У тебя что, проблемы с женушкой? Я же вижу. Ты ведь по заведениям не шатаешься?

– Нет.

– Так я и подумала.

– Почему?

– Потому что ты здесь не чувствуешь себя как дома.

– Самое смешное, что как раз чувствую, – расхохотался Сидни. – Эта комната напоминает мне нечто очень знакомое.

– Да? И что же? Какую-нибудь комнату дома?

– Нет, но комнату, которую я очень хорошо знаю.

– Ну, так на то мы и существуем. Если мужчине дома чуть-чуть не хватает, а это и есть половина нашей клиентуры, мы восполняем. С годами жена толстеет или становится холоднее. Я не говорю, что это твой случай, но приходят сюда чаще поэтому. И приходят по адресу. В наших девушках можно не сомневаться. Отсюда ты домой никакой дряни не притащишь. Мини заставляет нас каждый понедельник проверяться, каждый. Не важно, сколько у нас было клиентов за неделю и были ли вообще. Мы каждый понедельник ходим к врачу.

– Весьма обнадеживает, – заметил Сидни.

Раздался стук в дверь.

– Напитки, мэм, – сказала Вилломена.

– Ага, вот и наш грог, – кивнула Консуэло.

Бокалы на подносе принесла в комнату юная девушка, со светло-шоколадным цветом кожи.

– Миссис Мини сказала, если понадобится еще, позвоните. А пока она посылает только четыре, чтобы лед не растаял.

– Заплатить сейчас? – спросил Сидни.

– Нет, сэр.

– А как насчет чаевых?

– Как вам будет угодно, сэр.

Сидни дал ей два доллара, и девушка удалилась.

– Спасибо, Вилломена, – бросила ей вдогонку Консуэло и посмотрела на Сидни. – Красивая для цветной, правда?

– Да. Как ты ее назвала, Вильгельминой?

– Вилломена. Мать ее зовут так же. У нее заведение в цветном районе города, но дочь она устроила здесь, не хочет, чтобы ее в хвост и гриву гоняли. У Вилломены два постоянных клиента. Двадцать – двадцать пять долларов в неделю чистыми. А в заведении матери за сеанс она заработала бы как раз те два доллара, что ты дал ей на чай. Она нам всем по душе, потому что знает свое место и не пытается заигрывать с нашими клиентами. Заметь, она ни разу не улыбнулась и словно бы не заметила тебя, даже спасибо не сказала.

– А должна была?

– Что, заметить? Нет. Но возьми какую-нибудь из белых девиц в нашем деле, которая попроще, дай ей пару долларов чаевых за то, что выпивку принесла, и уже не отстанет. Конечно, если девочка тебе понравилась, я могу позвать ее. Хочешь, никаких возражений. Ну так как, позвать?

– Да нет, мне вроде и с тобой хорошо.

– Хочется верить, но если передумаешь, не стесняйся. Ну что ж, за удачу. – Консуэло подняла бокал с грогом.

– За удачу. – Оба сделали по большому глотку. – Говоря о странностях, ты ведь и сама не без этого, а, Консуэло?

Девушка округлила брови и указала пальцем на дверь. Сидни согласно кивнул.

– Разве только что я не сказала, что у всех свои странности?

Только тут она понравилась Сидни, он уложил ее на подушки и взял как женщину, а не просто тело, за которое заплатил.

Приведя себя в порядок, она вернулась в комнату. Сидни лежал, закинув руки за голову, и глядел в потолок.

– Не вставай, все сама сделаю, – сказала она. И сделала. – Со мной все в порядке, но так тебе будет спокойнее. Не о чем волноваться, когда вернешься домой. Все хорошо, тебе просто надо было отвлечься. Верно? – Консуэло зажгла сигареты и легла рядом с ним. – А я сюрприз получила.

– Да? И что же это за сюрприз?

– Сказать? Ты и есть этот сюрприз.

– Как это?

– Болтал, непонятно о чем, присматривался, прикидывал. А оказывается, тебе просто нужно было расслабиться. Разве не так?

– Наверное. Во всяком случае, сейчас мне хорошо.

– Ну и славно. Не могу понять, женат ты или нет.

– Женат.

– Любопытство сгубило кошку, и все же: что, жена беременна или, может, больна?

– Ни то ни другое.

– Ты не хочешь говорить о ней с проституткой?

– Вообще не хочу говорить.

– Извини. Очень жаль, – добавила Консуэло.

– Не о чем жалеть.

– Да я не себя жалею. Тебя. И ее тоже, но меньше, чем тебя.

– А чего это ты меня жалеешь?

– Я хочу сказать, жаль, что у нее есть кто-то другой. Тут ясновидящей быть не надо. И так все понятно стало, по тому, как ты сказал, что не хочешь говорить об этом. Что ж, надеюсь, если и дальше будешь наезжать в Ридинг, заглянешь сюда и меня позовешь.

– Слушай, а ты, как бы сказать, сама-то что-нибудь чувствуешь?

– Пора брать доллар за ответ на этот вопрос.

– Ладно, заплачу, только скажи.

– Да не в деньгах дело. Просто надоело слышать одно и то же. И все же отвечу. Иногда чувствую, иногда нет. Чаще всего так: завожу мужчину – сама завожусь.

– Как со мной?

– Да. Если бы мы и дальше встречались, может, тогда уже ты меня заводил. Но привыкать нельзя, слишком много сил тратишь, начинаешь думать о ком-то одном, это становится заметно и другим может не понравиться. И вот уже кто-то из постоянных клиентов говорит, что хочет пойти наверх с другой девушкой, а тебя мадам посылает к пьяницам и новеньким. А я терпеть не могу новеньких. После них зубов недосчитаешься. У них, правда, тоже бывают выбиты, но мне-то от этого не легче, и счета от дантиста меньше не становятся.

– А меня ты тоже боялась, потому что новенький?

– Ну да. Ты так странно говорил, и вся эта чушь насчет рук, а потом я увидела твои мышцы. Но по-моему, в глубине души мне не было страшно. К тому же ты друг Пола, а его все любят. Не слышала, чтобы хоть кто о нем дурное слово сказал, мужчина или женщина. Для меня до сих пор загадка, почему его так и не прибрала к рукам какая-нибудь немецкая девчонка… К слову, вы с ним на ночь-то остаетесь?

– Как он скажет. Спрошу.

– Отдыхай, сама узнаю.

Консуэло накинула халат, вышла из комнаты и отсутствовала так долго, что Сидни допил второй бокал грога и задремал, а когда проснулся и увидел ее на краю кровати, сразу подумал, что она, должно быть, успела переспать с Полом.

– Ты так сладко спал, – сказала она.

– Ну, что сказал Пол?

– Говорит, что готов остаться, но самое позднее в восемь утра должен уехать. Если для тебя это слишком рано, спи дальше, он вернется во второй половине дня, после работы. В общем, решай.

– Ладно, остаюсь, а в восемь поеду с ним.

– Позавтракать можешь здесь. Пол обычно так и делает. – Консуэло выключила свет и легла в постель рядом. Через какое-то время, в непроглядной тьме, он в полной мере оценил ее опыт и умение и, слившись воедино, даже не вполне отдавал себе отчет, кто это. Больше он ее не видел, и после завтрака, к которому присоединилась Мини, они с Полом уехали в Ливан. В спину светило солнце, обещая новый жаркий день.

Впервые за все долгое время их дружбы Пол показался Сидни толстым богатым бездельником. Они побрились у Мини и, с учетом обстоятельств, привели в максимальный порядок одежду. Полу, можно сказать, повезло, на нем был темный шерстяной костюм, на котором не видно морщин, даже если таковые и появились. От Сидни не укрылось, что он часто облизывает губы и глубоко втягивает воздух ноздрями, а однажды шумно выдохнул через рот. Да, в первый раз Пол предстал перед ним сибаритом, но таким, который ничему не дает отвлечь себя от дел, и он понял, что утро, подобное нынешнему, для Пола не внове.

– Что ж, этот чертов дождь хоть немного освежил воздух. Сегодня снова будет жара. Я на работу, а ты поезжай домой и выспись, – сказал Пол. – Можешь хоть весь день спать, если получится, конечно, только скажи Ламару, чтобы заехал за мной в четверть первого. Как тебе Консуэло?

– Лучше не бывает, – сказал Сидни. – Я, верно, тебе кучу денег должен.

– Только не за вчерашнее. Ты – мой гость. – Пол наклонился и, не отрываясь от дороги, с улыбкой подмигнул Сидни. – Но если хочется еще раз пройтись по злачным местам, я дам себя уговорить.

– Сегодня, что ли?

– А завтра мы умрем, – сказал Пол.

– Что ж, будем есть и пить, пока живы. Вроде такой у нас был девиз в «Каппа бета фи»?

– Ну да, dum vivatis, edimus et bibemus, – подтвердил Пол. – Но я не только думаю, как живот набить. То, что ниже, тоже важно.

– В аппетите тебе не откажешь, Пол.

– Да, следую своим желаниям. По крайней мере надеюсь, что так.

– Немец, исповедующий языческую философию Древнего Рима.

– Можно и так сказать, – буркнул Пол, и, повернувшись к нему, Сидни увидел, что тот недоволен.

– Я что-нибудь не так сказал?

– В некотором роде, – ответил Пол. – Знаешь что, Сидни, в наше время лучше не напоминать немцам об их немецких корнях. Вот вернешься с войны с медалями на груди, тогда все, что угодно, сейчас, ради всего святого, не стоит напоминать человеку по имени Райхельдерфер, откуда он родом.

– Знаешь, для меня это настолько ничего не значит, что даже как-то прощения просить не хочется.

– А я не хочу, чтобы ты просил прощения. Да и вообще, если уж на то пошло, ты, негодяй этакий, вообще никогда и ни за что всерьез не просил прощения. Такой ты у нас петушок.

– Если ты думаешь, что я никогда не сожалел о том, что обидел кого-то или сделал глупость, то ошибаешься.

– Ничуть не ошибаюсь. Знаешь, я рад, что мы с тобой подружились в Йеле. Иначе бы потом нам, когда ты осел в Пенсильвании, ни за что не сблизиться. Ты бы задирал передо мной нос, точно так же, как перед Хэмом Шофшталем и другими немцами из Пенсильвании. Всеми пенсильванскими немцами.

– Открою тебе страшный секрет, Пол, – помолчав, сказал Сидни, – ты прав.

– Знаю, что прав. Война просто открыла шлюзы, а так это всегда сидело внутри тебя.

Разговаривая таким образом, они проехали мимо крупной фермы, огороженной прочным каменным забором, бегущим вдоль шоссе. В конце проселка, примерно в четверть мили, виднелись строения: сараи, амбары, загоны для скота, курятники, чистенькие, свежевыкрашенные, без рекламы виски, сельскохозяйственного оборудования, лекарств; там же, посреди всех этих построек, возвышался, окруженный живой изгородью, хозяйский дом, трехэтажное здание из красного кирпича, более уместное в городском, нежели сельском пейзаже; строгие его очертания смягчались – если смягчались – пристроенными позднее крытыми террасами на восточной и западной сторонах дома. На прилегающем к нему спереди пастбище паслись старая малорослая, около ста двадцати сантиметров в холке, лошадка, серая ослица и гнедой мерин. Узды ни на ком не было. Бросив взгляд на почтовый ящик, Сидни прочитал имя: Петер Марбургер.

– Да, думаю, ты прав, – повторил Сидни. – Петер Марбургер. Хороший человек, наверное, но даже так, не глядя, могу сказать, что скорее всего со мной ему не потягаться. И все же – опять-таки не глядя – мне он нравится. Поглядишь на ферму – и все хорошо.

– Будь время, – улыбнулся Пол, – я бы познакомил тебя с Петером. Ладно, может, во второй половине дня заедем.

– Ты его, конечно, знаешь.

– Естественно. Да и вообще в округе нет ни одного хозяина такой фермы, кого бы я не знал. Его – поближе, чем других, потому что он мне родня. Может, и ты его видел, когда был у нас еще до женитьбы на Грейс.

– Это когда мы пошли в гостиницу и я впервые съел на завтрак цыпленка с вафлями?

– Впрочем, нет, вряд ли ты встречался с Петером. Он на несколько лет моложе. Видел лошадку? По-моему, Петер еще подростком катался на ней, когда ты приезжал в тот раз.

– Имени не помню, да оно и понятно, сколько лет прошло.

– Достаточно, чтобы лошадка состарилась. И я. И ты. Да, брат. И я, и ты. Не хочется глядеть в глаза фактам, но мы оба в возрасте коронарного тромбоза.

– Это еще что такое?

– Так, тромб – это значит сгусток крови…

– Попросту говоря, инфаркт.

– Попросту говоря, – повторил Пол. – Ты-то отлично выглядишь. Ни грамма лишнего веса. Это нам, толстякам, надо держать ухо востро. Но и вы, тонкие, иногда так на воду дуете, что даже расслабиться себе не даете. На все пуговицы застегнуты. Вскормлены так, как мы, пенсильванцы-немцы, говорим. Думаю, не зря ты вчера пошел со мной.

– И опять ты прав, доктор, – согласился Сидни. – Бог знает сколько времени так хорошо себя не чувствовал.

– Надо полагать, с тех пор, как начались твои домашние беды.

– Точно.

– Зажат, – кивнул Пол. – На душе много всего накопилось. Хочется что-то сделать. Расплеваться с Грейс. Убить этого, Как Его Там. Но всю жизнь тебя учили сдерживать чувства, так что скорее всего ты просто ограничился формальным разговором.

– У нас их было несколько, при том достаточно неформальных.

– Значит, все же недостаточно, – возразил Пол. – Вчера ты сюда приехал совершенно изможденным. В нашем с тобой возрасте, знаешь ли, такое состояние может убить человека. Уровня настоящей изможденности ты еще не достиг, но это лишь дело времени. Мы уже почти дома, Сидни, иначе я не был бы столь откровенен. Ты такие разговоры не поощряешь, да и меня они, честно говоря, угнетают, но, как несостоявшийся врач, должен сказать, что рад тому, что за последние двадцать четыре часа мы несколько раз оказались на грани хорошей потасовки. Не утверждаю, что я сознательно провоцировал ее, но хорошо все же, что ты выпустил пар. Почему? Да потому что, увидев тебя вчера утром, а потом встретившись дома после того, как ты поспал, я подумал, что плохой я друг, да и человек так себе. Когда я несколько месяцев назад узнал о ваших с Грейс делах, что надо было сделать по-хорошему? Наплевать на твою сдержанность, на твою всегдашнюю отчужденность и примчаться к тебе. Человек в беде, и ему не к кому обратиться. Хватай его в охапку и хотя бы напои как следует. Единственная причина, отчего я не сделал этого, – просто не подумал. Тогда другому следовало бы оказаться на моем месте. Но никого не нашлось.

– Я было сам попробовал. Когда узнал про Грейс и этого малого, уехал на несколько дней в Нью-Йорк. Тогда она еще не знала, что мне все известно.

– Ну вот. Очень на тебя похоже. Не захотел поднимать шум. И в этом-то, мне кажется, и заключается твоя ошибка. В характере это твоем, не в характере, но надо было такой скандал закатить, а вместо этого ты… преподнес им эти несколько дней на серебряном блюде. Признай, что я прав, Сидни. Мне нравится Грейс, но женщина есть женщина. На самом деле тебе следовало бы сказать: «Грейс, собирай чемоданы, мы едем через десять минут», – тогда у нее не было бы ни малейшей возможности сообщить Бэннону, где ее искать, да и вообще он бы не узнал, что Грейс нет в городе. Вот так-то. Потом надо было обо всем откровенно потолковать, и если она не готова забыть этого сукина сына, что ж, тем хуже для нее. Тогда ей пришлось бы оставить тебя и детей. Но беда в том, что ты есть ты. Ты так не можешь. Поступить так – означало бы пожертвовать… пойти против своих принципов, повести себя иначе, не так, как считаешь правильным. И черт возьми, теперь, когда все сказано и сделано… в общем, может, все получилось правильно.

– Думаю, да. Если бы я поступил так, как ты говоришь, это был бы уже не я, да и она, вполне вероятно, могла бы послать меня к черту и не тронуться с места. Ты ведь знаешь Грейс, она не любит, когда ею командуют. Да, скорее всего она просто бы послала меня куда подальше. А потом, вполне естественно, бросилась бы к Бэннону. Ну а коли так, могу сказать, куда бы делась вся моя сдержанность. В дым рассеялась бы, буквально в дым. Я бы застрелил ее и застрелил его. А себя – нет! Убил бы ублюдков!

Они были уже в деловом районе Ливана, медленно приближаясь к конторе Пола. Заговорил он, только когда притормозил, но не выключил двигателя и не убрал рук с руля.

– Знаешь, что я тебе скажу, Сидни, возможно, именно это тебе и следовало сделать.

– Что именно?

– Убить их. Может, я и заблуждаюсь, и, если так, не держи зла, но мне кажется, что для тебя Грейс все равно умерла.

– Думаешь?

– В голове ты уже столько раз проворачивал эту сцену, представлял, как именно наводишь пистолет, как спускаешь курок, короче, настолько все это для тебя живо, что словно произошло в действительности.

Сидни вскинул голову, подумал немного, улыбнулся и сказал:

– Грейс не умрет никогда.

Пол открыл дверь и уже поставил ногу на тротуар, но, перед тем как вынести из машины свое грузное тело, повернулся к Сидни и сжал его локоть:

– Ну что ж, удачи тебе, удачи.

– Увидимся после обеда, – сказал Сидни. – И спасибо тебе за все, старина.

Раздвижные двери в гараже были открыты, и Сидни аккуратно поставил большой зеленый «локомобиль» рядом со своим «мерсером». Внезапно в полутьме прозвучал голос Ламара:

– Классно, мистер Тейт. Обычно у гостей как выходит, сколько раз видел, – не могут вписаться в проем, задом за дверь гаража задевают, подают назад, делают дугу пошире и задевают противоположный угол. Снова назад, снова вперед, вперед-назад. Только и слышно: «о Господи», «черт побери», «гадство», чуть не все Второзаконие вспомнят, а наш «локомобиль» все никак на место поставить не могут. Сколько раз я говорил, устал повторять, умолял: «Послушайте меня, если хотите сделать как лучше, послушайте, не надо заводить машину в гараж, даже не пытайтесь, оставьте на дорожке. Ради Бога, не надо, пусть стоит. Никто этот здоровенный „локомобиль“ не украдет. Не тронет, даже не подойдет, не поцарапает, не испачкает, сигналить не будет, вы сами скорее крылья помнете». Вот что я им говорил. Вы уже завтракали, сэр?

– Э-э…

– Если нет, не стесняйтесь. Знаете, у нас дома такое правило: нельзя начинать день без хорошего, плотного завтрака. И даже если уже завтракали, но все еще голодны, хоть чуть-чуть… в общем, еда в нашем хозяйстве – это большое дело. Когда такая жара летом, люди клюнут что-нибудь на обед и ужин – и все, а здоровый человек всегда позавтракает как следует, а в такую погоду – тем более, когда на обед и ужин почти ничего не ешь, нужны, понимаете, два больших завтрака, чтобы на весь день хватило. Добрый кусок жареной ветчины, вот такой, не толще, немного подливки, но все же чтобы хватило мясо обмакнуть, куска четыре домашнего хлеба. А напоследок я люблю две чашки кофе с одной ложкой сахара, и то только в первую. А если накануне надрался, самое лучшее – стакан холодной пахты. Да, сэр.

– Я думал, ты не пьешь, Ламар.

– А я и не пью. Кто сказал, что я пью? Вы меня неправильно поняли. Я сказал: если надерешься. Но я-то не надираюсь. Просто говорю, что знаю. Право, мистер Тейт, если бы я, допустим, сказал, что питьевая сода помогает против некоторых сортов яда, вы же не стали бы рассказывать всем, что Ламар Хой собрался покончить с собой. Упаси Бог. Если бы сказал, что стаканы, на ваш взгляд, хороши, это не значит, что у меня плохое зрение.

– Ладно, ты только что объяснил, что хорошо на голодный желудок, а у меня как раз голодный, так что съем-ка я кусок жареной ветчины с домашним хлебом и кофе выпью. А пахты, спасибо, не надо.

– Пахты не надо?

– Не надо. Четверти часа хватит?

– Да, сэр, сейчас передам заказ на кухню, и через пятнадцать минут все будет готово. Обратили внимание на свой маленький «мерсер»?

– Особенно не разглядывал, но на вид все в порядке.

– Бархоткой прошелся и коврики и сиденья на воздух вынес. Заправил бак, так что можно ехать.

– Спасибо. Увидимся через четверть часа.

Сидни прошел в приготовленную для него комнату. Тут его ожидал свежий комплект одежды. Он принял душ, оделся и спустился в столовую. Служанка – новое для него лицо в доме – поздоровалась и поставила на стол завтрак. Сидни допивал вторую чашку кофе, когда появился Ламар.

– Надеюсь, все в порядке, сэр?

– Да, все отлично. Насчет ветчины была хорошая идея.

– Рад, что вам понравилось, сэр. Вывести машину? Ваши вещи я уже положил в багажник.

– Ах вот как? В таком случае вынь и отнеси их назад в мою комнату, – распорядился Сидни.

– А вы разве не уезжаете?

– Нет.

– А я был уверен, что уезжаете.

– Нет, не уезжаю, – повторил Сидни. – Вот что, перед тем как заносить вещи, найди мне, пожалуйста, утреннюю газету.

– Утреннюю газету? Понятия не имею, где ее искать.

– Ничего, справишься. Насколько мне известно, мистер Пол подписывается на «Нью-Йорк таймс» и две филадельфийские газеты. Если их не доставили по адресу – и я думаю, мистеру Полу это не понравится, – но все же если не доставили, сбегай на вокзал и купи мне «Нью-Йорк таймс» и еще «Рекорд» и «Норт америкэн». Обе из Филадельфии. Сейчас запишу названия, если не запомнил.

– Сначала я все же поищу в доме.

– Хорошая мысль. Где миссис Лихтенвальнер?

– По-моему, на рынок пошла, за продуктами. А что?

– А что? Давай за газетами, живо.

Ламар вышел на кухню и тут же вернулся с тремя газетами и положил их на стол.

– А теперь неси в комнату мои сумки. Распакую сам.

– Нет, я. Это моя работа, сэр.

– Не надо. Видишь ли, Ламар, какое дело, я знаю, что ты воришка. Пока я принимал душ, ты заглянул ко мне в бумажник, но денег не нашел, потому что я переложил их в другое место. Сказать по правде, взял с собой в ванную, а бумажник положил на письменный стол, на край, а когда вернулся, он оказался сдвинут. Тебе сильно повезло, что там не было денег, потому что одного типа я уже засадил за воровство. Ты поэтому, что ли, так хлопотал, чтобы я позавтракал? Подумал, что я оставлю деньги наверху и у тебя будет полно времени заняться своим делом? И с чего ты вдруг решил, что я уезжаю? Расстроился, наверное, что ничего не нашел, и захотелось как можно быстрее отделаться?

– Нет, дело не в этом.

– А в чем же?

– Мистер Пол – больной человек, доктор говорит, что ему хватит ходить по девкам, иначе помрет, и пить ему нельзя, а ведь вчера он только пришел – и сразу за рюмку, и после ужина пил, а потом вы поехали в публичный дом в Ридинг. А все почему? Потому что вы приехали. И ведь я его знаю, он сегодня снова к девкам собрался. Кто виноват? Вы.

– Ты, стало быть, думаешь, мистер Пол пьет, только когда я рядом?

– Я знаю, что он выпить не дурак, но ему велят бросить и не пить ничего, кроме лимонада. А тут вы появляетесь, и вам подавай чего покрепче. Вот поэтому мы хотим, чтобы вы уехали.

– Мы? Кто это «мы»?

– Миссис Лихтенвальнер и я, вот кто.

– А по-моему, ты такой же лгун, как и вор. Ну да одно другому не мешает. Ты ведь придумал все это, чтобы никто не узнал, что ты воруешь.

– Да что вы знаете про это? Только то, что мистер Пол рассказал вам, а он не против, если я когда и перехвачу пятерку. Он знает, куда идут все деньги. И он никогда не обзывает меня вором.

– Да ну? А ведь именно он велел мне не оставлять деньги на виду.

– Ну да, а вы так и сделали и не потеряли своих промокших бумажек в ванной, и все потому, что мистер Пол предупредил вас. Но ведь он не велел вам называть меня вором и командовать мной, как никогда не командуют люди, на которых я работаю. Я делаю свое дело, а они обращаются со мной по-хорошему и никогда не поднимают шума, если вдруг потеряется пятерка или десятка. Это хорошие люди, они привыкли ко мне. Мистер Тейт, я же вижу, у вас неспокойно на душе, так я прямо скажу: лучше бы вам уехать со своими бедами куда-нибудь в другое место. Искренне ваш, Ламар Хой. Это я, искренне ваш. – Он развернулся и вышел из комнаты, и Сидни услышал, как хлопнула дверь в кухню. Через некоторое время снова раздался стук двери, за которым последовали тяжелые шаги по лестнице в глубине дома. Он выждал некоторое время и прошел к себе в комнату. На полу стояли нераспакованные сумки.

Этически и даже эстетически положение его было незавидно. Он оказался бит по всем позициям, потерял лицо, начиная уже с того, что его заставили есть завтрак, когда он совершенно того не хотел. Он позволил негру втянуть себя в спор, и тот превратил его в повод для рассуждений о том, что Сидни ведет себя не так, как положено джентльмену и гостю. Мало того, Ламар упрекнул его в том, что он оказывает дурное влияние на больного человека (а в том, что Ламар говорил о Поле правду, Сидни не сомневался; лимонад накануне утром, тот факт, что в Атлантик-Сити Пол сторонился публичных домов, – уже достаточные свидетельства, не говоря уж о том, что Пол все время возвращался к теме здоровья и болезни). В какой-то момент Сидни вдруг захотелось, отбросив всякие принципы, оказаться на старом Юге и всыпать Ламару по первое число, но это была Пенсильвания и шел 1917 год, и болтливый, наглый негр-слуга, быть может, сам того не желая, открыл ему глаза на правду, состоящую в том, что он, как последний эгоист, ищет у друга защиты, даже не задумываясь о том, готов ли, способен ли друг эту защиту предоставить. Да, он для Пола сделал бы то же самое; но его вдруг поразила мысль, что Пол никогда бы к нему не обратился. На самом деле, пришлось признаться самому себе, на самом деле никто в мире не попросил бы его о помощи в минуту беды. Разве что дети, но дети – иное дело. Да, он всегда вел себя так, что никто и никогда ни о чем его не просил. Сам он в прошлом помогал людям, но его не просили. Даже Грейс, несмотря на ее положение в обществе, была более доступна людям. Ведь это ее посвятила в свои беды беременная девочка во время фестиваля в честь Дня независимости. Положим, Грейс сама ее к этому подтолкнула, но ради справедливости к ней и суровой справедливости к самому себе следует признать, что были и иные случаи – Сидни их запомнил, – когда оказавшиеся в трудном положении мужчины и женщины вполне могли попросить о помощи его, а просили Грейс.